Текст книги "Королева Жанна. Книги 4-5"

Автор книги: Нид Олов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

– Неужели снова в Геную? – не выдержал он.

– Как вы нетерпеливы, маркиз, – ласково улыбнулась она. – Нет, в Геную поедет Альтисора. А вы получили повышение…

– Опять? – вырвалось у него против воли. Она выпростала руку из-под шали, погладила его по щеке.

– Не пугайся, дурачок. Ее Величество производит тебя в капитаны. Ты будешь иметь собственный батальон и знамя… Ну, доволен? Целуй руку Ее Величества…

Он упал перед ней на колени и поцеловал обе руки Ее Величества.

– О, спасибо… Спасибо… Это по мне…

– Ты назначаешься королевским комендантом Лимбара, значит, тебе придется иметь дело с герцогом Марвы… но погоди хмуриться, ты будешь воевать с фригийцами, тебе совершенно незачем все время любоваться на Лианкара…

– Я бесконечно признателен Ее Величеству…

– Это ты скажешь потом, Ее Величеству… Послушай меня. Тебе предписано набрать свой батальон здесь же, в Тралеоде, и всего за две недели, хватит времени?.. Вот и отлично. Какие просьбы имеет до нас капитан Бразе?

Он смотрел на нее снизу вверх, закинув голову, и кивал каждому ее слову; при последних словах он обхватил ее ноги, прижал к себе, стал целовать через платье, через бахрому шали ее колени.

– Ты уронишь меня…

– Я умоляю… подари мне еще…

– Да… да… – шепнула она, склонившись к нему. – Неужели ты подумал, что я отпущу тебя так… мой Давид… Я люблю тебя, люблю, люблю-люблю… А теперь встань…

Он встал, в глазах его были слезы. Жанна вынула свой платок и осторожно промокнула их.

– Ты меня любишь?.. Нет, нет, потом… Надень свой воротник… А шпага?

– Вот, – сказал он, пристегивая к поясу короткую вызолоченную придворную шпагу – принадлежность костюма, а не оружие.

– Прошу меня простить, – сказал он, повернувшись к Жанне, – я совершенно потерял голову. У меня есть просьба до Ее Величества. Не отдадут ли мне моих Макгирта и Анчпена? Третьего лейтенанта я надеюсь найти сам.

– Быть по сему, капитан, – сказала Жанна. – Ты прекрасен. Идем, я представлю тебя Лианкару…

Капитан Бразе справился в назначенный срок: через две недели он представил свой батальон, тысячу двести душ, своему теперешнему шефу, герцогу Марвы.

Солдаты были выстроены в квадратном дворе цитадели. Впереди строя красовались три лейтенанта командира: Макгирт, Анчпен и де Базош, полуфранцуз из Гриэльса, представивший отличные рекомендации. Капитан со своим знаменщиком скакал навстречу коннетаблю, который принимал парад, отрапортовал ему и проехал с ним вдоль рядов. Шеф осмотрел батальон и выразил свое удовлетворение.

Жанна наблюдала все это сверху, из окна своего «гнездышка». Алеандро, в шлеме с бело-синим плюмажем, в шитой капитанской перевязи и в легком плащике поверх брони – несмотря на холодный ветер и колючий снежок – был очень хорош. Да и Лианкар был недурен в своей горностаевой мантии и с жезлом коннетабля – за этим жезлом, полвека пролежавшим втуне, нарочно посылали в Толет.

Закончив осмотр, они остановили коней перед строем, и Лианкар стал что-то говорить Алеандро, затем передал ему свернутую трубкой бумагу – полномочия. Жанна знала, что они не понравились друг другу. Она не находила это неожиданным или странным. Это было, пожалуй, даже естественно – любить друг друга им было не за что.

Однако никаких черных мыслей это у нее не вызвало, пока она любовалась ими из окошка.

К тому же вряд ли они теперь скоро увидятся вновь. Лианкар прямо со двора возвращался в Толет (его уже ждала готовая карета), а Алеандро – тоже прямо со двора – уходил со своим батальоном в Лимбар, в Марву.

Коннетабль, встав на стременах, крикнул что-то солдатам – слышно не было, – и ряды ответили стройно и резко: а! Только это и можно было разобрать. Затем Алеандро подал, тоже неслышную, команду. Солдаты сделали поворот налево, лейтенанты поскакали в голову колонны, и она двинулась, начала втягиваться в ворота.

Алеандро повернул коня к окну «гнездышка» и, глядя на него, сделал салют шпагой, застыл в этой позе. Жанна помахала ему платком. Он поклонился, вбросил шпагу в ножны и, лихо развернув коня, поскакал прочь со двора.

Жанна проводила его глазами, повернулась к Эльвире.

– Ну, вот он и уехал, – сказала она с какой-то дрожащей улыбкой, – теперь ты можешь любить меня по-прежнему.

Эльвира обняла ее, прижалась лбом к ее лбу.

– Глупенькая ты моя, солнышко, – прошептала она, – я всегда-всегда любила тебя.

V
На полях сжатые снопы

Motto:

 
Отрадно спать, отрадней – камнем быть,
О, в этот век, безумный и постыдный,
Не жить, не чувствовать – удел завидный!
Прошу, молчи, не смей меня будить.
 

Микеланджело Буонарроти

Глава LII
МОЗАИКА ВИСОКОСНОГО ГОДА

Motto: Существует 4 333 556 чертей и чертенят. Говорят, однажды у смертного одра игуменьи они все собрались вместе.

Яков Шпренгер и Генрих Инститор

Придворные уже собрались перед инкрустированной дверью королевского кабинета. Все было как следует, позы и выражения лиц в надлежащем порядке. Только что вошел Оберегатель души нашей, Великий коннетабль Виргинии, сиятельный герцог Марвы, занял свое место на правом фланге. Через минуту снова звякнули шпоры и алебарды телогреев, и дворцовый мажордом провозгласил:

– Господин государственный секретарь, сиятельный принц Каршандара!

Первый вельможа, с каменным лицом философа и олимпийца, вступил в зал, строго и не мигая прошил глазами первый ряд. Крион, де Милье, граф де Толет Рифольяр, Кремон, ди Архат, Эрли, Графалья и все прочие стояли истуканами, глядя прямо перед собой. Принц перевел взгляд налево и одной головой поклонился дамам.

Раскрылась инкрустированная дверь, и на пороге возникла графиня Альтисора, первая статс-дама, большая, белая и красивая, как королева.

– Ее Величество желают дамам и господам доброго утра, – произнесла она с безжизненной придворной интонацией. – Сиятельный принц Каршандара приглашается к Ее Величеству.

Гроненальдо, приостановившийся на середине свободной дорожки, прошествовал в королевский кабинет Инкрустированная дверь закрылась. Теперь можно было дышать, шевелиться и даже разговаривать.

Ряды расстроились, перемешались, и в зале возник легкий гул. Первые люди, впрочем, помалкивали; если у них и было что сказать, они, как вышколенные придворные, держали это при себе. Шушукалась молодежь и люди поплоше, для которых еще не было или уже не было ничего святого. Дело было неслыханное: шестой месяц изо дня в день продолжалось одно и то же: королева не показывалась, они не видели ее.

Не видели ни королевы, ни ее ближних девиц – Эльвиры де Коссе и Анхелы де Кастро. Это было непонятно, странно и тревожно. Вероятнее всего, их просто не было в Аскалере, но говорить это можно было только про себя. Вслух никто не смел выражать никаких сомнений И когда в городе им приходилось отвечать на недоуменные вопросы знакомых, все придворные господа и дамы, до самых последних, пожимали плечами: «Ее Величество? В Аскалере, где же ей еще быть?»

Она была в Аскалере, но видеть ее было нельзя. Ее мог видеть только узкий круг ближних. А когда кто-нибудь из лиц, не входящих в этот круг, слишком назойливо добивался личной королевской аудиенции – его учтиво посылали к черту.

Но были господа, которых нельзя было послать к черту, даже в самой вежливой форме – иностранные посланники, представляющие здесь особы царственных братьев Ее Величества. Они выразили весьма настойчивое пожелание лично изъявить Ее Величеству свои добрые чувства по случаю Рождества. Гроненальдо выслушал их. Они-то определенно знали, что королевы в Аскалере нет. Им важно было просто посмотреть на нее… Он сказал:

– Господа, я передам Ее Величеству ваше пожелание.

Двадцать седьмого декабря, на четвертый день Рождества, королева приняла их – в Тралеоде, в Рыцарском зале цитадели.

В каменном зале было холодно. Жанна сидела, укутанная в меха, в белом чепчике и почему-то за маленьким, высоким, выше груди, столиком; они целовали ее руку, положенную на столик (даже на подушечку!), словно какую-то драгоценную вещицу.

Выполнив этот обряд, они выстроились перед ней, и тогда она осмотрела их – одного за другим. Они давно были ей знакомы. Вот француз, граф де Келюс, сверкающий зубами из черной бороды, похожий на галантного дьявола; испанец, граф Зулоага, прямой и мрачный, как столб дыма (Гроненальдо уже писал ей, что Испания крайне раздражена намерением Виргинии признать правительство Вильгельма Оранского); швед, барон Русенгрен, головою выше всех прочих; посол Римского императора, барон Витгенштейн (этому Гроненальдо сам делал представление по поводу каких-то непонятных военных прогулок императорской конницы около Праги); затем – македонец, граф Эдко, весь в седине, но такой же красавец, как и блаженной памяти герцог Лива (у Жанны даже сладко екнуло сердце); англичанин, сэр Джон Босуэлл, лорд Моэм – светловолосый, тонкогубый и вечнохолодный; наконец, последний, у самого окна, в благостном белесом свете зимнего дня – фригиец, граф Финнеатль, Протей, стриженый двойник Лианкара.

Этот один был новый, она видела его всего третий раз; но имя его чаще всех остальных было на устах ее министров, о нем были ее думы больше, чем обо всех остальных, взятых вместе. Хотя и остальные время от времени тоже крепко напоминали о себе.

Все – в полагающихся случаю брыжах, в бархатах, при орденах. В общем, такие милые, славные господа.

– Вы желали видеть меня, господа, – произнесла королева чарующим дипломатическим голосом, – и вот ваше желание исполнено. Надеюсь, вы убеждены в том, что перед вами – я, а не моя кукла?

Господа сделали улыбку, означающую, что милая шутка Ее Величества оценена ими вполне.

– В Толете, кажется, распускался слух, – продолжала она, – что меня подменили, похитили… кажется, даже лишили жизни… (вторая улыбка господ)… и еще всякий вздор, который нет охоты повторять. Это не более чем досужие вымыслы. И то, что вы, господа, сегодня здесь, доказывает мне, что вы не верите этим слухам. Благодарю. (Общий поклон.) Я знаю, что вы будете распространять обо мне одну правду. Спасибо вам за ваши добрые слова, которые вы сказали мне сегодня, и перешлите от меня вашим государям мои пожелания побед и процветания. (Второй поклон.) Мне было очень приятно видеть вас всех в добром здравии.

Вот и все. Королева была настоящая. Она казалась какой-то особенно юной и хрупкой в своих соболях; милое лицо ее похудело и осунулось, но это было в порядке вещей. Они, разумеется, имели сведения, для чего она уехала сюда, в Тралеод.

Они снова стали подходить к ней по одному – начиная с француза – и целовали ее руку, положенную на подушечку. Королева была настоящая, и рука была настоящая, ее рука. Они помнили эту руку еще детской, с тонкими пальчиками и не вполне ухоженными ноготками девочки-провинциалки; теперь это была выхоленная, прекрасной формы рука зрелой молодой женщины.

Затем они покинули зал.

Два закутанных башлыками всадника выехали из голых тальничных кустов. Под копытами лошадей захрустела речная галька. Хмурая, незамерзшая в эту зиму Влатра широким свинцовым потоком катилась перед ними.

– Вот то самое место, – сказал один другому. – Отсюда в ясную погоду видны тралеодские башни. Совсем близко, а?

– Да, – отозвался другой.

– Гарнизон там небольшой, да и пес с ним. На что-то существуют фальшивые бумаги и фальшивые бороды, бас-самазенята! Просто золотой случай!

– У вас уже и план разработан?

– Почти что. Так как же, а? Ведь сама в руки дается…

– Нет, – сказал другой.

Замолчали, глядя на ту сторону. Серый зимний пейзаж не радовал глаза. Кое-где пятнами белел наносный снежок. Ветер дул им в лицо, холодный ветер с Топаза, пронизывающий их меховые плащи. Лошади, опустив головы, пытались хватать губами бегучую воду реки.

– Нет, – повторил другой всадник. – Но кончать надо. Не то вы станете совсем разбойником, Кейлембар. У вас просто тяга к похищениям. Вы помните эту дурацкую затею с яхтой?

– Помнится, и вам эта затея была по нраву…

– Я с великой неохотой шел на это. И оказался прав – ничего не вышло… Не это нам нужно, Кейлембар, вы сами знаете…

– Хочется ведь поскорее… – проворчал Кейлембар.

– Вы думаете, мне не хочется? – Герцог Фрам повернул к нему суровое лицо. – Но нам не одна она нужна, нам нужен еще и Толет. Нам нужно взять ее в Толете, вместе с Толетом. И мы возьмем ее в Толете. Вот когда действительно все будет кончено.

Кейлембар усмехнулся:

– А если она весь век будет сидеть тут?

– Не будет… – со вздохом сказал Фрам. – Она скоро вернется…

Он явно недоговаривал чего-то – не считал нужным. Но Кейлембар не имел привычки задавать лишние вопросы. Зябко передернувшись, он сказал:

– Ветер, сат-тана… Поедемте назад, сир.

Извлекатели Квинтэссенции собрались у Сивласа. Первым появился граф ди Лафен, точный, как подобает человеку истинно достойному. Сивлас протянул руки ему навстречу:

– Как я рад видеть вас, мой дорогой собрат! – Они крепко обнялись. – Поверите ли – один ваш вид возвращает мне бодрость духа! Если есть вы – значит, все еще может быть хорошо!

– Не узнаю вас, mon cher [36]36
  Мой дорогой (фр.).


[Закрыть], – отвечал граф. – Похоже, что ваша сангвинистическая веселость вам изменила.

– Вы можете смеяться надо мной, как вам угодно, – говорил Сивлас, усаживая гостя у камина. – Я стал суеверен – иного слова не подобрать. Мне кажется, что високосный год принесет нам несчастье. Мне просто страшно бывать одному…

– Я полагаю, вы просто давно не виделись с синьорой де Кастро… – улыбнулся граф.

Но Сивлас не улыбался.

– Давайте пить, в ожидании нашего Великого Кулинара. – Он налил отенского. – Нарочно велел его слегка подогреть, зная ваши вкусы… О чем мы? Да, вы правы… синьоры де Кастро… моей Анхелиты… я не видел уже сто два дня… Страшный месяц – февраль… Я всегда боялся двадцать девятого февраля, еще с детства… Какой-то черный день… отдаваемый раз в четыре года силам зла…

Граф ди Лафен слушал болтовню Сивласа, забыв убрать с губ след ушедшей улыбки. Глаза его тоже были печальны.

– Все-таки давайте выпьем за свет и разум, – сказал он, когда в речи Сивласа прорвалась пауза. – Тринк!

– Тринк! – Сивлас пригубил свой стакан и, не удержавшись, добавил: – Если мы переживем этот год – никто нам не страшен!

Они медленно, священнодействуя, выпили. Граф ди Лафен сказал:

– Оставайтесь все-таки пантагрюэлистом, мой друг. Високосный год ни при чем. Все это принес прошлый год…

– Временами мне сдается, что я без кожи, – сказал Сивлас, – каждая мелочь вызывает боль, как прикосновение к открытой ране. Недавно арестовали очередного пророка… он говорил примерно так: наш кардинал был свергнут в високосный год и вернется также в високосный год… Я нарочно посчитал: в самом деле, пятьдесят восьмой был високосный… Это для бабья, не правда ли? Но после того кошмара с интердиктом что-то надломилось…

– Я в своей глуши не ощущал событий так сильно, до меня доходили только отголоски. А вы видели все своими глазами… Ведь вы ходили с Лианкаром в Лимбар?

– Да. Этот поход и был самым страшным… такое ощущение, что ты в темноте и кто-то подстерегает тебя, но не нападает… а ты все время чувствуешь его – и затылком, и плечами, и лопатками… Наконец выходишь на свет, а он остается там, ты знаешь… И еще знаешь, что в темноту придется вернуться… рано ли, поздно ли, но придется… Впрочем, что это я! – прервал он сам себя. – Как ваша рана, граф?

– Как видите, она незаметна, – сказал граф. – Ноет в сырую погоду, но это даже приятно: напоминает о том дне…

– Вот славный был день! – воодушевленно воскликнул Сивлас. – Мне больше всего запомнилось солнце… хотя его и видно-то не было из-за дыма, но все-таки это был солнечный, светлый день! Врага было отлично видно, он вылез из темноты, вот что было хорошо! А! Давайте выпьем за этот день!

– Охотно, – сказал граф, – хотя для меня он был мало удачен. Вся моя война кончилась в первый же момент. Я не успел даже обнажить меча, успел только увидеть, что из лесу на нас сплошной лавиной сыплются лигеры, а стрела уже сидела у меня в спине… Помню, что было очень досадно, а больше уже ничего не было. Все равно, выпьем. Славный был день.

Когда они допивали, в комнату вошли маркиз Магальхао и Франк Делагарди – последний был в белой мушкетерской накидке. Начались шумные приветствия, поцелуи, совсем как в былые беззаботные дни.

– Франк, что это за маскарад! – громче всех кричал Сивлас. – Вы же предатель… ха-ха-ха!.. где же ваш голубой бантик?.. Ну не сердитесь, я очень, очень рад вас видеть, брат мой во Квинтэссенции!

Делагарди сказал:

– Я обязан этой накидкой сеньоре де Кастро… («Что вы говорите!» – вспыхнул Сивлас.) Ну, не совсем так… в конечном счете я обязан Ее Величеству… но также и нашему собрату Хулиану…

Сладко улыбающийся македонец поклонился. Граф сказал:

– Объясните нам по порядку, Делагарди. Наш друг Сивлас делается сам не свой, когда слышит имя сеньоры де Кастро…

– Что случилось с нашим красным батальоном – вы знаете, – начал Делагарди. – Большая часть пала в бою, а живым дали отставку. Я уехал домой, в Уманьяру, но когда началась вся эта церковная война, я не выдержал и вернулся в Толет…

– Когда же это было, когда?..

– Я вернулся в ноябре. Как раз тогда любезнейший маркиз Магальхао нашел меня, привел в Аскалер, и там синьора де Кастро вручила мне письмо королевы для капитана де Милье. (Сивлас уныло кивал.) И вот я мушкетер. Послезавтра у меня дуэль с ди Шавельтом из взвода Алана…

– Дуэль? Из-за чего? – закричали все.

– Причина известная: я – голубенький… Ни для кого не секрет, откуда я взялся, да я и не делал из этого секрета…

– Я буду вашим секундантом!

– Спасибо, Великий Хранитель тоги. У меня есть. Грипсолейль из моего же взвода. Истый пантагрюэлист, мы как-то сразу полюбили друг друга…

– Пожалуй, никто больше к нам не придет, – сказал граф. – Алеандро сейчас в Марве – он написал мне на Рождество… Куда запропастился наш Великий Кулинар?

– Я боюсь, у него неприятности, – мрачно сказал Сивлас. – Наш коннетабль трясет сейчас белый батальон, ищет понтомскую заразу… Очень многие из уроженцев острова Ре уже получили отставку, а двое – даже Таускарору…

– М-да. Ну а наши студенты?

– Я был на днях у нашего посланника, – сообщил маркиз Магальхао, – он говорил, что инквизиция сделала аресты в Университете. Вскрылась якобы какая-то ересь…

– Я тоже слышал об этом, – подтвердил Делагарди.

Сивлас убито уронил голову в руки.

– Темный год, страшный год… На нас надвигается мрак… Была ли у нас победа в руках? – сомневаюсь… Лига умерла или нет? Кто у нас кардинал Мури – Чемий или Флариус? Я так и вижу, что Чемий вернулся… Мне приходится просто убеждать себя: нет, еще нет… Ах, что говорить! – Он поднял голову. – Простите меня, друзья. Кулинара нет, но обедать мы все равно должны.

– Мои слуги привезли лафенского барана, – сказал граф, – но он, к сожалению, сырой. А вы ведь не держите повара, Сивлас?

– Я сейчас распоряжусь, все будет устроено. – Сивлас встал. – Напротив моего дома, слава Богу, находится «Отенское солнце» – мы отдадим зажарить лафенского барана в его лучах…

Он вышел. Граф глотнул вяжущего вина и тихо сказал:

– Наш друг Сивлас, увы, прав. Темное время – иначе его не назовешь. Даже в нашем захолустье все говорят: Лига жива. Но ее не видно, остается предположить, что она роет кротовые ходы. Где-то они выведут ее на поверхность и когда… Не слишком ли будет поздно… Чемий тоже опасен, как грозовая туча, и от него тоже надо ждать много зла… То, что с ним не удалось покончить в прошлом году, – очень плохо…

Магальхао и Делагарди молчали, насупившись над своими стаканами. Возразить было нечего.

Вернулся Сивлас. Его слуга тащил за ним поднос с бутылками и серебряными бокалами.

– Баран будет готов через час, в столовой уже накрывают, – возвестил он тоном радушного хозяина. – А теперь, братья мои во Квинтэссенции, давайте выпьем вот этого славного французского вина, любимого мэтром Назье! Ивен, наливай! Восемь бокалов, восемь, чему я тебя учил?.. Ну, теперь пошел вон. Господин председатель, скажите нам свое слово.

Граф ди Лафен встал с кубком в руке.

– Друзья мои! Не будем крючкотворами и рабами формы и выпьем наш первый кубок здесь, а не за накрытым столом. Несмотря ни на что, vita magna est [37]37
  Жизнь превосходна (лат.).


[Закрыть]! Последнее событие, которое потрясло всех, вам известно. Был объявлен интердикт, и снял его герцог Марвы. Но мне не хочется пить за него. Кто-нибудь не согласен?

– Нет! Нет! Все согласны!

– Поэтому, – сказал граф, – я предлагаю: поднимем наш первый кубок в честь победительницы при Дилионе, в честь нашей королевы! Мы защищали ее всегда, и мы будем защищать ее всегда от мрака и тьмы – как рыцари, как дворяне, как пантагрюэлисты. Кубок Ее Величества, друзья!

– Мастер, вот этот просится к вам.

– Давно просится?

– Третий день сидит, носом в угол, как я велел. Прикармливаю его, а спит он, наверно, на улице.

– Оно и видно. Кто такой?

– Кузнец, говорит, из Кельха. Семью голубые вырезали, дом спалили, сам едва ушел. А потом, говорит, за бродяжничество ему всыпали кнутов…

– Хорошо, любезный, отойдите.

Мастер поправил свой глухой капюшон с глазными прорезями и приблизился к неподвижно сидящему в углу, спиной ко всем, оборванцу.

– Ты ждешь меня, – тихо сказал он.

Оборванец подскочил и обернулся. Не увидев лица, испуганно раскрыл рот. Он был на полголовы выше мастера.

– Скажи, что ты думаешь о людях?

Оборванец был явно огорошен таким вопросом. Наконец неуверенно произнес:

– А что мне думать-то о них? – Почесал в затылке. – Ничего не думаю, ваша милость…

– Плохо, – сказал мастер. – Вряд ли ты мне подойдешь.

– Да что же мне думать-то про них! – отчаянно выкрикнул кузнец. – Все, что прикажете, и буду думать!.. Хотя чего там о них думать… Я ведь знаю, на что иду… Кузнец, говорят, не нужен, так хоть это…

– Потише, – прервал его мастер, – не ори на весь трактир. Верно, не нужен кузнец. Человек нужен мне. А тебе, как видно, все равно: хоть это…

– О ваша милость, я справлюсь… – зашептал кузнец, умоляюще сжимая руки. – Жалости во мне нет, уж никакой не осталось…

– А ты хорошо подумал? Вступая сюда, ты почти что уходишь от мира, как монах…

– Я и так ушел от мира! Вытолкнули меня!.. Возьмите меня, сударь!

Казалось, даже глухая маска мастера излучает сомнение. Он помолчал, потом спросил еще:

– Ты сам сюда пришел или тебя послали?

– Не то чтобы сам… Такой маленький человек сказал мне давеча: поди, мол, туда-то и туда-то… сюда то есть… и там спроси мастера. Передай, мол, что шевалье Азнак…

Мастер остановил его:

– Хватит. Это меняет дело. Но не радуйся пока. Тебя надлежит еще испытать…

– Я на все готов, господин…

– Охотно верю, что на все. Ночевать будешь тут, я скажу хозяину. Завтра за тобой придут, жди. Кстати, дай-ка руку. Жми. Со всей силой жми, как можешь!.. Еще!.. Рука у тебя неплохая.

Кузнец, почтительно искривившись, махал посиневшей кистью.

– Ну и у вас же, сударь, не рука, а клещи…

– Как твое имя?

– Яков Кнап, сударь…

– Прозвище свое забудь. Там у тебя останется только имя. Прощай же, Яков, до завтра.

Гуманист и друг Разума принц Гроненальдо стал палачом. Чуть ли не каждый день глашатаи на площадях и рынках Толета читали указы, подписанные им одним: за государственную измену и открытый мятеж против Ее Величества – такие-то и такие-то приговорены к смертной казни. Перечислялись отнятые у приговоренных звания, чины и титулы, затем следовали имена, десятки имен: рядовые лигеры, участники Дилионской битвы, члены вольных дружин Лиги, священники-доктринеры. Дворяне подлежали отсекновению головы, вольные стрелки подлого сословия – виселице или четвертованию (смотря по грехам); мятежные попы ложились на колесо на Аранском плацу в юго-западном предместье Толета. Велено было казнить их с запечатанными ртами, дабы они чемианскими своими пророчествами не смущали народ.

Уже поговаривали, что он шагает по трупам. Когда был подавлен польский мятеж, он предложил Совету вопрос о предании вице-короля Польши, князя Радзивилла, смертной казни. Он говорил с королевского места жестко, заранее отметая все возражения. Когда кто-то все же заикнулся робко: а что, мол, Ее Величество… – Гроненальдо яростно крикнул: «Это воля Ее Величества!»

Раз начав, невозможно было остановиться: измену надо было искоренять, выкорчевывать – значит, лить кровь еще и еще. На это толкали события. Из Польши Викремасинг вынужден был идти в Богемию, усмирять силой оружия интервенцию императора (хотя посол Витгенштейн клялся и божился, что император – Боже упаси! – и в мыслях не имеет воевать с Виргинией). Часть своих сил Викремасинг отправил даже в Венгрию: князь Рогоци слезно молил его о помощи против турок. В самой Виргинии ходили упорные слухи о возвращении Фрама. Гроненальдо заговорил о казни захваченных в день битвы членов совета Лиги – Гриэльса, Фарсала и Респиги-старшего. Лианкар, бледный и напуганный, умолял его с глазу на глаз: «Ваше сиятельство, ради всех святых… Будет новый взрыв… Снеситесь хотя бы с Ее Величеством…» – «Я не желаю вмешивать Ее Величество в кровь, я беру ее на себя, – возражал Гроненальдо с каменной твердостью. – О каком новом взрыве вы толкуете? Вам что-нибудь известно?» – «Достоверно мне известно только то, что армия наша еще не готова… Я отвечаю за наши военные силы, и мне не хотелось бы рисковать… Заклинаю вас – не теперь, ваше сиятельство, они не уйдут от нас…» – «Можно подумать, что вам дорога жизнь мятежников, – безжалостно говорил Гроненальдо. – Я обожду. Подавите поскорее остатки мятежа, ваше сиятельство…»

Лианкар наконец ушел в Дилион с небольшим отрядом – готовить там поход на Торн. Гроненальдо положил все силы на набор войска. Он выхлопотал у королевы разрешение увеличить корпус белых мушкетеров и пополнить лейб-гвардейские батальоны. Но особенно много набирал он телогреев: пять новых полков, которые он предполагал разместить в замках и городках вокруг Толета.

Врага все еще не было видно, но ощущение, почти запах врага – висели в воздухе. Явные вражеские гнезда – Торн и Понтом – вели себя тихо, но принц не доверял этой тишине.

– Мир вам, отец мой.

– Мир вам, отец мой.

Каноник ди Аттан мерцал глазами и улыбкой. Басилар Симт был, как всегда, бесстрастен.

– Мы давно не видались. Какие новости, отец?

– Я свято выполнял ваши предписания, – ответил Басилар Симт, – и вот, стал отменным лоялистом.

– Это хорошо. Я же провел все это время в Понтоме, где пережил нашу славу и был взыскан вниманием его преосвященства. Он шлет вам свое пастырское благословение…

Басилар Симт преклонил колени и поцеловал перстень инквизитора.

– Наша версия, отец, оказалась правильна. Кардинал сказал, что Иоанна ди Марена несомненно предана Диаволу и состоит в секте ведьм и лиходеек. Не ужасайтесь…

– Я тверд, отец мой.

– Отец наш кардинал рассматривал портрет Эльвиры де Коссе и нашел, что она явная stryga [38]38
  Ведьма (ит. из лат.).


[Закрыть], возможно, даже не человеческого происхождения. Иоанна ди Марена от рождения предана была Диаволу. Диавол помог ей родиться на свет ценою жизни матери, королевы Эдмунды. Кардиналу было угодно рассказать мне, как он крестил Иоанну ди Марена. Еще будучи младенцем, она боялась креста и кричала в его руках, как одержимая. Он уронил ее, ибо она сильно вырывалась, и погрузил ее в купель дважды, а не трижды, как полагается обрядом. Крещение было недействительно, Диавол не отдал ее, отец мой… И с детских лет ей придан был daemonus familiaris [39]39
  Частный, собственный дух (здесь: демон) (лат.).


[Закрыть]в обличии Эльвиры де Коссе…

Басилар Симт, крепко закусив губу, медленно перекрестился; его рука дрожала, несмотря на все его усилия. Каноник ди Аттан тоже перекрестился.

– Это воистину страшное дело, отец. Но мы пойдем до конца, мы уничтожим эту диавольскую скверну, угнездившуюся на королевском троне Виргинии. Мы спасем Виргинию от нечистого.

Каноник ди Аттан замолчал. Басилар Симт овладел собой, отер пот со лба и хрипло произнес:

– Я готов на все во имя ниспровержения Диавола.

– Поплатятся все, – снова заговорил инквизитор, – в их числе и лжепастырь Симон Флариус, который не враг нам, но и не друг. Он не холоден и не горяч, а это есть грех тягчайший… Итак, формула обвинения высказана. Теперь наше дело – практическое следствие. Мы должны получить признания из уст самих преступниц и пособников их. Господь услышал молитвы верных и предает их в наши руки. Колесо Фортуны повернулось, виргинская Иезавель падает в пропасть. Сегодня мы еще не можем взять их всех в Таускарору, но есть другое место, которое уже указано. Принц Гроненальдо набирает сейчас телогреев для охраны замков вокруг Толета. Замок Гантро будет наш. Под касками телогреев будут скрыты бойцы «святой дружины», а полковым священником у них будете вы, отец.

Все это говорилось обычным, тихим и вежливым голосом – это были уже не пророчества, а инструкции. Басилар Симт деловито заметил:

– Прокурор Масар арестовал пятерых студентов, уличенных в публичном поношении Флариуса… – Оба усмехнулись. – Нам следовало бы заняться ими также: не исключено, что мы нападем на новый след…

– Я позабочусь об этом в свое время. Итак, приходит их час! – Каноник ди Аттан позволил себе немного volare, вознестись над моментом. – Мы приступаем к очищению ствола животворящей церкви Святой Девы! Все увидят, что превыше церкви нет на земле ничего. Если короли преступают божественный закон – мы свергаем королей! Это будет момент наивысшего торжества церкви!

– Аминь, – торжественно сказал Басилар Симт.

Глаза инквизитора погасли, он вернул себя к повседневности.

– Где находится теперь Иоанна ди Марена? Здесь или все еще в Тралеоде со своим любовником?

– Она в Тралеоде, отец, но маркиз Плеазант послан ею в Лимбар, воевать с фригийцами. С ней остались только ее девицы. Эти сведения получены мною из известного вам источника.

– Так. – Инквизитор недобро сощурился. – Вот вам еще подтверждение, отец. Не нужен ей мужчина. Адские ее подруги ей дороже – с ними можно на свободе предаваться волхвованиям и полетам…

Он вдруг озабоченно посмотрел на Басилара Симта:

– Вы не знаете по-фригийски, отец? Необходимо выучить…

Доверенный курьер принца, шевалье Мазелер, знал дорогу в Тралеод с закрытыми глазами. Он десятки раз возил туда письма, доклады, указы и привозил оттуда королевскую подпись. Королевы он не видел. Когда он появлялся в карлианских покоях, к нему выходила Эльвира де Коссе, принимала бумаги и выносила подписанными (или неподписанными), иногда он слышал голос королевы через занавеску, даже обменивался с ней несколькими фразами, но это было все.

В самом начале марта (а может быть, и двадцать девятого февраля, в чертов день) Гроненальдо получил от Лианкара извещение, что в Гразьене объявился Фрам во главе небольшой армии; пришли они, по-видимому из Франции. С ним были Кейлембар, молодой Респиги и чудом уцелевший в битве Баркелон.