Текст книги "Огненный лис"

Автор книги: Никита Воронов

Соавторы: Дмитрий Петров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Глава 3

– Васька! Дрыхнешь, как сурок… Проснись.

Рогов склонился в проход между койками и тряханул приятеля за плечо:

– Проснись, говорю. Хорош харей в подушку упираться.

– Ну чего тебе? – Сердито буркнул Росляков. – Ходишь тут, бродишь… Ни днем, ни ночью покоя нет.

Все же он поднялся, босыми ногами нащупал под койкой тапочки, пару раз шкрябнул ногтями мошонку и лишь после этого приоткрыл глаза:

– Душно как-то, бляха… Опять шныри форточки позакрывали, падлы. Кто сегодня на котельной, не знаешь?

– Китаец.

– Тогда ясно.

Васька с трудом координируя движения потянулся к прикроватной тумбочке, мизинцем зацепил фарфоровую чашку с росписью «под Гжель» и чуть не пролив её содержимое, жадно сделал глоток:

– Чаек будешь? – Протянул он чашку Рогову.

Тот молча отодвинул её обратно, под нос приятелю:

– Хлебни еще. Может, очнешься наконец.

– Да ты вообще сдурел, Циркач! – Возмутился Росляков. – Сейчас, наверное, часа три ночи. Я спать хочу, как покойник!

– Васька… – с нажимом произнес Рогов.

– Ну, что?

– Вставай, говорю. Дело есть.

– Чего случилось-то? Быченко, что ли, хозяина завалил из-за бабы своей?

– Остряк!

То, что начальник Тахтамыгденской колонии частенько спит с женой своего «вечно дежурного» капитана, в зоне знала даже самая последняя, прожженая до дыр кастрюля. И тема эта казалась настолько избитой и обмусоленной, что помянуть её для красного словца можно было разве что спросоня.

– Ну, чего там? – Ваське очень не хотелось выбираться из постели. За окном крепчал морозец, убаюкивающе мела поземка…

– С Дядей нелады.

– Плачет?

Проницательность Рослякова смутила приятеля:

– Ага. Плачет.

– Опять, наверное, где-то втихаря обкурился?

– Не похоже. – Виктор вздохнул. – Сидит в туалете, на подоконнике. Ногтем штукатурку царапает.

– Нашел занятие в три часа ночи… И, главное – место! – Васька выругался, потянулся и вновь с размаху влип физиономией в подушку.

– Ты чего? Эй?

Виктор прислушался к звукам, доносящимся из уст приятеля: нечто среднее между колесным скрипом и сопением тринадцатилетнего пса-пекинеса.

– Вот мудак! Опять спит…

Виктор решительно потянул на себя одеяло:

– Вставай!

В ответ Росляков только вяло отмахнулся, причмокнул губами и произнес:

– Сходи сам к нему, Витек. Пусть он тебе расскажет. А я это… Я то, что он тебе расскажет уже раз девять слышал.

… На территории исправительно-трудовой колонии УВ 14/5, где уже больше полутора лет просидел осужденный Рогов безраздельно властвовала длинная, зимняя приамурская ночь.

Помещение шестого отряда мало чем отличалось от обычной солдатской казармы. Довольно вместительное помещение – человек на сто.

Ряды металлических двухярусных коек вдоль стен, возле каждой прикроватная тумбочка, кое-где даже коврики. На стенах – декоративные цветы в горшочках, чеканка местного изготовления…

Администрация не против – пусть висят, глаз радуют.

Пробираясь впотьмах, Виктор изо всех сил старался не задеть о какой-нибудь стул или табуретку.

Сразу за кладовой и туалетом находилась отдельная комната, предназначенная для воспитательной работы с контингентом.

Здесь имелось все необходимое для скорого и надежного перевоплощения осужденных в людей если и не совсем новой формации, то хотя бы просто не опасных для общества. Деревянная трибуна, покрытая бесцветным лаком, герб, кумачевый стенд с портретами Политбюро в полном составе и отдельная экспозиция, посвященная Железному Феликсу.

Но главное – в комнате находился телевизор, единственная постоянная связь зэков с внешним миром.

Вообще же, колония по своему жизненному укладу являла собой некий нонсенс.

Не имелось в ней ничего общего со сложившимися стереотипами. Полтора года – немалый срок, но даже за это время Рогов так и не разобрался до конца, прав ли был авторитетный сосед по камере Толик, назвав её когда-то «красной».

В учреждении УВ 14/5 режимные установки и воровские законы переплелись между собой столь тесно, что казалось – зоной попеременно правят то «хозяин» в погонах, то «смотрящий» вор по кличке Булыжник.

Булыжник был мужчина холеный, возраста преклонного. Он обладал вполне сносными манерами, говорил культурно, а склад ума имел вполне практический и в то же время философский.

На авторитет начальника колонии Булыжник не посягал, но ни один принципиальный вопрос без него на зоне не решался.

Завод не выполняет план? Горят нормативы? Директор жалуется?

Нет проблем! И зэки дружной, организованной толпой валят в цеха, на сверхурочные работы.

Глядишь – подтянулись по производственным показателям, даже перевыполнили. Платить никому ничего не надо, но денежки-то все равно начисляются, оседая в нужных карманах…

«Хозяин» доволен – в долгу не остается. Харч в столовой для осужденных отличный, наваристый: действительно, кто же станет морить голодом дойную корову?

Хлебореза заменить? Пайку чуть ли не вдвое меньше выдает?

Да утопите вы его в «параше»! Чего смотреть-то…

Досуг – тоже не последнее дело. Кино в клубе три раза в неделю, телевизор после отбоя смотреть можно – но тихо, в ползвука… Гитары, магнитофоны – пусть будут! Эка невидаль.

Лишь бы не бузили, не безобразничали. А то вон, как недавно дедушка Вахтанг другому дедушке, Альберту, по черепушке топориком – хлоп! А после и сам повесился. Разве это куда годится?

Режим, конечно, жестковат. Но ведь не администрация же его установила! Он же законом определен – усиленный. Ну, да ладно… Можно чуток припустить. Лето придет – разрешается загорать на крышах. А зимой, так зэки пусть хоть на лыжах вдоль запретки катаются, лишь бы все тихо. Лишь бы пристойно все, без происшествий!

Главное – работать. Продукцию стране давать: больше, лучшего качества и с меньшими затратами.

Колония официально специализировалась на строительстве жилых «модулей»-вагончиков и производстве каких-то спецклапанов для компрессоров, экспортируемых в страны Ближнего Востока. Поэтому завод имел хоть и устаревшее слегка, но вполне приличное оборудование, способное выдержать нагрузку не только легальной, но и теневой экономики.

Потому что не менее половины осужденных в действительности занималось не выполнением народно-хозяйственных планов, а изготовлением так называемой «чернухи».

Чего только не мастерили умелые руки зэков! Перечень неучтенной продукции насчитывал более ста наименований: от шикарных кухонных наборов до… малокалиберных пистолетов.

Для производства оружия на территории завода одно время даже оборудовали специальный мини-цех с пристрелочным стендом, для чего задействованы были обширные подвалы под «литейкой».

По идее, посвещенных в тайну этого цеха было немного, но, как говорится, то, что знают двое – знает и свинья. Конечно же, информация вскоре утекла «наверх».

Там, естественно, обиделись: что же вы, суки? производите, торгуете, деньги гребете лопатой, а делиться не желаете! Накажем.

Однако, перед самым приездом высокой комиссии умельцы инсценировали обвал кровли в «литейке», якобы по причине аварийного состояния. Правда, переборщили слегка – взрывом снесло и стены здания, но во всяком случае до подвала никто уже добраться не мог.

Так что, оружейный цех стал недоступен, как катакомбы Кенигсберга – и суровые члены комиссии, обремененные дарами лагерной администрации, убрались восвояси.

Так вот и жила Тахтамыгденская колония, по примеру всей нашей великой и необьятной советской Родины конца восьмидесятых.

Вскоре после прибытия Виктор встретился с доктором Болотовым. Валерий Николаевич, кажется, искренне обрадовался, долго тормошил Рогова за плечи, расспрашивал как, что… А после устроил протекцию – направили Виктора в конструкторское бюро завода, на теплую должность инженера-конструктора.

Судя по вс ему, бывший начальник Белогорского военного госпиталя занимал в административно-воровской иерархии колонии далеко тне последнее место. Числившись в нарядной, он свободно разгуливал по территории лагеря, а также регулярно навещал санчасть.

Болотов охотно давал консультации по изготовлению зубных протезов и время от времени делал аборты местным бабам из поселка, которых абсолютно спокойно проводили в зону контролеры-сверхсрочники.

Но чаще всего он подолгу засиживался в кабинете у какого-нибудь опера – за чашкой ароматного кофе и неторопливой беседой.

Дружил Валерий Николаевич и с Булыжником. Встречались они, как правило, в клубной библиотеке, где для «смотрящего» был оборудован некий уютный уголок.

Любил старый вор на досуге классиков почитать. Особое внимание уделяя литературной критике, цитировал он иногда Белинского:

– Сколь много может сказать образованный человек о том, что в сущности своей не стоит даже выеденного яйца!

Как-то, отправляясь на встречу к негласному повелителю зоны, Валерий Николаевич пригласил с собой Рогова. Было это накануне какого-то праздника – то ли государственного, то ли религиозного… В общем, Булыжник организовал для узкого круга братвы застолье.

По воровскому обычаю сначала чифирнули, запустив по кругу большую алюминиевую кружку и закусывая селедкой горечь во рту после каждого «хапка». Затем принялись за еду: поджарка с картофелем, колбаса, шпроты.

На столе появилась водка.

Рогов перебрал – отвык от спиртного, давно не употреблял. Придя в себя, он с трудом поднял отяжелевшие веки и увидел прямо перед собой прапорщика Коваленко. Тот, развалившись в кресле, прихлебывал из стакана водку.

Рогов встрепенулся, пытаясь поднять голову, но старший контролер остановил его небрежным жестом:

– Сиди, сиди…

– А поверка? Как же?

– Ничего. Я тебя отмечу.

И Рогов сразу же успокоился, обмяк, прислушиваясь к застольному разговору.

Булыжник и Болотов спорили о политике. Потом перешли на современную литературу, с неё – на живопись и иконы…

С того вечера Виктор, помимо своих официальных производственных обязанностей, стал выполнять в своем конструкторском бюро и некоторые заказы «от братвы». Чаще всего речь шла о замерах и вычерчивании деталей для новых моделей пистолетов – хотя цех под «литейкой» закрылся, штучное производство оружия не прекращалось.

Кстати, некоторое время заказы ему передавал тот самый Толик, с которым Рогов познакомился ещё в камере Благовещенского следственного изолятора. Фамилия этого довольно известного вора была Бабарчак, они почти подружились, но вскоре Толика из-за болезни легких перевели в лагерную санчасть.

И Виктор стал встречаться непосредственно с Булыжником…

Придерживая рукой «семейные» трусы – резинка ослабла – Виктор заглянул в уборную. Чистота, порядок… Привычный, вьедливый запах хлорки вперемешку с табачным дымом.

На подоконнике, уткнувшись лбом в покрытое инеем, треснутое стекло сидел Славка по прозвищу Дядя. Со стороны могло показаться, что выбрав с усталости неудобное место он просто спит, но первое впечатление было обманчивым.

Славка не спал – по щекам его неторопливо струились слезы.

– Дядя, ты чего тут?

– Оставь, Витек. Отвяжись.

Рогов почувствовал некоторую неловкость. Ну, действительно, в самом деле? Мало ли что у человека случилось! Зачем в душу-то лезть…

Однако, оставить приятеля в таком состоянии он не мог. Подошел, участливо обнял Дядю за плечи:

– Ну, старик, перестань. Случилось чего?

– Да, Циркач. Случилось.

Шипов отер ладонью слезы и вздохнул:

– Сигарету дашь?

– Конечно, конечно… Сейчас!

Неловко переставляя обутые в большие шлепанцы ноги, Виктор вернулся в спальное помещение. Но когда он принес пачку «Родопи», которую выменял недавно у педерастов на пачку чая, Дядя был не один.

Приятель Рогова уже не сидел на подоконнике, а подбоченясь возвышался над крайним «толчком».

– Ты-то чего здесь шаркаешь? – Сверлил он взглядом ночного уборщика, Серегу Арефьева.

– Завхоз прислал, – начал оправдываться тот. – Наутро проверка из режимной части ожидается… И медик тоже.

Но Арефьев попался Дяде под горячую руку:

– Закинь эту швабру на хер! И чтобы я её больше под своим носом не видел, понятно?

Вид у него был грозен, поза тоже не предвещала ничего хорошего.

– Хорошо, хорошо, Слава.

– Что сказано? Я, может, срать сейчас сяду, – не мог угомониться Шипов. – а ты будешь здесь взад и вперед: шарк-шарк… шарк-шарк…

– Не-не, Слава! Вот, видишь? Уже и нету… – с перепугу уборщик выбросил швабру вместе с тряпкой в открытую форточку.

– Эх ты, ни хера себе! – Послышалось в тот же миг за окном. – Ну, падлы… Уложу навзничь!

И вскоре в отрядный сортир вломился взмыленный, с перекошенным от злобы лицом сержант Еремеев. Он по долгу службы производил ночной обход, и очутился не в нужном месте и не в нужный час – угодил под летящую швабру.

– Кто? Кто меня этой… Почему не спите? Куда старший дневальный смотрит?

– А какого… ты под окнами шляешься? – Гаркнул в ответ Дядя. – Не видишь, что ли? Уборкой человек занят, влажной.

Арефьев виновато пожал плечами:

– Извините. Из рук случайно выскочила… Скользкая, зараза! Вся в дерьме.

– Я тебе покажу – в дерьме! Я тебе, бля, покажу – скользкая! Угрожающе потряс в воздухе доставленной с улицы шваброй Еремеев. – Да я тебя в бараний рог… Гляди, чего с шапкой моей сделал!

– Ну чего ты рычишь, в натуре? – Подключился к разговору Виктор. Сказал же тебе человек, что нечаянно…

– Что? Еще пререкаться?

Окончательно взбеленившийся контролер размахнулся и с силой запустил пострадавший головной убор в мусорный бак:

– Ну, все… Допрыгались. Иду на вахту и пишу на всех рапорт!

– За что же, козья твоя морда? – Поинтересовался Дядя.

– А за то! – Еремеев прищурился и начал перечислять:

– Бродите после отбоя – это уже нарушение режима… Материальный ущерб казенному имуществу причинили – два! Мне оскорбление нанесли опять же. Да я вас… Сейчас как прысну газом в харю!

– Ладно, Славка, – Рогов легонько подтолкнул приятеля к выходу. Пойдем. А то действительно рапорт напишет, оправдывайся потом.

– Валите, валите! – Вытянул шею контролер. – И чтобы через пять минут явились на вахту, доложить… что спите.

– Вот, – Дядя недвусмысленно покрутил пальцем у виска. – Ку-ку!

Потом кивнул на Арефьева:

– Он явится. И доложит.

– И чтоб шапку мне… или это, – сержант задумался.

– Ну, говори, – подбодрил Рогов.

– Не знаю… – замешкался тот. – Чего бы такого…

– «Выкидуху» хочешь?

– Годится. Но чтобы через пять минут спали!

– Договорились. – Виктор подмигнул и в свою очередь кивнул на Арефьева:

– Вот он тебе «выкидуху» и занесет.

– Завтра, – уточнил Дядя.

– А где же я её возьму-то? – Взмолился уборщик.

– Не гони. Одолжу, потом вернешь… – Дядя что-то прикинул в уме и добавил со вздохом. – … Когда-нибудь.

Удовлетворенный контролер отправился на вахту.

Рогов высунулся в форточку и проводил взглядом его сьежившуюся от холода фигуру:

– Смотри, как припустил…

– Ну, без шапки в такой мороз не очень-то вразвалочку погуляешь.

– Да ему сейчас что! Рад, небось, по уши, что завтра ножик с выкидным лезвием на халяву получит.

Славка сплюнул в сторону «толчка» и вновь взгромоздил свою мощную задницу на подоконник.

Рогов пристроился рядом.

К тому времени уборщик уже вынес мусор, и спрятав нехитрый свой инвентарь в специально отведенную камору отправился вон.

Приятели остались одни.

– Чего хныкал-то? – деликатно спросил Виктор.

– Да так… Нервишки.

– Ну, давай! Колись уже.

– Дочь вспомнил, понимаешь?

– А у тебя что – дочь есть? – Удивился Рогов.

– Конечно есть! – Возмутился Шипов. – Странный вопрос.

– Большая?

– Нет, маленькая совсем. Четыре годика еще.

– А жена?

– Сука!

– Ну, ясно, что не кобель, – Рогов бесцельно, одну за другой, жег спички и бросал их на пол.

– Не сори, – сделал ему замечание приятель. – Убирал же человек!

– Да, конечно… Извини. Задумался. – Виктор сунул кробок под резинку трусов и попытался тапочком запихнуть огарки под отопительный радиатор.

Но лишь притронулся, угольки тут же рассыпались в прах.

– Вот так и жизнь человеческая, – вздохнул Шипов. – Горит, горит… А хлоп тапочком – и нет ее!

– Брось, – Виктор легонько пихнул приятеля кулаком в плечо. – Нам с тобой ещё долго гореть, братан!

– В аду? – Хмыкнул Дядя.

– Н-да, – не зная, что ответить, вновь потянулся за спичками Рогов. Так что у тебя там с женой вышло?

– Гадина. Из-за неё я второй раз и сел!

– Как же так?

– Сблядовалась.

– Круто, – смутился Рогов. – Извини, я не хотел.

– Ты-то, может, её и не хотел, – пожал могучими плечами Дядя. – Но вот нашелся козел…

Он прикурил очередную сигарету:

– Когда я в вечернюю смену вагоны разгружал, он к ней в окно шастал. А один раз я его застал, так сказать, на месте… Здоровый был, стервец!

– Да уж вряд ли здоровее тебя, – усомнился Рогов.

Но приятель не обратил внимания:

– Я ж его предупредил тогда по-человечески. Хоть и кипело внутри все… Говорю: забудь дорогу, мил человек! Не то – убью.

– А он что же?

– Видать, не понял. Через неделю, может и раньше, это паскудство опять началось. Мне бы ещё тогда свою шельму бросить, но не смог. Понимаешь?

Виктор молча кивнул.

– Дочка маленькая совсем… – продолжал оправдываться перед самим собой Дядя. – Раскинет рученки в стороны и меня за шею обнимает. Ну как уйдешь?

– Забрал бы с собой. В суд подал! Родительские права… – не очень уверенно вспомнил Рогов.

– Тебе легко говорить, – с укоризной прищурился собеседник. – Ты с семейной жизнью не знаком еще… А она, как говорится, не поле перейти! Так?

– Вроде, так, – Виктор соскочил с подоконника и размял поясницу:

– А дальше чего было?

– Дальше-то? Да завалил я этого, незадачливого. Пистолетом.

– Застрелил? – Удивился Рогов.

– Нет. Пистолет старый был, немецкий, с войны ещё – пацанами в лесу откопали. Конечно, дал осечку… Так я его по башке!

– Правильно.

– Чего уж тут правильного… Восемь лет с одного удара! Не рассчитал я, понимаешь, малость. Какая-то косточка у него в черепушке отвалилась, теперь – дурак.

Дядя размел руками:

– Вот так меня и засудили.

– А жена? – Опять спросил Рогов.

– Падла. На следствии все показания против меня дала. И на суде тоже… Я ещё до Благовещенска не доехал, а она бегом в ЗАГС – развелась.

– А дочь-то что? Видишься с ней сейчас?

– Вижусь. На КПЗ когда сидел, следак сжалился – разрешил свиданку. Мать моя дочь с собой и привезла…

Шипов опять всхлипнул, отер накатившую слезу:

– Она меня как прежде за шею обняла, говорит: «Дядя, я тебя очень люблю!» Во как…

– Это жена его, мразевка! Научила так дочку говорить.

Виктор поднял глаза.

В дверях уборной, оперевшись плечом о косяк, стоял полусонный Росляков:

– Вот с тех-то пор мы его Дядей и прозвали.

Славка подошел к умывальнику, открыл кран и плеснул себе водой в лицо:

– Понимаешь, Витек… На прошлой неделе на свиданку я ходил. Помнишь, небось?

– Ну, конечно.

– Так вот, мать моя приезжала, а дочку с собой не привезла. Говорит жена не пустила. Вроде бы, какого-то другого папу ей нашла, с-сука.

– Удавил бы! Ей-Богу удавил… – Рогов выругался самой грязной бранью и начал бегать по туалету из угла в угол.

– Пошли спать, братва, – предложил Васька. – Все равно, ори не ори сидеть нам здесь ещё долго. Берегите нервы.

– Ну уж на хрен, – вскинулся Шипов. – Вы как хотите, а я сидеть больше не могу. Сваливаю я!

– Во, отмочил! – Рогов даже присел от удивления на корточки.

– Вот поглядишь…

– И когда же вы изволите отчалить? – Хмыкнул Росляков.

– А хоть завтра! К примеру, заберусь под вагон, когда состав из зоны выгонять начнут.

– Не годится, – Рогов помотал головой. – Под вагоном найдут, там спрятаться негде.

– А если в бочку залезть? С пищевыми отходами? И трубку наверх вытянуть, чтобы дышать?

– Нет. Не выйдет.

– Почему это?

– Бочку блевотиной этой почти неделю заполняют. А сейчас зима, морозы… Сверху набрасывают, а внизу уже затвердело. Ты в неё просто не влезешь!

Росляков, часто моргая, глядел на приятелей в изумлении:

– Вы чего, серьезно?

Потом покрутил пальцем у виска и направился к выходу.

– Лечиться вам надо, хлопцы… – посоветовал он уже из коридора. Прямиком в санчасть! А я спать пошел, до подьема-то часа два осталось, не больше.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Глава 1

– Отличные брючки! Ей-Богу, отличные… Почти новые, вот здесь только подлатать и под коленкой чуть-чуть… Нет, что ни говорите, а брючки достались прямо-таки кайфовые.

Контролер Еремеев чмокнул от удовольствия губами и вытянул их в трубочку, который уже раз встряхтивая перед собой чьи-то поношенные джинсы. Прищурился, прикинул на свет протертость материала:

– Все в порядке! Не прогадал.

В дежурку заглянул прапорщик Коваленко. Рассеянно прошелся туда-сюда, сплюнул пару раз в корзину для бумаг и раскорячась опустил задницу на старый, скрипучий табурет.

Он ещё не проронил ни слова, но по вопросительному движению брови прапорщика Еремеев уже догадался, о чем пойдет речь.

И не преминул похвастаться:

– Этап пришел сегодня. Аж – из улан-удинского талды-балды-калды автономного…

Коваленко кивнул: дескать, вопрос исчерпан. Но контролера понесло:

– Человек под тридцать зэков прикатило. И почти все в вольных шмотках! Как положено, всем по новой робе выдали, а это, – Еремеев любовно погладил джинсы маленькой рыжеватой ладошкой, – это все в общую кучу, для последующего оприходования. Народу сбежалось уйма! Мы с Гелязитиновым даже сцепились. Ему пиджачок вельветовый достался, такой… коричнево-ржавый. Так он, старый гомосек, хотел его мне всучить, а себе, значит, джинсы представляете?

– Ну, и как же ты устоял? Штанов не лишился? – Без особого интереса хмыкнул Коваленко.

Видно было, что мысли его заняты чем-то другим. Растаскивание же личных «неположенных» вещей вновь прибывших на зону зэков считалось делом обыденным и, несмотря на явную прибыльность, прапорщика оно уже давно не прельщало.

– Рогом уперся – ни в какую! – Гордо подбоченился Еремеев. Потом, подмигнув, добавил:

– И не прогадал… Татарин-то после получше свой трофей ощупал, а он сплошь кишит вшами. Не то, что брючата мои – вот они, целехонькие. Почти и не ношены, глянь!

Коваленко раздраженно отмахнулся и даже передвинул табурет чуть подальше. Но увлекшийся контролер все продолжал совать штаны ему прямо в нос:

– Да ты глянь, глянь! Почти не протертые, вот тут только, а так… Фирменная вещь. Похоже, английская.

– С чего это?

– Вот тут – на пуговицах и на жопе написано… Буквы не наши, и слово, – Еремеев сощурился и прочел:

– Т-з-а-р… Тзар!

– Барахло кооперативное, – разочаровал его прапорщик. – Такого говна сейчас везде полным-полно.

– Это почему же говно? Почему же кооперативное? – Еремеев насупился и спрятал джинсы за спину. Затем, окинув подозрительным взглядом коллег-контролеров, до того молча наблюдавших за беседой из дальнего угла дежурки, вновь выставил трофей на обсуждение:

– Ну, нет! Глядите. Ясно же написано: «Тзар». Слово, факт, английское, и буквы…

– Тзар! – Передразнил Коваленко. – «Царь», дурья твоя башка… Название русское, но написано по-ихнему. Мода сейчас такая пошла – язык коверкать на их манер, понимаешь? По-русски напиши – никто не купит, а раз из-за бугра, то с руками оторвут.

Еремеев смутился, его даже передернуло, будто на язык попало что-то кислое. Он даже чуть присел и сьежился, как от удара ниже пояса, но буквально через мгновение совладал с душевным конфузом, приосанился, подтянулся…

Сунув джинсы в ящик письменного стола, контролер показал сослуживцам кукиш:

– Плевать! «Тзар», так «тзар»… Все равно брючата отличные, ещё пару лет носить, не переносить. Я под них себе ещё и кроссовочки притарил – вот тут только подклеить…

Коваленко брезгливо поморщился от появившейся на свет вонючей пары обуви и потянулся к «общему» чайнику, закипавшему на самодельной электроплитке:

– Давайте-ка лучше попьем горяченького. Так сказать, чифирнем… Я пачку индийского принес.

– И правильно! – Поддержал его вошедший в помещение Плющев. Вслед за собой опер затянул внутрь волну уличного холода:

– Наливай.

Подхватив с подоконника пыльный стакан, он подал его Коваленко.

Сослуживцы расселись кружком, поуютнее. Подождали, пока покрепче заварится, чифирнули как положено, расслабились…

На улице – мороз, выходить не хочется. И, конечно же, первым напустил на себя деловитость Плющев:

– Послушай, Леха. Понимаешь…

Прапорщик молча изобразил лицом почтительный интерес.

– Да нет, ты пойми правильно! Есть у меня некоторые сомнения. Или, точнее сказать, подозрения… Сам не знаю, как обьяснить, но жопой чую что-то неладное творится.

Коваленко по-прежнему молча глянул в окно и предложил оперу сделать то же самое.

Картина их взору представилась следующая. Прямо напротив столовой, как развороченный снарядом фашистский танк, мозолила глаза ржавая металлическая бочка ведер на двести, установленная на одноосный тракторный прицеп.

Бочку использовали для вывоза пищевых отходов, а заполнением и опорожнением её занимались исключительно зэки из «обиженки», то есть педерасты. Как раз в данный момент вокруг бочки суетилось несколько таковых, пытаясь отдолбить лед от колес.

– Вон, видишь хлопцев? – Спросил Коваленко.

– Тех, что ли? – Усмехнулся Плющев. – Так это не хлопцы!

– Вот они-то жопой и чувствуют, – хихикнул Еремеев. – Если и ты так же, то нечего здесь с нами чифирить…

– Прекратите, – возмутился Плющев. – Серьезно говорю! Подозрения у меня имеются. Некоторые.

– Валяй уже, показывай свои… подозрения. – давясь от хохота, Коваленко похлопал оперативника пониже спины. – Чувствительный ты наш!

– Да вы что? Сдурели все! – Подскочил Плющев. – Ну как дети малые, в самом деле…

– Ну, хорошо, хорошо. Давай уже, не тяни резину.

Плющев заговорщицки оглянулся по сторонам, глуповато хмыкнул и произнес:

– Собственно, что сказать? Крутятся тут двое возле литейки…

– Подожоительный ты наш, – растянулся в улыбке контролер. Он хотел и дальше продолжить «прихваты», но его неожиданно грубо одернул прапорщик Коваленко:

– Заткнись! И успокойся.

– Всю неделю слежу, – приободрился, почувствовав поддержку, Плющев. В одно и то же время к литейке подходят. Шасть – и нет их! Я и вокруг развалин облазил все, и наверх забирался… Черт знает, куда деваются?

Коваленко задумался – даже подпер подбородок рукой и прикрыл веки. Затем отмахнулся, как от назойливых слепней:

– Ерунда. Нечего им там делать, завалено и затоплено все. Наверное, просто по нужде бегают… Туалеты в цехах позагадили, ещё с осени говном заросли, вот народ и потянулся на улицу.

Плющев пожал плечами: и здесь не поняли, не оценили… Опер встал и уже направился к выходу, убежденный в тупости и безответственности личного состава колонии, но Коваленко придержал его за край шинели:

– А кто именно шастает не разглядел? Одни и те же, или разные?

– Да близко-то никак не удавалось… Не успевал. Но ходят, по-моему, постоянно двое. Вроде как, Рогов из конструкторского, и с ним маленький такой, шибздик.

– Росляков, что ли? – Удивился прапорщик…

… А в это время те, о ком шла речь, были совсем недалеко.

 
«Я побежал назад и понял,
Что дней одиноких боюсь.
Но дорога не та, и напрасно я ждал,
Тот день, когда я вернусь».
 

Виктор Рогов, стоя чуть ли не по пояс в ледяной воде, неуклюже обернулся и скользнул подошвами по камням. Он чуть не выронил из рук зажженую свечу, но удержал её и даже смог устоять на ногах:

– Васька! Слышишь? Как тебе стихи мои, впечатляют?

– Светил бы ровнее, поэт хренов, – отозвался Росляков. – Не вижу, где и чего копать-то!

Действительно, в заброшенном, позабытом всеми подвале литейного цеха царила кромешная темень. Суровое подземелье было наполовину затоплено холодной, отяжелевшей водой, и солнечный свет в него не попадал совершенно. Сверху же громоздилась многометровая, ощетинившаяся гнутой и рваной арматурой гора битого кирпича и обломки кровли – все, что осталось от рухнувшего капитального здания.

В свое время несколько дней подряд Виктор скрупулезно изучал эти руины, облазил на карачках чуть ли не каждый метр – и, наконец, нашел лаз. Узкая щель между завалившимися крест-накрест бетонными плитами, через которую протиснуться можно, только сняв верхнюю одежду… Но сразу за ней образовалась довольно вместительная ниша, имевшая сообщение с тамбуром перед входом в подвал.

Бредовая идея вырыть тоннель – подземный ход, через который Шипову предстояло бежать, могла прийти в голову только людям с уже поврежденной психикой, истосковавшимся, изголодавшимся по воле и равнодушным к себе.

Копать зимой, в лютый холод, рискуя получить новый срок – и дать возможность другу бежать потом неизвестно зачем и куда. То ли, чтобы Дядя смог начать новую жизнь, спрятаться, изменить фамилию. То ли, чтобы он в конце концов убил свою бывшую, искалечившую жизнь ему и дочери жену…

Рогов и Росляков решили копать из подвала литейки. На улице, в мороз это утопия, зато оттуда… В том, что подвал остался почти невредим, Виктор не сомневался, к тому же цех находился ближе к запретной зоне и её ограждению, чем все остальные здания.

Рогов тайком произвел замеры. Получилось всего метров пятнадцать, плюс восемь метров сама «запретка» – не так уж много!

К тому же совсем рядом, под землей была проложена теплотрасса, по которой из котельной в поселок подавалась горячая вода. Ход должен был пройти под ней, ведь даже в самые лютые морозы грунт под трубами не промерзает и легко поддается не только кирке, но и штыковой лопате.

Единственным серьезным препятствием оказалась вода, накопившаяся в подвале – студеная, сковывающая движения и выворачивающая болью суставы. Находиться в ней продолжительное время было выше человеческих сил, поэтому друзья работали не более получаса в день, после чего со всех онемевших ног бежали в заводскую душевую отогреваться под струями кипятка.

Однако, подвальная вода оказалась одновременно союзником. Проникая в уже прорытый тоннель, она размывала за сутки ещё сантиметров пятьдесят – и это было явно на руку.

… Клацая зубами от холода, Виктор освещал тусклым огоньком свечи свод подземелья. При этом он подслеповато щурилсчя и рассуждал:

– Наверное, Васька, надо нам с тобой подпорки какие-нибудь ставить. Под потолок… А то, как бы не обвалился на фиг!

– Чепуха, – отфыркался Росляков, отер со лба холодные брызги и передал Рогову лопату:

– Метра ещё на четыре углубимся, тогда и подопрем. Пока ещё рановато вроде.

– Как сказать… Может статься, Васек, что потом поздно будет.

Перехватив черенок поудобнее, он начал яростно ковырять раскисшую, вязкую землю:

– Глина здесь, что ли?

– Похоже на то.

– Глина если поплывет – и отбежать не успеем. Обвалится на башку, и будет нам с тобой мавзолей, не хуже, чем у Мао Цзэдуна.

– Да типун тебе на язык, – сплюнул через левое плечо Росляков. – Не накаркай!

– Дяде, все-таки, надо рассказать про нашу затею… Неудобно как-то! Стараемся ведь для него, а держим в полном неведении.

– Вот выроем, тогда и расскажем. А пока пусть помучается. Болтливый он стал в последнее время… Не дай Бог, растреплет!