Текст книги "ВРЕМЯ УЧЕНИКОВ 1"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)

8. ГУТА ШУХАРТ, 26 ЛЕТ, ЗАМУЖЕМ, ДОМОХОЗЯЙКА

Направляясь из школы домой, Гута не знала, радоваться ей или печалиться.

С одной стороны, все закончилось как нельзя лучше. Ме– дицинская справка, взятая позавчера Рэдом у Мясника, в кото– рой говорилось о том, что Мария Шухарт, восьми с половиной лет, долгое время тяжело болела и в связи с этим не могла своевременно пойти в школу, сделала свое дело.

Вчера Гута принесла этот документ в лучшую частную шко– лу города. Владелица школы (она же – директриса) обнюхала справку со всех сторон, потом взглянула на Гуту и, казалось, обнюхала вслед за справкой и просительницу.

– Надеюсь, болезнь вашей дочери не грозит опасностью другим нашим детям?

– Нет, конечно, – сказала Гута. – Она не заразна. Иначе бы врач не дал такую справку.

– Да-да, – сказала директриса. – Однако мне хотелось бы поближе познакомиться с семьей девочки.

Такой оборот Гуту никак не устраивал. Поэтому она по– вернула беседу по-своему:

– Не сомневайтесь, мы вполне платежеспособны. – И дос– тала наличные.

Владелица школы смутилась:

– Нет-нет, это преждевременно. Сначала нужно сдать вступительный экзамен.

– Только мы хотели бы попасть в класс, соответствующий ее возрасту. Мы готовы к экзамену.

– Что ж, воля ваша! – Директриса пожала плечами. – При– ходите с девочкой завтра, к десяти.

К десяти они сегодня и пришли. Гуте присутствовать на экзамене не разрешили, но она не возмущалась, спокойно поже– лала Мартышке удачи. А чего, спрашивается, волноваться? Не зря же она столько сил потратила в былые годы на занятия с дочерью. Самой ведь пришлось учить Мартышку – к такой учени– це репетитора не пригласишь. Сколько слез было пролито!.. Но добилась своего – мохнатая лапка даже шариковую ручку дер– жать научилась. А уж что касается сообразительности, тут Мартышка многим взрослым сто очков бы вперед дала. И уж если научилась писать мохнатая лапка, то у человеческой руки это и вовсе проблем не вызвало… Впрочем, неправда, конечно же Гута волновалась. Еще как волновалась! Но когда директриса пригласила маму после экзамена в свой кабинет, Гута и виду не показала, что измаялась. Выслушала приговор как должное.

– У вас очень умная девочка, – сказала директриса. – И очень хорошо подготовленная.

– Мы ведь нанимали репетиторов, – солгала Гута. – Вери– ли, что рано или поздно она сможет ходить в школу.

– Да, мы берем ее. Собственно, я уже выдала ей все не– обходимое и отправила на урок. Приходите за девочкой к поло– вине второго. Заодно проверим ее усидчивость.

Так что в школе все устроилось как нельзя лучше.

Но зато вчера не пришел домой Рэд. Правда, позвонил, предупредил. Сказал, что у него срочное дело, о котором нельзя говорить по телефону, и тут же повесил трубку.

Честно говоря, Гута ждала чего-нибудь подобного. Веточ– ки корявые, слишком уж счастливыми для нее оказались послед– ние десять дней, после того как Золотой шар выполнил желания семьи Шухартов. Ведь ничего в жизни не дается даром, за все надо платить. Рано или поздно должно было наступить пох– мелье. И Гута не удивилась, когда три дня назад заметила, что с Рэдом творится странное. Вернее, не странное, а то са– мое, периодически повторявшееся, ставшее за годы семейной жизни привычным до слез. Рэда снова звала Зона, и оставалось только ждать и надеяться, что на этот раз он справится с этим зовом. Может, ему помогут отвлечься новые дочкины забо– ты… За вчерашним обедом Гута всячески переводила разговор на предстоящий экзамен. Рэд слушал, вяло жевал и так же вяло отвечал. А после обеда собрался и ушел в «Боржч».

Как видно, дочкины заботы папе не помогли, потому что ужинать он не явился. А потом позвонил…

Подходя к своему дому, Гута встретилась со старой Эл– лин. Поделилась радостью, о тревогах говорить, разумеется, не стала – кому нужны твои тревоги?.. Эллин поздравила со– седку, повосхищалась способностями ребенка (конечно, это бы– ло лицемерие, потому что после метаморфозы Эллин явно стала бояться Мартышки), а потом огорошила известием:

– Ночью умер Барбридж. Говорят, ни с того ни с сего в Зону полез. Труп патрульные нашли утром, возле кладбища. Жутко обгорел, лишь по костылям узнали…

– О мой Бог! – только и смогла вымолвить Гута.

Прошлым вечером, уже лежа в постели, Мартышка, без умолку щебетавшая о предстоящем назавтра экзамене, вдруг ни с того ни с сего спросила странным тоном:

– Дед Барбридж умрет?

– Умрет, – сказала Гута, поражаясь тому, какие проблемы волнуют ее дочь. – Все умрут. – И поспешила утешить ребенка:

– Только это случится очень не скоро.

Теперь Гута поняла, отчего ей показался странным тон Мартышки, когда та спросила, умрет ли Барбридж. Дочь не спрашивала – она утверждала.

– Твой-то не рвется туда? – Эллин внимательно пригляды– валась к соседке.

– Нет, – солгала Гута.

И тут ей пришло в голову такое, что у нее кончики паль– цев на руках похолодели.

– Говорят, так уже несколько сталкеров погибли, – ска– зала Эллин. – Только подойдут к границе Зоны, пшик, и как не бывало. Словно мотыльки летят на огонь свечи.

– О мой Бог! – повторила Гута. Ей стало не до разгово– ра. – Извините меня. Эллин, я спешу.

На том и расстались.

К счастью, Рэд был уже дома, и Гута тут же забыла о всех своих страхах. Рассказала, как прошел экзамен. Рэд вро– де бы слушал с интересом, даже задавал вопросы, но Гута чувствовала, что в мыслях он далеко-далеко. Может быть, поэ– тому она и не стала спрашивать его, где он провел ночь.

В положенное время они рука об руку сходили в школу за дочкой, побеседовали с директрисой и внимательно выслушали Мартышкин «отчет» об уроках. Потом обедали, готовили уроки, занимались домашними делами. Обстановка в семье выглядела самой что ни на есть умиротворяющей, но в самой глубине Гу– тиной души ощущалось какое-то напряжение, словно неведомые руки натягивали гитарную струну…

И в конце концов Гута не выдержала. Вечером, укладывая дочь в постель, она спросила:

– Откуда ты знала, что сегодня умрет дед Барбридж?

– Он мне не снился, – сказала Мартышка, словно оправды– ваясь. И было совершенно непонятно, ответ ли это на мамин вопрос или отвлеченная фраза.

Когда возбужденная Мартышка наконец заснула, Гута отп– равилась в спальню. Расчесывая на ночь волосы, сказала мужу:

– Рэд, это не твоих рук дело?

– Ты о чем?

– Ты хорошо понимаешь о чем!.. О смерти этого несчаст– ного старика.

– Этот несчастный старик отправил тебя в Зону на верную гибель, – сказал Рэд.

Гута услышала, как скрипнули его зубы.

– Веточки корявые, но ведь я осталась жива!

– Да, – согласился Рэд. – Вопреки его замыслу!

Гута перестала расчесывать волосы:

– Почему ты так думаешь?

– Я не думаю, я знаю. Еще никто из сталкеров не прохо– дил мясорубку в одиночку. В том числе и Стервятник. Ты пер– вая, и я не знаю, каким образом это тебе удалось.

– Вот-вот! И тогда, в Зоне, ты тоже удивился тому, что я явилась в карьер одна. В тот раз я твоего удивления не по– няла. Теперь понимаю… Ты взял с собой Артура для этой сво– ей мясорубки! – Гута и ждала, и страшилась ответа.

– Это не моя мясорубка, это мясорубка Барбриджа, – ска– зал Рэд. – Ты должна верить мужу. – В голосе его прозвучала некая толика облегчения. Словно он долго бродил по ночному, переполненному жуткими чудовищами лесу и вдруг выбрался на залитую лунным светом поляну, где уже не нашлось места кош– марным порождениям фантазии и мрака.

– Я тебе верю… – Гута не выдержала и заплакала.

– Ох, да не терзай же ты мне душу! – взмолился Рэд.

Гута прикусила нижнюю губу, и в конце концов ей удалось справиться со слабостью.

– Ты убил его, – сказала она, всхлипнув в последний раз. – Я знаю. И сына его ты тоже убил. Тебя поймают, Рэд. У Дины Барбридж теперь очень много денег, она приложит все усилия, чтобы убийцу поймали. И на этот раз тебя отправят на электрический стул. Или в газовую камеру.

Рэд выругался так, как не ругался при ней никогда.

– Никуда меня не отправят! Ты плохо знаешь Дину. У Дины теперь действительно много денег. – Рэд усмехнулся. – Ей бы– ло ради чего рисковать.

– Зато ты Дину, похоже, хорошо… – Гута замолчала, не договорив. До нее вдруг дошло, что связывало мужа и дочку Барбриджа на самом деле. – Боже всемогущий! – воскликнула она. – Бо-же все-мо-гущий!!!

– Да-да, – сказал Рэд. – Все совсем не так, как ты себе представляла.

– О Рэд… – Гута снова заплакала.

Еще утром она поклялась, что сегодня Рэда к себе не подпустит, но теперь все изменилось. Потому что желание отомстить она очень хорошо понимала, потому что сама не раз испытывала подобное чувство.

А когда все закончилось, Рэд сказал:

– Неужели ты подумала, что я способен променять тебя на эту смазливую куклу?!

Она без слов потерлась носом о его щеку. Но тут же мыс– ли ее вернулись к случившемуся. А потом убежали в завтра. И тогда она сказала:

– Если капитан Квотерблад спросит меня, где ты был вче– ра ночью, я не смогу соврать.

– А раньше могла, – со вздохом заметил Рэд.

– Раньше была совсем другая жизнь. Раньше я сидела в окопе и отстреливалась от всего мира. В последние дни мне показалось, что я наконец из окопа вылезла.

– Как хочешь, – сказал Рэд. – Только имей ввиду… Я не жалею о сделанном. Ни капли.

И было непонятно, что именно он имел в виду.

Полиция явилась в дом назавтра. Рада не было: он ушел на биржу труда. Гута только-только отвела Мартышку в школу, выслушав по дороге массу восторженных вскриков.

Впрочем, капитан Квотерблад семью бывшего сталкера Шу– харта на этот раз своим персональным вниманием не почтил, прислал какого-то плюгавого, весьма смахивающего на серого мышонка сержантика.

Мышонок не стал ходить вокруг да около, спросил напря– мик:

– Миссис Шухарт, где ваш муж был прошлой ночью?

– Веточки корявые, а вам что за дело? – сказала Гута.

Мышонок и глазом не моргнул:

– У нас есть в отношении вашего мужа кое-какие подозре– ния. Потому я и задал вам такой, вопрос.

– Мой муж спал! – Гута тона не смягчила. – Сладко-прес– ладко! Под моим теплым боком!

– Я имею в виду не сегодняшнюю ночь, – напомнил мышо– нок.

– Если вы полагаете, что ночи у нас отличаются друг от друга, то ошибаетесь, – сказала Гута, поражаясь вновь вер– нувшейся к ней решимости. – Муж был дома. А что случилось?

– Умер старый Барбридж.

– Ах вот в чем дело! – Гута тщательно разыграла возму– щение. – И вы, разумеется, решили, что его убил Рэд Шухарт по прозвищу Бешеный?!

– Не имеет никакого значения, что мы решили! – В голосе мышонка тоже зазвучали стальные нотки. – Я вас спрашиваю, где был ваш муж прошлой ночью!

Гута не сбавила тон:

– Вы меня простите, но причины убить Барбриджа имелись у доброй половины города Хармонта! И добрая половина города Хармонта не слишком расстроится, узнав, что эта мразь нако– нец отдала Богу душу… Что же касается моего мужа, то он всю прошлую ночь трахался. Естественно, в своей собственной постели со своей собственной женой.

9. МАРИЯ ШУХАРТ, 15 ЛЕТ, АБИТУРИЕНТКА

Едва ушел дядя Дик, приперлась старуха Норман.

Папка, ясен перец, на звонок не откликнулся, продолжал себе торчать в гостиной. К соседке вышла мать, пригласила на кухню.

День открытых дверей какой-то, подумала Мария, но ПРИС– ЛУШАЛАСЬ: частенько разговоры мамы со старухой Норман были достаточно прикольными. Однако на сей раз беседа поначалу как бы ничего особенного из себя не представляла. Принялись пережевывать кухонные рецепты, нестираное белье и прочую ла– жу. Мария вернулась к учебникам. Однако полностью разговор не погасила, цеплялась краешком внимания. И потому услышала вопрос соседки:

– Скажи мне, Гута, старик ваш требует за собой како– го-нибудь ухода?

Мать удивилась такому вопросу, но ответила честно:

– Нет, Эллин. Он же не ест, не пьет и в туалет не хо– дит. Я, конечно, делаю для него кое-что, кровать, скажем, разбираю на ночь. А утром застилаю снова, несмятую… В об– щем, скорее это даже не для него, а для себя… Чтобы по-че– ловечески было, понимаете?

– Понимаю, – сказала старуха Норман. – А вот у меня Стефи изменился… Словно хочет чего-то…

– Не может быть, – сказала мать. – Мумики никогда ниче– го не хотят, потому что…

– Я тоже раньше так считала, – оборвала ее старуха Нор– ман. – Но вот в последнее время… – Она помедлила. – Когда я ухожу из дома, там что-то происходит. Передвигаются стулья, пачкается посуда, разбрасывается спальное белье. Приду, уберу, наведу порядок. А потом опять все повторяется. Причем пока я с ним, тишь и гладь. Стоит же выйти, все сна– чала. Как в детстве, бывало, когда он был ребенком…

Мария улыбнулась. Наконец-то старуха Норман заметила, что и в ее доме что-то творится…

– Веточки корявые, не может быть! – повторила мать. – Они же еле движутся. Папаня пока руку поднимет, четверть ча– са пройдет.

– Стало быть, по-вашему, я сошла с ума? – В голосе ста– рухи Норман послышалось нескрываемое раздражение.

– Да нет, конечно, – отозвалась мать. – То есть я хочу сказать… Ну я просто не знаю. У нас ничего такого никогда не случалось.

Так уж и не случалось, подумала Мария. Очень даже слу– чалось. И не такое еще!

– Вот я и думаю, – продолжала старуха Норман, – что Стефан делает все это для того, чтобы за повседневными забо– тами я забывала о его смерти. Такой чуткий мальчик…

Марии очень хотелось посмотреть сейчас на мать. Навер– ное, та в изрядно обалделом виде. И не удивительно! Судя по всему, у старухи Норман после того, как к ней тоже явился мумик, совсем башня рухнулась.

– Мария! Маменька у вас?

В отличие от деда Шухарта. Стефан Норман всегда начинал разговор первым.

– Да, у нас.

– Языком молотит, как всегда?

– Беседует с мамой, – дипломатично ответила Мария. Те– бя, тормоз, мне еще не хватало, подумала она.

– О чем?

Мария пересказала содержание разговора матери со стару– хой Норман.

– Так-так, – сказал Стефан. – Старая стерва сделала вы– воды из происходящего с точностью до наоборот… Послушай, Мария, у меня к тебе есть просьба. Объясни ей суть. О том, что в нашем доме бардачишь ты, можешь не рассказывать. Пусть виновником буду один я. Все равно ведь ты делаешь все это по моей просьбе.

Мария подумала и ответила:

– Я не могу объяснить ей суть. Такая новость будет для нее слишком крутой.

– Тогда грохни старуху. – Слова сыпались, как песок в песочных часах, – равнодушно и размеренно. – Ведь ты можешь и это.

Да, подумала Мария, это я могу и могу очень чулково. Но неужели мама родила меня только для того, чтобы я помогала давно умершим и убивала живых!

– Прикончи ее сам.

– Но ты же знаешь, какое у меня тело. Пока я воткну в нее перо, она тысячу раз проснется и когти рванет.

– А может, после твоей попытки ничего больше и не пот– ребуется. Она или просто испугается, или сшурупит, в чем прикол. И в том и в другом случае она тебя отпустит.

– Как бы не так!.. Она и раньше-то не шибко шурупила, а уж теперь от радости и вовсе что-либо соображать перестала. Впрочем, главное совсем не в этом. Как я ей в глаза посмот– рю, когда она умрет?! Пусть я и не люблю мать, но убивать собственными руками не стану.

– Я убивать твою мать тоже не стану, – сказала Мария.

– Как же ей объяснить, что мне мое возвращение домой не нравится?

– Уйди на подзарядку и больше не появляйся.

– Если бы… – Голос Стефана стал печальным. – Мы же над собой не властны. Пока она этого желает, я снова и снова буду к ней возвращаться. Окажись я стариком, как твой дед, мне бы, может, и улыбалось, что я кому-то нужен. Даже в та– ком виде… – В голос вернулось ожесточение. – Но меня она и при жизни своими заботами достала!

– Тогда напиши ей письмо, – сказала Мария. – И отвали от меня! Я не стану грохать твою мать. И разбрасывать вещи у вас в доме больше не буду. Потому что это совсем не детские шалости, как кажется твоей матери.

– Погоди, Мария… – Стефан хотел продолжить уговоры, но она изгнала его из своего сознания.

А внизу две озабоченные своими детьми женщины уже про– щались.

– Пойду я, – сказала старуха Норман. – Посмотрю, что он там за это время натворил. Знаешь, Гута, оказывается, еще есть для чего жить!

Мать закрыла за нею дверь. В доме вновь наступила тиши– на. Мария перевела дух и вернулась к учебникам. Тишина дли– лась минут пять, а потом раздался привычный командирский го– лос:

– Веточки корявые, куда это ты собрался? А ну-ка ло– жись!

– Мне надо, – сказал папа.

– Уж больно часто ты к ней бегать стал!.. Теперь-то я понимаю, почему она так желала, чтобы я отправилась в Зону.

– Ничего ты не понимаешь. И не поймешь никогда. Пусти!

– Не пущу!

– Пусти! Не к ней я.

– Тогда тем более не пущу.

– Пусти меня, сука! – взревел папа.

Послышался шум – похоже, что-то упало.

Хлопнула дверь. Потом загудел привод гаражных ворот, и заурчал двигатель старого «лендровера».

И тут мать закричала внизу заячьим голосом:

– Мари-и-и-я-а-а!

Мария выскочила из комнаты, ссыпалась вниз по лестнице.

Мать полулежала в прихожей, опираясь правой рукой об пол, а левой держась за грудь. Платье на груди было разорва– но.

– Останови его, Мария! Останови отца, ради Бога! Ведь ты же можешь это сделать! Я знаю!

Когда тебе нужно, ты все знаешь, подумала Мария. Но я не властна над людьми. Потому что способность остановить че– ловека – как и способность убить его – вовсе не равнозначна власти над ним. Гораздо важнее умение побудить его к дейс– твию. Или к мыслям.

– Могу. – Она принялась поднимать мать с пола. – Но разве это то, что отцу сейчас нужно?

– Да он же в Зону поехал! В Зону!!! Понимаешь ты это?

– Понимаю. Вставай. Смотри, синяк какой.

У Гуты задрожали губы, затряслись руки.

– Да будьте же вы прокляты, выродки! – сказала она. – Боже! За что меня судьба наградила таким мужем? За что дала дочку, которая родного отца спасти не желает? За что? Чем я провинилась перед тобой, Господи Всемогущий? Неужели тем, что любила их? Неужели тем, что всегда прощала мужа и всегда ждала его? Неужели тем, что захотела увидеть свою дочь обыч– ным человеком?

На этот раз мама жалела не ее, Марию, а саму себя. И это оказалось еще большим влетом. Потому что от той привыч– ной жалости ехала крыша, а от этой прихватило ливер. И сер– дечная боль оказалась гораздо страшнее головной. Потому что раньше хотелось плакать, а теперь захотелось умереть.

Мать жалела себя, а ее, Марию, ненавидела. Эта нена– висть все и решила. В Марию неудержимо хлынули силы.

Сон пришел мгновенно.

Она стояла в «белой яме», перед тем самым «надувным ша– риком», который так и не сумел сделать из Мартышки Марию. Да, он как бы наградил Мартышку клевой мордашкой, острым умом и крутой фигурой. Однако вот выясняется, что для того, чтобы стать Марией, клевой мордашки, острого ума и крутой фигуры мало. Нужно, чтобы в тебе было еще кое-что. И чтобы много чего не было. К примеру, хотя бы умения разговаривать с ожившими покойниками. И дара слышать людей за звуконепро– ницаемыми стенами. И способности видеть их на расстоянии.

А Мария, оказывается, видела. Вон он, папка, мчится на «лендровере», сжав побелевшими пальцами руль. В глазах его нет страха смерти. Там только восторг от того, что он снова идет на «рыбалку». И томное ожидание, как будто он спешит к своей любимой женщине. На мать он такими глазами никогда не смотрел. И на тетку Дину Барбридж наверняка не смотрел. Впрочем, на тетку Дину он никогда бы и не стал так смотреть. Тетка Дина была для него живой игрушкой. Как для нее, Марии, сталкеры в детских снах. Так что ничем она, Мария, от своего папки не отличается. Пусть он и не способен на те чудеса, на которые способна дочь. Зато он как бы умел делать мать счастливой. Пусть и на время. Только это было раньше. До то– го, как она, Мартышка, стала казаться всем Марией. Он умел. А она не сумеет. Всего через пять минут папка достигнет ро– зовой прозрачной полусферы. И тогда за мать станет отвечать она. И ляжет на ее сердце груз непосильной материной жалости к самой себе. Груз, которого не выдержит никакой ливер. Даже ливер. Мартышки.

Конечно, она как бы может остановить папку. Но это ни– кому ничего не даст. Он все равно уже не сможет сделать мать счастливой. Пока мать этого не понимает, хватается за оскол– ки уходящего жизненного порядка. Но когда-нибудь она поймет. И все станет намного хуже. Тогда мать и папка уйдут из мира Марии и перейдут в мир остального Хармонта. В мир ненавис– ти…

И от этого уже будет не отмазаться.

Силы в ней росли. Казалось, ненависть всего города хлынула в Марию, и Мария откликнулась.

Раньше она видела на расстоянии и слышала за стенами. Теперь она слышала не только за стенами. И не только в нас– тоящем. Голоса не ее мира возвращались из прошлого, стано– вились громче. Сперва шепот. Потом говор. Потом крик. Снача– ла они обнимали ее, как материнские руки. «Ну-ка ты, подс– тилка сталкеровская! Убирайся из нашего дома! И выблядка своего забирай, мохнорылого! Чтоб духу вашего здесь!..» – «Мама, почему они так говорят? Разве ты подстилка?» Потом они шлепали ее, как папкина ладонь по мягкому месту. «Что, Бешеный? В Зону-то теперь не попадешь… Кончилась твоя ла– фа! Повкалывай, как все!» – «Папа, почему они так говорят? Разве ты бешеный?» А потом они начали терзать ее, как лапы насильника. «Парни, смотрите, опять мумик!.. Эй, мумик воню– чий! Убирайся в свою могилу! Город для живых!» – «Дед, поче– му они так говорят? Разве ты мертвый?» От голосов не было спасения. Как от жалости. «Слушай-ка, Шухарт! Вымя-то дере– вянное папаша тебе небось из Зоны припер?» – «Почему они так говорят?!.» Голоса были агрессивны, как люди. И так же бес– пощадны. Они всегда дышали злобой и ненавистью. «Да будьте же вы прокляты, выродки!..» А злоба и ненависть по-прежнему превращались в непреодолимую силу и решимость.

– Мне не нужны такие приколы, – сказала Мария своему «надувному шарику». – Ты слышишь меня? Сделай так, чтобы они исчезли!

Наверное, это было как бы настоящее сокровенное жела– ние, потому что шар вдруг вспыхнул золотом. Уши Марии зало– жило от родившегося где-то тоскливого длинного скрипа, и она заткнула их большими пальцами. Но звук не исчез, наоборот, – он усиливался и усиливался, заглушая ненавистные голоса, разрывая барабанные перепонки. Пока Мария не вспомнила, что звук этот сопровождал ее в ночных играх с живыми куклами. И не поняла, что она сама и рождает этот невыносимый скрип. Это возвращались в Зону мысли и желания Мартышки, ненужные людям, мешающие папке, убивающие мать. Последнее, что Мария успела увидеть, была гаснущая розовая полусфера над головой. Она гасла так стремительно, что ее не стало через пару мгно– вений.

Еще через мгновение Мария почувствовала, что мир за пределами сказочной страны начал изменяться.

А еще через мгновение не стало и самой Марии.

ЭПИЛОГ. РЭДРИК ШУХАРТ, 23 ГОДА, ХОЛОСТ, БЕЗ ОПРЕДЕЛЕННЫХ ЗАНЯТИЙ

Топаю это я себе по Седьмой улице. Солнышко светит, птички на деревьях заливаются. Одно слово – красота вокруг.

На душе тоже красота. А почему бы и нет?.. Дело сбаца– но, тачку я от границы пригнал без проблем, в гараж воткнул, гараж на замок, и гуляй, рейсовик. Сначала, правда, Битюгу по телефончику стукнул.

– Катер, – говорю, – на пристани. Движок наладил.

Что на нашем с ним языке означает – забирай, мол, то– вар.

– Рыбаки, – спрашивает, – мешали?

– Забрасывали удочки, – отвечаю, – да не в рыбное мес– то. Один болт выловили, и тот ржавый.

Что в натуре означает: шмонали на въезде в город да пролетели мимо. Шмонай хоть сто лет – обезьянки-то в фальши– вом бензобаке. Это ж наводку точную заиметь надо, чтобы най– ти. Наводчик-то, правда, у них, у жаб, был. Да весь вышел, когда Мослатого Исхака накрыли. С Мослатым Битюг полмиллиона монет потерял. Так что не пожалел на проверочку ни времени, ни средств. Ну и нашел, естественно, кто ссучился. Мослатому клевого адвоката наняли. А сучю – копыта в тазик с цементным раствором. Закрыли ему сопло, впихали ночью в тачку, для та– ких дел приспособленную, и ваших нет. Торчит теперь на дне под мостом, окушков тамошних кадрит да дурки им мастерит.

– Ладно, – говорит Битюг. – Через час подгреби на угол Седьмой и Центрального.

Подгреби так подгреби, мое дело жениховское. Тем более что там мне зелененькие чистоганят. За очень-очень успешно выполненный рейс, значит.

В натуре, работа мне досталась непыльная. Смотайся раз в неделю до дырявой нитки, тачку в местном кемпинге поставь и дыши кислородом, пока тамошние ребята товар в бензобак за– мыкают. Третий год уже так катаюсь… Кстати, для несекущих. «Дырявая нитка» – это на рыбьем языке, а по-жабьему «окно на границе» называется. Вот я от этого окна обезьянок до Хар– монта и таскаю. Шухерно, ясное дело, но не шухернее, чем у городских гонцов. Тех-то в любой момент на затаривании могут повязать, с поличным, а меня только по наводке. И все равно срок поменьше, потому как не знаю я, зачем тачку сюда-сюда гоняю. То есть для жаб – не знаю…

В общем, заскочил я домой, фигуру под душем пополиро– вал, переоделся, нацепил батон на шею и вперед. Топаю себе по Седьмой, сигаретку сосу. И тут сзади мне – гарк:

– Эй, Рыжий! Стой!

Ну я – что?.. Причин менжеваться нет. Попросил меня хо– роший человек об услуге – в лепешку разобьюсь, а сделаю. Торможу, оборачиваюсь.

Сержант Деккер из городского отдела по борьбе с нарко– тиками. Стоит себе, чувырло братское, кисляк кисляком, фара– ми меня насквозняк простреливает.

– Куда, – говорит, – летишь, Рыжий?

– Да так, – отвечаю, – шпацирен геен вдоль Бродвеен. Ферштеен или не ферштеен?

И тут этот дрын двухметровый смерил меня с ног до голо– вы да и заявляет:

– А что если я тебя, умник, сейчас карманы вывернуть попрошу?

В откровенку, значит, играет, фараонище!.. Ну, смерил я его тоже.

– А разрешение у вас, – говорю, – сержант, имеется? К королевскому прокурору, – говорю, – сержант, вы обращались?

– У меня, – говорит, – свой прокурор. – И кулачище мне под нос, гирю пудовую. – Так что не пыли! Отойдем-ка в под– воротню.

Ну тут я уши навострил. Вижу, всерьез, жаба, на меня нацеливается. М-да, лажовое дело выходит… Можно, конечно, и дальше катить масть, крутого из себя строить, но, чувс– твую, врежет он мне по бейцалам, да потом – якобы за сопро– тивление – еще и баранки на руки нацепит. А мне светиться в участке ни к чему… В общем, как при такой ситуевине рогом ни шевели, а придется назад отруливать.

Налепил я на портрет смирение и говорю:

– Да за что же это, сержант? Хотя ради Бога… Мне лич– но от родной полиции скрывать нечего – весь перед вами. Как на духу! – И изображаю полную и чистосердечную готовность вывернуть свои багажники.

Расчухал он, вижу, что ничего у меня нет. Для понта ру– чищами мне по бокам провел и говорит:

– Ладно, вали отсюда… Впрочем, постой!

Мне что – постой так постой.

– Ходят, – говорит, – по городу слухи, будто ты, Рыжий, с бандитами связался.

Тут я натурально изумился:

– Да как можно, сержант! Что это какая-то сука вам на меня такое настучала. Да что я, по уши деревянный, с банди– тами связываться?

– А на какие доходы живешь? – спрашивает. – Вон на тебе костюмчик какой! И галстучек…

Ну я к его уху наладился да и говорю шепотком:

– Так ведь парень я видный, сержант. Коровы сорокалет– ние сами на шею вешаются. Для того и костюмчик, и галстучек. Доход хоть и не велик, а жить можно.

– Мужчину по заказу из себя строишь, значит?

Я только буркалы потупил. А он и говорит:

– На это долго не проживешь. Заявится и к тебе сороков– ник… Брался бы ты, Рыжий, за голову. Я ведь твоего отца еще знавал…

Вот про папаню это он зря. Трубил папаня на заводе сво– ем, трубил, да так ничего и не натрубил. Ни себе, фраеру, ни нам с маманей.

– Ладно, – говорю, – сержант. Вас понял. Обещаю устро– иться на работу. Не завтра, правда, но обещаю.

В общем, разошлись мы. И побежал я себе дальше.

Прибегаю. Суслик уже там, по сторонам зыркает. Фотокар– точка у него – только в кино снимать, ни за что не подума– ешь, что кент Битюгов. Завалились мы с ним за телефонную будку. В будке какой-то хмырь в кепочке стоит, слюни в труб– ку пускает, но раз Суслика этот факт не трогает, мне и вовсе очковаться нечего. Передал он мне зелененькие, – как всегда, молча. А потом и говорит:

– Битюг просил тебя пакет Эрнесту отнести.

Ну и шуточки!

– А бейцалы, – говорю, – не зачешутся?

– Не зачешутся, – говорит. – Разве только у тебя… По– лучай товар – и вперед!

Вижу – не шуточки. Тут я чуть с копыт не слетел.

– Да вы что! – шиплю ему. – Я ведь в рейсовики нанимал– ся. Так мы не договаривались!

А эта шмакодявка смотрит на меня снизу вверх с этакой ухмылочкой и заявляет:

– Брось, Рыжий! Понимал, на что шел. И Битюга ты зна– ешь! Не любит он, когда ему в просьбах отказывают!

Вот тут мне тошно стало. Я-то что думал, деньжат по-легкому сшибить, а потом Гуту с собой забрать да и рва– нуть из города, только меня и видели.

– Побойтесь Бога, – говорю, – ребята. Что у вас, без меня гонцов не хватает?

– Не пыли, Рыжий, – отвечает Суслик. – Либо ты с нами до конца, либо… Сам понимаешь! – Зыркнул опять по сторо– нам, достал из кармана пакетик и протягивает мне.

Пакетик-то маленький оказался. Обезьянки в оболочке. Ну и сунул я его в левый багажник – сам не знаю зачем.

– Только ты смотри, Рыжий, – говорит тут Суслик, – на– думаешь когти рвать, от Гуты твоей одни тряпочки красненькие останутся. А чтобы у тебя соблазна не возникало, мы к тебе и к ней дядек приставим. Все, теперь иди.

И пошел я. Успел только краем глаза заметить, что хмырь в кепочке из телефонной будки вылез, Суслику мигнул, отпус– тил меня на десяток метров и в кильватер пристроился. Словно настоящая жаба…

В общем, как до «Эльдорадо» добрел, и не помню: все пе– ред моими глазами тряпочки Гутины стояли. Окровавленные… Только раз и подумал, что, если бы сейчас сержант Деккер мне встретился, шмонать взялся, тут бы я и накрылся. Вот только было мне это сейчас как-то по барабану.

Ладно, захожу в «Эльдорадо». В руки себя уже взял, ли– вер навожу. Эрнест за стойкой торчит, стаканы полотенцем вы– лизывает, на меня поглядывает. С ухмылочкой такой. И понял я тут, что они с Битюгом одной веревочкой повязаны. Как же я раньше-то этого не скумекал?.. Эрни ведь, сука, наверное, Битюга на меня и навел.

Ну да теперь судьбу клясть поздно. Осмотрелся я еще раз, вроде рыла все знакомые, лапами машут, приветствуют, значит. Да уж, попито у меня здесь…

– Эй, Рыжий! – орут из угла. – Греби к нам!

Гляжу, кореша мои: Гуталин сидит, скалится – зубы белые во всю хлеборезку. Ну и Очкарик с ним рядом, за стакан дер– жится. По всему видно – дунули уже изрядно. Сделал я им руч– кой, но пошел к стойке: пакетик с обезьянками бок жжет.

У стойки пусто, как глухой ночью на общественном толч– ке. Подхожу, закидываю зад на табуретку. Эрнест тут же капа– ет мне в цветной бокал на два пальца.