Текст книги "Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов"
Автор книги: Николай Бахрошин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)
Я, Кутря…
Она, Сельга…
Я не знаю, как это случилось. Не успел понять толком. Слишком занят был, зажимая рот, чтоб сердце не выскочило.
Мы отошли далеко от костров. Но влажная ночь, разбавленная светом луны и звезд, не могла остудить мое пылающее лицо.
Опустив глаза, я шел за ней. Ждал, вот она остановится и спросит все так же холодно, зачем позвал. А что я смогу ей ответить?
Не разбирая дороги, я чуть не наткнулся на нее. Когда поднял глаза, она стояла, смотрела прямо на меня и улыбалась.
Да, улыбалась. Открыто. По-женски ласково и по-девичьи лукаво. Ее улыбка сразу согрела меня и зажгла.
Я шагнул к ней. И она шагнула ко мне.
Зачем тут нужны слова? Какие могут быть слова, когда говорят глаза и руки?
Мы встретились. Соски ее грудей мягко воткнулись в мою грудь. Я зарылся лицом в ее густые невесомые волосы, пахнущие травами и свежестью. Прижал ее к себе.
– Что же ты так долго ждал, мой ясный сокол? – спросила она своим тихим, глубоким голосом.
– Да я…
– Нет, не сокол ты…
– Да я…
– Не сокол. Ворона каркучая… Так получается?
Она смеялась легко и звонко, прижимаясь ко мне всем гибким телом.
– Ворона, ворона! Еще какая ворона! – радостно соглашался я.
Я гладил ее мягкие груди и плечи, ласкал упругие бедра, щекотал нежную шею и играл с веселыми, кудрявыми волосами. Переплетал свои ручищи с ее тонкими пальцами, не в силах отпустить хоть на миг.
– Моя? – спрашивал я, все еще не веря.
– Твоя! Конечно, твоя!
Пусть боги правят наверху в своей Нави! Пусть Кощей раздувает огонь подземного царства! Все, что есть в Яви прекрасного, принадлежит мне! Я – самый богатый!
* * *
Все так же тесно прижимаясь друг к другу, мы лежали с ней на мягкой, прошлогодней еловой хвое. Смотрели вверх, где Луна в ночном небе исправно пасла обильное стадо маленьких звезд. Я, помню, все порывался сбегать к кострам за теплой одежкой, принести ей шкуру или холстину, укутать в теплое. Боялся – она замерзнет. Сельга не разжимала рук, не отпускала меня…
Просто лежали и смотрели…
Сначала я потянулся к ней со всем своим мужским нетерпением. Она мягко, необидно остановила меня.
– Почему, Сельга? – спросил я.
Сельга… Ее имя я мог повторять долго, бесконечно, как песню…
– Не сегодня, – сказала она, гладя меня успокаивающе, как мать ребенка. – Не надо сегодня… Я буду твоей… Я и так уже вся твоя, давно твоя. Буду принимать твою мужскую силу так долго и часто, как ты захочешь. Но не надо сегодня…
– Женская кровь? – спросил я.
– Нет, не то. Дурачок ты. Мой дурачок.
Она взъерошила мои волосы. Мне показалось, что она вздрогнула.
– Ты замерзла? Я принесу шкуру, одной ногой… – опять озаботился я.
Она удержала меня:
– Не уходи, мне не холодно. Мне хорошо с тобой.
Мы помолчали. Я гладил ее податливое тело, и даже семя больше не скакало в портах. Угомонилось от нежности.
– Сегодня на рассвете, уже скоро, начнется большая битва, – вдруг сказала она.
– Откуда ты знаешь? – удивился я.
– Знаю. Чувствую. Я не могу это рассказать, но я чувствую. Мара-Смерть, богиня холоднее льда, летает над Сырой Матерью совсем низко, высматривает, ждет добычу. На нас она тоже смотрит сейчас, я вижу, чувствую кожей ее темный, замораживающий взгляд. Многие родичи скоро уйдут в Ирий духами. Большой плач начнется на землях поличей…
Сознаюсь, только тогда я вспомнил, что я мужчина и воин. Подумал о родичах, что ушли ратью на крепость.
3Я, Рагнар Большая Секира, расскажу, что знаю, про эту славную битву. Когда клинки, умываясь кровью, пели железную песню смерти, а стрелам было тесно летать в просторном небе. Великие подвиги совершали в этот день мои воины! Даже боги оставили обычные заботы, чтобы любоваться сверху на своих детей. Что может быть приятнее для богов, чем запах свежей крови героев?! Что усладит их лучше, чем лязг мечей и секир?!
Всю ночь поличи наблюдали за крепостью с опушки леса. Мои воины чувствовали на себе их пристальные глаза. Смеялись над тем, что поличи, как звери, прячутся от опасности за кустами. Решатся ли выйти, спрашивали, как бы не пришлось ловить их потом, как пастухи ловят разбежавшееся стадо?
Я приказал всем спать вполглаза, не снимая брони. И не наливаться от радости предстоящей битвы пивом по самые брови. Чтоб не пришлось потом кидать героев отмокать в холодную реку, прежде чем поставить их в боевой порядок.
Утром, едва рассвело, они решились. Двинулись на нас. Командовал ими огромный, почти как я, мохнатый мужик. Наблюдая с вала, я видел, он собрал свое лесное войско в две кучи. Одну, поменьше, оставил в запасе, сзади. Резерв, значит, оставил… С большей двинулся к крепости. Они все сильно кричали, подбадривая себя.
Да, они были совсем дикие, даже не знали правильного, ровного строя, так и шли кучей, размахивая оружием, как палками. Глупые, конечно, зачем раньше времени тратить силу, что нужна в бою…
По моему приказу Харальд Резвый вышел из крепости с тремя сотнями бойцов. Привычные к битвам воины быстро строились в клиновидный фюлькинг, где каждый из ратников прикрывает другого, ощетиниваясь копьями вперед и вбок. Стоя на высоте, я залюбовался, как слаженно и умело делают ратную работу сыны фиордов.
Харальд протрубил в рог нужный сигнал, и фюлькинг, шагнув как один человек, двинулся на клубящихся поличей, не теряя ровных рядов.
Я видел, Дюги Свирепый вдруг закричал, яростно славя Одина, забросил за спину щит, выскочил из ряда с мечами в обеих руках. Легким волчьим наметом неудержимо набежал на поличей, как волна прилива набегает на берег.
Те наставили на него свои копья, но он, настолько же ловкий, насколько сильный, проскользнул между их жалами, виляя огромным телом, как заблудившийся в узких шхерах кит. Его быстрые мечи замелькали, как косы смерти. Я отчетливо видел, как правым мечом он срубил одну голову вместе со шлемом. Одновременно левым мечом перебил кому-то горло. Поличи, оторопевшие от вида благородного боя двумя мечами, отпрянули от него, образуя круг. Тыкали в него своими неуклюжими копьями, древками мешая себе развернуться. В стране фиордов даже дети знают: когда враг подбегает близко, нужно бросать копье и браться за меч.
Свирепый, вращая мечами, легко отбивал их копья, сталкивающиеся друг с другом. Опять рванулся вперед, достал мечом еще одного. Потом, пятясь задом, выбрался из их ряда, побежал к нашим. Два брошенных вслед копья догнали его, но щит, висящий на лямках, надежно закрывал спину. Он так и добежал до фюлькинга, неся за спиной во ткнувшиеся в щит копья. Его подвиг наши воины приветствовали громкими криками и гулкими ударами по щитам.
Вернувшись, Дюги снова стал в строй. Отрубил оба копья от щита одним взмахом меча. Дюги – могучий воин! Хоть и дурак, конечно…
Ингвар Одно Ухо, ревнуя Свирепого к воинской славе, тоже выскочил из рядов, показать в одиночку воинское искусство. Но удача не улыбнулась ему. Он не успел добежать до поличей, прикрыться ими же от их стрел и дротиков. Легкий дротик проткнул ему ногу выше колена, где кончалась защита поножей. Ингвар тут же опустил раненое колено на землю, бросил второй меч, перекинул щит со спины на руку, закрылся им в ожидании нападения. Другие стрелы и дротики воткнулись в его щит тучей. Поличи воспрянули, заторопились к нему. Но строй фюлькинга тоже ускорил ход. Острие клина прикрыло его своими щитами, обтекло его выставленными копьями.
Сошлись! Звонкие столкновения мечей с мечами, глухие удары о подставленные щиты, боевые кличи, крики раненых – все это смешалось в громкую, гулкую песню. Какие звуки могут быть приятнее уху воина?
Поличи, как я и ожидал, нападали беспорядочно, набегали кучей и рассыпались о ровный строй, где каждый знал свое ратное место.
Дети Одина всегда понимали друг друга в битве. Пока один воин строя ударял длинным копьем, второй прикрывал его и себя щитом, третий тем временем из-за их спин пускал дротики или стрелы. Когда один из воинов переднего ряда начинал пятиться назад, показывая, что устал или ранен, его место тут же занимал другой, выходя из-за его спины. Тот, отдохнув или замотав рану, снова сменял первых в сече. Именно поэтому фюлькинг может рубиться днями, не теряя натиска первой ярости.
Поличи, устав, погибали, падали под ноги, а мои воины отдыхали.
Да, их было больше. По сравнению с собранным в кулак строем свеонов, казалось – много больше. Но у них сражались только передние ряды, оставляя задних толпиться баранами. А наши рубились все в очередь. Я видел, поличей падало много, а наших мало.
Фюлькинг наступал медленно, но неустанно, теснил этих лесовиков, разрубая клином их ряды. Вторая, резервная куча поличей тоже не выдержала, пошла на подмогу, смешалась с нападающими. Фюлькинг, я видел, остановился, замкнулся, как раковина, отражая со всех сторон превосходящих числом противников. Воины хорошо делали свою работу.
Пора!
Со своей сотней воинов я выбежал через другие ворота, быстро обогнул ратное поле вдоль берега.
Сначала мы ударили в спину поличей луками. Многих достали наши острые стрелы. Они умирали, не успев даже обернуться. У них были плохие доспехи, все больше кожаные, с наковками, куда можно воткнуть стрелу между железными бляхами. У многих доспехов совсем не было, только оружие.
Потом я приказал Якобу-скальду трубить в рог сигнал к атаке. Мы побежали разом, накатились на них морской полной, рассвирепевшей от шторма.
Да, они не ожидали удара в спину. Дрогнули. Заметались, как зайцы, не понимая, с какой стороны опасность. Каждый из них стал сам по себе, все побежали в разные стороны, и никто не знал, куда он бежит.
Это хороший миг. В такой миг чужие воины перестают думать о сече и начинают метаться, чтобы спасти свою шкуру. Поэтому погибают. По моему приказу Якоб еще раз затрубил в рог, по-другому. Услышав сигнал, Харальд Резвый тоже затрубил в ответ, сигналом приказал своим воинам рассыпать строй фюлькинга, атаковать всем сразу и каждому по отдельности. Яростный боевой вскрик наших воинов разом перекрыл весь шум сечи и заставил ноги врагов подогнуться от страха.
Я перестал думать о том, как построить бой. Почувствовал внутри сгущающийся туман белой ярости. Моя секира Фьери просила крови. Я напоил ее.
Щит, мешавший рубить сплеча двумя руками, я забросил за спину. Удары чужих мечей или копий я принимал на широкое, как щит, лезвие верной Фьери. Далеко выбрасывая длинное, как копье, топорище, подрубал незащищенные ноги врагов. Концом длинной рукояти сбивал их на землю. Добивал разом, одним ударом прорубая кольчуги и шлемы. Какая броня может устоять перед благородной тяжестью Фьери, мелькающей молнией?!
Я искал в пылу боя их предводителя, и я нашел его.
Не могу сказать плохо, он был отважным. Правда, глупым, как Дюги. Вместо того чтобы собирать своих поличей, образуя защитные ряды, он сам кидался на моих воинов, как рассвирепевший кабан, ничего не видя вокруг. Щит его уже превратился в лохмотья, доспехи – изрублены, шлем был сбит с головы. Но он все махал своим длинным мечом, хрипел от неукротимой свирепости. Кровь капала с него, как вода, пятна крови оставались на земле после его шагов. На моих глазах он убил Харальда Монету одним ударом, располовинив его между плечом и шеей. Хороший удар!
Я встал на его пути вместо Монеты, что корчился теперь за моей спиной. Он тут же кинулся на меня. Ударил со всего маху, высекая искры из Фьери. Рычал, стряхивая с лица сопли и кровь.
Внимательно наблюдая за ним, я отбил лезвием несколько его ударов. Попытался достать его рукоятью, но не вышло. Он отпрыгнул. Снова напал, длинным движением пустив меч по кругу. Тут я быстро присел, пропуская над головой свистящий меч. Одновременно ударил снизу по кругу. Отсек ему ногу ниже колена. Он постоял еще мгновение, потом рухнул.
Чудно! Его отрубленная нога осталась стоять, когда он упал. И он вдруг, забыв про меня, пополз к ней, потянулся, словно хотел приставить обратно. Завыл, как волк, комками выхаркивая из горла красную пену.
Следующим ударом секиры я отвалил его голову от шеи. Он был храбрым воином, этот полич, он заслужил легкую смерть.
Потом я снова вспомнил, что я конунг. Перестал догонять противников и остановился, осмотрелся вокруг, вскочив на мертвых, как на помост. Мои воины вокруг меня дружно рубили поличей, которые еще оставались на ногах. Теперь казалось, что их очень мало, а нас – много…
4Весеня бежал так быстро, как, наверное, никогда не бегал. Почти летел, длинными, заячьими прыжками перемахивая через кусты и кочки. Все казалось ему – не успеет уйти. Казалось, огромный конунг Рагнар, свирепый, краснолицый и светлобородый, что косил родичей, как траву, своей неподъемной секирой, в щепки разбивая щиты с одного удара, гонится за ним по пятам. Шумно и жарко дышит в самый затылок, силится схватить рукой за порты, достать темным от крови лезвием, ударить топорищем промеж лопаток. Сейчас ударит! И Весеня наддавал и наддавал ходу, хотя грудь уже разрывалась хрипом, а ноги, спотыкаясь, не успевали за летящим туловом.
Спасительная опушка леса приближалась. Краем глаза он видел, многие родичи теперь бежали туда же. Лес укроет! Спасет лес-батюшка, как всегда выручал детей своих малых!
Ох, люди, ох, страсть какие! Неистовые люди-свеи, яростно сверкающие глазами над кромкой круглых щитов, испятнанных защитными знаками! Они щетинились копьями и пускали стрелы поверх своих же голов. А потом твердый строй рассыпался, и их сразу стало много, как муравьев. Грозно кричали они, бросив копья и наскакивая с мечами. Многие свей даже щиты побросали от лютости, набегали с двумя мечами в руках, вращая ими ловко и страшно. Как можно справиться с такими людьми, похожими в бою на многоруких сказочных великанов?
Жутко было в бою. Никогда, наверно, так не было. Его сбили наземь, наступили на лицо ногой, пробежали, как по бревну. Потом Весеня поднялся, схлестнул свою тяжелую палицу с мечом какого-то воина, чьи сивые волосы торчали косичками из-под гладкого шлема. Тот третьим, хитрым ударом выбил у него из рук тяжелую, шипастую палицу, закричал громко и угрожающе, оскалился желтыми, хищным и зубами, длинно замахнулся своим клинком.
Попятясь от него раком, Весеня опять упал. Быстро, боясь поднять голову, пополз по земле ужом. Видел перед собой только ноги, много ног, топчущих землю в тяжелом ратном усердии. Наконец пересилил себя, подобрал чей-то топор, опять вскочил. И тут же, не заметив удара, покатился кубарем, почувствовал, как будто витой бич сбил его с ног, хлестнув по плечу. Плечо стало теплым, горячим, и тело мгновенно ослабло, задрожало коленями и локтями, словно вместе с кровью пролилась на Сырую Мать и его сила-жива. Уши заложило, и знакомые крики родичей, кличи свеев, лязг железа о деревянные щиты – все это окончательно слилось в один ровный неумолимый гул. «Ох, люди, ох, страсть…» – бормотал он, себя не слыша.
Многого навидался в бою! Он видел, сам Злат, могучий походный князь родичей, обливаясь кровью, как водой поутру, полз на руках за своей отрубленной ногой и выл от горя. Как тараканом семенил на четвереньках ворчливый Корень, зажимая руками рану на животе, чтоб не вывалились кишки. Чудилось Весене, сам Чернобог, жестокий и неумолимый, встал к свеям в боевой порядок. Тоже косил кого ни попадя, помогал пришлым. А родичи падали!
Потом побежали родичи. Как было не побежать? Он тоже подхватился с земли и кинулся, уже ничего не видя вокруг себя. В лес! Только бы добраться, успеть спастись от злобы неистовых!
Он бежал. Летел. Опушка была совсем близко. Но и враг близко! Слышно, спиной слышно, как набегает, как запаленно дышит в затылок. Весеня, боясь оглянуться, вжал голову в плечи, резко вильнул в сторону, как при игре в горелки.
Скосил глаза – свой! Шкворя, забери его Леший! Плотный, обычно неторопливый мужик пронесся мимо стремительно, как кабан.
Тонко, по-осиному зло, прошелестела рядом с ухом стрела. Воткнулась Шкворе прямо в красный, жаркий затылок. Тот, сделав еще пару шагов, нырнул вперед, сильно, громко, как деревянный, ударился телом о Сырую Мать. Весеня, не теряя ноги, на бегу перепрыгнул через него, испугавшись уже в прыжке. Его стрела, к нему шла…
Добрался! Нырнул в кусты. Побежал по лесу, привычно петляя между стволами, не обращая внимания на случайные ветки, хлещущие по лицу. Что ветки, главное – выбрался!
Долго бежал. Пока еще ноги держали. Потом ослаб, упал на мягкую хвою, прижался горячим телом к влажной прохладе земли.
– Эй, есть там кто? – услышал рядом знакомый голос.
Точно, Творя-коваль рядом. Значит, и он живой…
– Весеня, ты, что ли? Чего не отвечаешь? Сомлел? – Кузнец подошел поближе. – Э, паря, да ты ранен, похоже. Меня тоже вот зацепили…
Весеня, все еще тяжело дыша, опять ничего не ответил. Вспомнил наконец про рану в плече. Рана ответила ему злобной, дергающей руку болью. Весеня хотел подняться, но не смог, руки и ноги больше не слушались. Так и лежал плашмя, слушал, как пойманной птахой колотится в груди сердце.
Творя присел рядом на корточки. Кузнец был без щита, острый шлем на голове помят, но меч все еще в руке. Он положил его перед собой. На хищном темном лезвии блестели свежие зазубрины. Значит, много рубился кузнец. Он сильный, коваль, пустой рукой может взять, как клещами. Только тут Весеня заметил, что кожаный панцирь с нашитыми железными бляхами у него порван на лохмотья па одном боку, словно его рвали на куски собаки. Запекся кровью.
– Да, – задумчиво сказал Творя. – Вот, паря, какие дела… Насыпали нам свей ума по самую маковку, такие дела…
Потом, без перехода, захрипел и перекатился на спину. Так и лежал с закрытыми глазами, едва дыша.
Весеня, как мог, очистил и перемотал его рану.
5Я, Кутря, благополучно увел родичей от врагов, оставив в избах тех стариков, кто сам захотел остаться по ветхости и безразличию к жизни.
Схрона мы достигли к вечеру следующего дня. Этот хитрый схрон, оборудованный еще дедами-прадедами, всегда выручал родичей от чужой напасти.
Умные они были, наши предки. Понимали, что если, например, люди смогут пройти осторожно, не оставив следов, то скотине про опасность не объяснишь. Скотина все равно натопчет копытами, наложит навоза так, что любой малец-несмышленыш пойдет по следу, не сбиваясь с пути. Поэтому в схрон всегда сначала уходили берегом, без всякой опаски, оставляя за собой торную дорогу. Доходили до ответвляющегося от Иленя рукава и тут уже начинали хитрить. Рукав мелкий, в самом глубоком месте по пояс взрослому, зато течение быстрое, вода споро зализывает следы на дне. А на другом берегу караульные мужики и ребятишки, которым любое занятие – игра, специально натаптывали следы подвязанными к ногам и палкам старыми копытами. Дескать, родичи здесь переправились и пошли дальше по прямой. Прямая та вела в болото, куда специально подбрасывали жердин и веток, изображая гать.
Какие другие следы могут быть на болоте, где любой отпечаток заливает и ровняет вода? Правильно, вот и пусть вороги идут по жердям. Если боги подарят удачу, кто-то, глядишь, и выберется из непролазной трясины. Не зная примет, тяжело ходить по болоту. Шишига, болотная баба, не любит отпускать гостей…
С водной дороги родичи выходили на берег много дальше, где начинались каменные осыпи. По камням идти нелегко, зато всякий след смывается самым мелким дождем. А можно и обвал сверху устроить, если вороги наступают на пятки. Дальше шли через лес, а за ним – опять болота. Дымные – называли их родичи. Действительно, в некоторых местах трясина на болотах словно клубилась. Кто чужой – три раза подумает, прежде чем сунуться в гости к болотной нежити.
Там, среди необъятных болот, и находился схрон. Каждый шаг к нему тут же затягивала мелкая ряска, хоть весь день стадо веди – к вечеру следов не останется. Главное, следить, чтоб скотина не сбивалась с пути, иначе сама не выберется.
Сам схрон расположен был на сухом. Есть среди Дымных болот такие поляны, вроде как возвышения. Там издавна и шалаши стоят, и печи сложены, и скотину есть где пасти, поляны широкие…
Добрались, хвала богам. Начали обустраиваться.
Тут же, не сбиваясь с ноги, я отобрал десяток мужиков, что покрепче и получше оружием, идти обратно, на подмогу своим. Просились все, даже Мяча-дурачок воинственно гукал и махал рогатиной, едва не зашибив остальных. Но большую часть мужиков я оставил. Хоть десяток нас, хоть три десятка – против свея это невеликая помощь. С бабами тоже нужно кому-то остаться, а вдруг засвербит у кого пониже пояса, шутили родичи. Тогда, глядишь, и Мяча-дурачок пригодится. Это он на верхнюю голову дурачок, а на нижнюю очень даже соображает, смеялись все.
– Я пойду с вами, – вдруг сказала мне Сельга.
Не успел оглянуться, она уже оказалась с луком, стрелами и даже небольшим мечом у пояса. За плечами – котомка. Я глазом моргнуть не успел, как она собралась. Где она только меч достала? Мотрина закладка, не иначе…
– Еще бы чего выдумала! – сказал я.
– Пойду! – упрямо сказала она.
Всю предыдущую дорогу мы с ней не расставались. Я уже объявил перед всеми, что теперь она моя жена. Я беру ее под свою руку и делю с ней кров, огонь, хлеб и мясо. Бабы, найдя предмет для разговора, сильно оживились сначала, загалдели, как галки, завидевшие лесного кота, карабкающегося по веткам. Старая Мотря прослезилась от полноты чувств, обняла меня, наклонив к земле. Попроси-ка беречь ее. Странно было слышать! Как я могу ее не беречь, мою Сельгу?! Потом самых языкастых баб угомонила дорога…
А теперь – новое дело. На рать собирается!
– Куда ты пойдешь? Думай, что говоришь-то! Пойдет она… Рать – дело мужское, опасное, – сказал я ей.
Она думает, мне легко будет с ней расстаться? Я что – каменный?
– Рать – да, – сказала она. – А раны перевязывать, кости вправлять – мужское дело? Лихорадку снимать – мужское? Кто в целебных травах лучше меня понимает из родичей? Ну, скажи?
Что я мог ей ответить?
– Ты не понимаешь, – убеждала меня Сельга. – Я ведь тебя только что нашла. И не могу опять потерять!
– Как будто я могу… – проворчал я, для вида сурово. – Так ведь опасно же! Рать! Баба Мотря, ну хоть ты ей растолкуй?!
Я думал, Мотря меня поддержит. А та только головой покачала.
– Пусть идет, – вдруг сказала она. – Так надо. Так всем будет лучше. А боги милостивы, авось беды не случится. Уж и попрошу их присмотреть за вами.
Ну, старая…
– Пойду с тобой, – твердо повторила Сельга. – Хочешь или нет, пойду!
Как я мог отказать ей, когда сам больше всего хотел этого?
Ехидные родичи, слушая наш разговор, отворачивались, прятали от меня усмешки. Кто-то даже сказал негромко, мол, понятно теперь, кому в избе головой быть…
Интересно, на что это он намекал?
