Текст книги "Забытая любовь (СИ)"
Автор книги: Никита Невин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)
30 глава. Ночь перед выступлением
Оксана смотрела на него наполовину ласковым, наполовину озлобленным взглядом. Она отвернулась и начала уходить, как он схватил её за плечо.
– Постой, – сказал он.
Она остановилась и вздохнула.
– Постой, – снова повторил он. – Нам надо поговорить.
– Пошли.
Они отправились со всеми через портал и пришли в дом. Там сегодня поселились и Иван с Катя. Гвардейцы, воодушевлённые намного больше, чем в начале, ушли.
Дом этот был двухэтажным, ограждённый забором. Вокруг лужайка с дорожками, ведущими к воротам; сзади были даже не ворота, а, скорее, просто дверь, чёрных ход. Сама постройка довольно массивная, кирпичная. В самом низу был подвал, где в сундуке, кстати, Виктор и хранил основную часть сбережений, а не в «Добргорбанке», по недоверию своему. Там же находился запасной туалет.
Начиная от двери, входивший обнаруживал довольно просторную прихожую, слева от неё существовал дверной проём (в который Виктор, из пространственных соображений, дверь не ставил), ведущий в знакомую нам гостиную. Стена прихожей напротив входной двери была закруглённой. Войдём к гостиную. Она представляла собой просторное помещение с камином и дверью в кухню. В дальнем углу находилась лестница наверх, на второй этаж. Сама гостиная поворачивала направо и одновременно расширялась. По другую сторону камина находились два больших окна, выходивший на западную сторону, что придавало вечером виду из окна романтическое обаяние. Также в прихожей справа была дверь в восточную (и неторжественную) часть дома. Начиналась она с длинного, просторного коридора. Справа от него были ванная и туалет, а впереди, тоже без двери, находилась довольно большая кухня, в которой готовили повара Виктора. Эта часть была, прямо скажем, не совсем парадной, хотя её видели все гости, в виду её близости к удобствам. Виктору предлагали внизу, в гостиной, поставить колонны, но он отказался, решив, что так будет уютнее.
Поднимемся на второй этаж. Здесь, как и во многих коттеджах на улице Викингов, располагались спальные комнаты. Всего их было шесть. Причём одна из них имела сразу две двери, ведущие в разные стороны коридора, и проходящий сквозь неё камин в придачу.
Наступил вечер, и наши герои сели ужинать. Оксана и Вова ели мало и довольно быстро уединились. Виктор ругался с младшей дочерью.
– А что там вы ходили? – болтала она. – Чего искали?
– Оружие, – фыркнул он, хватая лежащий шашлык.
Стояла ночь. Иван отошёл от стола и посмотрел в окно. Кате тоже поднадоело позднее воспитание младшей сестры, и она подошла к Ване сзади, обхватив его плечи. Пара вместе смотрела в окно. Ночь была и вправду красивой. В небе горели звёзды. Она положила голову ему на плечо. Иван вздохнул. Где-то небосклон был затянут тучами, где-то светила растущая луна. Небо было светлым: стоял июль. Всё это внушало им таинственное, романтическое чувство перед, возможно, жестокими сражениями и наводило приятную ауру. Неуловимую, но молодой человек ощущал её во многом: в аромате её духов с магнолией, в окружающем воздухе, в пейзаже за окном. Его брало воодушевление перед завтрашним днём. Катю же покорял его взгляд.
У них вызывала улыбку и даже смех перебранка Виктора с Машей.
– Ты, кстати, руки помыла? – вдруг вспомнил отец.
– Ну, папа…
– Без «ну»! Иди мой руки!
– Зачем, они снова потом испачкаются!
– Чтобы поесть!
– Они и так чистые.
– Ну конечно… Ты и в школе так говоришь?
– А я в школе как бабочка – то здесь, то в Войланске.
– И как к этому относятся? – поинтересовался отец.
– Там никто не знал, тут все завидуют.
– А ты что, хвастаешься?
– Ну, папа, мне уже четырнадцать…
– Всё равно!
– И вообще, я не буду есть.
– В твоём возрасте ещё надо кушать регулярно. А ну-ка садись! А то завтра гулять не пущу.
– Ты чё, пап? Я ж друзей сто лет не видела.
– Если б ты их столько не видела, то лучше б ела, чем гуляла с ними…
– Да нет, пап, – хохотнула она. – Мне очень надо!
– Пока не доешь…
– Чёрт, ну мне же уже не пять лет!
– Не поминай чёрта за обеденным столом.
– Хочу и поминаю, я же его не призываю магией!
– Прекрати так себя вести! – взревел Виктор. – Иди к себе в комнату! Ты наказана!
– Отлично, – усмехнулась Маша. – У меня там тилис.
И она весело убежала. Тарелку и чашку за ней убрал слуга.
– Мне бы папа такое устроил в своё время за подобное поведение! – шепнула Катя жениху. – Это только начало, папа ещё не знает, как она себя начала вести в Войланске…
– Ей как раз не хватало отцовской руки, – улыбнулась Виолетта.
– Кошмар, – сказал Виктор, поднимаясь со стула. – Это Керилан так детей балует? Когда она стала такой непослушной… Ужас!
– Это ещё цветочки, – вставила Катя.
Мать смерила её взглядом.
– Куда ты? – спросил Виктора Иван.
– Воспитывать, – фыркнул тот.
– Мне кажется, – промолвила Виолетта. – Она уже не в том возрасте, чтобы начинать её пороть.
– Боже! – воскликнул Виктор. – Да когда ж я бил дочек своих?
– Меня, в четвёртом классе, огнём, за двойки, – без запинки вспомнила Катя, а затем шепнула Ивану: – Жаль, что Машу не выпорят.
– Как ты можешь? – тихо удивился Иван. – Она же твоя сестра.
– Ты ещё не всё знаешь.
Виктор угрюмо ответил на непонятные взгляды Ивана и средней дочери, взял пульт управления домом и нажал на одну из кнопок. Буквально через полминуты сверху вылетела Маша.
– Включи тилис! – заорала она.
– Ты наказана, – старался холодно говорить Виктор. – Сиди в своей комнате.
Тем же вечером он как-то сказал Ивану и Володе:
– Ребёнка воспитывай, пока поперёк лавки лежит.
Сразу после этого Володя снова ушёл в комнату Оксаны. Там она, опустив голову, сидела за письменным столом.
– Бумаги из ИМИ разбираешь?
– Ага, – она повернулась к нему. – Чего ты хотел?
Он закрыл дверь и сел на кровать.
– Ты не против?
– Нет.
Володя вздохнул.
– Я хотел попросить прощения и сказать, что я всё знаю…
– Знаешь о чём? – резанула девушка.
– Знаю о… – он перевёл дыхание. – О ребёнке.
Минута молчания.
– И что ты об это думаешь? – спросила Оксана, мысленно браня отца за длинный язык.
– Я хочу, – сказал Владимир после небольшого перерыва, – чтобы ты меня простила и мы… Ты выйдешь за меня?
Он образовал магическое кольцо из огня, напоминающее свадебный венок.
– Что же я должна ответить? – нарочито задумчиво говорила она. – Почему, Вов, я перестала гулять с другими со дня начала наших отношений, с этого нового года, а ты – нет? Судя по тому, что мне Ваня сказал, тебе меня просто не хватит. Это так?
Володя молчал. «Ну не могу же я сказать, что это так, – думал он, – когда, может быть, это уже и не так».
– Я подумал, возможно, надо начать всё сначала, извлечь ошибки, которые мы допустили и… – он замолк.
– Как всё легко! – воскликнула она. – Володь, я немножко больше тебя на этом свете живу и знаю, что не всё так просто. А что мне делать с болью в сердце?..
Он подбежал и обнял её.
– Хочешь, я убью её? – спросил он.
– Кого? Ту девушку?
– Да! Хочешь?
– Конечно, хочу… Но надо! нельзя!
– Почему?
– Просто нельзя, – она тоже обняла его. – Просто нельзя. И всё начать так просто заново тоже нельзя…
Он почувствовал, что щека его намокла, как в тот раз, когда ему пришло письмо от отца, когда он познакомился с ней.
Виктор тоже поднимался к себе в комнату, а за ним шла Виолетта. Он знал это. Они вместе вошли и сели на кровать.
– Витя, – начала она. – Завтра это выступление… И я подумала, что нам следует помириться. – Виктор молчал. – Я хотела попросить прощения.
– Я не держу на тебя зла, – заявил он.
– Но я уехала в Керилан с Фёдором.
– Я давно простил.
– Простил? – в голосе бывшей жены появилась возмущённая интонация. – А если простил, почему отворачиваешься, почему не смотришь на меня? Почему не можешь обнять меня и заснуть рядом, как раньше?
Виктор действительно старался не смотреть на неё, даже сейчас он глядел в окно. Но после этих слов он повернулся к ней.
– Я не держу на тебя зла. Ты поехала с ним, возможно, потому, что у него были деньги, в Борсии жить не хотела, возможно, ты влюбилась, возможно, я тебе надоел или мало уделял внимания…
– Влюбилась? – рассуждала Виолетта, глядя на него. – Нет. Я любила и люблю тебя. Ты постоянно был в гвардии, как ты мог мне надоесть… Я, наверное, запуталась в своих чувствах, да ещё и во всём, что ты сказал о деньгах и Борсии. Да, мне надоело жить здесь – в грязи, в нищете! А уже там Катя помогла мне разобраться. Хотя, когда я жила в Войланске, я по письмам, по словам вашим заметила, что она гораздо холоднее стала относиться ко мне, гораздо больше бранить за то, что я уехала, в отличие от тебя, хотя ни про Машу, ни про Оксану я такого сказать не могу.
Ты писал мне свободно, не скрывая ничего, искренне волновался за детей… Хотя ты мог обидеться на меня или возненавидеть. Можно было подумать, что ты больше не любишь меня, но покуда ты сидел в тюрьме, я в это не верила. Я понимаю, какой ты благородный, честный и добрый мужчина, вряд ли я достойна тебя. Но скажи, ты любишь меня?
– Знаешь, – проговорил муж, – мы в таком возрасте, что, я считаю, о любви говорить сложно. Она уже не такая как в двадцать. У нас просто термины одни, а явления разные: молодецкая страсть и зрелое чувство. Конечно, бывают такие экземпляры, которые ещё и в восемьдесят лет влюбиться могут, но у меня отношение к чувствам не такое. Нет, любовь – это, конечно, не только доверие и уважение, это нечто новое. То, чего мы ещё не изучили. Связано, наверное, с тем, что у нас, например, есть общие дети. Я сейчас думаю только о них.
– Стой! – пискнула Виолетта. У неё и её двух младших дочерей были очень похожие между собой высокие голоса. – Без детей! Скажи мне, не мучай, я тебе безразлична или нет? Ты только о них и говоришь, я знаю, они у тебя на первом месте, но как же я? Кто я тебе?
– Ты жена, мать моих детей, – Виктор свободно вздохнул. – Я давно тебя простил и не хочу больше продолжать разговора на эту тему. Я просто боялся обнимать тебя, боялся возвращения юношеского чувства. Боялся ещё с тех пор, как Ивана оно настигло и он попросил меня стереть ему память.
Виолетта подсела к нему и начала гладить по голове.
– Скажи, скажи, – бормотала она. – А как было в тюрьме? Ты, наверное, мучился?
– Поначалу, да! Любого мужчину будет мучать, что его жена уехала с дочерью и другим туда, где, наверное, лучше, и ей хорошо с ним, а ты сидишь в тюрьме, в клетке… Я даже ни с кем тогда не общался. Единственное, что давало мне свет, это мысль о друге, что он живёт новой жизнью (и теперь я смотрю, что очень даже великолепной жизнью), что он ушёл от всей этой боли, которая настигает и не даёт дышать.
– И что же? А как же зависть?
– Зависть? Зависть к Ивану? Брось! Я всю жизнь на него смотрел сначала с высока, потом по-отечески. Сейчас для двадцатилетнего он даже слишком зрелый, но тогда он всегда и внешне, и внутренне был моложе своих лет, к тому же не только ниже меня, но и младше. Я не видел в нём того, что он сумел доказать людям – что ни грош ему цена. Что он доказывал мне… Старался добиваться своих целей. А когда меня посадили, он стал для меня примером. Нет, не обязательно, чтобы я стирал себе память. Суть была в том, что он нашёл, пусть даже убегающий, но выход из сложившейся ситуации. Ситуации чувств.
Я помню, когда никого в камере не было, я кричал от злости: на тебя, на Фёдора, на весь мир. Со временем это прошло. Я начал общаться с сокамерниками, в принципе они приняли меня. Статья у меня была недерзкая, я не грабил нищих, ни насиловал детей. Так же она была редкая. Интересная. Интересен стал и я. Белая полоса в жизни началась ещё в тюрьме. Я был любопытен сокамерникам с самого первого дня, а в конце моего пребывания в Тиробасе ещё и прессе, что продолжалось по выходе. Иван научил меня во всём видеть что-то хорошее. И в тюрьме я первый раз почувствовал, что мной интересуются. Я не обычный, я отличаюсь от других, даже уникальный (прим. авт.: Герострат по неволе). Это помогло мне свыкнуться с суровой тюремной жизнью, с её порядками. Можешь даже спросить у Кати, в начале мои письма были нудные, скучные и печальные, но вскоре я начал писать весело, позитивно. Я полюбил снова и тебя, и дочерей, но уже по-другому, как своих ближних. Я во всём этом, в вас, в своей уникальности видел новый смысл жизни. Если сначала это было лишь тем, что удерживало меня от депрессии, от самоубийства, то потом, по мере приближения моего освобождения, это стало настоящим солнцем моей жизнюги!
Вскоре меня выпустили, я снова вернулся в гвардию, стал известен под псевдонимом «Каретный» для всего мира, потом разбогател… А сейчас ты пытаешься вернуть меня к чему-то старому. Не стоит. Я люблю тебя новой любовью, а мы, конечно же, будем вместе – вместе по-новому! Как близкие люди.
– А как те люди, с кем ты сидел??
– Кого-то выпустили, но в основном они всё ещё сидят. Я ежемесячно выделяю тюрьме по тысяче золотых и контролирую, чтобы деньги шли на улучшение условий, на еду, которая, когда я сидел, была отвратительная! Я общаюсь с некоторыми из сокамерников, кто-то даже стал моим другом.
А теперь, – Виктор перевёл дыхание. – Я поговорю с тобой по поводу поведения Маши и про Оксану… Боже, жена, ты ж ещё не знаешь…
Одна из спален, та, что находилась рядом с лестницей, обживалась в эту ночь Оксаной и Володей. В первой, которая шла, начиная с поворота коридора, были Виктор и Виолетта. В следующей Маша, дальше слуга, остальные две – включая ту, что была узкая, неудобная, с двумя дверьми – считались гостевыми. В той, что в углу, где была одна дверь, сегодня поселились Иван и Катя.
А сегодняшняя ночь была для них необычной. Они очень боялись завтрашнего выступления, они хотели друг другу побольше о себе рассказать.
Катя, как волшебница воды, наколдовала клубничного и малинового чая, они разделись, заставили чашки летать и сели на кровать разговаривать. Сначала Иван рассказывал ей о своей жизни до забвения.
– И как же? – изумлялась она. – Ты с двадцати лет, как развёлся с матерью Вовы, около пятнадцати лет, до встречи с этой… (она с ненавистью говорила о сопернице) …Дарьей, ни с кем не был?
– Ну не совсем, – улыбнулся он. – Было несколько девушек. Иногда думал, что влюбился, но это проходило через неделю-две. А дальше ты знаешь… Но поверь, я тебя тоже люблю.
Катя обняла его.
– Ты, наверное, пользовался жуткой популярностью, не женатый, красивый, молодой, но уже опытный гвардеец… – Катя вздохнула и почувствовала новой прилив ревности.
– Что? Да брось… Не думаю, что так было. Во всяком случае, я этого не видел. Я был не так уж привлекателен, ниже, кстати, чем сейчас. Со вторых семнадцати лет, как в Керилане жил, вырос сантиметров на шесть. Ни особенной красотой, ни силой не отличался. Да и лидером я таким уж никогда не был. Образование тоже среднее. Однако я всегда верил, что встречу «своё хорошее счастье».
– Ты оптимист. Но в институте ты же многим нравился, да и раньше мне Вова говорил…
– Ну это уже после забвения. Может, ты и права, оно мне лучшую жизнь подарило, которая и сейчас идёт. Как с чистого листа. Я просто стал более уверен в себе, а в начале я ещё и был жутко увлечён одним делом – узнать, кто я. Радости, может, в жизни больше стало, вот я и расцвёл. А раньше темно всё было. Я даже повести за собой людей не смог, когда «Мочи кериланцев» людям понравилась.
– С ума сойти! А я ведь так обожала эту песню… И тебя.
– Главное, что мне всегда было зачем жить! Цель должна быть.
– И какая же у тебя сейчас цель? – на лице девушки заиграла добрая улыбка.
– А у тебя? – усмехнулся Иван.
– Ты первый! – Катя рассмеялась.
– Я начну с начала. С шестнадцати лет, как мы с Витькой… то есть с отцом твоим тела моих родителей нашли, я поклялся отомстить. Разобрался с братьями Сарайскими. Это убийцы были, – пояснил рассказчик. – Знаешь, для меня гвардия чем-то большим была всегда, я всегда старался быть бойцом, спортсменом, примером для подражания, хотя зачастую лень совсем на диван загоняла, на котором я неделями лежал, как домашний кот…
– Котик! – ласково погладила его Катя.
– Задания гвардии для меня порой целью становились, правда, признаться, слабой.
– А расскажи про папу! – с любопытством в глазах воскликнула Катя. – Каким он был в гвардии?
– О! Он был совершенно другим человеком. Никогда никому не хотел ничего доказывать. Его никогда не ставили в пример, а ему это и не надо было. Но и лени в разы меньше, чем у меня. У нас даже патриотизм был разный. У меня идейный, а у него врождённый.
– То есть? Это как?
– Ну, у меня это от идеи шло. Родители погибли, страна загнивает, надо себя показать, с менталитетом бороться. Понятие «родина» для меня было довольно символическое: король, Доброград, официальные границы, гвардия. Не то, чтобы потому что надо, от сердца всё-таки шло, но патриотизм гвардейский, хотя с идеей и целью не столько врага победить, сколько страну сделать лучше.
У Виктора же по-другому всё было… Он родился, с детства полюбил свой дом, потом озеро, на которое ходил отдыхать, семью свою, посёлок. Затем окружающих и соседей. Они ему, в отличие от моих, злыми не попадались (я своих соседей и окружающих, ой, как невзлюбил, вот у меня и не зародилось такого же патриотизма). Любил он сначала свою загородную квартиру, семью, дом, старше стал – район, места родные, как он любил говорить, город, а потом и всю страну. И ни короля никакого, ни границы, а страну, людей, знакомые, любимые и родные места. Я даже не знаю, как бы он жил в другой стране, как я после забвения… И никакой не было ни идеи, ни стремления, просто любил и всё тут. Если мне было интереснее Керилан уничтожить, «кериланцев мочить», то ему Борсию сохранить… важнее что ли… Такой патриотизм – он ведь такой, из зёрнышка с детства в могучую любовь к родине вырастает.
– Вот у меня… – проговорила Катя. – Как ты сказал, какие виды патриотизма бывают?
– Идейный и врождённый.
– У меня идейный, как и у тебя.
Они допили чай.
– А знаешь, какая у Виктора была реакция, когда я ему эту теорию о двух патриотизмах рассказал?
– Какая? – у Кати загорелись глаза от интереса.
– Он сказал: «Такие как ты пишут патриотические песни, а такие как я их слушают». Это было после моих исполнений «Мочи кериланцев».
– А как она вообще тебе в голову пришла? – Катю начало распирать от любопытства к нему.
– Как? Да никак. Просто пришла вот и всё. Её будто бог прислал… Знаешь, как идея приходит? Как мысль, как озарение. Коли хочешь ты заниматься чем-то, занимаешься, ну, например, стихи пишешь или музыку, как я, или картины, коли придёт к тебе… не люблю слово «муза»! Идея что ли, задумка. Она охватит тебя, заполонит всего до краёв, так что ты боишься, что что-то за края выльется – и ты ясно видишь и стараешься сначала её воплотить. Но никогда точно этого сделать не сможешь.
– Почему?
– Не знаю. Знаю только, что то, что у тебя в голове возникло, никогда никакой земной магией точь-в-точь не воссоздашь. Но могу рассказать тебе про обстоятельства создания этой композиции.
– Давай!
– Ну это не очень интересно. Бывало в такси ехал, куда-то смотрел, бывало на прогулке, ждал друга или подругу… А тут всё так банально. Сидел, фантазировал, представлял концерт. Представлял себя на сцене, прыгающим с высоты. Встал, запел. Сразу пошли и слова, и мелодия. Пропел припев несколько раз и запомнил. Куплет тоже более-менее придумал, пока во мне нерв жил, и записал. Без спешки, просто рядом лист и ручка лежали.
В творчестве тоже цель моя была, но снова-таки слабая.
– Отчего же?
– От того, что не востребовано оно было. Я ж гвардеец был обычный.
А затем я полюбил Дашу, – Иван просто развёл руками, а Катя сжала кулак, – и в жизни загорелась новая цель. Новая цель… Которая так и не была достигнута. Но, знаешь, тогда с тобой на берегу я понял, что всё что ни происходит, в конечном итоге, приводит нас к чему-то новому, неизведанному, светлому, хорошему.
– Всё что ни делается – всё к лучшему?
– Да.
– А я никогда в это не верила. Слишком разная жизнь.
– Человек, теряя что-то, находит новое. Хотя бы возможность. Но почему «хотя бы»? Это ведь самое главное!
– Может быть. А как с той жизнью, которая началась после забвения?
– А я её хорошо продумал. Ни в козликов в туалете играть собрался, всё-таки.
Катя рассмеялась.
– Знаешь, – начал он загадано. – У меня в юности был такой рассказ, который я сжёг. Не помню отчего, по-моему, от обиды, что он какой-то девушке не понравился, которая понравилась мне… Назывался «Алэн и смерть», кажется. Вот, в общем, примерно его содержание:
«Идёт в задумчивости по дороге мужик из Войланска (я не хотел нашего брать), и думает о жизни своей, воображает, мечтает. Тут ему попадается с косой старуха.
"Пусти, бабушка", – говорит он.
"Я не бабушка, я смерть твоя, – отвечает она. – Куда идёшь ты и зачем?"
Ну, конечно же, он перепугался. Говорит: "Забрать меня пришла?" Она кивает. Он просит старуху не забирать его. А она ему и говорит: "А зачем жить тебе? Почему мне забрать тебя нельзя?" Остановился тут Алэн и начал думать. А зачем он живёт?
У меня были варианты в черновиках, как он приходит в город и начинает заниматься разными делами в поисках смысла жизни, но так и не находит. Я всё вычеркнул и выкинул, решив, что его похождения убивают философию в моём рассказе.
И доделал я тогда рассказ мыслями Алэна. "А правда, зачем я живу?" – потом приходит к выводу, что и смерть – это лишь его вымысел, и никого он не встречал, а живёт он действительно непонятно зачем! В общем, смерть ему говорит: "Ответь мне серьёзно на вопрос: зачем ты живёшь, и если ответ будет настолько весом, что будет наполнять твоё сердце доверху, то покуда он будет таков, я тебя не заберу".
Так и живёт Алэн, пока знает зачем. И это "зачем" настолько весомо, что он активен и живуч, а, следовательно, он не умрёт.
Возможно, это путь к бессмертью…»
Вот я и жил с тез пор по этой истории. Всегда отвечал себе на этот вопрос, или, по крайней мере, старался отвечать. Главный вопрос. Зачем? Почему? В чём цель?
И зная свою сущность, я ещё до забвения решил, что стирать буду всё и даже не пытаться стереть часть воспоминаний, что крайне сложно при наших знаниях о магии. Тем более это могло вернуть мне чувство к Даше…
– То есть, – начала понимать Катя, – ты хотел иметь цель в жизни и после забвения.
– Цель должна быть достижимой, – заметил Иван. – А с Дашей она таковой не была.
– Да, да! А цель в твоей жизни после забвения, это было то… то… получается, узнать, кем ты был раньше.
Ваня хлопнул в ладоши.
– В точку! В яблочко. Хотя я сделал всё, чтобы она была тоже практически недостижимой. Я знал, что не отступлюсь от неё! И после забвения, хотя я уже и не помнил ничего о том рассказе, видно, что-то в моём сознании, даже в том, что можно назвать душой, сущностью, отпечаталось, и моим самым главным вопросом стал «Зачем? Почему?»
И с тех пор, кстати, как я написал «Алэн и смерть», я считаю, что каждый человек должен ответить для себя – «Зачем я живу?»
После забвения для меня главным вопросом стало: «Почему я стёр себе память? Зачем мне или кому-то ещё это надо было?», и ответ мне дало только зелье памяти.
– А кстати, – подумав, воскликнула Катя. – А это действительно хороший вопрос. Как ты сейчас на него ответишь?
– Сейчас? – Иван встал с кровати и взглянул в окно. – Наверное, цель в том, чтобы защитить наконец-таки любимую страну, победить Керилан. И ни на словах, ни в песнях, а на деле! Всё начнётся с завтрашнего выступления.
– Понимаю, – начала рассуждать Катя. – Но это же всё так опасно! Я боюсь за тебя. Может быть, не стоит, может, лучше уйти в сторону? – раньше война с Кериланом казалась ей необходимым будущим, но теперь, когда рядом был самый дорогой для неё человек, всё менялось.
– Предлагаешь спрятать голову в песок? – спокойно сказал Иван. – Не думаю, что у нас есть эта возможность. Если и есть, то, во-первых, я себе этого не прощу и сам себе голову отрежу. Во-вторых, это крайний эгоизм. Сейчас от нас слишком многое зависит, многим людям уже не на кого положиться, и их превратят в рабов или убьют!
– Но думаю, что помимо цели нужно ещё и знать, зачем она нужна.
– Вижу, ты тоже умеешь мыслить философски. А какая у тебя цель?
– Моя? Наверное, в том, – она говорила необычайно нежно, – чтобы жить с тобой, создать вместе семью, главное быть любимой тобою…
Иван улыбнулся ей и сел рядом, приобняв её.
– А правда. Я тоже этого хочу! Больше всего! После стольких лет нелюбви – я хочу счастья с тобой. Тепла и уюта, чтобы ты была рядом!
– Буду! – мяукнула она и легла ему на плечо.
– Только для начала, – твёрдо сказал он, – разобраться надо! С псами кериланскими! Выжить! А потом я всегда рядом буду. Это ж с самого детства для меня главное было, я считал, что, если хоть кто из вас, из баб, – в голосе Ивана прозвучала нота обиды, – меня полюбит, я тут же взаимностью отвечу… – он вздохнул. – Хоть по жизни это и не так просто оказалось.
– А я вообще считаю, – твёрдо и даже сурово произнесла девушка, поднимаясь и крепко вцепившись в плечо любимого, – что, коль в человека влюбился кто, то он это ценить должен и отвечать взаимностью.
– Тут ты не права. Люди все разные, не можешь ты ото всех этого требовать, – Иван помолчал минуту, а затем пристально посмотрел в её глаза. – Ты меня любишь?
– О! – она снова бросилась к нему на шею. – Конечно, люблю! Как же я могу тебя не любить? Влюбилась с самого начала – вот и всё! С первого взгляда, можно сказать, просто понимать стала это уже потом. И наплевать стало какой ты: добрый или злой, умный или глупый, красивый или нет. Всё было прекрасно! – (Иван испытал непонятное чувство, что-то вроде дежавю, что-то слишком похожее он когда-то сам испытывал к Даше). – Почти с первого взгляда твоего, с первого слова влюбляться начала без памяти! И сейчас так же люблю, – она начала целовать его. – К тому же… – она продолжала это делать. – Ты не представляешь, что ты для меня значишь! Ты – просвет в моей ужасной жизни. Мука по тебе нестерпима, но когда ты рядом… – она замерла. Она многим это говорила, Оксане, Маше, даже Лене, Вере и Оле, но ему говорить это оказалось сложнее. Сердце замерло. – Когда ты рядом… Это великолепно! Когда ты рядом, когда целуешь меня, говоришь, что любишь… Просто говоришь, просто хорошо относишься. – Она говорила очень громко, уже начинала переходить на крик. – Это стоит всех моих страданий! А ты? Ты меня любишь?
– Я? – вылез из мечтаний Ваня. – Конечно, люблю! Как я могу тебя не любить? Это же такое сильное, нежное чувство во мне, благоговение перед тобой! Я люблю? Я обожаю тебя. – А вот он говорил тихо, ровно, шёпотом, с придыханием, целуя её в лоб и поглаживая по голове. – Ты первый человек, который… – он вздохнул. – Который смог понять меня, который может выслушать!
– Да! Да! – улыбнулась Катя. – Той радости и любви, которой не дали мне ни семья, ни окружающие, дал мне ты! С тобой хорошо, весело и интересно как ни с кем! И ты тоже, один, смог меня понять! Значит… – она томно отпустила руку от его плеча, прислонила пальцы к губам и начало говорить тихо, заинтриговав его: – Значит… Значит, я должна тебе открыться… Открыть «ВСЁ».
– Всё? Что всё? – заинтересовался Иван. – Ты завораживаешь!
– Подожди, – Она сползла на пол, натянула джинсы, футболку и залезла под кровать. – Ну где же она, где… – бормотала Катя. – Я ж здесь где-то оставила.
– Что такое? – со смешным и добрым тоном спросил Иван. – Что ты там ищешь? Зачем ты забралась под кровать? Тебя там съедят чудовища!
Послышался звонкий высокий смех Кати.
– Чудовища у нас одни, – сказала она. – Живут через океан Сердце.
– Это точно, – усмехнулся Иван.
– Кажется, нашла, – она вылезла из-под кровати вся пыльная, пару раз даже чихнула.
В руках она держала толстую коричнево-алую книгу в твёрдом переплёте, тоже всю пыльную, как и Катина жёлтая футболка. Однако даже в таком виде, всю растрёпанную, Иван находил Катю необычайно красивой. Ей хотелось любоваться и любоваться.
И тут в дверь постучали. Иван и Катя переглянулись. В спальню вошёл слуга.
– Попрошу потише, – шепнул Степан, показывая подходящий жест. – То кричите тут, госпожа Мулина, то звонко хихикаете. Папу вашего разбудите, он вам и устроит за шум ваш. А то Мария Викторовна уже проснулась.
– Всё будет нормально, – пообещал Иван.
– Извините, – буркнула Катя.
Слуга ушёл.
– Быстро! – воскликнула она. – Ночь, сейчас папа придёт, такое устроит! – она быстро сняла с себя пыльную одежду, скинула с постели одеяло, толкнула на неё Ивана, сама плюхнулась к нему и накрыла их обоих.
– Цыц! – шепнула она. – Если отец проснётся, такое устроит!
– А что такое? Тебе уже не четырнадцать лет.
– Ты забыл, как меня «легко» разбудить?
– Вот чёрт! – Иван почему-то это тоже относил к плюсам своей невесты; затем он показал на книжку, которую она достала. – А это что?
– Это мой дневник, – ответила она.
– Ты вела дневник? Я никогда не мог понять таких людей. Всегда боялся, что такое могут прочитать, а главное, лень всё что со мной произошло ещё и описывать.
– А мне, вот, нравилось. Потом можно посмотреть, через год, какие глупые у тебя вчера были надежды. И теперь я хочу его показать тебе. Поделиться с тобой.
Они стащили одеяло и сменили позу с лежачей на сидячую.
– Ты хочешь, чтобы я всё прочитал? – он покосился взглядом на книжку.
– Естественно! Если, конечно, не тяжело. Дневник был моей единственной отдушиной в школьные годы. Почему? Узнаешь, прочитав его! Тогда же поймёшь, что ничего к Климову у меня быть не может. И если бы ты прочитал этот дневник раньше, ни за что бы не решил, что я к нему испытываю хотя бы симпатию; ты ж не идиот какой-нибудь.
– Порой, – с обидой сказал Иван. – Вам, девушкам, нравится, что вас унижают.
– Во-первых, это, скорее всего, не про меня, во-вторых, есть грань, за которой уже никаких чувств не может быть. Одно дело Доброверова в седьмом классе приходит в короткой юбке, и старшеклассники говорят ей: «Привет шлюшка», другое дело, когда человек оскорбляет твою семью или желает тебе смерти! Ну, может, первый случай и покруче был… Ну так что? Ты будешь его читать?
– Весь? Наверное, начну, всё равно, я уже вряд ли усну.
– Совсем весь – не думаю, что тебе будет интересно читать про каждый мой день, там много скучного, иногда регулярные болезни, иногда просто день как день и таких ещё сотни. Начни, но не с начала, – Катя открыла дневник немногим раньше середины, показала дату: «седьмое июня 1248 года» – Я хочу, чтобы ты прочитал именно это, для начала, а потом уже всё остальное. Начнёшь?
– Пожалуй.
Она улеглась к нему на колени (потом она умудрилась даже уснуть там), а он начал чтение одной из самых главных книг в своей жизни:
