Текст книги "Огненный лис"

Автор книги: Никита Воронов

Соавторы: Дмитрий Петров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Никита Воронов, Дмитрий Петров
Огненный лис

Роман

«Никто не может найти след птицы в небе, змеи на камне и мужчины в женщине».

Хазарская мудрость

В тот холодный ноябрьский день хоронили каменщика – по фамилии, кажется, Лагно. При жизни упомянутый Лагно не доводился мне ни родственником, ни другом, а посему ни я, ни случайный мой приятель Виктор Рогов на траурную церемонию приглашены не были.

Я посетил городское кладбище, чтобы по старой семейной традиции поклониться могилам давно усопших родичей, а Виктор… Собственно, это вряд ли имеет какое-либо значение.

Наверное – тоже проведать кого-нибудь из своих…

Не знаю.

Столкнувшись на узенькой тропке между рядами крестов и оградок, мы с Роговым, наверное, так бы и разошлись каждый своим путем. Но как раз в этот момент шагах в двадцати от нас неожиданно и мощно рванули воздух траурные звуки оркестра.

Мы замерли, дабы своей неподвижностью почтить память, какой бы она ни была, совершенно незнакомого, да и, в общем-то, совсем безразличного нам покойника.

– Ненавижу… Ненавижу эту мелодию.

– Почему? – До сих пор не понимаю, что заставило меня задать вопрос.

И не то, чтобы внешность Виктора как-то особенно располагала к случайным знакомствам – скорее, наоборот. Молодой, черноволосый, широкий в плечах: то ли украинец, то ли вообще… нерусский.

Но вопрос был задан, и собеседник посчитал необходимым пояснить:

– Плакать под неё хорошо. А вот уходить в последний путь – тоска гнусная!

– Да, наверное, – кивнул я, даже не представляя, что ещё можно ответить.

– Такое впечатление, будто действительно хоронят… – мотнул головой мужчина в сторону оркестра.

Честно говоря, я сразу и не сообразил, о чем речь. Да и потом многое из услышанного от Виктора осталось за пределами моего понимания, но сначала беседа наша напоминала обычный разговор попутчиков, коротающих время в купе скорого поезда.

Некоторое время ушло на взаимное представление и обмен дежурными репликами типа «Скверная погода… Завтра обещали лучше».

Однако, вскоре уже говорил почти исключительно Рогов. Я же просто слушал, почувствовав, что моему случайному знакомому мучительно, до физической боли необходимо выговориться – не важно, перед кем и как.

И даже не выговориться, а выплеснуть наружу все, что накипело в душе за долгие годы вынужденного молчания.

Умение слушать – великий дар. Я никогда не обладал им в достаточной мере, поэтому, повторяю, многое из рассказанного Роговым невосполнимо утрачено.

Однако, увы, даже то, что осталось в памяти – всего лишь отблеск чужого знания и опыта. Ясно только, что в тот день мне была предоставлена поистине бесценная возможность узнать многое из жизни одного – о жизни всех.

… Темнело, когда подавая на прощание руку, Виктор с грустной улыбкой подвел черту:

– Друг мой, настоящий ад для людей – на земле! Мы рождаемся в нем, любим его, живем, умираем и вновь рождаемся… Те, кому суждено умереть навсегда – счастливчики.

– Почему?

– Для них встречи с дьяволом уже не будет.

ПРОЛОГ

Была суббота, восемнадцатое августа 1982 года.

В Ленинграде – затяжной дождь.

Из давно отслуживших свой срок водосточных труб старой части города стремительными, пенными потоками гулко летела на тротуары подкрашенная ржавчиной вода.

Зябкий, порывистый ветер трепал намокшую листву, театральные афиши и частные обьявления. А ещё он гонял по мутным лужам окурки, горелые спички и смятые фантики от конфет, заглядывая то и дело в открытые по оплошности или забывчивости хозяев окна – накануне синоптики в очередной раз пообещали «ясно», однако в конце концов погода испортилась и по городу, и по области.

К вечеру залитые дождем улицы будто вымерли…

Попрятались по загаженным подворотням и подвалам бездомные кошки, голуби разлетелись по чердакам, и даже прохожих почти не стало.

Те редкие бедолаги, что попадались на глаза, расторопными перебежками преодолевали расстояние до крытых остановок общественного транспорта.

Ненадолго задерживаясь там в тесноте ограниченного навесом пространства, они поразительно напоминали магазинные манекены, рекламирующие осеннюю одежду прошлого сезона и старомодные зонтики. Вся разница между людьми и их бездушными копиями с витрин заключалась сейчас в том, что первые были мокры и общительны, а вторые – привычно сухи и высокомерны.

Почти так же высокомерно-брезгливы были в тот день и водители «зеленоглазых» городских таксомоторов.

Ну, действительно – что за удовольствие развозить по домам насквозь вымокших, чихающих, да ещё и норовящих заплатить «по счетчику», копейка в копейку, среднеобеспеченных пассажиров? Куда приятнее примоститься «в отстой» у какого-нибудь ресторана или кафе попрестижнее. Две-три удачные поездки – и все!

План в кармане, да и себе кое-что на жизнь…

Поэтому, обдав живописным веером брызг наивных граждан, готовых погибнуть с протянутой рукой под колесами, пустые такси разлетались по многочисленным питерским кабакам.

Однако, в ту дождливую августовскую субботу и для водителей такси расклад был не самым удачным.

«Баку»… Ну, тут все ясно! «Демьянова уха» на два дня заказана молодожены Спорыхины справляют свадьбу, а в «Север» завезли какую-то официальную делегацию с Ближнего Востока.

«Тройка» закрыта на спецобслуживание, полутемную «Розу ветров» на Московском и пивбар «Висла» оккупировала местная шпана, от которой не то что чаевых – платы за проезд не дождешься.

Что же поделаешь?

Впрочем, на примете у бывалого таксиста оставался по меньшей мере ещё один, далеко не первоклассный, но вполне приличный ресторан – «Нарва».

Как раз в тот дождливый вечер, о котором идет речь, за угловым столиком упомянутого заведения беседовали двое пожилых мужчин. Судя по нелепым позам и невнятной речи, сидели они здесь уже достаточно давно и успели изрядно подвыпить.

Один из них, в светло-сером клетчатом костюме пошива фабрики Володарского, полулежал на залитой коньяком и селедочным рассолом скатерти, чуть ли не уткнувшись носом в горчицу. Другой, одетый в строгую и дорогую чехословацкую «тройку», скособочился рядом, то и дело хватая себя за пуговицу на брюках и вздрагивая от икоты.

Остальные посетители смотрелись немногим лучше.

За четвертым от входа длинным столом разнополая кампания изо всех сил горланила что-то разухабистое и не очень приличное. Ближе к сцене под еле слышную из-за этого мелодию Юрия Антонова козлом скакал товарищ без пиджака и галсука, но с расстегнутой ширинкой.

Пузатенький штурман торгового флота тащил к гардеробу сразу двух сомлевших от шампанского девиц в коротких блестящих платьях, а швейцар Кузьмич при выходе бойко приторговывал импортными презервативами, «порнухой» и водкой на вынос.

За кафельной стенкой гремели кастрюлями и ножами красномордые поварихи, там же уборщица Клавдия готовила к предстоящей работе нехитрый свой инвентарь: вонючую тряпку, швабру и старое семилитровое ведро.

Словом, вечерняя жизнь в ресторане «Нарва» привычно бурлила, когда откуда-то с середины зала полслышался звук бьющейся посуды и окрик официанта.

Хотя окрик этот адресовался вовсе не ему, тот из мужчин, что был одет поприличнее, сдвинул брови и попытался сосредоточить взгляд на собеседнике:

– Слышишь, Сема? Я тебя л-люблю. И уважаю!

– Н-ну, – не сразу, но согласился тот, кого назвали Семой.

– Если бы ты не помог моему оболтусу – ему бы уже никто не помог, понял? Я же их всех обегал, всех обзвонил…

Неожиданно мысли говорящего скатились куда-то на обочину, и он осекся, уперев выпученные, красные глаза в противоположный угол зала. Затем неловко погрозил кулаком в сторону занявших двухместный администраторский столик панков:

– У-у, вырожденцы!

Одетая в вызывающую рванину парочка переглянулась, но ничего не ответила.

– То-то же, – удовлетворенно качнулся на стуле мужчина в «тройке» и для пущего эффекта показал своим молчаливым оппонентам язык. Затем вновь обернулся к приятелю:

– Слышь, Сема? Я тебе так обязан! Так обязан… Прямо не знаю как! Понял? Может, ещё по рюмочке? «Белого аиста»? А-а?!

– Нет, – неожиданно твердо отказался Сема. – Не хочу.

И почти сразу же уточнил:

– «Аиста» не хочу. Лучше водки «Пшеничной», винтовой… литруху.

Собеседник спорить не стал:

– Девушка! Будьте любезны нам с Семой ещё граммов триста водочки! Скоренько… Але-оп! Фьюить… фьють…

Он даже попытался присвистнуть, но получилось не очень хорошо.

На шум подошла официантка. Окинула клиентов подозрительным взглядом, но заказ приняла. И вернувшись на удивление скоро, водрузила на стол графинчик с безбожно разбавленным пойлом:

– С вас двести семьдесят два рубля. Всего…

Мужчина в «тройке» решил возмутиться:

– А почему это вы нас сию минуту хотите рассчитывать? Мы ещё не уходим, девушка! Мы, может, ещё чего-нибудь заказывать будем!

Официантка хмыкнула:

– Вы сначала за это все рассчитайтесь. А уж потом…

– Так вы, красавица, сомневаетесь? В чем? В моей платижа… платежеспособности?

Последнее слово далось Семиному приятелю нелегко, от этого он ещё больше разгорячился и тут же начал неистово выгребать из карманов мятые купюры:

– Пожалуйста! Нате!

Официантка невозмутиво обтерла вечно испачканные шоколадом пальцы об уже использованную кем-то салфетку, собрала деньги и пересчитала их:

– Здесь всего двести шестьдесят девять. Трех рублей не хватает! А говорите…

– Что? Ах, трех рублей? Сейчас, сейчас… – клиент торопливо вытащил из внутреннего кармана пиджака аккуратный пластмассовый футляр от ученической авторучки.

На влажную скатерть, между огрызков, тарелок и свежих пятен от соуса тяжело впечатались три старинные серебрянные монеты.

– Во-на! Прошу пани… Не побрезгуете?

Вопреки ожиданиям мужчины, красивый жест его никакого впечатления на официантку не произвел:

– Я не коллекционирую. Нормальные деньги есть?

– Нормальные… – передразнил её клиент. – Что бы ты понимала! Деревня… Это же десятый век, ясно?

Но зад официантки, обтянутый черной суконной юбкой, уже удалялся от столика.

– Сема, слышишь? Я тебе эти монеты дарю на память. Как другу!

– А Ленин? Ильич на них есть? – Сема с трудом оторвал физиономию от скатерти и неожиданно во весь голос затянул:

 
– «И Л-ленин, такой молодо-ой,
И юный Октябрь впер-реди!»
 

– Нехорошо, гражданин, – возникший у столика вместе с вернувшейся официанткой метрдотель посчитал необходимым сделать подгулявшему посетителю замечание:

– Надо и время знать, и место… Платить будете?

Подождав, когда мужчина в «тройке» наскребет по карманам недостающую мелочь и рассчитается, метрдотель исчез так же незаметно, как появился.

Клиенты остались наедине.

– Ну? Есть на них Ленин? – Снова поинтересовался Сема, стараясь не опрокинуть наполненую рюмку.

– Нет. Ленина на них нету, – признал собеседник, предварительно зачем-то внимательно разглядев монеты.

– Тогда не возьму, – помотал головой Сема. – Пива на них не дадут, «Беломора тоже»… Партвзносы – и то не заплатишь!

– Плебей, – пристыдил его мужчина в «тройке».

– Нет. Не возьму.

– Да тут одного серебра грамм сорок будет, понял? Бери! А то обижусь до конца дней своих. До гробовой доски обижусь, до встречи – тьфу-ты! – с Господом…

Сема, который успел к этому моменту опять приклонить буйну голову к скатерти, открыл правый глаз, протянул руку и сунул футлярчик с монетами куда-то за пазуху.

Потом сделал над собой неимоверное усилие, сел почти вертикально, приосанился и перекрывая ресторанный шум затянул:

– Господу помо-олимся! Господи, помилуй… Господи, поми-илуй!

Метрдотель покачал головой и на всякий случай вызвал наряд милиции.

КНИГА ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

На западе Амурской области, примерно в восьмидесяти километрах от границы с Китаем, на территории исправительно-трудовой колонии усиленного режима УВ 14/5, в воскресенье, в шесть пятнадцать утра по местному времени произошло черезвычайное происшествие: осужденный Бабарчак произвел захват заложников.

– Во, бля, номер! Не было печали – шнурок развязался… констатировал дежурный офицер, капитан Быченко после того, как сбежавшиеся на внутреннюю вахту контролеры-сверхсрочники, перебивая друг друга, доложили ему скверно складывающуюся оперативную обстановку.

Помимо вопроса «что делать?» в глазах каждого из них явно читался и второй, не менее важный: «что и кому теперь за это будет?»

Вся надежда была на Быченко – все-таки, семь лет в капитанах, бунт восемьдесят пятого пережил, трех начальников… Звали дежурного офицера Андрей Федорович, и слыл он человеком решительным, а в силу своей могучей «два на два» – комплекции, способным решать любые служебные задачи.

Как и все по-настоящему сильные люди, капитан редко пускал в ход свои огромные кулачищи – в сущности, это был довольно веселый мужик, умеренный дебошир и вполне безобидный пьяница.

Известно, какие здесь, на краю света развлечения для полного сил и здоровья тридцатидевятилетнего мужчины? Кругом тайга, а посреди неё – зона, распластанная на берегу когда-то золотоносной речки Альдой, да крошечный поселок Тахтамыгда с одноименной железнодорожной станцией.

В свободное от службы время, любил Быченко, выпив пару поллитровых бутылей местного дрянного самогона, ходить на окраину поселка – бить стекла в пустующей заброшенной общаге расформированного авиаотряда. Чем, собственно, пьянка и ограничивалась, не вызывая ни у кого ни малейших нареканий: сами не без греха!

По сути, битье по пьянке стекол, да и не только стекол в злополучном бараке давно уже стало для местных жителей и начальства колонии даже не шалостью или проступком, а чем-то вроде невинной народной традиции.

– Нет, ну надо же такое, а? Конец дежурства… У Любки выходной сегодня после смены, – капитан таращился по сторонам липкими от бессонной ночи глазами. Войлочный воротник шинели до красноты и зуда натер шею, волосы на лбу слиплись от пота, чесалось тело, а во рту от чрезмерного курения дешевых папирос было очень погано.

Андрей Федорович обернулся:

– Баньку под вечер протопить, что ли?

– Баньку? Да, что же… Пар костей не ломит, – дипломатично кивнул стоящий ближе всех вольнонаемный начальник цеха, ранее отсидевший на этой же «зоне» шесть с половиной лет за взятки.

В помещении становилось дышать все труднее. Народу и так набилось сверх меры – офицеры-отрядники, контролеры, да ещё только что прибежал молодой «кум»-оперативник Плющев со своим готовящимся на пенсию шефом, майором Гелязитиновым.

А дежурный все бормотал под нос себе какие-то лишние, не имеющие отношения к делу фразы:

– В обед собирались огородом заняться, теплицуп поправить, дыры на пленке залатать… Кабаны-паскуды проломали! Повадились, суки, картошку рыть, понимаешь?

– Товарищ капитан…

– Ох, Бабарчак, Бабарчак… Говнюк! Не мог пару часиков подождать, пока я сменюсь, а? Не терпелось же тебе с самого сранья-то?

Тохтамыгденская колония существовала уже почти полвека и за эти годы прошли через неё сотни тысяч людей. Видели здесь и политзэков тридцать седьмого, и врачей-вредителей, и настоящих «коронованных» воров в законе, и детоубийц, и даже людоедов – но вот от террористов пока Бог миловал.

– Что вот теперь делать-то?

Что делать – никто не знал. Все имеющиеся в наличии инструкции касались, как правило, штатных ситуаций, или же описывали действия личного состава при массовых беспорядках, побегах и прочей, редко случающейся ерунде. Нашлись даже увестистые тома наставлений по организации коммунистических субботников, но что касается захвата заложников…

– Может, пожарную машину подогнать к дверям? И стрельнуть? – Робко подал голос старший лейтенант Плющев. В органы внутренних дел он пришел года два назад из уже упомянутого авиаотряда, где служил беспереспективным электриком.

– Ты чего – совсем сдурел? – Отмахнулся Быченко. – Шесть утра! Отряды спят, начнешь стрелять – поднимешь «зону».

– Правильно, правильно, Андрей Федорович, – поддержал его Гелязитинов. – Шуметь не надо. Нежелательно! Зэки, когда пронюхают, в чем дело – на работы точно не выйдут, им только повод дай! Так и ищут, сукины коты, где бы мне, понимаешь ты, нагадить.

Плющев смутился и закурил «Приму». Вслед за ним «Приму» опера закурили остальные.

В дежурке сразу же повисло плотное облако табачного дыма, и некурящему прапорщику Иванычу сделалось дурно. Тяжело закашлявшись, он вышел наружу, но прежде чем притворить за собой дверь бросил через плечо:

– «Пожарку» нельзя.

– Чего? – не понял Быченко. – Чего?

Иваныч вернулся и пояснил:

– «Пожарку», говорю, подогнать нельзя. У неё вчера коробка передач гавкнулась.

Дослушав, пока Быченко выматерится, прапорщик продолжил:

– «Ассенизатор» можно. Там рядом с санчастью, у входа, есть выгребная яма. И если «говновоз» подьедет и начнет сосать, подозрений это у Бабарчака не вызовет.

– Верно! – кивнул начальник цеха.

– Вонища вокруг будет, конечно, жуткая… Так что, не мешало бы противогазы получить.

– А я уже получил, – радостно ощерился беззубым ртом рыжий сержант-сверхсрочник Еремеев. – Могу хоть сейчас.

– Да заткнись ты, герой! – осадил его кто-то из офицеров. – Моя бы воля, я тебе этот презерватив вообще запретил бы снимать. Воняет изо рта, как, прямо… будто ты дерьма обожрался!

Вольнонаемный начальник цеха поморщился:

– Ну как вам не стыдно? Некрасиво товарищу по оружию такие замечания делать, особенно перед решение ответственной задачи. Ему, может быть, сейчас придется под бандитские пули голову свою подставлять, а вы…

– Тебя не спросили, пердуна старого, – сразу же вмешался майор Гелязитинов.

– А что такое, собственно?

– Помолчал бы! Не твоего ума дело… Иди вон лучше, зэкам жопы вылизывай, чтобы они в срок план производственный выполняли.

– Послушайте, но при чем тут…

– Все при том же! – Взревел Гелязитинов. – Надоел ты мне, на хер, своими показателями!

В следующее мгновение в тесной дежурки вспыхнул генеральный скандал, участники которого сцепились языками не на жизнь, а на смерть.

– Да ты вообще полупидором был, козья рожа!

– Я вам не позволю! Все свидетели… За такие слова можно ведь и в морду!

– Ребята! Ну, может, не надо, а? Может, не стоит? – засуетился между застарелыми врагами Плющев.

– Падла! Вот же падла, а?

– Ну, бля, мудак… Мало я тебе бока намял, когда ты под Новый Год возле Надькиной калитки в сугробе валялся! – Брызгал желтой слюной начальник цеха. – Погоди, татарва, через месяц-другой дадут тебе пня под зад…

– Пустите, щас он у меня…

– Тих-ха! Тихо, мать вашу в бубен, – распорядился Быченко так, что его сразу же услышали. И дождавшись, когда все замолчали, продолжил:

– Вот что… Валите отсюда. Быстро.

Через несколько секунд помещение опустело, и капитан остался наедине с телефоном:

– Алле! Люба? Алле!

На другом конце линии послышались какие-то хрипы, щелчки и только потом – заспанный голос телефонистки:

– Коммутатор слушает.

– Люба, соедини меня с квартирой начальника колонии. Только давай пошустрее!

– Сейчас.

– Времени в обрез… Ну, чего копаешься?

– Соединяю, – недовольно ответила Люба, клацнув тумблером.

Вздохнула по-женски: «Хоть бы „доброе утро“ жене сказал, кобель. Чурбан деревенский… Ой, нет! Уйду к Сашке. Вот как только разведется так сразу же и уйду».

Впрочем, супруг будто прочитал её мысли:

– Ой, Любанька! Прости меня, курочка моя. Нервы с утра – ни к черту… Доброго утра тебе! Как отдежурила? А?

Капитан прислушался, но вместо голоса жены в мембране вновь захрипело статическое электричество.

– Любаша? Ты чего заткнулась-то? Сдурела, что ли? На мужа обижаться по пустякам – это, понимаешь, последнее дело…

В трубке что-то всхлипнуло, и Быченко насторожился:

– Ну ты, слышишь? Дурака-то не валяй… Чего сопли пускать? Прекрати, слышь? Приду домой – в глаз дам!

– Это ещё за что? – ответила трубка голосом начальника колонии. – Я сегодня дома ночевал. И жена может подтвердить…

– Товарищ подполковник!

– А Любка твоя на дежурстве. Так что, повода для утренних криков не вижу.

– Есть повод, Александр Иванович… В общем, я вам докладываю: ЧП у нас!

– Конкретно.

– Да такая штука… Осужденный Бабарчак – это самое… Ну, в общем он в заложники санчасть взял.

– Послушайте, Быченко, – вздохнул на другом конце линии уже почти проснувшийся начальник колонии. – Санчасть в заложники взять нельзя. Она деревянная! Докладывайте по существу. И не бурчите. Сказано же – я дома ночевал.

Дежурный офицер собрался с мыслями, подтянулся и отчеканил:

– Осужденный Бабарчак перекрыл входную дверь в здание санчасти. Сам сидит в коридоре с топором в руках. Кроме него в здании находятся ещё пятеро больных зэков и дежурный врач – старший лейтенант медицинской службы Ламакин. Из телефонного звонка Ламакина известно, что Бабарчак обьявил его и всех остальных заложниками.

– Бабарчак этот – он один? Сам парадом командует, или…

– Сообщников, вроде, нет.

– Бабарчак… Который? Из третьего отряда? Туберкулезник?

– Так точно. Доходяга, безнадежный. Ему жить-то осталось два понедельника, а он…

– Ну? И что дальше? – Зевнув, перебил капитана начальник.

– Не знаю, – признался дежурный. Но тут же добавил:

– Мы тут, в общем, с оперативниками посоветовались. И решили, что, может, надо снайперов подключать?

– Кого? – Телефон чуть не раскололся надвое. – Вы что там – обалдели совсем? Каких ещё снайперов?

– Но, товарищ подполковник… Вот я и говорю!

– Хоть выяснили, чего этот придурок хочет?

– Выяснили, – кивнул Быченко. – Ничего не хочет!

– Как это?

– А вот так… Он чем-то перед своим отрядным провинился, ну а тот сгоряча его очередного свидания лишил. Вот Бабарчак и обиделся!

– Ох, мать… твою! – С облегчением выругался начальник колонии. – Ну так, дайте ему свидание! И не морочьте мне голову… Хоть в воскресенье можно спокойно поспать?

– Так точно. Извините, товарищ подполковник.

– Седьмой час все-таки… Да, и вот ещё что! Обьявите по отрядам, чтобы все до одного осужденные слышали: если ещё что-то подобное произойдет, я телевизоры поотбираю к ядрене фене! Насмотрелись, понимаешь ли…

Повесив трубку, Быченко отер со лба пот. Прикурил очередную папиросу и не торопясь вышел на улицу.

«А хорошо, все-таки, что этот козел дома ночевал, – подумалось ему. Любаня на дежурстве, скоро сменится. Вечером баньку протоплю… А погода-то какая! Погода-то!»

В то августовское раннее утро погода действительно удалась. Восходящее солце ярко светило с лазоревого неба, и его огромный золотой диск не торопясь поднимался все выше и выше.

В воздухе не чувствовалось ни дуновения, было на удивление тихо и даже чуть душновато.

Колония ещё спала. До общего подьема оставались считанные минуты, и никакого движения на «жилой зоне» не наблюдалось.

Впрочем, как раз в этот момент со стороны завода, дребезжа ржавым бампером, выкатился готовый к бою «ассенизатор».

– Во, болваны, – усмехнулся Андрей Федорович и устало присел на выщербленные ступеньки бетонного крыльца вахты.

– Ну, что? – Подбежал к нему разрумянившийся опер Плющев. – «Хозяину» звонил?

– Звонил.

– И чего теперь?

– Все в поряке. Он дома ночевал.

– Да я не об этом, – поморщился старший лейтенант. – Я тебя о снайперах спрашиваю! Стрелять будем? Нет?

– Не-а… – помотал головой Быченко. – Стрелять не будем. И снайперов никаких не надо. И противогазов. И этого вон тоже…

Он показал глазами на рычащий, вонючий автомобиль.

– А как же?

– Обошлось. «Хозяин» разрешил Бабарчаку свидание. Позвоните! А лучше, пусть кто-нибудь сбегает… Обьявите этому придурку, пусть успокоится.

– Понял. – Вид у готового на подвиги оперуполномоченного был не слишком довольный. – Ну, начальству, конечно, виднее!

– Да, заодно и заложников успокойте. Натерпелись там наверное, бедолаги…

* * *

Впоследствии выяснилось, что капитан ошибался.

В общем-то, обьявленные заложниками обитатели санчасти и не подозревали о грозившей им опасности и воцарившейся вокруг кутерьме – они досматривли последние, предутренние сны.

Сны были разные.

Кто-то постанывал, кто-то храпел, как буйвол…

Осужденного Виктора Рогова, чья узкая металлическая койка стояла второй от стены, вот уже который час донимала тягучая, давящая на психику дрема, из которой он долго и мучительно пытался выкарабкаться.

Ничего не получалось. Веки налились свинцом, раскаленные стальные прутья пронизали мозг, алые сполохи встали перед глазами, дыхание в очередной раз перехватило…

Тело Виктора дрогнуло, вытянулось и обмякло.

– Вот и все. Пора… – послышалось издалека. Голос звучал как-то по-особому глухо и мерзко – будто некто орет, зажав нос, в пустую металлическую бочку.

Виктор попробовал оглядеться, но кроме густой и абсолютно однородной дымчатой пелены ничего увидеть не смог.

«Но ведь кто-то же говорил сейчас здесь? – подумал он. – Кто-то есть рядом… и не один!»

Вокруг необьяснимо почувствовалось присутствие многих – и это абсолютно беззвучное, бесцветное и безвкусное состояние жизни показалось Рогову странным, но не опасным.

– Кто это? Кто здесь? – спросил, или подумал, что спросил Виктор.

Дымчатая завеса чуть колыхнулась, но ответа не последовало. Рогову показалось, что кто-то со стороны наблюдает за происходящим, раздумывая, стоит ли вступить в диалог.

Немного помешкав, Виктор протянул вперед руку. Судя по всему, прикосновение получилось, но именно в этот момент его охватил панический страх. Рогов каким-то образом понял и поверил, что обволакивающее его кисейное покрывало есть ни что иное, как обьем времени, разделенный им самим на «до» и «после».

– Как же это? А? Хоть бы кто отозвался… Обьяснил!

– Не терзай себя, человек. Больше ничего и никогда не будет, потому что ты – мертв.

– Мертв… – почти не удивился Рогов. – Где вы? Покажитесь.

– А ты позови… Позови – и я приду. Ну же, смелее!

– Зову, – прошептал человек.

– Зову… зову… зову! – ответило эхо.

… Перед взором Виктора появился искрящийся белым свечением огромный, медленно вращающийся шар.

Внутри шара явился образ – тело его по форме было неопределенным и постоянно меняющимся, напоминая то гонимые ветром тучи, то неистово клокочущий водный поток, то пламень факела. В этой яростной пляске с трудом угадывался лик некоего существа, подобно телу находящийся в неиссякаемом обновлении.

Сначала это была змеиная голова, потом свирепый оскал рогатого льва, и наконец – омерзительный образ седобородого старца.

– Кто ты? – выдохнул Виктор.

– Разве это важно? У меня много имен.

– Но все же…

– Я тот, кто повелевает пределом земных мучений. Самим Всевышним отданы вы мне, и только я решаю, кого бичевать лишь телесно, а кого истязать ещё и душевным непокоем… Зови меня – Боль! Так будет правильно, ведь именно Боль многолика и бесконечна.

Некоторое время Рогов провел в тишине. Затем тот же голос продолжил:

– Человек обречен на страдания, но кому и сколько мук нести, определяю я.

– За что? Неужели, ещё до своего появления на свет я уже был осужден на страдания в человеческом теле?

– Да. Суд Божий справедлив. Лишь избранные, искупая вину свою в кровавых слезах, наполнятся верой и благочестием! И будут достойны вернуться в обитель Всевышнего… Остальные же, пройдя положенный путь, окажутся преданы геене огненной или ввергнуты в земное зло – и их души, разорванные на тысячи не помнящих родства частей ещё долго будут блуждать во тьме.

– А я? Что будет со мной?

– Жди. Твое тело мертво – но участь не решена…

Видение исчезло. Вместе с ним пропало и время – казалось, там, где сейчас находился Рогов, секунды и столетия уже не существуют.

«Странно, – подумал он. – Наверное, это неощущение времени и есть та самая грань, от которой начинается вечность?»

Пелена вокруг колыхнулась – и вдруг исчезла. Виктору показалось, что он вздрогнул от неожиданности, но это было, видимо, лишь мимолетное воспоминание о похожем земном ощущении: собственного тела Рогов сейчас не чувствовал.

Стремительный полет вынес его сквозь тяжелые, грозовые тучи навстречу солнцу. Непостижимо обострился слух, зрение стало таким, что ни одна мельчайшая деталь земной поверхности не смогла бы остаться незамеченной: обледенелые скалы, кроны деревьев до горизонта, блеклые пятна равнин… Вдали засверкала широкая голубая лента, петляющая змеей среди сопок, поросших колючим кустарником.

– Это Зея. Приток Амура, – услышал Виктор голос, на этот раз показавшийся ему женским. – Ты ведь уже бывал здесь! Именно в этих краях, тысячелетия назад зарождался твой мир – мир людей, мир Боли…

Далеко внизу амурская тайга сменилась дивными, поросшими сочной травой лугами и серебристой гладью озер.

– Что это? Забайкалье?

– Нет. Ты перенесся сейчас не только в пространстве, но и во времени… Под тобою древний мир Приднепровья. Видишь людей на реке?

– Да. Я их вижу.

– Это киевский князь Святослав с остатками оголодавшего войска возвращается из Доростола. В обмен на покой изнеженной Византии и её ближних данников увозит князь богатую добычу. Дорогой ценой откупился от него император Цимисхий! Одного серебра и золота везут русичи без малого на тридцати лодьях…

– А там кто? Вдали?

– Это послы-болгары. Видишь? Скачут они на отборных конях, во весь опор – к печенегам, с посланием от затаившего злобу Цимисхия. Несут весть степным разбойникам, что уже поднимаются вверх по реке киевляне, числом малым, но с богатством несчитанным…