Текст книги "Галактический штрафбат. Смертники Звездных войн"

Автор книги: Николай Бахрошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Судный четверг

Пролог

Планета Казачок. 15 октября 2189 г.

Подножье Скалистых гор,

4–й укрепрайон войск Казачьего Круга.

14 часов 08 минут.

Земля проносилась совсем близко под днищем, Семен видел: высота – метров пять–шесть, не больше. Черная земля. Черная, сухая и пепельная. Выжженная последними бомбардировками Штатов до полного смешения горючей химии с плодородным слоем. Бывшим плодородным слоем – так правильнее.

Зловещая, в общем, картина, даже ирреальная в этом резком контрасте: темные, мертвые холмы и оплавившиеся камни под беззаботным, безоблачно–синим небом. Небу, как всегда, плевать на то, что происходит внизу. Истина, не требующая доказательств…

Обычно в середине осени, когда спадает жара и поднимается уровень подземных рек, степь в предгорьях покрывается малиново–сиреневыми цветками болиголова, кустистыми и нарядными, как россыпь детской мозаики. Семен помнил – еще в прошлом году степь в это время казалась праздничной и пахла до головокружения.

Нельзя сказать, что ему нравился резкий, дурманящий запах болиголова. Трудно, наверное, найти человека, которому бы он действительно нравился. Болиголов – название говорит само за себя. Просто несколько лет назад, вот так же в середине осени, их было двое в степи – он и она. И одуряюще пахли ковры цветов, и кружилась голова от этого запаха, и весь мир мелькал и кружился до замирания сердца, как пестрая, балаганная карусель, сорвавшаяся с шеста…

Сколько лет прошло? Не очень много. Или – очень? Сейчас казалось – целая жизнь пролетела с тех пор, как он пьянел от любви, чувствуя, что на глаза наворачиваются настоящие теплые слезы нежности.

Нет, это была не жена… Жена как раз оставалась дома и плакала на кухне, прячась от детей за закрытой дверью. Он знал, догадывался, что жена уже все поняла, и ждет, и плачет, и проклинает, наверное, его и ее. Но поделать ничего не мог, да и не хотел. В тот момент – не хотел…

Ему потребовался почти год, чтобы взять себя в руки и зачеркнуть ее навсегда.

Он это сделал. Вычеркнул. Скорее – вырвал. Не ради себя, не ради жены, даже не ради карьеры кадрового офицера, которого прочили в академию Генерального штаба. Ради детей. Они, маленькие, любимые, родные, уж точно не виноваты, понимал он даже в угаре.

И все вроде наладилось. Жена перестала плакать. Забыть не смогла, конечно, Семен чувствовал, что не забыла, но вслух старалась не вспоминать. Она все–таки хорошая женщина, понимающая и деликатная на удивление… Была хорошей.

Семен тоже не забыл. Для него так и осталось: резкий запах болиголова – привкус измены. Тоже резкий и острый. Одновременно сладкий, и горький, и обжигающий, как острые пряности. Тревожащий и будоражащий до сих пор.

«Как первое, мягкое опьянение по–хорошему кружит голову и делает жизнь настолько беспечной, что кажется, завтрашнее похмелье никогда не наступит, так, наверное, и любовь, – думал он сейчас. – Кружит и забирает всего целиком…» Странно, что он так плохо помнит ее лицо, лицо той, из–за которой плакала его жена. Вот тело, пожалуй, помнит. Упругий, шелковистый живот, выразительный изгиб талии, тонкой до нереальности. Отчетливо помнит коричневые соски с почти незаметными светлыми волосками вокруг, россыпь родинок на левом плече, маленькую кисть с длинными, тонкими пальцами, которые часто казались ему почти прозрачными.

Эти прозрачные перламутровые пальцы доверчиво ложились на его ладонь, а она казалась рядом с ними слишком грубой, слишком земной…

Ее звали Стелла… Звездное имя. Красивое имя. Такое же красивое, как сама она. Тогда это имя представлялось ему почти молитвой. Можно было шептать и шептать до бесконечности – Стелла, Стелла, девушка–звезда…

Познакомились они случайно, она работала на Казачке в какой–то геологической экспедиции от какого–то фонда со сложносочиненным названием. И почти сразу стали близки…

И ведь все равно не успел с академией, усмехался он, вспоминая. Война началась. Все кругом спутала и перемешала. Так и не вышло из него штабного полковника…

Да, это была его жизнь, его запахи, его память…

А теперь его лишили памяти. И степь больше не имеет ни вкуса, ни запаха. О цветах вообще говорить не приходится, лучше ни о чем не говорить… Теперь!

– Ваше благородие! – позвал водитель гравимобиля, младший урядник Петр Зимин.

– Слушаю, – не сразу откликнулся Семен.

– А я вот что думаю, ваш бродь… Думаю, сколько же теперь пахать экотехникам, чтобы все восстановить как было? Лет десять–пятнадцать, никак не меньше. А вы как думаете, господин есаул?

– Я, Зимин, не думаю. Я знаю, что как было – уже никогда не будет. Никогда! – жестко подчеркнул Семен, отвечая скорее собственным мыслям, чем водителю.

– Нет, но война–то кончается. Говорят, скоро уже. Совсем скоро. Уже мирные переговоры начались между штатовцами и нашими…

– Ну!.. Обещала улита быть, так до сих пор едет. Или не так, казак?

– Так точно, – согласился урядник.

Они замолчали. Зимин, видимо, почувствовал, что комбат не в настроении трепаться. Привычно уставился в лобовое стекло, поддергивая штурвал и перещелкивая кнопки. Вел раздолбанный батарейный гравимобиль уверенно и аккуратно. Приподнимал его над землей ровно настолько, чтобы не оставлять за кормой длинный шлейф пепла, снесенного воздушной волной.

«Да, только пепел… А что еще они могут оставить? – не слишком последовательно рассудил Семен, снова сползая мыслями в вязкие, тягучие воспоминания. – От всей этой войны – только пепел! Черная сажа с кислым привкусом химии, что скрипит на зубах и набивается в поры хуже, чем самый мелкий песок…

Четвертый год войны… Больше нет на свете ни жены, ни детей, погибших в орбитальных бомбардировках в самые первые, самые тяжелые месяцы. И степь не пахнет, и цветы не цветут, и даже лицо девушки с красивым именем Стелла, этот нежданный, неожиданный подарок судьбы, который чуть не перечеркнул все его налаженное довоенное существование, он толком не может вспомнить…

Девушка–звезда не смогла, а война – запросто. Разом разрушила все».

Если бы кто сказал ему тогда, до войны, что пройдет немного времени, и все его семейные страсти, бурлящие, как борщ в скороварке, станут не важны, совсем не важны…

Нет, не поверил бы!

Глава 1

Процесс брожения

Планета Казачок. 15 октября 2189 г.

Подножье Скалистых гор,

4–й укрепрайон войск Казачьего Круга.

14 часов 20 минут.

Выпрямив спину на подушках сиденья, как на жестком деревянном стуле, командир 5–й лазерной батареи 4–го укрепрайона планеты есаул Семен Загребец смотрел в землю.

«А может – на землю? Как правильнее сказать?»

С одной стороны – гравимобиль, быстрота, полет, убегающий горизонт, и вроде бы уместнее предлог «на». А с другой – все равно приходится тянуться над самой поверхностью на скорости в полтораста–двести километров в час, пряча темно–пятнистый аппарат в изгибах рельефа. Получается, что смотрит он, есаул Загребец, именно в землю. То есть почти в упор на разводы гари, сплетаемые движением в мелькающие узоры. На таком минимуме высоты даже небольшая скорость кажется головокружительной. И выше не поднимешься – засекут с орбиты, начнут пулять, мало не покажется.

Война кончается? Как для кого…

По сводкам из штаба командир батареи знал, что на этот раз 5–й Ударный космофлот Штатов обложил Казачок плотно, как бдительные наследники – богатого дедушку–маразматика, неугомонного, несмотря на беззубость. Так обложил, что контролирует каждый чих на поверхности. Не зря же Зимин боится прибавить скорость и высоту. Хорошо, что в степях у подножья гор всегда гуляют ветра, и пепельные завихрения здесь совсем не редкость. Иначе хоть пересаживайся на тихоходный колесный транспорт, для маскировки…

Впрочем, не надо о маскировке, наслушался уже до оскомины!

Всю эту чепуху – секретность, маскировку, режим охраны, общее усиление бдительности – только что пережевывал на плановом совещании в штабе укрепрайона войсковой старшина Дегтярь. После всяких хозяйственных мелочей (о которых тоже не было особой нужды совещаться!) комендант–4 еще битый час молол воду в ступе, с удовольствием вслушиваясь в свой рокочущий баритон с богатыми оперными интонациями. Усилить, ужесточить, укрепить, углубить… Да, еще увеличить, конечно! Повсеместно увеличить усиление, ужесточение, укрепление, углубление…

Обычное, ни к чему не обязывающее словоблудие ради галочки. С перспективой оргвыводов «в случае чего» и последующим назидательным подтекстом «а мы же предупреждали!».

Как обычно – отчего, почему, за рыбу грош…

Офицеры, командиры подразделений, большинство из которых воевали уже не первый год, слушали, скучая глазами. Кто постарше званиями и заслугами – откровенно зевали в кулаки и ладони. Все знали, до войны Дегтярь занимался политикой, подвизался на выборных должностях в планетарной администрации. С началом боевых действий Конфедерации Свободных Миров против Соединенных Демократических Штатов бывший чиновник патриотически надел военную форму и попер по линии интендантства. Пока его оттуда не выперли со скандалом и треском. Понятно, в интендантстве и без него ребята ушлые, а лишний рот, показывает практика, обуза не только в семье, но и в коллективе с круговой порукой.

Прошлой весной Дегтяря назначили комендантом УР–4 вместо убитого полковника Фомина. Руководство войск якобы рассудило, что этого пустобреха с лапой наверху все равно надо куда–то девать от себя подальше, а в УР–4 сильный офицерский костяк, эти выдюжат даже административное рвение нового начальника.

Приходилось выдерживать. Дегтярь, хоть и носил на погонах две большие звезды войскового старшины (по общеармейскому званию – подполковника), но, по сути, как был политиком, так им и остался. Краснолицый и говорливый, новый комендант–4 любил совещания, как праздничные застолья. Собирал их по малейшему поводу и без него. При Фомине, кстати, совещались раз в десять меньше, а снабжение и обеспечение было не в пример лучше!

За глаза коменданта–4 все дружно называли Дуся Деревянный. Прозвище говорит само за себя. В самом уничижительном смысле.

– Слушали–постановили, слышали–доложили… Должен, господа офицеры, довести до вашего сведения нижеследующие обстоятельства… – Есаул в очередной раз вспоминал круглое, холеное лицо б/у чиновника и его рыхлое, обильно потеющее тело, затянутое в обтягивающий казачий мундир, как перезрелая дыня в презерватив.

«И сколько можно водить хороводы между трех сосен? С песнями и вприсядку вокруг стола?!» – думал он с раздражением. Словно им, командирам боевых частей, без того нечем заняться, кроме как просиживать штаны в кабинете, слушая и постановляя всякую хрень! У него самого, между прочим, замом на батарее совсем зеленый парнишка, Володька Налимов из офицерского резерва. За ним самим приглядывать нужно, пока казачки из него веревки не свили и сушить не повесили, так–то… Дегтярь! Дуся Деревянный! Шпак – он и есть шпак, хоть разодень его в полковничьи эполеты, хоть в генеральский двойной лампас. А этот – не просто шпак, можно сказать, шпак в квадрате, из бывших думских говорунов, которые довели планеты Конфедерации до войны со Штатами…

– Нет, господа, лично мне многие политические деятели часто напоминают плохих танцоров, – сказал, помнится, сотник Женька Осин, командир роты МП–танков, когда они гурьбой выходили из кабинета коменданта.

Сотник – из кадровых, хоть молодой, но уже кавалер трех офицерских «Георгиев», для полного банта ему не хватает только четвертого креста. Лихой вояка.

– В смысле – яйца мешают всему на свете? – уточнил кто–то, кажется, командир сотни пластунов, этой современной бронепехоты.

– В смысле – хоть на поминках, но дай ему сплясать соло, выделиться из своего ансамбля имени Едрени Фени! А за яйца не знаю, врать не буду, на чужие яйца заглядываться – не имею привычки, да–с… – по–юношески звонко, во весь голос откликнулся сотник. – Честь имею, господа офицеры! – Танкист небрежно, двумя пальцами отмахнул от козырька фуражки и удалился, вольно покачивая плечами над тонкой талией, вбитой в узкий ремень.

Офицеры, переглядываясь, понимающе усмехались.

«Самое удивительное, господа офицеры, что все мы, старые вояки, люди бывалые и опытные, вынуждены по два–три раза в неделю выслушивать эти ура–руководящие наставления. Се ля ви, хоть это несправедливо, как говорят на планете Париж…»

* * *

Припомнив горячего Осина, Семен снова, как в предбаннике комендантского кабинета, ехидно захмыкал. Дегтярь, похоже, тоже расслышал слова танкиста, не мог не услышать. То–то его напоследок с лица перекосило! Но смолчал, выдержал хорошую мину…

Впрочем, цепляться к танкисту комендант все равно бы не решился. Этим броне–хлопцам подчеркнуто плевать на все, кроме своих танков. Ребята отчаянные, служба такая. Да и подчиняются они в первую очередь командирам своих бригад, а к укрепрайонам только прикомандированы…

– Что говорите, ваше благородие? Не расслышал? – водитель заметил его улыбку.

– Ничего не говорю.

– Понял, ваш бродь.

Гравимобиль по–прежнему несся над темными холмами. Примолкший Зимин потихоньку прибавлял скорость, играя пальцами на полукруглом штурвале и равномерно, ритмично подергивая головой. Словно говорил что–то про себя. Или – напевал?

– Зимин! – позвал водителя есаул.

– Я! – по–уставному откликнулся тот.

– Ты не гони все–таки, не на гонках. Демаскировка, понимаешь…

Договаривать он не стал, сам понял, как глупо звучит. Зимин, бывший спортсмен, гонщик на малогабаритках, вел обычный армейский гравимобиль мягко и ловко, как дорогую навороченную модель класса «люкс». Уж кто–кто, а он за штурвалом в подсказках точно не нуждается.

– Ладно, впрочем, рули как знаешь, – буркнул Семен, словно бы сознаваясь, что не прав со своими наставлениями.

Он же не Дегтярь, чтобы учить ученых, портя и мотая им нервы.

– Слушаюсь, ваш бродь! – отчеканил водитель, не отрывая хищных, по–восточному раскосых глаз от лобового стекла.

Обиделся все–таки, хотя виду не подает, понял есаул. Гордый… Ну и пес с ним! Все вокруг гордые, все обижаются почем зря! Только он, комбат–5, должен лавировать без конца, как дерьмо под парусом, дорвавшееся до фарватера.

Собачья, в сущности, должность – комбат в укрепрайоне. Поссоришься с Дегтярем – прикрутят снабжение, а не поссориться тоже нельзя, ибо мера терпения, как говорится, вычерпана почти досуха… То ли дело раньше, когда он командовал мобильными установками в летучем отряде…

Стоило ли получать повышение и четвертую капитанскую звездочку на погоны? Еще задумаешься, еще пожалеешь…

Эх–ма! Жизнь – жестянка, которая тянется за хвостом собаки, как сказал кто–то из древних классиков. Поэтому самое разумное, что с ней можно сделать, – это завалить в кабак и налить ее до краев чем покрепче…

Вот это – самое трезвое и здравое понимание действительности! – в который раз рассудил есаул.

* * *

Степь кончалась, гравимобиль приближался к Скалистым горам, уже выступившим над горизонтом чуть заметной туманной дымкой. Рельеф тоже неуловимо менялся, тут и там начинали попадаться скалы. Щербатые, как плохие зубы, они выступали из земли, словно бы вытягивались из нее. Пролетая рядом, есаул видел неровные пятна подпалин, рассыпанные по каменно–морщинистой поверхности.

Многие скалы казались перекошенными, словно тоже плавились и текли от чрезмерных температур. Так, похоже, и было.

Между скалами да на минимуме высоты – от водителя требуется максимум внимания.

Семен еще раз глянул на урядника, на его острый, напряженный профиль и отвернулся к боковому окну. За стеклом все так же бежала гарь.

Да, ни единой живности, ни травинки, только пепел… Была у него семья – от нее тоже пепел… Остается надеяться, что хотя бы не мучились…

«Но нет, отставить! Об этом нельзя, это – запретное!» – одернул себя есаул. Думать об этом сейчас – значит, быстро и верно сходить с ума, в этом он уже убедился. Со стаканом самопляса в руке – еще ничего, с ним – легче. А без него – точно сбрендишь на раз и два… Интересно, старшина брагу уже перегнал? Небось перегнал! Если командир батареи почти полдня пребывает в отсутствии наличия (как сказал бы Дегтярь), слушая и постановляя в зубовном скрежете, Дед просто не мог не воспользоваться такой разлюли–малиной…

– А вот что хочу спросить, ваше благородие, у вас в ушах ничего не гремит? – вдруг подал голос Зимин.

– В каком смысле? – задумавшийся офицер не сразу понял вопрос водителя.

– Ну, в этом самом… – пояснил водитель. – Ну, как будто гул в ушах…

– Не понял?

– Да я и сам что–то не разберу, ваш бродь. Не пойму… Вроде есть, а вроде бы нет… Знаете, как в горах бывает, когда лавина стронулась, но еще где–то далеко. Вроде бы не слышно пока ничего, но внутри как будто что–то уже вибрирует, вроде как давит на уши… Я, ваш бродь, в молодости одно время увлекался неадаптированным альпинизмом, не один месяц провел в горах, так вот очень похоже…

– В молодости? – хмыкнул есаул, почему–то зацепившись именно за это слово.

Если двадцатишестилетний Зимин высказывается о молодости в прошедшем времени, то что говорить ему, недавно распечатавшему четвертый десяток?

– А сейчас ты старый, что ли, стал? – добавил он через некоторое время, скептически скосив глаза на водителя.

– Ну, не старый, конечно. Но – поживший, – невозмутимо отозвался Зимин. – Уже три года как в армии, а кажется, что все тридцать, ей–богу. Война – она быстро старит, что и говорить…

– Быстро, говоришь?

– А то нет? Еще как быстро. Страх потому что везде, все под страхом живем, под ним же и помираем. Это от страха человек быстро стареет, я так считаю. Вон хотя бы меня взять – уже башка седая наполовину, в зеркало глядеть боязно…

– Не нравится воевать? – Загребец все еще косился на водителя.

Лицо молодое, гладкое, бровастое, фигура подтянутая, а волосы точно с проседью, какими–то неровными пятнами, словно у мухомора. С короткой стрижкой это особенно заметно… И где же тебя так угораздило поседеть, Петр Егорович?

– А кому нравится?! – резко ответил Зимин. И только потом, словно бы расслышав провокационную подоплеку вопроса, спохватился. – Нет, ну ничего вообще–то, снабжение, все такое, дисциплина опять же… Опять же, кому–то надо службу тащить! Давно нужно было дать по зубам Соединенным Штатам, – скучным голосом начал излагать он, – чья захватническая политика вселенской экспансии одного государства не дает жить и развиваться Свободным Мирам… Мы, казачьи войска девяти кругов, надежа и опора Свободных Миров, всегда как один готовы дать по зубам проклятому супостату…

– Аминь! – подтвердил есаул. – Даже интересно, какой идиот сочиняет все эти агитки?

– Вот и я говорю…

– Чего–чего?

– Всегда готовы, ваш бродь! – не растерялся урядник. – Как один, разумеется!

Прямо по зубам!

– Разумеется… Ладно, не заливай, не на политинформации, – хмыкнул есаул. – Снабжение и все такое!.. Если бы ты знал, Петя, как мне все это надоело… Обрыдло, как рыбе сырость, скажу тебе откровенно!

Сказал и подумал, что в первый раз обратился к уряднику по имени. Да нет, нормальный вроде бы парень, не похож на стукача контрразведки…

– Скорей бы уж закончилось, – подтвердил Зимин. – Так что там все–таки слышно в верхах, господин есаул? Переговоры о перемирии к чему идут?

– К чему–нибудь. Идут себе и идут. Я на самом деле не многим больше твоего знаю. В штабе тоже болтают каждый по–своему, и всякий – разное.

– Скорей бы уж… – повторил водитель.

– Да, пожалуй.

Урядника Зимина комбат еще плохо знал. Тот несколько раз возил его в штаб и по другим батарейным надобностям, вот и все общение. Точнее, не до него было, не до общения, туда едешь – кипятишься в предчувствии Дегтяря, обратно – тоже булькаешь, не остывая.

Казак Зимин прибыл в батарею недавно. Очередное пополнение рядов после летних массированных высадок штатовских войск. Семен, конечно, просмотрел файл его личного дела: два ранения, солдатский крест 4–й степени, две медали за храбрость. Подготовленный наводчик, опытный водитель со спортивным прошлым, незаконченное высшее образование. Не женат, отец–мать–братья–сестры. Не замечен, не состоял, не привлекался. В армию пошел добровольцем, отказался от офицерской школы. Присвоено воинское звание младшего урядника, рекомендуется на должность командира отделения. Участие в войсковых операциях на планетах та–та–та–та…

Информация вроде бы обо всем, разведотделы не упускают ни одной мелочи. Только человека за такой стандартной характеристикой все равно не увидишь, давно уже убедился Семен.

Понятно, фронтовик, опытный солдат, кресты и медали просто так не дают, ранения – тоже показатель. Но что за человек Петр Егорович Зимин? Чего хочет, на что надеется, чем живет? Почему на смуглом, невозмутимом лице с явной примесью татарско–азиатских кровей часто появляется выражение, весьма похожее на надменность? Неоконченное высшее не забывается или былые спортивные победы заставляют вздергивать нос?

А почему, в таком случае, отказался от офицерской школы? Был бы сейчас хорунжим или даже сотником, на фронте это быстро. Или данное самолюбие, которого здесь (очевидно!) вагон и маленькая тележка, не нуждается в подтверждении на иерархической лестнице? Как там говорят психоаналитики – честолюбие наоборот? Сами мы невысокие, зато гордые до небес, на чем стояли и стоять будем, как поганки под радиацией.

«Разберемся, конечно! – подытожил про себя есаул. – Если успеем до очередной мясорубки! А нет – похоронная команда быстро закончит психоанализ киркой и лопатой. Живенько так, развивая мысль в духе черного юмора…»

Все это время Семен честно прислушивался. Движок гравимобиля он точно слышал, сиплый гул воздуха, рассекаемого движением аппарата, тоже присутствовал. А что еще? Что же такое услышал Зимин? За звуками скорости – вроде бы ничего другого.

Или гонщики настолько привыкают слышать движение своих машин, что для них оно уже не является полноценным звуком? Просто фоном, на который не обращаешь внимания и на фоне которого все остальные звуки проявляются отчетливо, как в тишине.

Нет, вроде бы ничего настораживающего…

* * *

Гравимобиль тормознул резко, быстро, сразу завалился на левый бок и вздыбился от избытка разгона. Есаул инстинктивно вцепился в сиденье, лязгнул зубами, больно прикусил от неожиданности губу, потом охнул и только потом громко и матерно выругался.

Остановился Зимин мгновенно – ловкое, красивое торможение профессионального гонщика. Но Семен только через мгновения сообразил, что оно ловкое и профессиональное. Первое впечатление было похоже на полновесный нежданный пинок под задницу.

– Но! Корова! Не дрова везешь, в бога душу!..

– Ваш бродь!

Губа болела и вроде бы даже закровила, чувствовал Семен.

– Да чтоб у тебя хрен на лбу вырос! Чтоб тебе на том свете соломки не постелили!.. А… Ага! Да вижу я, вижу…

Зрелище действительно было неожиданное. Прямо по курсу перед гравимобилем темные скалы словно бы сошлись в круг, образовав почти правильную геометрическую фигуру. Все те же камни, с теми же трещинами и подпалинами, только стояли слишком уж ровно… А над ними, прямо над скалами, крутилось огромное красно–огненное кольцо. Вроде святого нимба, мелькнула мысль. Однако от этой святости тянет не только перекреститься, но и сплюнуть…

Религиозность в казачьих войсках культивировалась исконно. Генералы с приближенными верили истово, напоказ, с обязательными соплями–слюнями на молебнах о христолюбивом воинстве. Со средних офицеров – батальонных, батарейных, сотенных, этих не слишком заметных тружеников войны в расшлепанных сапогах – особой религиозности не спрашивали, просто не допускали до откровенного материализма. Помимо прочего – традиция.

Есаул Загребец никогда не считал себя сильно верующим человеком, скорее, делал вид, как и многие. Мол, а вдруг действительно что–то где–то. Но тут рука как будто сама дернулась перекреститься. Правда, в следующее мгновение руку он отловил, пресек и отправил на место. Неудобно как–то. Боевому заслуженному офицеру, да еще при непосредственном подчиненном, нужно бы реагировать на опасность не крестным знамением…

– Зимин! – позвал Семен.

Голос прозвучал хрипло, он сам это почувствовал. К тому же он все еще продолжал щупать языком прикушенное место. «Точно кровит, зараза…» – Я!

– Ты видишь то же самое?

– Так точно, ваш бродь! Похоже на то, ваш бродь!

– А что это?

– А хрен его знает, ваш бродь! – лихо доложил Зимин.

– Понятно… Ясно как божий день…

Ничего ему было не ясно и тем более не понятно. А главное, чувствовалось в этом красном кольце, отблескивающем огненными искрами, нечто абсолютно неправильное. Не в смысле геометрической формы, с этим–то как раз все в порядке, даже слишком в порядке, рассуждал Семен, пытаясь разобраться в собственных ощущениях.

Что–то другое… Опасное? Страшное?

Нет, за семь лет военной карьеры и три с лишним года войны есаул Загребец видел вещи и пострашнее красных колец. Такого насмотрелся, что волосы вставали дыбом. «Причем на всех частях тела одновременно! Если, конечно, не углубляться дальше в анатомические подробности, куда воспитанные люди носы не суют», – часто повторял он. Но здесь – как будто другое…

Чужое – да! – наконец поймал он нужное слово. Именно это ощущение насторожило его с первого взгляда, до того, что мурашки по спине побежали. Нечто чужое, чуждое, непонятное… Как раз от этой чуждости начинают шевелиться на теле самые малые волоски, а внутри живота сжимается и холодеет…

«Чужие»?

Когда–то говорили «инопланетяне», помнил есаул из курса истории в военном училище, но потом, когда освоенные планеты начали считать на десятки, появилось новое расхожее определение – «чужие».

Глупость, конечно, искренне считал он, очередной штамп вездесущих СМИ. Или подхвачено из какого–нибудь популярного боевика. Они, эти неведомые пришельцы из глубин космоса, значит, «чужие», а те, кто долбит друг друга четвертый год до выжженной под ногами земли, кто засыпал бомбами его дом и семью, кто превратил в руины некогда цветущие городки и станицы Казачка, – свои в доску? Где же логика, господа офицеры?

Да и кто их видел, этих пресловутых «чужих»? Встречался с ними хоть кто–нибудь? Планет в Галактике освоена почти сотня, попадаются и формы биологической жизни, но люди до сих пор – единственные разумные существа. Наукой доказано – пропасть между разумом и животным миром остается непреодолимой. Главное, что характерно, никто из животных преодолеть ее не стремится, интеллект им нужен, как рыбе резиновые сапоги. Это человеку все неймется создать себе «братьев по разуму» из подручного биологического материала.

Нет, если верить журналистам, следы «чужих» встречаются сплошь и рядом на разных планетах, но кто же в здравом уме им поверит?

«Какие «чужие», откуда? Бред, померещилось!» – успокаивал он сам себя. Наверняка какая–нибудь новая военная разработка. Непонятно – наша или штатовцев, но точно – военная. Как офицер, он все–таки должен разобраться, в чем дело… Разобраться и доложить… Да, именно в такой последовательности…

Красное кольцо висело метрах в двухстах от них, видел есаул. Диаметр кольца – метров двадцать плюс минус сантиметры, определил он наметанным глазом артиллериста, привыкшего с полувзгляда брать расстояния и углы.

Колечко торчало над скалами без видимых опор, без источника энергии поблизости и чуть заметно вращалось.

Вполне себе колечко… На первый взгляд – никакой видимой опасности. Просто кольцо, обруч словно бы из огня или света. Точно – нимб… И скалы под ним как будто тоже… Нет, не вращались, конечно, но было в них что–то колеблющееся, нетвердое, расплывающееся, что делало всю картину какой–то поганенькой…

Сплюнуть хочется… От всех этих новых технологий давно уже хочется сплюнуть…

Или – перекреститься все–таки?

– Вот что, Петя… – опомнился, наконец, есаул.

– Чего?

– Через плечо! Сажай аппарат и ныряй в броню. Оружие не забудь. Пойдем, посмотрим, что тут за закозюлина выкаблучивает. Тревога по форме два, урядник!

– В штаб сообщить?

– Да нет, не надо пока. Скорее всего – испытания какие–то. Потом смеху не оберешься.

– Инструкция аварийной остановки… – попробовал возразить водитель.

– Ну и положи на нее болт с прибором! – взорвался Семен. – Инструкция…

Головой надо думать, а не инструкцией! Так–то, младший урядник!

Губа все еще болела, оставляя во рту солоноватый привкус.

В сущности, Семен не был уверен, что поступает правильно, отправляясь исследовать непонятный объект вдвоем с водителем, не поставив в известность ни штаб, ни батарею. От этого злился еще больше. Не слишком очевидная ситуация – пошли туда, не знаю куда, смотреть то, не знаю что…

С другой стороны – а что тут скажешь? Как, например, доложить? Вижу, мол, красное кольцо над скалами, выстроенными в круг? Кольцо, мол, благополучно вращается вокруг собственной оси, а скалы, допустим, чуть–чуть колеблются. Этак легонько–легонько, не сходя с места, что характерно…

Смешно! Заранее звучат в ушах ехидные намеки дежурного офицера штаба – не следует ли их благородиям хоть немного закусывать перед такими лихими докладами? Сегодня по штабу как раз дежурит Виталька Пенкин, припоминал Семен, этот балабол и мастер рифмованных поздравлений распишет его доклад с таким смаком, что вся система укрепрайонов планеты вздрогнет от хохота.

Еще бы! В войсках, к примеру, до сих пор вспоминают, как где–то с год назад хорунжий Леонтьев допился до белой горячки и истошно рапортовал в штаб о массированной высадке серо–зеленых «чужих» в наблюдаемом им стратегическом квадрате. Подробно так, взахлеб, описывал и рожки, и пятачки остренькие, и прочие части тела, смутно похожие на человеческие. Бред бредом, но ведь убедительно как!

И поверили. Такой переполох получился, что этот случай бессменно ходит по частям в качестве анекдота. До сих пор обрастает всевозможными фольклорными добавлениями, хотя и времени уже прилично прошло, и сам запойный хорунжий честно погиб в бою еще летом…

Подчиняясь приказу, Зимин выпустил все четыре опорных колеса и одним движением посадил машину. Есаул почувствовал, как гравимобиль твердо стукнулся о землю, дернулся и застыл. Темное облако потревоженного пепла всплыло к стеклу. Медленно, очень медленно, как показалось Семену, пепел и пыль осели. В том числе и на стекла. Комбат–5 зачем–то провел по стеклу ладонью, хотя понятно, что вся эта муть снаружи. Пожевал губами и снова поморщился.

Да, губа, чтоб ее… На внутренней стороне, похоже, уже набухла какая–то шишка… Вот тоже радость, нежданная как п…дец!

– Предохранительную инъекцию сделай, – распорядился комбат. – Возьми в аптечке два тюбика «ФАПСа».

– С утра же делали, вместе со всеми… – заартачился было водитель.

– Разговорчики! – прикрикнул Семен. – Черт знает, что за дрянь в этих новых бомбах. Земля вон, как неродная, не поймешь даже, какого цвета, – уже спокойно пояснил он.