Текст книги "Королева Жанна. Книги 4-5"
Автор книги: Нид Олов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)
Глава LVII
МРАК
Motto:
Уже потряс приговоренных стадо
Внезапный лязг, и некий смертный хлад
Оледенил в их жилах кровь – и рада
Та сволочь, что обслуживает ад.
Авраам Кастаньо
Церемониймейстер первым, как и полагалось ему, заметил убыль в утренней толпе придворных. Исчезла, разумеется, всякая мелочь из задних рядов, так что это не бросалось в глаза; но исчезнувших каждое утро становилось все больше. Не без сердечного трепета граф Кремон доложил об этом сеньоре де Коссе. Та недобро поджала губы:
– Надеюсь, вы помните имена всех этих крыс?
Она собрала свой «батальон» – фрейлин и ближних статс-дам, исчезновение которых королева могла заметить сразу, и настрого предупредила их, чтобы они не пытались бежать из Аскалера под страхом немедленной казни. Все дамы и девицы наперебой принялись уверять синьору де Коссе, что они и в мыслях такого не держали, им даже странно… Тем не менее Эльвира видела в глазах у большинства страх – не тот, которым она стращала их, но другой, страшнее. Ей было непонятно, откуда они набираются этого страха. Все было как будто бы хорошо… Сама она боялась только за Жанну – та не могла заснуть без снотворного, и если бы она обнаружила исчезновение кого-то из своих дам… Эльвира даже не хотела себе представить, чем бы это кончилось.
Лучше всего было бы, конечно, выехать куда-нибудь из Толета. Но куда? Эльвира гнала от себя эти мысли. Они шли от низшей, животной души. Звериный инстинкт приказывал: бежать, Но она подавляла этот шепот, она старалась жить головой, а высший разум говорил ей рассудительно и спокойно: надежнее Толета места нет нигде.
Кремон докладывал ей каждый день. Исчезали по одному, по два. В иные дни никто не исчезал. Но толпа редела неотвратимо, уменьшалась, как песок в часах, утекающий тонкой, незаметной, непрерывной струйкой.
В один из этих дней перед Ее Величеством в неприемный час неожиданно возник Гроненальдо – серый, как камень.
– Ваше Величество, мой сын умер, – произнес он неестественным голосом.
Жанна взяла из его негнущихся пальцев письмо.
– Это не ее рука… – зачем-то сказала она.
– Да, Ваше Величество, – ответил принц, – но ее подпись. Она, видимо, не имела сил писать.
– Поезжайте, принц, – сказала королева. – Передайте Агнесе, мои глубокие соболезнования. Я от всей души сочувствую вашему горю.
Внезапно лицо ее исказилось.
– Мальчик умер… Идите… поезжайте… Уходите же, я сейчас заплачу! – закричала она и выбежала вон.
Гроненальдо сказал Эльвире:
– Я вернусь через неделю, синьора де Коссе. Докладывать будет Рифольяр.
Он сделал поклон, повернулся и пошел деревянной походкой. Эльвира, закусив губу, бросилась следом за Жанной.
Принц взял с собой полуроту Каршандарского батальона и ехал один в карете между взводами. Они скакали ночь, день и еще ночь: он не спал, не ел и не выходил из кареты. Умер мальчик. Скорее. Похоронить. Королева осталась в Толете одна. Скорее. Скорее доехать, скорее вернуться.
Ранним утром, уже под самым Синасом, этот порыв был остановлен посреди чистого поля. Принц непонимающе взглянул в окно – ему послышались как будто бы выстрелы. Через секунду за окном показался какой-то всадник.
– Вы кто такой? Кто вас пустил?
Всадник спешился и открыл дверцу кареты.
– Ваше сиятельство, мое имя – виконт д'Эксме. Я послан к вам Принцепсом…
– Что?! Вы сумасшедший? Кто вас пустил, я спрашиваю!
– Я буду краток, – быстро заговорил д'Эксме, – вы пали жертвой пагубного обмана, учиненного епископом Чемием. Болезнь вашего сына вымышлена, он жив и здоров. Но этим способом они выманили из Толета вашу благородную супругу и арестовали ее по обвинению в принадлежности к секте ведьм…
Гроненальдо провел рукой по лбу; шляпа свалилась у него с головы.
– Или я сплю, или вы бредите… Что за черт…
– Прошу ваше сиятельство дослушать… Великий Принцепс желает вам добра. Дело королевы Иоанны проиграно бесповоротно… о, погодите! Не надо пистолета!.. На этих днях мы войдем в Толет… Речь идет о вашем сиятельстве…
– Я убью вас, негодяй!..
– Это ничего не изменит, ваше сиятельство… Убить меня вы, конечно, можете, я безоружен, – он широко развел руки, доказывая это, – но прежде выслушайте меня, я должен досказать…
Принц опустил пистолет.
– Ну, говорите.
– Нам вряд ли удастся спасти благородную принцессу. Как это ни прискорбно, она уже почти мертва. Цель Принцепса состоит в том, чтобы спасти от Чемия ваше сиятельство. Мы прибегли к обману в свою очередь, чтобы отвратить обман пагубнейший. Письмо, полученное вашим сиятельством, подложное, а подпись на нем искусно подделана…
Гроненальдо выпустил из рук тупо стукнувший пистолет и обвис на подушках кареты, словно разбитый параличом. Виконт д'Эксме заговорил спокойнее:
– В качестве гарантии нашей искренности мы переправили вашу благородную матушку и всех ваших детей в Швецию, где они с радостью обнимут своего сына и отца, буде на то окажется ваша добрая воля. Я имею передать вашему сиятельству собственноручное письмо Принцепса. Вот оно.
Гроненальдо смотрел на письмо остекленевшими глазами. Виконт д'Эксме подал ему руку, вытащил из кареты (принц подчинился, лишенный своей воли), взломал печать Браннонидов и развернул лист. Гроненальдо увидел то, что было написано:
«Благородному принцу Каршандара от герцога Кайфолии, председателя совета Лиги Голубого сердца – искренний привет.
Несомненно, то, что скажет Вам податель сего, виконт д'Эксме, будет Вам неприятно. Я скорблю вместе с Вами по поводу ужасной судьбы, постигшей Вашу благородную супругу, но изменить этой судьбы ни Вы, ни я уже не в силах. Уверяю Вас, я менее всего хотел такого исхода. Я обращаюсь к Вам здесь как к другу Разума и крепко надеюсь, что Вы вонмете высшему голосу в Вашей душе и последуете совету, который даст Вам виконт д'Эксме. Это истинно достойный человек и настоящий дворянин. Королева Иоанна падет – это наш с ней спор, и касается он только нас одних – Марена и Браннонидов. Когда это произойдет, Чемий попытается дотянуться и до Вас, ибо этот каннибал в кардинальской шапке пуще всего ненавидит гуманистов. Я хочу спасти Вас. Я прошу Вас остаться в живых. Вы будете нужны Виргинии и мне. Я буду крайне сожалеть, если Вы покончите с собой или принудите других покончить с Вами. Трижды и четырежды прошу Вас, принц Каршандара: выберите жизнь и покоритесь Вашей судьбе. Подписано Фрам. Июня первого, a. D. 1578, в замке Граан».
Его не держали ноги: он присел на подножку и перечел еще и еще раз. Виконт д'Эксме почтительно стоял перед ним со шляпой в руке.
Принц долго молчал, затем спросил – хрипло, не поднимая глаз:
– Что же вы предлагаете?
– Мы свернем направо, – вежливо сказал виконт д'Эксме, – там, в шести милях, в бухте, нас ждет шведский фрегат. Через неделю, если позволит погода, вы увидите вашу матушку и ваших детей. О средствах к жизни не думайте. Принцепс желает, чтобы ваше сиятельство повсюду чувствовали себя, как вельможа.
Гроненальдо прислонился виском к холодному железу:
– А королева?.. Мне – предать ее…
– Ваше сиятельство, вы у нас в плену, – столь же учтиво разъяснил виконт д'Эксме. – Мы увозим вас силой. С пленником мы можем поступить так, как захотим сами… убить его, или подвергнуть пыткам… или увезти в Швецию – почему бы нам не сделать этого?
– Послушайте, – вдруг вскинулся принц, – а мой конвой?!
– Конвой вашего сиятельства разоружен. – Д'Эксме мягко указал шляпой. – Крови было пролито немного. Мне было бы крайне прискорбно, ваше сиятельство, применять силу по отношению к вам лично.
Гроненальдо уцепился за дверцу кареты, поднялся на ноги. Вересковые мягкие холмы родного Каршандара розовели под веселым утренним солнцем. До этого места, вот до этих двух кустиков при дороге, он доехал самим собой: принцем Каршандара, государственным секретарем Виргинии, верным другом Ее Величества… Здесь кончалось все. Отсюда он поедет узником, пленником, пойманным на грубый, жестокий обман… если не думать, что отсюда он поедет предателем. Но это значит – здесь он умер, и надо умереть, сейчас же…
Нет, уж поздно. Не надо было разговаривать с этим лигером. А теперь, если он, услышав и поняв все, что сказал лигер, – если он еще жив, значит, здесь он не умрет. Он поедет отсюда – куда повезут.
«Собственно, еще не поздно. Кинжал, пистолет – вот они, можно выхватить. Лигер деликатно смотрит в сторону. У него хорошее лицо, несмотря на то, что он лигер. Надо выбирать. Что выбирать?! Я никуда не годный министр, и вот финал. Моя королева предана мною. Я лил поповскую кровь, но не сумел уберечь от них собственной жены. Прости меня, Агнеса. Простите меня, Ваше Величество… Я больше не увижу вас. А мальчик жив и здоров. Мальчик. Наследник… Что же я стою и рассуждаю тут, когда надо действовать!..»
Принц выхватил кинжал, пистолет – и протянул их д'Эксме.
– Везите меня, куда вам угодно, – и с тяжким усилием, будто дряхлый старец, полез в карету.
Рабочий стол македонского посланника, графа Эдко, всегда заваленный бумагами, был непонятно и тревожно пуст – один нежный букет ландышей белел на огромной парчовой скатерти.
– Вы заставляете себя ждать, – сухо сказал посланник маркизу Магальхао.
– Я, ваша светлость, нахожусь на службе Ее Величества и ездил по ее поручению в Марву…
– Вашу службу, маркиз, вы можете считать законченной. Я имею приказ нашего короля – всем дворянам македонцам покинуть Виргинию. Скажу вам больше – приказ касается и меня.
Маркиз Магальхао побледнел. Сейчас он совсем не был похож на того сладколицего македонца, каким его привыкли видеть пантагрюэлисты.
– Я ничего не понимаю, ваша светлость…
– С вас не спрашивают понимания, маркиз, с вас спрашивают повиновение. Это главнейшая добродетель македонского дворянина. Все ваши соученики по Рыцарской коллегии уже выехали из Толета. Остаетесь только вы.
– Но я видел не далее как сейчас – македонская коммерческая коллегия живет прежней жизнью и никуда…
Граф Эдко слегка повысил голос:
– Меня не интересуют купчишки и жиды, хотя бы и македонские. Речь идет о благородных дворянах. Вот приказ. – Посланник отпер один из ящиков своего бюро и достал свиток, с которого свисала лимонно-желтая королевская печать. – Прочтите, чтобы у вас не было сомнений.
В приказе было только то, что уже сказал посланник, – больше ни слова, которое объяснило бы хоть что-нибудь. Маркиз Магальхао свернул лист и почтительно положил на край стола.
– Но это значит… – прошептал он, – что мы покидаем Ее Величество королеву на произвол судьбы?..
– Ваш король – Его Величество Криан Девятый, – холодно произнес граф Эдко. – То, что вы говорите, граничит с государственной изменой, вы понимаете?
– Я понимаю, – взорвался маркиз Магальхао, – я понимаю, что Македония предает королеву Иоанну, родную племянницу нашего короля! Это низость!..
– Ваши слова продиктованы юношеским безрассудством, – сказал посланник, – я не слышал их. Надеюсь, вы остережетесь повторять их в людном месте. Мы никого не предаем, мы соблюдаем нейтралитет. Слава Богу, мы порядочные люди, а не фригийцы. Я предлагаю вам, синьор, прямо от меня отправиться на свою квартиру, собраться и покинуть Толет еще сегодня, ни с кем не прощаясь. Вы намерены подчиниться?
– Да, ваша светлость. – Маркиз Магальхао резко повернулся и вышел, хлопнув дверью.
Граф Эдко смотрел на дверь, покусывая губы. Вот чертов мальчишка. Ему, по крайней мере, можно хотя бы показывать свои чувства. У господина посланника на душе тоже был не солнечный день, но он обязан был держать это при себе.
– Внезапности мы не добились, – сказал Арвед Горн, опуская подзорную трубу. – Именно этого я и ждал.
Они стояли перед рвами и раскатами Тантарского лагеря, полускрытыми утренним туманом. Батальон был еще затемно развернут для атаки. Только что вернулся связной от капитана Мерка – тот стоял наготове справа и ждал сигнала.
Горн мрачно жевал вислые солдатские усы.
– Они ждут нас. Как только мы выйдем на чистое – они откроют пальбу.
Офицеры, все закаленные ветераны, молча ждали приказаний.
– Что ж, будем атаковать, – сказал Горн. – Вперед пустим легкоконников. Все-таки первый залп они примут на себя, для них риска меньше… Все сигналы прежние. Возвращайтесь к своим терциям, господа.
Офицеры отъехали, пропали в сырых кустах. Около Горна остался один его адъютант, молоденький француз, Гектор Дювинье. Полковник внимательно посмотрел на него.
– Вам-то совершенно незачем умирать сегодня, Дювинье. Дурак я был, что согласился взять вас с собой…
Французский мальчик снял перчатку и озабоченно поднял кверху раскрытую ладонь.
– Так и есть, накрапывает дождь… Мой прекрасный плюмаж будет похож на тряпку… Граф, отец мой! – Он лучезарно улыбнулся Горну. – Пусть пропадет плюмаж – зато у них подмокнет порох!
Полковник не ответил на его улыбку.
– Дювинье, я знаю вас всего два месяца, но полюбил вас, как сына. Мне попадались почему-то одни плохие французы, и только вы – тем, что вы есть – доказали мне, что Франция – прекрасная страна… Ну, что смотрите? Много болтаю, вам странно? Должен же я поболтать хотя бы перед смертью…
– Господин полковник!
– Нас послали на смерть, я знал это с самого начала Мы, конечно, дорого продадим свою жизнь, но мне не хотелось бы чтобы мы умерли неотомщенными У вас есть чем писать?
– Извольте, граф, – Дювинье достал из седельной сумки бювар и свинцовый карандаш.
– Благодарю, – Горн вынул одну ногу из стремени, положил бювар на колено и принялся быстро писать Капельки дождя падали на бумагу, как слезы Дювинье смотрел на небо – оно было высокое и равномерно белесое.
– Запечатать нечем, – Горн похлопал руками по седлу, по кирасе, сообразил – снял шейный шнурок, скатал письмо и перевязал его. – Возьмите, Дювинье, и скачите немедля – вон туда, на восток. Чего бы это ни стоило вам – проберитесь в Толет и отдайте непременно в руки Ее Величеству. Путь у вас будет долгий и трудный, вам придется ехать через Кейлембар, через всю армию Лиги. Выдавайте себя за лигера, за праздного путешественника, за черта, за дьявола, лгите напропалую – вы должны добраться до Толета. Вот вам мой кошелек, мне он не понадобится…
– Вы прогоняете меня…
– Извольте выполнять приказ, Гектор Дювинье! Я поручаю вам самоважнейшее дело! Вы сейчас держите в руках жизнь и смерть Ее Величества…
– Я еду, разрешите обнять вас, граф.
– Прощайте, мой мальчик. И запомните – важно не просто отдать жизнь, важно отдать ее с пользой Вам важнее сейчас быть живым и добраться до Толета. А я должен умереть – по крайней мере, я умру в бою… Вот что, Дювинье если вы когда-нибудь увидите маркиза де Плеазант – запомните? – передайте ему мой последний привет.
– Маркиз де Плеазант – повторил Дювинье, – я запомню. Прощайте, граф, прощайте, отец мой! Я доберусь до Толета!
Горн проводил его глазами. Когда белый плюмаж Дювинье исчез в зелени деревьев, он резко вскинул руку.
Тишину разорвали сигнальные выстрелы. Легкоконный отряд, ломая кусты, вырвался на гладкое поле перед валами Тантарского лагеря. Горн ждал залпа пушек. Наконец грохнуло. Этот грохот словно бы родил другой звук – хриплый визг рожков и надрывные вопли офицеров:
– Вперед за нашу королеву! Жизнь! Жизнь! Жизнь!..
Забили барабаны, подавая ритм движения. Горн ехал шагом перед щетинистым строем пикинеров. Белые королевские знамена висели под дождем уныло и мертво.
Дождь несомненно был на руку – пушечный дым прибивало к земле. Лигеры не видели атакующих и палили наугад.
Подскакал корнет легкоконников: лигеры значительными силами заходят с правого фланга. Скверно, но этого надо было ждать.
– Кирасир на левый фланг! Пехоте продолжать лобовую атаку! Вы – скачите к Мерку, пусть отдаст мне свою конницу!
– Господин полковник! Господин полковник!
Связной с правого фланга указывал трясущейся рукой – у него больше не было слов. Но все было ясно и без слов.
Над строем капитана Мерка, развернутым для атаки не лагеря, а батальона Горна – торчали черно-багровые знамена Лиги. Все было именно так, как писал когда-то Ланьель:
Со всех сторон свирепый враг
Вздымает свой проклятый флаг.
– Измена! – бешено закричал Арвед Горн.
Гектор Дювинье тоже далеко не ушел. Миновав лесок, он выскочил на дорогу и вздрогнул от жесточайшего удара в грудь. Стрела не пробила кирасы, но вторая попала прямо в глаз, и он погрузился во мрак.
Человек в черном плаще с эмблемами Лиги, подойдя неспешно, носком ботфорта перевернул его мягкий труп на спину. Затем нагнулся, сорвал ожерельник и вытащил из-за кирасы письмо. Арбалетчики стояли вокруг, ожидая разрешения грабить. Человек в плаще снял шнурок, развернул еще теплый лист.
– «Ваше Величество, податель сего, честный французский дворянин Гектор Дювинье…» О, да вы убили француза! Mort du vinaigre [56]56
Смерть от уксуса (фр.).
[Закрыть], какая жалость! – Он посмотрел на раскрытую шею убитого юноши и снова нагнулся. Потянул шелковую ленточку, вытащил золотой крестик. – О-ля-ля, да он католик. Отдаю его вам, друзья.
Виконт Баркелон отвернулся от трупа и пошел к своей лошади, на ходу просматривая письмо полковника Горна.
Прошла неделя, десять дней, две недели – принц не возвращался. Открылись странные и страшные вещи. Принц в Синас не приезжал. Принцесса в Синас не приезжала. О болезни и смерти старшего сына принца никто в Синасе не слышал. Наконец, старая принцесса-мать и все ее внуки исчезли из Синаса тайно – никто не знал куда.
Жанна белыми глазами смотрела в лицо Рифольяру.
– Что вы думаете об этом, граф?
– Случилось несчастье, Ваше Величество. Принц не мог изменить, это невероятно. Значит…
– Расследуйте дело, – прервала Жанна. – За принца пока будете вы, граф. Держите все эти новости в сугубой тайне. Об этом все.
Ей не хотелось об этом думать, она боялась думать об этом.
Потрясение, вызванное красной гадиной, постепенно прошло. (Больше ей не подкладывали ни прокламаций, ни книг – хотя лакеи были те же.) Она кое-как восстановила душевное равновесие и пуще всего боялась расплескать этот полный с краями стакан. Она без устали слушала доклады: все идет хорошо, мятежникам не хватит силы даже осадить Толет, заключить его в кольцо блокады – всех объединенных сил Лиги и «святой дружины» не хватит на это. Лейб-гвардия и гарнизоны надежны. Можно подтянуть армию коннетабля из Кайфолии. Викремасинг придет через три месяца (по самым осторожным подсчетам) – и тогда мятежникам конец.
Да, все хорошо. Не думать о принце.
И все-таки бывали моменты дикого, совершенно непонятного, звериного какого-то страха. Весь дом Гроненальдо – весь до последнего человека – пропадал во мраке. Похищен мраком. В такие моменты Жанна не желала слушать докладов, никого не пускала к себе. Она совсем не чувствовала себя королевой. Ей тогда хотелось, чтобы рядом был мужчина, который мог бы защитить ее, одну ее, не королеву, а маленькую женщину, которой очень страшно. Но этот мужчина был далеко, в Марве.
Она все-таки сдерживалась и не писала ему о своих страхах. Она любила его и писала ему о своей любви. Когда таких писем набралось несколько, она послала их в Лимбар с маркизом Магальхао. Тот вскоре привез ответ, бодрый, мужественный и нежный. Ее мужчина был жив, он успешно воевал, и он любил ее.
Да, все было хорошо. Только не думать о принце. Она велела передать Лианкару, чтобы тот подвинул свои войска поближе к Толету. И он не замедлил откликнуться: он сообщал, что перенес свою ставку в замок Фтирт, в одном дне пути от Толета, и в случае нужды сможет подойти всеми силами к столице в самый короткий срок. Все было хорошо. Когда Рифольяр предложил ей – не вооружить ли цехи «на всякий случай», – она твердо отклонила это:
– Совершенно не вижу, зачем впутывать черный народ.
Все будет хорошо. Не думать о принце. Когда исчезли сразу четверо ее дам и фрейлин, первым ее чувством было удивление:
– Чего они такого наслушались?
Эльвира жестко сказала:
– Я предупреждала их, и прощения им не будет. Но все они, как овцы под ножом… Даже Анхела…
– Что – Анхела?
Эльвира прикусила язык: она сказала лишнее.
– Анхела? Да нет, ничего. Анхела поет по-испански…
Анхела явным образом впала в тоску – еще в мае. Не слышно было больше ее смеха и веселой беготни. Даже к Сивласу она перестала отпрашиваться. Все свободное время она сидела у себя. Откуда-то у нее появилась гитара – Эльвира никогда прежде не видела у Анхелы этого испанского инструмента – и она часами пела родные романсы и вильянсико, не замечая никого и ничего вокруг. И виргинский язык ее становился все хуже: она словно бы забывала его. При королеве она еще сдерживалась, но теперь она не часто видела королеву.
Анхела была не то что какая-нибудь Эмелинда или даже Лаура Викремасинг – Анхела была подруга, верный член королевского триумфемината, и Эльвира была с ней ласкова, как с Жанной:
– Анхелита, что с тобой? Тебе страшно?
– Нет, Эльвира. Я не знаю, Эльвира.
Голос у нее был тусклый, неживой, и она смотрела остановившимися глазами куда-то вперед, словно хотела увидеть то, что скрыто временем.
– …Поет по-испански? – переспросила Жанна. – И хорошо поет?
Жанна умела задавать самые неожиданные вопросы. Эльвира несколько растерялась:
– Хорошо ли?.. Мне не по себе от ее пения.
– Пойдем послушаем.
Звук гитары в пустых фрейлинских покоях был слышен издалека. И слышен был голос – чужой голос, невозможно было поверить, что это поет Анхела. «Ах нет, – подумала Жанна, – это как раз ее настоящий голос, испанский. Она все время разговаривала чужим языком, а настоящий – этот…»
Жанна заглянула в щелку между портьерами.
Анхела сидела с гитарой, положив ногу на ногу. Она смотрела всем лицом, закинутым вверх: глазами, бровями, ноздрями, раскрытыми губами, кажется даже зубами. Она не просто видела, она соучаствовала в том, что она видела. Тонкие пальцы бегали по гитарному грифу, перебирали струны, извлекая мрачные, сильные аккорды.
– Она сейчас в Испании, – шепнула Жанна Эльвире.
Анхела запела низким голосом, переходящим в хриплый шепот [57]57
Испанские песни, которые поет Анхела, – подлинные. Такого не придумаешь. Они заимствованы из книги Рамона Менендеса Пидаля «Избранные произведения. Испанская литература средних веков и Возрождения», М., 1961.
[Закрыть].
– Это она поет чаще всего… Ее этот сон преследует, как кошмар…
– Тише…
Но Анхела не слышала. Глухо, почти без голоса, она выговаривала:
Затем голос пошел вверх, вверх, до предела отчаяния:
Дальше надо было уже кричать, плакать – и она закричала, как подстреленная птица:
На этом вопле она оборвала песню. У Жанны по всему телу бегали мурашки. Она достаточно хорошо знала испанский язык, чтобы не следить за смыслом отдельных слов, – она ясно увидела мрачную, странную, зловещую картину, которую нарисовала Анхела лицом и голосом. Это был, конечно, сон, и Жанна сама увидела этот сон. Она сама стояла на вершине голой, суровой горы и видела вокруг себя совершенно пустую, желтую землю. Все было неподвижно, именно как бывает во сне. И вдруг в небе появляется ястреб, он летит прямо к Жанне, он охвачен страхом, он забивается к ней под плащ… а за ним летит огромный орел, он яростно вырывает ястреба из-под ее плаща и когтями рвет с него перья, клювом дерет его мясо… Больше не происходило ничего – это-то и было самое страшное, Жанна тихонько отошла от портьер.
– Пойдем, Эльвира. Мне тоже не по себе…
У нее и раньше мелькала мысль – нет, не мысль, а скорее ощущение, не выраженное словами, – что дворец поражен тлением. И только сейчас, отойдя от портьер, она отчетливо подумала об этом, она произнесла про себя это слово: тление. Дворец отмирал. Его тишина была тишиной склепа. Жанна тряхнула головой. Нет, это вздор, пустые страхи. Все хорошо.
На другой день, отпустив Рифольяра и де Милье, она вызвала Анхелу.
– Мне сказали, что вы играете на гитаре, Анхела. Странно, почему я раньше не слышала этого. Вы споете мне, если я вас попрошу?
Анхела ответила: «Охотно, Ваше Величество», сделала улыбку, сделала реверанс и принесла гитару. Жанна сказала:
– Я не стесняю вас выбором, Анхела. Спойте, что хотите.
Анхела довольно долго перебирала струны, уходя в себя. Глаза ее раскрылись в пустоту, раскрылись губы – фрейлина исчезла, осталась испанка. Жанна даже вздрогнула, услышав ее низкий голос:
Un sueno sone, doncellas…
Когда она замолчала, Жанна покивала ей, не в силах говорить.
– Еще, еще пойте, – наконец прошептала она.
Анхела запела снова. Жанна была совершенно подавлена, очарована, околдована этой испанской манерой пения с резкими перепадами от полушепота до вопля. Она и прежде любила Анхелу, а теперь почувствовала к ней нечто вроде благоговения.
Анхела стала петь им каждый вечер. Жанна и Эльвира могли без конца слушать романс о сне Альды – он притягивал к себе всех троих. И еще Жанна полюбила майское вильянсико, все из света и тени: вот жаркий месяц май, соловей вторит жаворонку, влюбленные спешат служить своей любви, но не я…
si no yo triste cuitado
que yago en esta prision
Но не я устрашенный печалью, не я заточенный в тюрьму.
С бьющимся сердцем слушала Жанна мрачный голос испанки, сдержанно повествующей:
Затем следовал крик бессильного отчаяния:
И затем снова – глухая, мрачная, безнадежная молитва:
Эта последняя строчка падала, как удары деревянного колокола, бухающего при похоронах казненного преступника. Не было никакой надежды. Убил бедную птичку негодяй стрелок – покарай его Божий гнев. Но услышит ли Бог молитвы несчастного узника? Нет не услышит… Тюрьма. Клетка. Безнадежность.
– Анхела, неужели у вас нет веселых песен?
– Есть, Ваше Величество – Анхела послушно пыталась петь озорные любовные песенки, сами по себе прелестные но голос ее звучал фальшиво, неестествен но и вся она была какая-то ненастоящая – ни испанка ни фрейлина Жанна сама сказала:
– Не нужно, Анхелита. Как-нибудь потом.
Как-то вечером, уже лежа в постели, Жанна сказала Эльвире:
– Она поет так как будто видит свою смерть. Она воистину как тот узник Эльвира – а ты?
Эльвира обняла ее.
– У меня нет ничего своего. Я – твое второе «я», Жанета.
Наутро – это было двадцать шестого июня – Рифольяр доложил:
– Мои разведчики доносят, что лигеры со дня на день выйдут из Граана.
– Настала пора и коннетаблю прийти к нам, – сказала Жанна. – Я сама напишу ему.
Но кого послать? Адъютанты, и те начали разбегаться. Прелестный маркиз Магальхао бесследно исчез первым. Юный Адольф Викремасинг был послан в Венгрию и еще не вернулся. На остальных не хотелось даже смотреть.
Жанна решительно прошла на фрейлинскую половину.
– Анхела, – сказала она, – хотите вырваться из клетки?.. Я пошлю вас к Лианкару с важным письмом и надежным конвоем. Вернетесь вместе с его армией.
Анхела не сумела скрыть своей радости:
– Благодарю за честь, Ваше Величество! Клянусь, я довезу письмо и отдам в руки коннетаблю!
Порешили, что Анхела выедет в ночь, с тем чтобы приехать в замок Фтирт на заре. Жанна послала Анхелу переодеваться, а сама велела вызвать шефа телогреев, графа Криона.
– Ваше Величество, сержант Келем самый надежный, – сказал Крион, выслушав ее. – Это ветеран из самых первых, а взвод его на отличном счету.
Анхела явилась в военном дилионском костюме, в плаще до пят, в берете на ухо, в боевом поясе с оружием – сияющая, готовая в огонь и в воду, прежняя Анхела. Жанна обняла ее и поцеловала в обе щеки.
– Анхелита, береги себя. Завтра к вечеру я жду от тебя ответа из Фтирта, слышишь?.. Эльвира! Погляди все-таки на этого сержанта Келема – способен ли он внушать доверие… Ну, прощай, Анхелита, счастливого пути…
Они выехали через ворота «у дороги на Синас» и свернули налево, чтобы выехать на дилионскую дорогу. Все было отлично. Анхела задремала в карете, завернувшись в плащ, не снимая рук с пистолетов. Сквозь дрему ей показалось, что карета описывает круг – все время сворачивает налево, – но она отогнала от себя эти вздорные мысли и окончательно заснула.
Ее разбудил внезапный внутренний толчок. Карета стояла, кругом был полный мрак. Она постучала в окно:
– Эй, сержант Келем, в чем дело?
– Мы уже прибыли, синьора. Опускают мост.
– Куда мы прибыли? Не может быть так скоро… – Но сержант, не отвечая, отъехал.
Что-то не так. Путаясь в складках плаща, Анхела лихорадочно принялась высвобождать свои пистолеты. Пока она возилась, карета двинулась, прокатилась под аркой и остановилась.
Дверцу распахнули, и чей-то голос произнес из мрака:
– Синьора де Кастро? Пожалуйста, вас ждут.
Кто ждет? Она осторожно выглянула, держа оружие наготове. В двух-трех окнах замка светились огоньки. При этом слабом свете она разглядела фигуру в плоской каске телогрея.
– Куда вы меня привезли?
– Это замок Гантро, сеньора…
Затрещала вторая дверца кареты, запертая ею изнутри. Анхела инстинктивно обернулась – ее схватили сзади. Двуствольные пистолеты в ее руках оглушительно бабахнули разом; она на время потеряла и зрение, и слух, а когда пришла в себя – ее крепко держали за руки.
– Измена! Ко мне, телогреи! – закричала она первое, что пришло в голову.
В ответ раздался взрыв хохота: именно телогреи и дежали ее. Кто-то скомандовал:
– Вниз ее, к канонику, живо!
Анхелу приподняли, подхватили под мышки и за ноги и бегом понесли в здание. Она была не столько напугана, сколько разъярена этим насилием: она молча извивалась, пытаясь дотянуться до рук негодяев хотя бы руками, но все ее усилия были тщетны. Наконец растрепанную, дрожащую от ярости, ее поставили на ноги и отпустили. Она отмахнула с глаз волосы и увидела какого-то священника. Но не на него она смотрела – на письмо, которое было у него в руках.
– Не смейте трогать это! – закричала она, кидаясь (ее тут же схватили). – Это письмо Ее Величества к коннетаблю! Он должен получить его утром!.. Кто вы такой и как вы посмели задержать меня? Да пустите же… вы!..
– Жервасий, – негромко сказал священник. Вперед выступил сержант Келем. – Отвези, куда нужно. – Анхела с ужасом смотрела на бесстрастного телогрея. Священник сказал светским голосом:
– Синьора, нам совсем не интересно это письмо. Коннетабль получит его вовремя… Нам нужна ты, – голос его страшно переменился, – именно ты, Анхела де Кастро, испанская ведьма и лиходейка.
Он отошел к столу, на котором горел трехсвечник.
– Воистину сам Господь Бог, в неизреченной мудрости своей, предал тебя сегодня в наши руки… Посмотри на меня. Ты была тогда под маской, malefica [65]65
Ведьма, лиходейка (лат.).
[Закрыть], но я-то был с открытым лицом. Ты узнаешь меня?
Анхела всмотрелась в это аскетическое бритое лицо.
– Диспутант! – вскрикнула она.
– Я вижу, ты узнала меня, – сказал Басилар Симт. – Но время диспутов прошло. Сегодня я член инквизиционного трибунала, и я буду допрашивать тебя, ведьма.
