Текст книги "Королева Жанна. Книги 4-5"

Автор книги: Нид Олов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Раз напяливший на себя волчью шкуру так в ней и умрет. И я – волк».

Фрам совсем перестал слышать монотонное бормотание господ. И только резкий крик «нет!» вернул его к действительности.

«Кто это там такой смелый? Ах, конечно, – нежнолицый юноша Гриэльс. Прости, Гриэльс, я подумал о тебе, как обо всех. А ты лучше их, и я ведь это знаю».

Маркиз Гриэльс стоял, как Даниил во рве львином, сверкал глазами не хуже Чемия:

– Мы рассуждаем здесь, как варвары, как каннибалы! Говоря «да», мы перестаем быть дворянами! Мы здесь решаем судьбу низложенной королевы – помните ли вы это, господа? Королевы!.. Она должна умереть – да, но для всего остального она неприкосновенна! Неприкосновенна, несмотря ни на что! Говоря «да», мы позорим самое имя Виргинии, нас с полным правом будут называть местом позора и выгребной ямы! Я говорю: тысячу раз «нет»!

За ним встал д'Эксме.

– Я, граф Демерль, заявляю, что уважаю нашу святую церковь, – спокойно сказал он. – Но я солидарен с мнением маркиза Гриэльса. Бывшая королева не может быть осквернена пытками. Я говорю: нет.

Среди господ пошло небольшое гудение, но больше никто не осмелился сказать «нет». Диавола (или Чемия?) они боялись куда сильнее, чем даже Принцепса. Эх, если бы не Кейлембар…

Фрам закусил все-таки палец, изгрыз его до синяков. Наконец высказались все, очередь опять была за ним.

«Черт бы все-таки взял этого Кейлембара с его рыцарскими клятвами. Придется отдать. Отдать. Но не без боя!»

– Господа! – Он поднял ясный и светлый взор, как истинный государь. – Я говорю «нет», но воля большинства есть воля большинства. Однако должен заметить вам, господа, и вам, пресвятые отцы, – кивок в сторону инквизиторов, – решение ваше опрометчиво. Дело Иоанны ди Марена слишком страшное и соблазнительное для того, чтобы стать явным. Оно должно оставаться тайным, и в этом, слава Богу, мы единодушны все. Если оно станет явным, Виргиния воистину прослывет клоакой и местом глубочайшей бездны. С нами просто никто не захочет иметь дела. Я вижу, что вы это понимаете, и потому единодушно решили казнить Иоанну ди Марена как поверженную королеву, а не как царицу еретиков. Вы хотите скрыть тайну – это похвально, – но тут же раскрываете ее другой рукой Ибо, заметьте, она должна выйти к эшафоту на своих ногах…

Зал встрепенулся. Так.

– Но вы, господа, осудили Иоанну ди Марена на четырнадцатиступенную лестницу мучений, пройдя по которой она не сможет шевельнуть ни единым членом. Ее придется нести на эшафот на носилках, и тайное станет явным. Подумайте об этом.

В наступившей напряженной тишине снова прозвучал на весь зал негромкий голос Кейлембара:

– Четырнадцать – это, конечно, чересчур. Четырех довольно за глаза.

«М-да. Этого не собьешь. Марс, военная сила. Прямо нож какой-то».

– Что же, давайте торговаться, – провозгласил Принцепс с нарочитым цинизмом. – Читайте процедурный акт.

Была еще надежда на обратное действие этого документа. Встал секретарь Трибунала – истинная обезьяна в рясе – и забубнил:

– Постановлено, что по предстании перед Трибуналом злокачественная маркиза Л'Ориналь будет передана демонологам. После чего посажена она будет, как есть, нагая, на «кресло милосердия», в каковом положении и выслушает предложенные ей вопросы…

– Она же просто-напросто истечет кровью, – не выдержал Фрам.

Павиан в рясе, сбитый этой репликой, тупо уставился на него. Чемий сказал:

– Позовите сюда мастера.

Вошел человек, невысокий, в темном плаще, в берете, и вообще одетый, как все люди, если бы не глухая красная маска, закрывающая не только лицо, но и всю голову. Господа зашумели, увидев этого человека.

– Даже палача притащил, ах, собака, – проворчал Кейлембар.

– Преступница не истечет кровью, – сказал мастер, – поскольку воздействие гвоздей на ее тело будет однократным. Раз усевшись, она будет давить на острия тяжестью своего тела, препятствуя тем самым истечению крови.

– Читайте дальше, – нетерпеливо бросил Принцепс.

– Постановлено далее, что преступница ответит на предложенные ей вопросы и признает свои вины, – снова забубнил секретарь. – Если она признается и не станет упорствовать, это не освободит ее от испытаний, каковы определены в следующем порядке. Пункт первый: руки и ноги преступницы заключаются в тиски. Оговорено отдельно, что это испытание не доводится до прямого повреждения костей. Пункт второй: основания членов преступницы, id est [79]79
  То есть (лат.).


[Закрыть]руки в подмышках и ноги в пахах, испытываются медленным огнем…

«Вот за что вы голосовали, господа. Я вижу, вам уже тошно слушать. Сам железный Кейлембар морщится от отвращения. Вам видятся отвратительные картины, вы уже забыли об отвратительных преступлениях. Вам, кажется, уже и Диавол не страшен, которому вы служили три года. Джулио Респиги, этот несостоявшийся Медичи, совсем белый: конечно, вспоминает Геную, когда его самого мало не довели до застенка… Вам это не нравится, не правда ли, господа? Вы бормотали свои „да“ не подумавши?..

Virgo Virginica сиречь Люциферово ложе. Это что еще такое?»

– Это что такое? – спросил Фрам.

– Изложите, мастер, – сказал Чемий, не двигаясь.

– Нам известно два вида испытаний – tormenta abruptiva и tormenta continuativa [80]80
  Мучения однократного воздействия и мучения продолжительного воздействия (лат.).


[Закрыть], – разъяснил мастер. – Люциферово ложе совмещает в себе оба вида, ибо орудие, вводимое в тело, может быть оставлено там сколь угодно долгое время или же, напротив, быстро выведено и введено снова.

Мастер умолк. Секретарь, видя напряженное непонимание на лицах господ, простодушно сделал непристойный жест.

– Это для баб… для ведьм то есть, придумано. Стержень такой, с нарезкой, лучше потихоньку его вставлять, чтоб, значит, чувствовала… Очень действует, особенно если раскалить…

И тогда маркиз Гриэльс вскочил и крикнул вне себя:

– Да за одни эти слова следует всех вас передушить, как крыс!

Его вопль вызвал общий взрыв. Господам стало невтерпеж. Принцепс дал им пошуметь, потом поднял свой жезл, требуя тишины. Даже Чемий, кажется, понял, что перегнул палку. Он яростно посмотрел на секретаря и сказал:

– Замолчите. Вы просто глупы. Читайте дальше.

Секретарь снова забубнил. Его дослушали в полном молчании. Дальше было еще хуже. Он стал было, яко агнец Божий, читать уже описание казни на железном стуле, но Чемий оборвал его. Он почувствовал выросшее вдруг противодействие Лиги, точно невидимую стену. Сверкая оловянными глазами, он заговорил:

– Господа, еще в книге Иисуса Сирахова сказано: «Женщина горче смерти». Помните об этом. Женщина превосходит мужчину во всех пороках. По внутреннему своему ничтожеству женщина слабее мужчины в вере и легче от нее отрекается. На этом и основана вся секта ведьм. Помните об этом, господа. Сатана своих метит. Мы не можем быть снисходительны к женщине, это преступно…

– Ах ты кастрат свинячий, постная твоя рожа, – шептал Кейлембар.

– Поздно, Кейлембар. Вы свое слово уже сказали, – тихо произнес Фрам, глядя в стол.

Кейлембар повернул К нему ощеренное лицо:

– Сат-тана, мне любить и жалеть ее не из чего. Скажу вам прямо, Фрам: вас я не понимаю. Девчонка заслужила наказание, говорю я. Пусть покричит слегка, говорю я, бас-самазенята. Но, клянусь Христовым членом, так не будет, как они хотят. Люциферово ложе – ну уж дудки! Не дам. Дыба и тиски – все. С нее хватит. Она должна почувствовать боль, говорю я. Все. Позорить ее я и в мыслях не держал…

– Боль есть тот же позор, – ответил ему Фрам. – Жаль, что вы так непримиримы.

– Я уже объяснял вам, сир! – прошипел Кейлембар. – Но я сам там буду, и я послежу за поповской сволочью!

– Вы меня очень обяжете, – мрачно сказал Фрам.

«Да. Придется отдать. Придется отдать».

Кейлембар воздвигся над столом, как монумент.

– Я всегда говорил, что Иоанна ди Марена заслуживает пытки. Но мы не звери. Мы не можем допустить, чтобы женщину обдирали догола и выделывали над ней те гнусности, которые были тут названы. Лига предлагает испытать ее тисками и дыбой. При этом совершенно незачем снимать с нее всю одежду.

Лигеры загромыхали шпорами, оружием, закричали: «Да! Да! Долой Люциферово ложе! Мы не дадим!..» Они даже разрумянились, как же – найден великолепный компромисс, и порок наказан, и наша добродетель не унижена. И всем хорошо… Ах, какая вы все-таки мразь, господа…

Но призрак был непоколебим, как понтомская скала:

– Вы проявляете ложное человеколюбие, господа. Вы забываете, что перед нами – malefica, предавшая себя Диаволу…

– Вот что, святой отец! – потеряв терпение, заорал Кейлембар, – вы себе помните свое, а мы помним только то, что женщина эта была королевой Виргинии! И мы вам не позволим никаких излишеств, уж будьте уверены! Я уж начинаю жалеть, что не вмешался раньше! Вы довольно натешились над ее фрейлинами и дамами, чего вам тоже не следовало бы позволять!..

– Не значит ли это, – мертвенно произнес призрак, – что ваше сиятельство сомневается в правомочии Трибунала разыскивать ересь, притом в самой опасной ее разновидности?

У Кейлембара уже был готов по-солдатски прямой ответ, но Принцепс положил свою руку на его стиснувшийся кулак.

– Обсуждение этого вопроса уведет нас в сторону, что нежелательно, – ровным тоном заявил он. – Я уже говорил здесь, что мы озабочены сохранением престижа Лиги. Как видите, ваше преосвященство, Лига не отвергает пытки в принципе. Случай экстраординарный, и вам дадут допросить Иоанну ди Марена. Но меру и количество пыток позвольте определить нам. В этом мы вам не уступим.

Чемий не стал колотиться головой в стену.

– Вы не знакомы с техникой ведовского процесса, сир, – сказал он, – дело в том, что всякий ведовской процесс начинается с идентификации внешности преступницы. Сюда входит измерение роста, взвешивание, изучение всего ее тела на предмет раскрытия адской стигмы, каковая может находиться на любом месте. Само собой понятно, что для этого преступница должна быть отдана в руки демонологов нагой. Без этого все дальнейшее просто теряет смысл.

Снова стало тихо. Кейлембар свирепо сопел, грызя свою бороду. Принцепс опустил глаза.

«Пятиться некуда. Я отдал ее. Пятиться некуда».

– Хорошо, – хрипло сказал он. – Мы не враги святой церкви. Хорошо. Пусть будет так. Но мера и количество мучений, – добавил он громче, – остаются прежними. Она должна взойти на эшафот сама.

– Черт с вами, – прорычал Кейлембар, выплевывая клочья бороды, – пусть даже посидит на гвоздях. Но это последнее, что я вам отдаю.

В этот момент появился дежурный:

– Его сиятельство великий герцог Марвы!

Фрам, как рысь, повернул лицо к дверям. Встрепенулись все, даже церковники. Чемий один остался неподвижен.

Каштановый месье Жозеф, одетый чрезвычайно обдуманно – весь в белом (святейшая церковь), голубом (благородное дворянство) и черном (символ движения против узурпаторов), при ордене Лиги, при шпорах, перчатках и прочем – словом, пиши с него картину – вступил в промежуток между столами, сделал поклон Принцепсу:

– Чему обязан, ваше сиятельство?

Фрам, не отвечая, приказал:

– Кресло сиятельному герцогу Марвы!

Слуги принесли мягкое дамское французское кресло в цветочках – наверняка на нем сиживала королева, – поставили перед столом Лиги, с угла. Пока все это делалось, в зале стояла тишина. Нехорошая тишина. Всем было ясно, что между Лигой и церковью мгновенно составился молчаливый заговор – без единого жеста, без единого подмигивания. Заговор против Лианкара.

Наконец он уселся – так, чтобы быть лицом одновременно и к Фраму, и к Чемию, закинул ногу на ногу, не снимая шляпы с бело-черно-голубым плюмажем, посмотрел на Принцепса.

– Речь идет о судьбе бывшей королевы, – в напряженной тишине сказал ему Принцепс, – мы не считаем себя вправе решать без вас.

– Мое мнение – казнить ее смертью, – ответил Лианкар, пожалуй, немного поспешнее, чем следовало.

– Основания?

Фрам тоже не сумел удержаться, и Лианкар сейчас же дал ему это понять.

– Лиге Голубого сердца и сиятельному Принцепсу известно, – заявил он, отнеся в сторону руку с тростью, – что я разделяю воззрение всего виргинского дворянства на Иоанну ди Марена как на лжекоролеву, маркизу Л'Ориналь, узурпировавшую престол Виргинии с порочной целью попрания прав и привилегий рыцарства и подкапывания устоев святейшей церкви. Поэтому я, не щадя сил, боролся против нее, поэтому она заслуживает смерти. Таково требование Бога и высшей справедливости.

Фрам смотрел в его открытое, донельзя благородное лицо. Чемий говорит, что Диавол возвел ее на престол. Значит, вот он, Диавол, собственной персоной. Это он возвел ее на престол, а когда игрушки из нее не получилось, он предал ее, и теперь, сидя на ее кресле, прекраснейшими словами рассуждает о необходимости казнить ее смертью. Сердца у него, во всяком случае, нет, это очевидно. Вот бы его взять вместо нее!.. Но как взять? Он герой, он победитель… Бессилен человек перед Диаволом. Я бессилен перед ним…

Бессилен, хотя и знаю, что это совсем не Диавол, в Диавола я не верю, это человек из самых худших, гадина, скользкая змея…

Фрам под столом наступил на ногу Кейлембару: «Сыграйте вы».

– Вы нас извините, герцог, – сказал Кейлембар, – мы уже устали и рычим. Кардинал Мури, видите ли, выдвинул против нее новые обвинения…

– Вот как? В чем же?

Раздался потусторонний голос князя церкви:

– В принадлежности к адской секте ведьм и лиходеек.

Лианкар сделал бровями: мол, чего не бывает, ну и что же из того?

– Читать весь обвинительный акт еще раз мы не будем, – сказал кардинал. – Я прошу господ выслушать экстракт, а затем процедурную часть, которая не столь длинна, ибо герцог Марвы не знаком с делом.

Принцепс кивнул: пусть послушает этот господин с двойным дном. Может быть, ему станет страшно, стыдно…

По знаку Чемия поднялся каноник ди Аттан и вкрадчиво-ласковым голосом изложил без бумажки основные пункты обвинения, подкрепленные доказательствами. В сжатом виде все это прозвучало еще внушительнее. Процедурную часть огласил Басилар Симт. Господа на сей раз приняли ее спокойно: они вряд ли даже слушали, они были заняты разгадыванием Лианкара. Это для него одного читали описание пыточной процедуры, по сути дела, сейчас подвергали пытке его самого. Но для него это было не более чем жужжание мухи. Он сидел в снисходительно-вежливой позе, сохраняя на лице выражение учтивой скуки: ничего не поделаешь, приходится выслушать и это! Когда Симт дошел до Люциферов а ложа, точно и без вульгаризмов объяснив принцип его действия, – Лианкар мизинцем озабоченно поправил кончики закрученных усов. Под десятками взглядов он демонстрировал себя как образец вельможи, рыцаря, государственного мужа. Все слова Симта просто отскакивали от него, как от стены.

Кардинал Мури не забывал о своем: он поступился малым, чтобы выиграть большее. Он положил палец на то место, где начиналось рассуждение о казни, и изощренный выученик мурьянов, как по писаному, отчеканил:

– Постановлено, что, по прохождении через помянутую лестницу испытаний, преступница долженствует быть казнена мечом на эшафоте у собора Омнад, с соблюдением необходимого ритуала, принятого для казни особ ее ранга.

Фрам по достоинству оценил этот хитрый ход, но и он не собирался отдавать своего. Сейчас он промолчал: пусть Чемий поиграет с Лианкаром.

Симт уселся на место. Чемий обратился к герцогу Марвы:

– Церковь уже испросила мнение Лиги, но, поскольку вашего сиятельства при этом не было, мы спрашиваем вас отдельно.

Лианкар был явным образом отмежеван от всех. Он был один, все были против него. От скамей Лиги исходило злорадство, почти как видимое, обоняемое облако.

Но и этим его было не взять.

Этот прямолинейный солдафон Кейлембар проболтался, что они устали. Значит, здесь спорили. Господам претит то, чего хочет церковь. Они отвергают идею допроса под пыткой. В целом или в частностях? Это было уже не важно.

Лианкар встал и снял шляпу – он обращался к святой церкви.

Речь его была превосходна. В отборных словах восхвалил он Божественную мудрость Трибунала, раскрывшего гнусные и омерзительные преступления Иоанны ди Марена. Он привел две цитаты из Писания насчет необходимости сурового наказания ереси. Вместе с тем, сказал он, мы знаем, что Бог есть любовь (последовало три цитаты из Писания). Затем он высказал преизящные суждения о слабости женской натуры, не способной противостоять сатанинскому соблазну; но та же слабость позволяет надеяться, что не будет необходимости ввергать преступницу в столь продолжительные мучения, от которых она может испустить дух прежде времени; по-видимому, довольно будет (он вдохновенно посмотрел в потолок), скажем, легкого растяжения на дыбе, чтобы она выдала все свои гнусные тайны, какие при ней еще остались, а затем – небольшого огня и мм… горячих щипцов, чтобы она покаялась и примирилась с церковью. Он не стал присоединяться к мнению большинства, которого не знал. С великолепной надменностью он заявил в заключение, что выражает единственно свое собственное мнение, коль скоро святейшему Трибуналу угодно его знать.

Фрам слышал, как скрипит зубами Кейлембар. Кейлембару было стыдно – а тому? Кейлембар был рабом своего рыцарского слова, он сказал: пытать ее, а сказанного не воротишь. И вот теперь он оказался в одном ряду с тем, с кем ни за что быть не хотел. У того нет никаких рыцарских клятв и никогда не было. Он предатель. Он предал свою королеву, и ему хорошо. Ах, как все-таки славно было бы взять его вместо королевы.

И князь церкви не отказался бы взять его, – конечно, не вместо, а взять также и его. Но что толку, Лианкара не ухватишь.

Единственно, что можно, – это щелкнуть его по носу. Мелкое удовольствие, но хотя бы такое…

– Итак, – сказал Принцепс, когда Лианкар сел и накрылся своей шляпой, – теперь мнение всех членов совета Лиги ясно, и мы можем принимать решение. Оно таково: Иоанна ди Марена нынче в ночь будет отдана инквизиционному трибуналу для допроса по ее делу, причем Лига разрешает испытать ее гвоздями, тисками и дыбой, без выдергивания ног. Огонь, раскаленное железо и прочие названные здесь испытания безусловно запрещены. Исключение составляет мнение одного из членов совета Лиги, герцога Марвы, каковое он нам только что изложил.

Этот удар был неотразим, и Лианкар не собирался его отражать. Ему еще раз недвусмысленно ткнули в нос: мы тебя терпим, но ты чужой. Ну и что? Как будто бы он и раньше не знал этого! Он посмотрел на Фрама пустым взглядом и отвернулся.

– Лига устанавливает следующий порядок допроса Иоанны ди Марена. – Принцепс уже диктовал, как истый государь. – Между десятью и одиннадцатью часами ночи ее сведут вниз. Допрос будет закончен между четырьмя и пятью часами утра. От Лиги на допросе будут присутствовать члены совета – принц Кейлембар и Отен, а также граф Демерль.

Холодно глядя в ненавистную физиономию кардинала, Принцепс медленно произнес:

– Конверсация окончена.

Лианкар все-таки подождал, пока Принцепс первым встанет со своего места. Затем он поднялся и неторопливо вышел из зала. Церковники черной цепочкой уползли в другую дверь. Только тогда господа лигеры, избавившись от наваждения, задвигались и зашумели.

Фрам жестом подозвал юного маркиза Гриэльса.

– Спасибо вам, Гриэльс. Дайте пожать вашу руку. Вот так. А теперь – обвиняйте меня.

– Вы не виноваты, сир, – угрюмо сказал маркиз Гриэльс. – Виноваты мы все.

Глава LXIV
ALTISSIMA VOCE [81]81
  Во весь голос (ит.).


[Закрыть]

Motto:

 
Гектором был тот, кто воевал, но тот, кого влекли кони Ахиллеса, не был больше Гектором.
 

Овидий

Жозеф де Лианкар, сиятельный герцог Марвы, член совета Лиги Голубого сердца, проследовал вниз по главной лестнице Мириона, пожираемый взглядами множества глаз. Он шествовал, как подобает сильнейшему сеньору Виргинии, неторопливо, достойно, глядя поверх голов, а если и в лицо, то как бы не видя человека. Внизу к нему примкнули его брусничные гвардейцы. Ожидая, пока откроют дверцу кареты, герцог Марвы на виду у всех чинно зевнул, прикрыв рот набалдашником трости.

Драматическое заседание окончилось, и всем в Мирионе уже было известно принятое решение. Господа лигеры еще гомонили наверху, словно им было страшно расходиться. Лианкар вышел первым. Все знали уже и то, что голосовал он «за», и от одного этого сознания многих вчуже пробирала дрожь. А у герцога Марвы мурашки не бегали, это было очевидно. Сохраняя обычную надменную складку рта, он сел в карету и скрылся из виду – карета тронулась, ее заслонили всадники Марвского батальона.

Да, другие владели собой куда хуже. Молодой маркиз Гриэльс весь буквально трясся от ярости, от ненависти. Герцог Правон и Олсан выглядел так, словно на пытки осудили его самого. Он еле двигал ногами, прижимая к носу флакончик с солью; его почти что несли в карету. Многие пробегали вниз с опущенными головами, ни на кого не глядя, больше всего похожие на людей, которым очень стыдно. Граф Респиги бессмысленно потирал руки. Равнодушных, будничных лиц, по крайней мере, не было. Один герцог Марвы проследовал через толпу, как… герцог Марвы, безукоризненнейший рыцарь, светоч, зерцало и пример для подражания.

Столь же величественно и картинно проследовал он в карете в свой Отель де Бургонь, вышел из кареты, вступил в переднюю, бросил через плечо шляпу с бело-черно-голубым плюмажем, постоял, покуда лакеи снимали с него плащ, прошел к себе. Дверь его кабинета замкнулась за ним, и безукоризненный вельможа, светоч и зерцало – остался один.

Только здесь внезапно пропала надменная складка рта. Здесь было можно, здесь его никто не видел. Он добежал до дивана, упал на него кое-как и сидел, вернее, лежал поперек дивана, царапая шпорами драгоценный паркет, судорожно разрывая высокий тесный воротник. Глаза его необыкновенно расширились, он ловил воздух открытым ртом и все озирался, все прислушивался к чему-то.

В этой неудобной позе он пробыл довольно долго. Несколько раз били часы, но он не реагировал на этот звук. Сумерки сгустились в комнате, и уже без мелких подробностей, черными массами рисовались рабочий стол Оберегателя души нашей, первого министра двора, Великого коннетабля, члена совета Лиги – и бюро, из которого он когда-то очень давно вынимал некий список. С этого списка, собственно, все и началось.

В темноте не видно было уже и самого министра, или члена Совета, или как он теперь назывался. Только проем окна, разделенного двумя колонками, разрисованного по стеклам прелестными фигурами нимф, еще смутно виден был в этой темной комнате.

Снова стали бить часы, и человек вздрогнул на своем диване. Он считал удары. Десять.

Между десятью и одиннадцатью. Все хорошие дела делаются ночью.

Внезапно он вскочил и резко дернул шнур звонка.

– Огня! Свечей!

Он сам принял через дверную щелку два канделябра, замкнул дверь, сунул канделябры на стол, в ворох бумаг, и некоторое время стоял, привыкая к свету. Наконец обнаружился итальянский кувшин на подоконном столике, в окружении хрустальных фужеров. Он схватил кувшин, наклонил его над фужером – вино перелилось через край. Фужер ходил в его руке, пока он нес до рта. Выпил глотками, жадно, как путник, дорвавшийся до колодца. И все к чему-то прислушивался, смотрел круглыми глазами в пустоту.

Звень! Четверть одиннадцатого.

Таускарора была далеко отсюда.

Он выпил еще, на этот раз медленнее, переживая необыкновенно приятную горьковатую сладость самородного токайского. Руки, ноги отмякли, внутри стало тепло; а снаружи по-прежнему ходила, била его грудь и спину крупная холодная дрожь.

– Карету! – ни с того ни с сего заорал он в пространство.

Идет, идет, идет время, безостановочно, как рок, как судьба. Может быть, это и есть судьба? Между десятью и одиннадцатью. Скоро половина.

Он присел на кресло, не выпуская из рук фужера. Отпил еще. Потом тылом руки, в которой был фужер, провел по мокрому холодному лбу.

Что ему было нужно? Ах да, он заказал карету. Карету он заказал.

Улица Филу, против храма Святого Вивиля. Улица Филу. Ближе к Таускароре… или, пожалуй, нет. Пожалуй что и дальше. А впрочем, не все ли равно?

Улица Филу. Филу. Странное название. Он повторил несколько раз про себя: Филу. Filou. Ах, вот оно что! Ведь filou на его родном языке значит «мошенник, плут». Хм. Раньше это ему не приходило в голову.

В дверь поскреблись.

– Карета вашего сиятельства…

– Что? – подбежал он к запертой двери. – Карета? Да, хорошо, карета. Я сейчас.

Он вышел в гардеробную, взял в темноте широкополую шляпу и большой черный плащ, завернулся в него (все это механически, заученно) и, надевая шляпу, сильно вздрогнул.

Звень, звень. Половина. Половина одиннадцатого.

Он побежал прочь, ломился некоторое время в запертую дверь, потом сообразил отпереть ее. Плохо, плохо владел собой герцог Марвы. Выскочив из кабинета, он все-таки надвинул шляпу пониже: ни к чему слугам видеть его лицо. В передней уже стоял почтительно изогнутый дворецкий.

– Оружие, перчатки вашего сиятельства.

Он не глядя принял пистолеты, сунул в пазух плаща. Взгляд его упал на подзеркальник, там лежал его хлыст. Он зачем-то взял его. Вышел. Так, с хлыстом в руке, сел в небольшую черную кожаную карету – для тайных и неофициальных выездов.

В особняк на улице Филу он вошел как хозяин. Это был его особняк. Не выпуская из рук хлыста, он поднялся наверх, где его ждала дама, хорошенькая, очень белокожая брюнетка. Она улыбалась, но улыбка мало-помалу сползла с ее лица, на нем выступил испуг. Тогда он, словно спохватившись, нагнулся и поцеловал ей руку.

– Что с вами, месье? – спросила она. Голосок у нее был очаровательный, тем более что говорила она по-французски.

– Который час? – вопросом ответил он. – Ах, все равно, который час… Пойдем.

Они прошли внутренние покои, вошли в опочивальню. Он замкнул дверь, шагнул и стал – черный плащ размотался, сполз с одного плеча, открыв безобразно разорванный ворот камзола, ноги в белых сапогах расставлены, правая рука в перчатке сжимает хлыст.

Хорошенькая дама не знала, куда себя девать.

– Месье… что-то случилось?

– Раздевайся, – бросил он сквозь зубы.

Через некоторое время слуги и служанки маленького особняка с ужасом услышали пронзительные крики из спальни синьоры. Они сгрудились внизу, но подняться не решались: на лестнице, как всегда, столбами стояли трое вооруженных телохранителей. Эти ничему не удивлялись. Любимая камеристка синьоры поднялась по винтовой лестнице и подкралась к опочивальне с другой стороны. Обмирая от страха, она слышала через дверь свистящие шлепки хлыста, вопленные крики синьоры и мужской голос, выталкивающий с ненавистью: «Вот тебе… вот тебе… тварь… сука… итальянская шлюха…»

Она без памяти кинулась прочь.

Вскоре все смолкло. Телохранители стояли все так же, не двигаясь. Под потолком передней благостно сияла розовая люстра. Слуги тихонечко разошлись, шепотом повторяя про себя: «убил»…

Но герцог Марвы не убил свою любовницу. Он бросил хлыст, упал лицом в постель и зарыдал, или, скорее, зарычал, как смертельно раненный зверь. Итальянка, вся исполосованная, лежала ничком. Потом она приподнялась и посмотрела в его сторону сквозь завесу слез. Он стонал и конвульсивно дергался, сползая на пол. Женщина поднялась на колени, вытерла слезы и принялась собирать волосы с лица. Она увидела, как его рука слепо пошарила по полу, нащупала хлыст (она вся сжалась), и бросилась на постель.

– Бей меня… – глухо простонал он снизу. – Я негодяй…

Паэна Ластио, оскалившись, быстро схватила хлыст.

– Вы думаете, я не ударю вас, синьор?.. Вы обошлись со мной, как с девкой! Вы не знаете, как мне было больно?

Она соскочила с постели, размахнулась и перетянула его хлыстом поперек спины. Ручка у нее, при всей ее нежности, оказалась не такая уж слабая.

– Извольте поднять ваше мерзкое лицо, синьор! Вы одеты, и мне не интересно бить вас по спине!

Он поднял лицо. Невиданное дело: оно было в слезах. Но итальянка, озлобленная болью и позором, не заметила этого. Она наотмашь перекрестила лицо сиятельного герцога хлыстом, рассекла ему ухо и щеку. Он стоял перед ней на коленях, не отклоняясь от ударов и, кажется, даже не чувствуя боли.

– Бей… еще бей… – шептал он разбитыми губами. Увидев кровь, Паэна Ластио опомнилась. Нет, это был настоящий герцог Марвы. До нее вдруг дошло, что ведь это он тут рыдал, как раненый зверь. Ей стало страшно. Она метнулась, второпях накинула халат, схватила уже заранее налитый кубок с вином.

– Который час? – простонал он. Она вздрогнула.

– Что с тобой? – Она опустилась на колени рядом с ним. – Ну что случилось? Caro mio [82]82
  Дорогой мой (ит.).


[Закрыть]… Выпей… Ну, скажи, скажи, что произошло? Присядь на постель… Ой, что же я сделала с твоим лицом! Погоди… – Она намочила полу халата в вине и протерла ему лицо, уже вспухшее от ударов хлыста. Он молча скрипел зубами. Она продолжала хлопотать над ним, стащила с него сапоги, расстегнула камзол, пыталась уложить его, но он отвел ее руки.

– Дай мне еще вина…

Он снова жадно выпил, выхлебал поданный ему стакан, потом поднялся, взял кувшин и налил еще. Паэна Ластио с испугом смотрела на него. Он ткнулся на край постели, не выпуская кувшина из рук.

Стали бить часы за стенкой: двенадцать. Он весь передернулся.

– Двенадцать… Как медленно тянется эта проклятая ночь… Я сойду с ума…

– Я тоже сойду с ума… Я все еще ничего не понимаю…

– Она сегодня там! Сейчас! – вдруг закричал он ей в лицо. – Мы отдали ее! Теперь ты понимаешь?! И я, я тоже отдал ее!.. И сейчас ее там…

Он осекся, точно ему не хватило воздуху. Паэна Ластио сжалась в комочек под своим пеньюаром и невольно отшатнулась от него.

– Вот, и ты тоже… – усмехнулся он, заметив ее движение. – Ах, впрочем, так мне и надо… Я неописуемый негодяй…

Внезапно он сорвался с места, но его порыв тут же и кончился. Он тупо взглянул на свои ноги.

– Какого черта я без сапог?

Он присел и принялся натягивать сапоги, морщась от непривычного усилия. Паэна Ластио молча следила за его действиями.

Надев сапоги, он прошелся по комнате, заложив руки за спину, склонив дико растрепанную голову.

– Но ведь еще не все потеряно… – произнес он медленно и вдумчиво. – Если я сознаю, что я – негодяй, значит, я не такой уже негодяй… я могу раскаяться… Нет! – вдруг яростно топнул он. – Нет, ни черта! Если я сознаю, что я изменник, предатель, – то я от этого не перестану им быть! Я предатель! Я хуже Иуды! Я гнусная тварь! И к чему привели все мои ухищрения, игра ума? Я тут, а она… она там… она сейчас там… ее… – И он снова осекся.

– А зачем?! – воскликнул он страстно, как Иисус в Гефсиманском саду. – Для кого старался, изобретал, превосходил самого себя? Кто меня любит? Одна ненависть в награду! Теперь они свивают мне петлю! Я сделал свое дело, я им больше не нужен! Друг друга они ненавидят, но против меня… о, против меня, это же Л-лианкар… против меня они объединяются все! Все!! Все союзники – против Лианкара! Они съели бы меня живьем, не запивая! А она… она та-а-ам! О, я заплакал бы, если б мог!