Текст книги "Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов"
Автор книги: Николай Бахрошин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)
Я, Рагнар Большая Секира, расскажу всю правду, не скрывая своего позора и горя.
Меч – это сила, но ум сильнее меча, учил меня когда-то старый Бьерн Пегий. А хитрость часто оказывается сильнее ума, потому что всегда выбирает более легкую дорогу, огибающую все препятствия. Бойся хитрости, Рагнар, больше, чем меча и ума, часто говорил он. Прав оказался Пегий. Хитрость победила героев.
Эти волосатые люди, злобные, как лесные кошки, и коварные, как старые, седые медведи, подожгли наши драккары своим чародейством. Таким же темным и непонятным, как их чащобы. Большие горящие стрелы с обмотанными ветошью наконечниками огненным дождем полетели к нам с берега. Огромные стрелы, величиной с копья, словно их выпускали луки великанов Утгарда. Мы даже не поняли сначала, как у них хватает сил метать так далеко такие большие стрелы. Многие из них падали в воду, но их огонь и в воде не гас, растекался по поверхности темным пламенем. А те, что попадали в драккары, сильно, глубоко вгрызаясь в мягкое дерево, разбрызгивали огонь, как воду. И продолжали гореть, поджигая собой тела деревянных коней.
Сначала, не сообразив, воины привычно закрывались щитами. Смеялись над глупостью диких. Что нам их огонь, когда за бортами целая река! Воды у нас все равно больше, чем у них огня. Пусть кидают свои большие стрелы!
Презирая опасность, воины дружно черпали воду шлемами, поливали загоревшееся дерево. Но, оказалось, вода не тушит колдовского огня!
Или поличи заколдовали реку, чтоб вода перестала быть мокрой? Я не знаю. Никто не знал. Даже опытный скальд Якоб, сведущий в гадании и тайных заклинаниях, не мог сказать, как одолеть этот волшебный огонь. А он горел, разгорался, рос и поднимался на дереве, как буйная весенняя поросль на земляной крыше. И не было от него спасения, и тлело обожженное мясо у воинов, кого коснулся брызгами черный колдовской огонь…
Да, кровавые слезы текли по щекам моим, когда я видел, как горит «Птица моря»! Много дорог прошли мы с деревянным братом, драккар носил по водным дорогам Мидгарда еще моего отца, Рорика Гордого, не обрадовавшего врагов своим стоном, когда деревянный кол рвал ему внутренности. Если бы дикие жгли мои внутренности, я бы тоже молчал! Но горел драккар!
Мои отважные воины, покорители морей и народов, невзирая на летящие с берега стрелы, презирая боль от ожогов и едкий дым, слепящий глаза, неустанно черпали воду, выкрикивали заклинания и призывали на помощь богов. Но, казалось, боги отвернулись от нас! Черный огонь лесных колдунов только разгорался все пуще и пуще, смеялся над нами, издевался длинными языками пламени. И скоро уже гулял по податливому, как женское тело, дереву от носа до кормового весла!
Только теперь ясообразил, что опасно промедлил, предаваясь горю и борясь с колдовским огнем. Нужно было идти на веслах к берегу и высаживаться на твердую землю.
Поздно подумал! Румы – места для гребцов – уже дымились, да и сами весла, испятнанные огнем, горели, ломались, теряя упругую силу.
– Заколдованы! Заколдованы! Будь они прокляты, лесные колдуны! Их огонь не гаснет! – в смятении кричали бесстрашные воины. Ибо дети Одина хоть и презирают страх, но смятение ведомо им, как и остальным смертным.
Я видел, как Дюги Свирепый, впав в белую ярость от вида гибнущих деревянных коней, отбросил в реку шлем, полный воды, и, выхватив меч, принялся рубить огонь, как врага. Тело драккара в щепки разлеталось под его ударами и, чудилось мне, глухо стонало от горя. Но огонь продолжал издеваться и скоро заплясал на его мече, как на дереве, обжигая огромные руки, умеющие сражаться любым оружием. Ел глаза дымом и нос – запахом паленого мяса.
Тогда Свирепый не выдержал. Скинул тяжелую, не дающую плавать кольчугу, сорвал с себя наручи и поножи, зажал в зубах свой второй меч и бросился в воду, рыча от ярости. Поплыл к берегу быстро, как большой тюлень, удирающий от охотников. Стрелы поличей, и большие и малые, летели ему навстречу и встречали его. Но могучий воин продолжал плыть, оставляя за собой красные кровяные следы, как оставляет их рыба-кит, уходящая от охотников через волны после неловко брошенных копий…
Я, Рагнар Большая Секира, видел, как это было. Я смотрел вокруг и отчетливо, до мельчайших подробностей видел, как посреди полноводной реки горели драккары и воины. Никогда мне не забыть эту горестную картину! Я все еще не находил в себе сил расстаться с «Птицей моря», которая, погибая, трещала и стонала теперь от огненной боли. И мой дух стонал и корчился вместе с драккаром, потому что стоны о погибающем друге не делают воину бесчестья!
Обожженный, истыканный стрелами, как еж колючками, красный от крови Дюги все-таки выбрался, выполз на берег с мечом в зубах. Рванулся вверх по обрыву, цепляясь за ветки. Он уже не рычал, только хрипел, но оставался все таким же неукротимым. Размахивая мечом с силой героя, он рубил перед собой кусты и деревья. Видимо, не разбирал уже, где притаился враг. Еще много стрел вонзилось в него, прежде чем храбрый воин упал и больше не смог подняться, скатился вниз брошенной тушей падали. Ушел по дороге к Одину, Отцу Павших, не побежденный людьми и сломленный только коварным колдовством чужеземцев. Пусть валькирии, доставляющие умерших прямо к воротам Вальгирд, главным воротам пиршественного чертога Валгаллы, поддержат его под локти, если его израненное тело не сможет идти само. Да будет так!
Многие мои воины прыгали теперь в воду вслед за Дюги. Скидывая броню и взяв с собой только легкое оружие, потому что даже самый сильный воин не способен плыть в железной броне, покорители морей плыли к берегу.
Но речная вода диких поличей тоже была против них. Многие плыли, да немногие выплывали. Поличи стреляли часто, метко, и длинными стрелами, и короткими, и метали камни кожаными пращами. Хотя мои опытные дружинники, привычные к воде, как к суше, часто ныряли, спасаясь от летящих градом стрел и камней, но люди – не рыбы, они не могут вечно плыть под водой. Выныривая, чтобы набрать воздуха, воины находили свою смерть и тонули, оставляя реке свою кровь, которую неторопливо уносило течением. Те, что добирались до берега, сражались, как подобает, но их было мало, а поличей, притаившихся, как злые осы, по обоим берегам реки, было много. Число им – тьма, как казалось мне. Моих воинов, почти безоружных, они убивали стрелами, кидали копья и легкие дротики, а потом накидывались на раненых кучами, как голодные собаки накидываются стаей на раненного насмерть вепря. Пусть раненый вепрь все еще грозен, но стая все равно растерзает его…
Я видел! И жалел, что не ослеп раньше этого дня! Потому что не мог побежать по воде на врагов, не мог облиться черной кровью коварных! Не мог зубами вцепиться в их теплое дымящееся мясо! Не мог вытягивать через распоротый живот их кишки и рвать на части, смеясь от радости!
– «Птица моря» сгорит! Надо прыгать в воду, конунг! Клянусь мечом Одина, мы больше не можем ничего сделать! – сказал мне Якоб-скальд, державший тлеющее кормовое весло и сжимавший зубы от боли ожогов. Давний шрам сохранял усмешку на его лице, но в темных глазах плескались, как волны в штормовом море, боль и гнев. Он продолжал вести «Птицу моря» посередине реки.
– Куда прыгать?! Чтобы найти смерть в воде?! – закричал я, не помня себя от обиды и гнева.
– Но ведь мы еще живы, Рагнар! Может, боги помогут нам спастись! – сказал старый воин, не теряющий головы. – Посмотри на «Журавля» Альва! Хочешь ли ты такого конца?!
Щурясь сквозь дым, я увидел – «Журавль», более слабый своим деревянным телом, уже почти выгорел. Им больше никто не правил, течение сносило его к берегу, где скалились и махали оружием лесные люди.
Отважный Альв Железный Бок, не пожелавший расстаться со своим деревянным братом, привязавший себя к носовой фигуре, чтоб случайно не упасть в воду, тоже сгорел. Чернел на носу мешком углей. Они все сгорели, кто оставался на «Журавле», не пожелав умирать в воде, как лягушки. Ушли с огнем по последней дороге славы. Их крики, приветствовавшие смерть, еще звучали у меня в ушах, как запоздавшее эхо. Те, кто спрыгнул, еще погибали в воде или на берегу, отбиваясь от наседавших врагов. Некоторые, показалось мне, пробились через воющую стаю лесовиков и скрылись в чаще, но я не заметил, кто…
Якоб выплеснул мне в лицо воду из шлема, и вода эта тоже показалась мне теплой. Я чувствовал, мои волосы уже трещат от жара, а борода обгорела до подбородка.
Я вздрогнул и оторвался взглядом от горестного зрелища. Я наконец очнулся, вспомнил, что я воин и конунг. Оглядел тех немногих, что еще оставались со мной на горящем драккаре. Да, надо плыть! Да, мы еще живы! Горе воину, проигравшему сражение, но можно проиграть сражение и выиграть войну, учил меня старый Бьерн. Это наука конунгов.
– Мы поплывем, – сказал я всем воинам. – Только не к берегу. Поплывем по течению, посередине реки, и пусть помогут нам боги!
Скинув кольчугу, сбросив шлем и остальную броню, привязав за спину верную секиру Фьери, я прыгнул в воду.
После огня вода ударила меня холодом, приятно остужая обожженное тело. Все прыгали за мной, кто еще мог ходить.
Я забыл, что у поличей было много челнов…
* * *
Я не знаю, конечно, смертные могут только догадываться, как будет в день Рагнаради, когда рог Хеймдалля, златозубого стража богов, позовет героев на последнюю битву. Когда вода смешается с воздухом, а огонь – с водой. Когда из Муспелля выплывет гигантский корабль Нагльфари, построенный из неостриженных ногтей мертвецов, где кормовое весло будет держать сам Локи Коварный, вырвавшийся из Утгарда.
Я знаю, сам Один должен умереть в день Рагнаради, и еще многие храбрые воины встретят смерть грудью. Так же, как встречали мы ее на реке Илень, когда поличи в своих челнах догоняли нас и топили, как ястребы уток. Рубили мечами, кололи копьями, доставали стрелами и дротиками героев, беззащитных в воде. Мы все ныряли, спасаясь от них, но все меньше нас выныривало на поверхность. Много крови текло в этот день по реке. Наверно, больше, чем самой воды.
Но я, Рагнар Большая Секира, ушел от врагов. Уплыл рыбой, убежал выдрой, ускользнул змеей в камыши.
Я – великий воин! Меня жгли огнем, но я не сгорел. Меня топили в воде, но я не тонул. В меня пускали стрелы, но они не втыкались. Поднырнув под челн, догнавший меня, я раскачал и опрокинул его. Воткнул нож в чье-то мягкое тело, оказавшееся рядом. Снова нырнул под воду, затаив дыхание так надолго, что перед глазами замелькали прозрачные червяки.
Так я и плыл, выныривая на мгновение, и снова плыл, оставаясь глубоко под водой…
* * *
Добравшись до берега, я не стал сразу выбираться на сушу. Еще долго прятался под водой, дыша через сухой камыш, как, я видел, делали это речные венды.
Я ушел. Хвала богам, что подарили мне крепкую спину, сильные руки и, главное, разум конунга, изворотливый, как коварство Локи! Сняв с перевязи со спины секиру Фьери, я выбрался на берег из камышей ниже по течению, злой, мокрый и задохнувшийся, словно упавшая в воду собака.
Двое лохматых поличей заметили меня и напали. Они сильно махали мечами и громко кричали, подбадривая себя и созывая других. Но только мешали друг другу рубиться. Забежав сбоку, чтобы прикрыться первым воином от второго, я отбил обухом длинный удар меча. С удовольствием рубанул воина между шеей и шлемом. Моя Фьери обрадовалась его свежей крови. Второй, испугавшись, попятился от меня, бестолково размахивая перед собой мечом. Я рванулся, чтобы достать его, но вовремя остановился. Увидел, остальные дикие тоже заметили меня. Бегут ко мне кучей.
Я не стал сражаться один со всеми. Побежал в лес. Долго бежал, слыша спиной, как перекрикиваются сзади преследователи. Но где им было догнать меня, если я тоже умею бегать не хуже Харальда Резвого!
Дикий народ… Дикий лес, так непохожий на благодатную, чистую от лишней зелени землю фиордов. Их кусты и деревья цеплялись за меня ветками и тоже пытались остановить. Но со мной была Фьери, и я смеялся над их лесным колдовством!
Я даже встретил на бегу одного из тайных лесных колдунов. Догнал. Он был маленький, мне по пояс, но весь мохнатый, заросший шерстью, как зверь. Но не зверь. Бежал впереди на двух ногах, размахивал длинными руками, лопотал что-то неразборчивое.
Закипая яростью, я дотянулся до него лезвием секиры. Удар на бегу вышел слабым, смазанным, скользнул по спине, разрезая шерсть и оставляя багряную полосу. Колдун тонко, пронзительно, совсем по-детски завыл, шарахнулся от меня куда-то в сторону.
Вот так! Пусть они сильные, но со мною Один и другие ассы. Наши боги сильнее, как сильнее наши мечи!
Я пожалел, что не было времени догнать и снести ему голову. Я слышал, преследователи гнались по пятам.
Когда наконец голоса поличей замолкли, потерялись вдали, я упал на ковер из прошлогодней листвы и хвои и долго лежал, дыша, как кузнечный мех: студил раскаленное тело влажной, земляной прохладой. Смеялся беззвучно, вспоминая, как они гнались, а я – убегал.
Давно так быстро не бегал. Может быть, никогда… Да, бежал. Умереть в битве нехитрое дело, говорил мне когда-то Бьерн. Но умирать пора, когда нет другого исхода. Иногда лучше уйти через щель, чтобы потом вернуться через главный вход и победить. Это – наука конунгов.
Я поднял голову, когда почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Увидел его. Сначала даже подумал, что это медведь. Но нет, не медведь, еще больше… Настоящий лесной пеликан!
Схватившись за Фьери, я гаркнул погромче, подбадривая себя и пугая его…
10– Ты, коваль, луком дергаешь, словно молотом машешь, – сказал Опеня. – Того гляди тетиву порвешь…
Творя, сердито фыркая от досады, молча наложил на лук новую стрелу, рывком натянул тетиву, долго целился, прищурив левый глаз. Пустил стрелу и даже затопал от волнения, глядя ей вслед. Впрочем, гляди не гляди, и так было видно – мимо пошла.
Шагах в ста к берегу, где притаились ратники-родичи, плыли двое свеев. Две головы, совсем светлая и потемнее, болтались в воде. Старший, что потемнее, держал в зубах меч и плыл молча, только глазами сверкал над водой. Родичи знали, в крепости его звали Туни Большеротый. Веселый воин, смешливый, хотя сейчас ему не до веселья. Второй, из молодых, Хальфдан Бледный, громко, визгливо кричал на своем языке, отплевываясь от воды. Ругается и грозится, понимали родичи.
Стрела легла на воду как раз между ними. Булькнула тяжелым, металлическим наконечником, ушла в воду. Хальфдан закричал еще громче и насмешливее. Хлебнул воды через открытый рот, угомонился на время. Теперь оба свея молча, устало плыли к берегу. Родичи видели издалека, они уже пытались вылезти на берег выше по течению. Но там толпа ратников была плотной, испугались, наверное. Решили – здесь никого. А тут как раз подоспели Опеня, Творя и Весеня с Коштырем. Бегом – куда быстрее получается. Хитрый князь Кутря оба берега обложил ратниками, как небо тучами.
– Ну вот, коваль, опять стрелу потерял. Четвертую уже, – посчитал бережливый Опеня. – Этак железных наконечников не напасешься, если их в воду как зерно сеять.
– Сам ковал, сам и теряю, – недовольно пробурчал Творя.
– Я же тебе говорю, держи лук нежнее. Нежно и твердо, как за девку берешься. Или забыл уже, в своей кузне, как за них браться? – поучал бывалый охотник Опеня, известный среди родичей метким глазом. – И не дергай ты его так, лук-то! Не клещи, чай! Тетиву отпускай без рывка, плавно, бережно, словно бабу промеж ног гладишь…
Творя только раздраженно сопел, раздувая ноздри.
– Заучил совсем…
– А ты сам, дядька Опеня, взял бы да показал, как надо, – влез Весеня.
Он с удовольствием слушал, когда при нем поучали самого Творю. Но, как положено бывалому воину, обязательно должен был вставить слово. Третьего свея, что плыл к берегу впереди остальных, бойкий малый уже отправил на дно стрелой, поразив цель не меньше чем с полутораста шагов. Сам понимал, что попал случайно. А кто это знает? Целился и попал… Теперь гордая похвальба была видна на разрумянившемся лице.
– Я покажу, паря. Вот приблизятся еще, и покажу, – спокойно сказал Опеня, не отрывая взгляд от реки. Решив, наконец, что достаточно, он вскинул лук, спокойно натянул тетиву до звенящего напряжения. Долго не целился, неожиданно быстро пустил стрелу.
Родичи видели, как мелькнула она по небу. Спускаясь с высоты, ударила Большеротого прямо в лицо. Вода рядом с ним тут же окрасилась красным, меч выпал из приоткрывшегося рта, камнем ушел на дно. Темно-красная голова с горчащим из нее древком еще несколько раз выныривала на поверхность, потом окончательно пропала в воде.
– Хороший выстрел! – шумно одобрил мохнатый Коштырь.
– Вот как надо! – сказал Опеня. – Одна стрела – один свей!
– Гляди, гляди, мужики! Этот ныряет! – истошно закричал Весеня.
Хальфдан Бледный, видимо, сообразив, что дело плохо, сейчас его достанут луками, действительно начал нырять часто и быстро. Голову высовывал из воды только на миг, чтобы глотнуть воздуха. Откуда только сила взялась? Казалось, устал уже плыть…
Родичи кинули еще по стреле, но тут даже Опеня промазал, только оцарапал свею плечо.
– Ничего, ничего… Сейчас подплывет поближе, так я сто на рогатину возьму! Как зверя возьму! – несколько раз повторил Творя, возбужденно перекидывая в руках длинную, как копье, рогатину с окованными концами, с какой ходят на крупного зверя.
– Не вылезет! Не дадим вылезти! – уверенно сказал Опеня.
Положив на тетиву новую стрелу, он выжидал, пока не натягивая лук.
Хальфдан добрался до мелководья и встал по пояс в воде, держа перед собой меч.
Оказалось, пояс с ножнами надет у него прямо поверх рубахи. Издалека было слышно, что дышит он громко и тяжело. Даже сосульки светлых волос и бороды казались темными на бледном лице. Но глаза были наглые, уверенные, заметили все.
Первым, не выдержав, пустил стрелу нетерпеливый Весеня. Воин, извернувшись хитро, отбил ее быстрым, почти невидимым движением меча. И тут же вторая стрела, Опени, воткнулась ему в живот.
Бледный словно пополам сломался. Скрючившись, он все-таки пошел на них, раскачиваясь всем телом и волоча меч за собой, как палку. Сил поднять его уже не осталось. Выл что-то непонятное, словно пытался петь.
Тут Творя не выдержал, далеко забежал в реку навстречу ему и, громко крякнув, насадил согнутого воина на рогатину. Напрягшись до хрипа, могучий коваль приподнял тело на толстом древке, как копну на вилах, подержал так мгновение и сбросил.
Тот неожиданно снова оказался на четвереньках, все равно пополз к берегу, волоча за собой сизые кишки из распоротого, красного живота. Родичи с берега видели, как изо рта у свея густо хлынула темная кровь, заливая подбородок, грудь и намокшую хвостом бороду. Но он все еще не умирал, шевелил губами уже беззвучно. Потом Весеня, тоже забежав в воду, снес ему голову с плеч быстрым ударом меча…
11Я, Свейгдир Вилобородый, старый воин и хольд, умирал с честью! Как когда-то, отправляясь еще юнцом в первый викинг, я хотел умереть среди сечи со славой, так и умирал теперь с мечом в руке, среди трупов врагов и пения стрел! Один, я шел к тебе! И, казалось, уже слышал нежное щебетание валькирий-дев, различал в высоте далекий рог Отца Воинов, созывающий эйнхериев за накрытый стол… Уже радовался, что скоро вдоволь напьюсь небесного пива, размочу спекшееся горло, обожженное дымом…
Но все-таки я хотел прожить еще немного. Пусть меньше времени, чем понадобится распаленному воину, чтобы взять деву, даже меньше, чем хватило бы натянуть тетиву на лук… Но прожить! И добраться железом до этой девки, что видел перед собой в кольчуге и шлеме, с малым, легким мечом в тонкой руке. Жаль, не оставалось времени посмеяться вдоволь над ее воинственностью…
Что делать девке в ратной дружине? Понятно что! Колдовать! Именно она наслала на нас негасимый огонь, догадывался я. Она, лесная колдунья, из-за которой зарезали Бьерна Пегого, подло отомстила нам огнем и водой. И теперь я должен был убить ее раньше, чем она начнет скалить зубы вслед духам отважных, влекомых валькириями в Асгард. Я должен, и я решил сделать это!
Польше десятка подплывало нас к обрывистому берегу, чстиеро вышли из воды на сушу, трое начали карабкаться на откос, и двое вскарабкались.
Ярость воина бушевала во мне, хотя в ляжке засел наконечник стрелы, волосы на голове выгорели до печеной лысины, правое ухо не слышало из-за ожога, а кровь смешалась с водою на мокром, как у лягушки, теле. Белая ярость помпа помогала мне не чувствовать боли!
Их оказалось двое на вершине этого откоса, воин и девка, увидел я. Их двое, и нас двое. Боги услышали мою последнюю просьбу! Послали нам добычу и месть!
Теперь остальные поличи оказались далеко сзади, набегали берегом сбоку, выпрыгивали из челнов с реки, пускаясь вдогонку. И все равно им теперь не успеть, понимал я, прежде чем мы с Сельви Беспалым, тоже знаменитым воином, убьем этих двоих. А уж потом примем последний бой с остальными и убьем, сколько сможем, радуя небесных ассов своими и чужими ранами.
Он был бывалым, этот воин, заслонявший колдовскую девку щитом и грудью. Доспехи у него были хорошие, какие редко встречаются у диких. Наверное, известный воин среди лесных людей, почетно такого убить… Я сразу заметил, как он правильно держит щит, как уверенно водит глазами из-под стрелки шлема, не упуская из виду нас обоих, разбежавшихся для нападения в стороны.
У нас были только мечи, но нас было двое. Беспалый сразу насел на него. Быстрыми, частыми ударами с разных сторон отвлек на себя, не давая времени оглянуться. Я, обежав их кругом, напал на колдунью, как и хотел.
Та старательно, неумело загораживалась щитом, успела принять его деревянным полем первый удар. Так старательно, что и про свой малый меч забыла. Отдернув в сторону клинок, я сильно толкнул ее ногой в щит. Раненое бедро откликнулось болью, но она отлетела, упала спиной на землю. Я кинулся на нее, но и сам запнулся. И все-таки, упав на одно колено, достал концом клинка в грудь. Кольчуга у нее оказалась хорошей, выдержала мой удар, он из-за запинки вышел смазанным…
Пусть! Снова вскочив на обе ноги, я набежал на нее, как волна на берег, отбил круговым движением ее неумелый меч, понял, что всажу сейчас лезвие между синих глаз. Смерть я увидел в ее глазах, смерть и страх побежденного!
А потом я почувствовал, как раскаленный, огненный прут проткнул меня, обжигая огнем. Прямо перед глазами из моей груди выросло лезвие чужого меча. Я еще удивился, какое оно горячее, оказывается! Это было последнее, что я увидел и чему удивился…
