Текст книги "Галактический штрафбат. Смертники Звездных войн"

Автор книги: Николай Бахрошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Диц говорил еще долго, тщательно муссируя тему прав и обязанностей, потому что всякая сволочь… отставить! – всякие граждане не всегда понимают, что прав без обязанностей не бывает, а уж что касается говноедов… отставить! – солдат демократии, то они тем более должны сознавать свой долг! В тот час, когда наше государство не щадя сил сражается с коварным противником…

И все в том же духе. Еще на четверть часа. В речи комбата прослеживался откровенный скепсис в отношении новоиспеченных солдат демократии (говноедов). Даже голос звучал не слишком уверенно, словно он, Диц, мучительно и безнадежно пытался понять – за что же этой свинской сволочи такое неожиданное счастье, как гражданские права? Впрочем, скоро его раскатистый баритон обрел былую силу и мощь. Зыбкая тема гражданских прав–обязанностей была пережевана, и речь пошла о том, что перед батальоном поставлена новая боевая задача – развивать наступление на 4–й укрепрайон казаков с направления северо–восток. Приказ командования – ни шагу назад, а если какая–нибудь свинья собачья (хоть и с гражданскими правами!) этот шаг сделает, то на это у него, майора, имеются специальные полномочия от командования. Приказ батальону – пробиться к дальнобойным лазерным батареям любой ценой! Любой!

«Словом, диспозиция не изменилась: кто–то идет вперед, а кто–то подталкивает в спину особыми полномочиями», – рассудил я. С точки зрения Дица, все как в доброе старое время. Оно, доброе и старое, для него еще только закончилось, а ностальгия уже тут как тут, понимал я.

После комбата слово на импровизированном митинге взял капитан Рагерборд. Его поздравление было короче, но гораздо душевнее. Правда, от патетики замкомбата все–таки не удержался:

– Солдаты, граждане, товарищи по оружию! Я надеюсь на вас! Надеюсь, что гордое имя нашего батальона, наш символ чести, славы и доблести перед лицом любого противника останется все таким же незапятнанным, все таким же гордым, все таким же символом чести и славы несгибаемых борцов за демократию и общественное согласие! Не уроним же нашу воинскую честь, не посрамим оказанного нам доверия президента и конгресса, пронесем наше славное имя, не запятнав его, как и прежде! – громогласно заключил он.

По строю пробежал чуть заметный ропот одобрения, но, думаю, относился он скорее к форме изложения, чем к его содержанию.

– Эко завернул, однако… – чуть слышно восхитился у меня за спиной Кривой. – Бульдозером не разгребешь. Я, к примеру, ничего не понял. Зато – красиво!

– Витийство бесовское – суть искушения и соблазн еси, – мстительно прошипел Пастырь.

«Завернул!» – мысленно согласился я. Нечто подобное мне уже приходилось слышать. Правда, обычно говорилось «знамя», а не «имя», но знамя–то как раз штрафникам не положено. Бывшим штрафникам. Но пока без знамени.

– Баталь–он! Равняйсь! Смир–но! – скомандовал капитан Рагерборд. – Господин майор, сэр, батальон «Мститель» готов к выполнению боевой задачи! – по–уставному доложил он.

– Вольно! Ведите личный состав, капитан! – разрешил Диц почти спокойным голосом.

«Мой рецепт оздоровления общества – категорическое сокращение поголовья!» – как сказал палач, заканчивая точить топор.

Что–то меня последнее время потянуло на исторические анекдоты. Ох, чувствую, не к добру это.

Тогда – к чему?

Глава 4

Смертью смерть поправ

Планета Казачок. 9 ноября 2189 г.

5–я лазерная батарея 4–го укрепрайона.

16 часов 50 минут.

– «Пятая», «Пятая», «Пятая»! – надрывался в трубке Дегтярь.

– Слушаю, слушаю, «Первый»! – давно и безнадежно откликался сотник Налимов.

– «Пятая» на связи! Слушаю тебя, «Первый»!

– «Пятая», «Пятая»! Да где вы там, отзовитесь?! «Пятая», ядрена мать! – ругалась трубка. – «Пятая», «Пятая»!..

– Слушаю! Да слушаю же!

Володя тряс трубку, дул в мембрану, даже стучал ею по столу, но дело от этого не улучшалось. Абсолютно односторонняя связь, он слышит, его – хоть рыбой об лед!

Ну да, телефонная трубка! Конструкция такая же древняя, как шпангоуты знаменитой баржи «Ковчег», акционерно–зоологического общества «Каждой твари по паре» под председательством господина Ноя… А что еще можно придумать, когда штатовцы набросали вокруг глушилок? По выражению Трофимыча – собственный пердеж не услышишь? Допотопная проводная связь, проложенная на всякий случай по подземным пещерам, хотя бы функционировала до недавнего времени.

– «Пятая», «Пятая», ответь «Первому»…

– Слышу вас, слышу вас хорошо… «Ага, хорошо! Лучше не придумаешь!» Отчаявшись быть услышанным, Володя окончательно рассвирепел, швырнул трубку и неожиданно для себя самого выдал длинное военное выражение, где три матерных слова варьировались с минимумом предлогов. И в этот момент связь вдруг восстановилась.

Дегтярь, видимо, услышал всю тираду от начала и до конца. То–то он осекся на полуслове и громко всхрапнул от изумления, словно подавился слюной.

– Налимов?.. Это ты, что ли? – позвал он после недоуменной паузы.

– Я, господин войсковой старшина! – радостно схватил трубку Володя. – Слышу вас! Слышу вас хорошо, прием!

– А это… чего? – осторожно осведомился комендант.

– Связь плохая, господин войсковой старшина! Совсем никакая связь!

– Я спрашиваю – ты что, сотник, на старших по званию материшься?! Совсем, что ли, оборзел с перепуга?! Или тебя там по башке стукнуло?! – окреп голосом комендант–4. —Распустились совсем, последний страх потеряли!.. – Володя слышал, как Дегтярь, отстранив трубку, объяснял кому–то рядом: – Я его вызываю, понимаешь, вызываю, а он мне таким матом оттуда – я чуть на жопу не сел. Уже грешным делом подумал – линии перепутал, в штаб главкома дозвонился… И снова Налимову:

– Нет, ну что ж это делается–то в войсках! До чего, спрашивается, докатились?! Старшего по званию, как последнего пацана, мордой об пол! Я что тебе – с девочками на гулянке про сиси–пуси! – рокотал он уже в полный голос.

– Со связью беда, господин комендант! Ничего не слышно! – оправдывался Налимов.

– Да что ты говоришь! Я, например, вас прекрасно расслышал, сотник! – от избытка сарказма Дегтярь даже перешел на «вы», что означало у него крайнюю степень раздражения младшим по званию.

«Нехорошо получилось, – мысленно согласился Володя. – Некрасиво…»

Нет, но этот долдон – нашел время выяснять отношения! – внезапно разозлился он.

На батарее осталось шесть человек при последней работающей установке, связь восстановилась каким–то чудом и непонятно сколько продержится, а он взялся выламываться, как целка перед стриптиз–клубом! Нашлась тургеневская барышня с мордой Хряк Хрякыча! Матерного слова он, видите ли, испугался! Никогда, видите ли, не слышал их! Ну так в штаб позвони, там похлеще отвалят! Сразу пошлют, куда Макар телят не гонял по причине полного бездорожья…

– Господин войсковой старшина! – повысил голос Налимов.

В этот момент бункер в очередной раз накрыло. Тяжелая ракета с орбиты взорвалась где–то совсем рядом. Вздрогнул пол под ногами, волнами заходили стены, а на гермошлем посыпались ошметки земли, бетона, а может, и камня, кто теперь разберет. Что–то острое и горячее больно чиркнуло по щеке под открытым забралом.

Володя почувствовал, как по лицу быстро потекла кровь, скапливаясь на впадине губ и ямочке подбородка. Кровь – не вода? А течет также быстро. Почему–то с привкусом грязи… Хрустит на зубах…

«По–хорошему надо бы закрыть забрало, орбитальная артиллерия Штатов скоро не оставит от бункера камня на камне», – мельком подумал Володя. И опять не закрыл. С закрытым забралом – как–то не так, отгораживаешься, что ли…

Лазерщики давно надели броню, еще после того первого попадания, пробившего свод над третьей установкой и разнесшего ее вдребезги. Расчет, кто были поблизости, почти все погибли. Пол и стены разбитой «норы–3» словно забрызганы краской и еще чем–то. Так уделаны, что ему показалось – это просто не может быть кровью и человеческими останками. В плохом кино нагнетают ужасы такими картинами, а в жизни так не бывает, не может быть…

«По–хорошему, броню нужно было надеть еще раньше, – сожалел Володя задним числом. – Неудобно, конечно, несподручно, работать на установках в броне никто не любит. Но нужно было настоять, приказать, гаркнуть, в конце концов…»

– Господин войсковой старшина! – повторил сотник остервенелым тоном, как будто опять ругался.

«Если он еще вякнет за субординацию, я ему так отвечу – разнос из штаба покажется вечерней сказкой для самых маленьких!» – мысленно ярился он.

Но Дегтярь, видимо, тоже услышал удар в трубке. Озаботился на своем конце провода. Сообразил, что не время выяснять отношения. Дошло, наконец!

– Налимов, Налимов, что у тебя?! Прием! Слышишь меня?! Что там у тебя бухает?

– Шампанское! – съязвил Володя.

– Шампанское?! Какое еще шампанское?! Откуда?! – искренне озаботился комендант.

– Прямо с орбиты! Штатовцы так и сыплют ящиками!

– Остряк! Нашел время шутки разговаривать! Остряк–самоучка! – Дегтярь, против ожидания, больше не обижался. – Так что у тебя? Доложи обстановку? Ты слышишь меня, Налимов, прием?

Володя знал, офицеры укрепрайона дружно не любили коменданта–4, но сам считал, что Дегтярь не такой уж плохой мужик. Не самый плохой. Случаются и похуже. Это же не его вина, что он родился пустомелей. Скорее – его беда, которой нужно хотя бы иногда посочувствовать…

– Так точно, господин комендант. Слышу нормально! Плохо у меня, совсем никуда! Три установки разбиты вдребезги, личного состава осталось шесть человек вместе со мной, – докладывал Володя. – Четвертая установка пока работает, но энергии мало, кот наплакал. Еле тянет четвертая. И с орбиты долбят – голову не поднять. Пристрелялись уже, нащупали… Подкрепления нужны, господин комендант, без подкреплений – кранты!

– Есть, понял… Где штатовцы?

– Близко, совсем близко, уже на подступах! По данным визуального наблюдения – прорываются к батарее бронепехотой и танками. Наши войска прикрытия местами держатся, но численный перевес за Штатами. Визуально – многократный численный перевес. Автоматические линии обороны они уже пробили, думаю, скоро будут здесь, прямо перед бункером. Работающую установку мы перевели на прямую наводку, поддерживаем наших пластунов рассеянным лучом, но энергии слишком мало. – Володя старался докладывать спокойно и обстоятельно, сдерживая себя. Ему все казалось, что чего–то главного, самого важного он так и не успеет сказать. – Подкрепления нужны, господин комендант! Когда будут подкрепления? Прием?!

– Есть, понял… Ты уже на прямом луче? – уточнил Дегтярь.

– Так точно!

– Черт! – с чувством выругался комендант. – Хоть сколько–нибудь продержитесь? Сколько продержитесь, спрашиваю?

– Мало, совсем мало! Энергии почти не осталось, – повторил Володя. – Энергоустановка разбита, пока тянем на накопителях, насколько их хватит – не знаю. Полагаю, не надолго.

– Полагаешь, когда на бабу налегаешь! – немедленно прицепился комендант к штатскому выражению – А в армии, сотник, офицер должен знать. И докладывать по существу обстановки!

«И все–таки не зря его называют Дуся Деревянный!»

Сотник не знал, было ли это прозвище – Дуся Деревянный – производным от созвучия имени–отчества–фамилии (Демьян Евсеевич Дегтярь) или прилипло к нему по каким–то другим причинам. В укрепрайоне никто этого не знал, прозвище притащилось вслед за комендантом с прежнего места службы. «Проследовало, как тень отца Гамлета за своим чадом», – усмехались офицеры…

– Ладно, понял! – снова сменил Дегтярь гнев на милость. – Ты это, не паникуй, Налимов, не время еще…

«Во–первых, никто и не паникует, а во–вторых, если сейчас не время – то когда?»

– Слушай, Налимов, – продолжал Дегтярь, – подкреплений не будет. Я звонил главкому, мне было сказано – несвоевременно.

– Господин войсковой старшина!

– Слушай меня! – комендант тоже повысил голос. – Генерал сказал – 4–й укрепрайон мы оборонять не можем! И точка! У меня штаб уже эвакуируется, ты там тоже со своими не засиживайся долго. Исправную установку приказываю уничтожить, личному составу уходить через сеть пещер!

– Господин комендант! Там, впереди, наши пластуны в обороне, кто–то из танкистов, ракетчики из мобильного батальона! Без поддержки дальнобойного лазера они и полчаса не продержатся!

– Да знаю я, знаю… С ними уже связываются мои офицеры! Приказ об отходе они получат, не беспокойся, сотник. Твоя задача – по возможности поддержать их огнем работающего орудия, потом взорвать установку и уходить через аварийные коридоры в пещеры под горным массивом. Это приказ! Ты понял меня?! Понял меня, комбат–5?!

– Так точно…

– Не слышу?!

– Так точно, говорю, – повторил Налимов ничуть не громче. – Приказ понял, выполняю.

Володя сам удивился, насколько вяло прозвучали его слова. Словно жизненная сила сразу ушла из него, как воздух из проколотого шарика. Будто вся усталость долгого, непрерывного боя разом навалилась на плечи серым свинцовым грузом.

– Вот это другое дело, – удовлетворился комендант. – Выполняй, сотник…

* * *

Неужели прошло всего трое суток с тех пор, как он вернулся из штаба на батарею, сердился на отсутствующего дневального и придирчиво выискивал пылинки на отдраенной главной палубе? Всего трое суток – и нет уже ни поста дневального, ни самой главной палубы, да и батарея–5 практически не существует.

Удивительно! Дело даже не в том, каким емким может быть время. Дело в другом – как быстро и бесповоротно может все измениться, пока оно, время, мерно отсчитывает свои секунды–минуты–часы, думал Володя.

Теперь ему казалось – это было давно, очень давно, в прошлой жизни, когда прозвучал первый сигнал тревоги и их батарея удостоилась раскатистой похвалы Дегтяря за быструю боеготовность. «Молодцы, казачки! Благодарю за службу!» А это была еще не служба, так, игра в казаки–разбойники… «Я скажу тебе по дружбе – это службишка, не служба…» Из какой–то старой детской сказки, не иначе…

Потом они жгли на низких орбитах снижающиеся транспортники с десантом, перестреливались с боевыми кораблями, прикрывающими высадку, работали хорошо, слаженно. На том начальном этапе боя еще был азарт, пресловутая артиллеристская лихость «дальнобоев», когда они были уверены, что эту лавину десанта еще можно остановить, задержать, рассеять. Да, их расположение наблюдатели с орбиты нащупали довольно быстро, но подготовленный бункер держался крепко и долго. Горы тряслись от массированных ударов, скалы вокруг сыпались и раскалывались на глыбы, а батарея вела огонь четко, как на учениях. Комбата–5 радовало, как работает его батарея.

«А что было потом?» – вспоминал он. Потом, потом…

Бункер начал рушиться как–то сразу, проникающие ракетные залпы почти одновременно взорвали «нору–3» и «нору–1». Серии точных прицельных залпов вдребезги разнесли все многослойные защитные перекрытия над второй «норой», но установка–2 еще держалась, долго держалась, вела огонь уже почти на открытом месте. К удивлению всех, само орудие оставалось целехонько. Расчет установки работал, все так же нащупывал лучом «гробы», «утюги» и «танкеры».

По внутренней связи брони Володя слышал, как батарейцы перекликаются между собой, ругаются, понукают, и кто–то вроде бы даже отпустил сальную шутку. Вокруг уже все горело, а ребята стреляли в броне прямо из огня, со стороны казалось – горят и стреляют, совсем фантастическое зрелище…

Потом – взрыв! Грибовидное облако много выше скалистых вершин. И черный котлован с клубящимся дымом…

Этот дым, сизый, бурый, черный – все вместе, показался ему почти живым, так кажется живой вода в море, отчетливо помнил Володя. А ведь он как раз бежал в этот момент туда, к ним…

Не успел добежать! – тупо вертелось в голове. А хорошо это или плохо, он даже не задумался. Это он тоже ясно запомнил – не задумался…

В сущности, батарея разбита. Слишком яростный штурм, слишком плотный огонь с орбиты. За всю свою недолгую службу в войсках Володя еще никогда не видел огня такой плотности. Вот об этом он точно думал, как–то отстраненно, холодно, по–бухгалтерски подсчитывал в уме боересурс. И люди, и аппараты определялись одним коротким, емким словом – боересурс…

А что тут считать? Кого считать? Несколько фигурок в пыльной, закопченной броне и массивный, словно обрубок металлоколонны, ствол 4–й установки – вот и все его войско.

Но нужно было стрелять, и они стреляли. Химичили с энергетическими жгутами, протаскивали на себе кабели, надсаживаясь, ворочали тяжелые кассеты, одной матерщиной запускали угасающие накопители и стреляли, стреляли…

«Три точки прицела, угол рассеивания, атмосферные отражения, гравипреломление, вторичное отражение, градус поправки, та–ак… Огонь! Батарея, огонь!» – командовал Налимов снова и снова.

Да, батарея, а не установка–4! Казалось, все батарейцы продолжают драться – и живые, и мертвые… Они все были живыми, и все, наверное, уже были мертвыми, чувствовал Володя. Но это уже все равно, на удивление все равно…

Это странное состояние полной отрешенности от всего, кроме боя, когда даже собственная смерть не кажется такой важной или сколько–нибудь значительной, возникло само собой и больше не оставляло его. Именно оно сделало его нечувствительным ко всему, заставляя жить, двигаться, командовать, переступая через оторванные, окровавленные сочленения и осколки брони, на которых еще оставались следы запекшейся плоти.

«Бывшие сослуживцы, бывшие товарищи… Бывшие приборы, которые вылизывал и выверял собственными руками… Война быстро делает все бывшим и не нужным. Не просто быстро – мгновенно». Володя помнил, эти мысли периодически мелькали у него, но тоже не очень отчетливо.

«Нора–4» работала. На орбиту уже не обращали внимания, десант высадился, это важнее. По информации от автоматов–наблюдателей Налимов видел: штатовцы достаточно четко, хотя и неровно, замыкали кольцо вокруг его 5–й и 6–й лазерной, которая располагалась в нескольких километрах севернее. Понятно, дальнобойные лазерные установки – сердце любого укрепрайона. Автоматические линии обороны и войска прикрытия сдерживали их как могли, но штатовцы все–таки перли, ломились, лезли, словно тоже пережили и оставили за спиной сам страх смерти.

«Спустив» луч, батарейцы перевели его в «рассеянный», наземный режим, когда вся мощь установки выдается на расстояние в несколько километров. Такие лучи легко половинят МП–танки, как семечки, щелкают броню пехоты, а боекомплекты ракетчиков, кажется, детонируют от одного приближения невидимой иглы. При поддержке лучей войскам прикрытия удалось сдержать штатовцев и даже периодически отбрасывать.

Еще бы энергии побольше, чуть–чуть побольше энергии…

По картинкам от ближних «жаворонков», иногда прорывающимся сквозь глушилки, Володя видел: 6–я лазерная тоже работает по наземным целям. Также в один или два луча, не больше, но этого пока достаточно. Все–таки дальнобойные лазеры – самое мощное оружие человечества, от них практически нет защиты.

«Куда рвутся? Зачем? Видели бы они, что тут осталось!» – злорадно приговаривал сотник, почти не отрываясь от аппарата наводки.

Три точки прицела, угол рассеивания, градус поправки… Огонь!

А теперь все кончилось… Значит, напрасно… Горькая мысль. Как будто его обидели и отняли что–то. Пожалуй, настолько искренне, взахлеб, он обижался в глубоком детстве, когда каждая несправедливость как будто перечеркивала жизнь навсегда.

«А почему в детстве? – вяло подумал сотник. – Почему он вспомнил про детство? При чем тут его счастливое, безоблачное, беззаботное детство и вся эта бесконечная война с ее кровью, смертью, грязью и едким дымом прогорающей химии, которым, похоже, пропахло все?»

* * *

– Ну что там, ваше благородие? Когда подкрепления ждать?

Володя вздрогнул и встряхнулся. Усталость как накатила волной, так и схлынула, почувствовал сотник. Видимо, броня подкинула ему под кожу что–то бодрящее.

Он сидел в одном из немногих уцелевших помещений бункера за столом (покосившимися остатками стола) рядом с телефоном или аудиофоном, или как там называли эти древние аппараты…

Помещение, кажется, когда–то было каптеркой… Да, точно, каптеркой, вон и бидоны из–под браги, точнее, лохмотья от них, раскисшие, скукожившиеся куски пластика у закопченной стены.

«Дед так и не перегнал брагу, зря только провонял всю палубу… Хотя штатовцы все равно проветрили!» – усмехнулся сотник собственным мыслям.

Оставшиеся батарейцы, пользуясь временным затишьем, тоже собрались здесь: старшина Трофимыч, урядник Егоров, рядовые Гринько и Спеканьский. Запыленная, побитая, поцарапанная броня, затемненные забрала, делающие всех одинаковыми. Но Володя теперь все равно узнавал каждого, словно смотрел в лицо. Шестым чувством, что ли?

Не хватало только долговязого Загоруйко, его оставили наблюдателем на установке. Штатовцы выдерживали паузу, отсиживаясь на расстоянии за холмами. Надолго ли?

– Вот что! Говорю для всех – подкреплений не будет. Укрепрайон решено сдавать, – жестко произнес Володя, припечатав слова ударом бронированной перчатки.

Ладонь тяжело шлепнула по перекошенному столу, аппарат с трубкой поехал вниз. Налимов, не глядя, придержал его.

На это не обратили внимания. Кто–то негромко, затейливо, с придыханием выругался, но остальные молчали. Слушали. Впрочем, это молчание уже само по себе было вопросом, чувствовал Володя.

– Вот что! Нам приказано поддержать по возможности отход прикрытия, взорвать установку и самим уходить через пещеры под горами… Это приказ, казаки! Больше ничего не могу сказать, – зачем–то добавил Налимов.

Все молчали.

– Приказ есть приказ, командир, – вдруг проронил старшина.

Он первым нарушил затянувшуюся паузу.

Правильно нарушил, вовремя, и сказал правильно, мысленно отметил Володя. Словно бы разрядил напряжение. Сотник ждал совсем другой реакции, мысленно уже приготовился орать и доказывать.

– Отступать пора бы, – рассудительно добавил Трофимыч. – Самое время пятки смальцем подмазать. Того гляди, изжарят нас здесь до углей, как нераскаявшихся грешников на адской кухне, прости, господи…

После таких слов все остальные оживились, задвигались и заговорили. А что?

Правильно говорит Трофимыч – отступать пора! Сколько могли – уже продержались, энергия в накопителях все равно почти на нуле, чего тут яйца высиживать? Была боевая задача, они ее выполнили, как положено выполнили, не уронили артиллеристскую честь. Теперь пора отступить к безопасным пещерам, прав старшина. Поддержать пластунов на остатках энергозапаса и взорвать установку. Раз такой приказ… Начальству виднее, конечно, а шкура своя, не казенная, одна на всю жизнь дадена папой с мамою…

– Господа казаки! – Налимов неожиданно встал, вытянулся, и вслед за ним все остальные вытянулись и замолчали. – Господа казаки… – он на мгновение смешался.

Володя всю жизнь не любил патетики, считал ее в чем–то сродни узаконенному идиотизму, но как иначе сказать?

– Командование укрепрайона благодарит вас… благодарит нас за отличную службу и меткую стрельбу! И я от себя добавлю – спасибо, братцы! Это все!

– Рады стараться, ваш бродь! – ответ был негромким, не очень дружным, но главное – достаточно бодрым.

Командование укрепрайона, конечно, и не подумало никого поблагодарить, слишком озабочено было эвакуацией собственной задницы. Пришлось сделать это за коменданта. И пошел он… Именно туда!

– Что, старшина? Похоже, во второй центрифуге больше брагу не погоняешь? – спокойно и как мог весело спросил Володя. – Жалко вторую–то?

– Так точно, ваше благородие! Похоже на то, – Трофимыч как будто виновато, как–то совсем по–домашнему развел руками. – Ажник сил нет, до чего жалко взрывать! Собственными руками–то… Это ж не центрифуга, это ж благословение божье, так раскручивать–то… Брагу гоняла, как Егорий Победоносец бесовскую рать, прости меня, Господи, за все грехи разом…

– Я понимаю, – хмыкнул сотник.

Про себя Володя отметил, что ответ Деда прозвучал очень уважительно. И само обращение – не Володенька, не мил человек! – ваше благородие, подчеркнутое обращение к командиру.

Непривычно слышать от властного старшины…

Планета Казачок. 9 ноября 2189 г.

Территория 4–го укрепрайона.

11 часов 55 минут.

Крупнокалиберный пулемет на высотке не замолкал. Тявкал себе и тявкал. Нервно, зло, а главное, почти непрерывно. В точности, как щенок, облаивающий из–за забора соседскую кошку…

«А почему щенок? Откуда вдруг вынырнуло такое сравнение?» – подумал я.

Да, от непрерывной работы металлокерамический ствол, видимо, перегрелся, вот и звучат в очередях взвизгивающие живые нотки. Похоже, что эта механическая сволочь по–настоящему разозлилась, раздухарилась и всерьез вознамерилась показать нашей бравой пехоте кузькинс мазер…

«Аптушка», конечно, слышно даже издалека. Автоматическая пулеметная точка, если переводить с армейского сленга. Слишком ровные очереди, слишком правильные паузы, слишком четкая работа по секторам. Лево, право, центр, огонь вперед, огонь назад и опять все сначала. Очереди так и выписывают правильные, методичные зигзаги по склону холма. Люди никогда так правильно не стреляют, только автоматика. Если бы не эти нервные взвизгивания…

Раздражает!

Мозгов у железяки не больше, чем у самонаводящейся боеголовки, а туда же – нервы, эмоции! У меня, может быть, тоже нервы, как струны, а эмоции выкаблучивают чечетку под барабанную дробь, но я же не плююсь вокруг себя бронебойными и плазменно–прожигающими. «Совесть надо иметь помимо всего!» – как любит повторять Пастырь.

Да, злит! Словно там, на высотке, на холме с обильной каменной россыпью, не тупая механика, едва осознающая систему определения «свой–чужой».

Нет, кто–то из солдат противника там наверняка сидит. Может, чаек попивает. Обстоятельно и шумно прихлебывает из жестяной кружки размером с четверть ведра, представил я. Наблюдает за работой самонаводящейся автоматики. Любуется через неприметные амбразуры.

Я понимал, что это бред собачий, не может такого быть, но тем не менее отчетливо представил себе толстопузого казака, вольготно расположившегося в бункере на высотке. Шаровары с фирменными лампасами, гимнастерка расстегнута до пупа, фуражка съехала на затылок, морда красная и довольная. Рядом пыхтит самовар, исходя паром… Просто карикатура из дебильно–патриотической брошюрки «Миссия демократии». Для полноты образа не хватает только красной надписи «samogon» поперек пузатого самовара…

А все же злит почему–то именно механика. Именно она достала своей несгибаемой правильностью…

Впрочем, злиться нельзя… И раздражаться нельзя… «Спокойней надо. Именно от слова покойник! – подумал я. – Холодно, рассудительно, можно даже сказать, индифферентно, как этот самый спокойный–спокойный…»

Фонтаны очередей ощутимо сместились влево, и я рванулся вперед на форсаже брони. Одним движением пересек открытое простреливаемое пространство и шлепнулся в безопасности за каменными зубами–скалами. Их крупнокалиберка не пробьет, их и снарядами не расшибить, камни основательные.

Метров пятнадцать выиграл, не меньше!

«Аптушка» среагировала на мое движение, но поздно. Длинные очереди крошили камни над головой, осколки звонко щелкали по броне. Я не обращал на них внимания, камни – это не страшно. Вообще когда слышишь – это не страшно. Камни, отскакивающие от брони, тонкий посвист пуль, шелест снарядов, пронзительное завывание ракет – их не нужно бояться. Твоя пуля (снаряд, ракета, луч) приходит бесшумно – это все знают. Никакой мистики, просто скорость пули–снаряда–ракеты выше скорости звуковых волн…

Пластуны отступили с позиций. Грамотно отступили, организованно и слаженно. Оставив на своих бывших позициях так называемый САУП, системный автоматический укрепленный пункт, если проще – «суп». Мой взвод, подгоняемый непрерывными понуканиями Дица «Только вперед, сво… сограждане!», напоролся на него со всего маху и колотился теперь, как топор о кирпичную стену – громко, долго и безрезультатно.

«Суп» – редкостная дрянь. Десяток–полтора «аптушек», связанных между собой в единую систему, где каждый ствол контролирует свой участок, а вместе – накрывают всю площадь возможной атаки. Этакий многорукий Шива, свирепый бог с огненными пальцами. Вся подлость в том, что единой компьютерной «головы» здесь нет, поэтому депрограммировать «суп» практически невозможно. Я уже сталкивался с такой штукой на Тайге. Обычно казачьи подразделения, отступая, оставляют для контроля за супом двух–трех солдат, этого вполне достаточно.

Я не знаю, как это все сочетается – эффективность системы и простота методов управления, в технике я не слишком силен. Замысловатая механика конфедератов давно уже не удивляет. Умельцы! Конфедераты не просто превосходят нас в технике, гораздо опаснее та неистощимая изобретательность, с которой они по–новому используют обычные вроде бы вещи. Насколько я знаю, все дело в каких–то кремниево–силиконовых экранирующих жгутах соединения, которые делают их автоматику безотказной, как агрегаты заводского конвейера, где повреждение одного блока ничего не меняет в общей работе. И настолько же защищенной. Словом, любой «суп» живуч, словно колония простейших на свалке химреактивов.

Главная задача казаков–контролеров – вовремя смыться, пока ситуация не стала тошной, поэтому контролировать «суп» остаются добровольцы. Обычно – не самые плохие солдаты.

По–хорошему, надо бы подогнать мобильные лазеры или ракетные установки, прошерстить высотку как следует, накидать пачки ложных целей, имитирующих движение, и только потом посылать в атаку людей.

Но Дица потери как раз не волнуют. Его волнует обещанный ему орден, а для этого нужны тяжелые и продолжительные бои. Зарабатывая «редьку с хвостиком», он даже духом воспрял. Похоже, понял, что даже возвращение штрафникам гражданства ничего не меняет – командир все так же имеет право гнать солдат на убой, а солдат тире гражданин имеет преимущественное право героически сдохнуть. На том стояли и стоять будем, как на последнем рубеже обороны!

Окопавшись где–то далеко, Диц вдохновенно руководит истреблением собственного батальона. «А кого жалеть? Эту штрафную сволочь, пускай и бывшую? Ну, знаете, господа…»

«Вперед, взводный, только вперед! Трусов буду расстреливать!»

Знакомая песня… Знакомая – до зубовного скрежета!

* * *

Вперед?

Батальон в бою больше суток, люди держатся только на впрысках брони. Да и солдат–то осталось… У меня во взводе, например, чуть больше половины.

Прямо на моих глазах сгорел от прямого попадания «зажигалки» Профессор. Только недавно, еще вчера, мы с ним болтали о том, что будем делать после войны. Он снова собирался преподавать и горячился, доказывая, что почти ничего не забыл…

Милка, этот ворчун, всегда надеявшийся на лучшее, попал под луч «дальнобоев», срезавший ему, как бритвой, половину туловища. Хорошо, что сразу умер, некоторые, бывает, еще живут какое–то время после этого, еще видят, что с ними происходит…