Текст книги "ВРЕМЯ УЧЕНИКОВ 1"

Автор книги: Автор Неизвестен

ВРЕМЯ УЧЕНИКОВ

ACT Москва ?

Terra Fantastica

Санкт– Петербург

ББК 84(2Рос-Рус) В 81 УДК 882

Предисловие

Бориса Стругацкого

Составитель

Андрей Чертков

Иллюстрации Яны Ашмариной, Андрея Карапетяна,

Петра Кудряшова, Игоря Куприна

Писателям, мыслителям, УЧИТЕЛЯМ БРАТЬЯМ СТРУГАЦКИМ посвящается эта книга

Все права защищены. Ни одна из частей настоящего издания и все издание в целом не могут быть воспроизведены, сохране– ны на печатных формах или любым другим способом обращены в иную форму хранения информации: электронным, механическим, фотокопировальным и другими, без предварительного согласова– ния с издателями.

В 8820000000

ISBN 5-7921-0076-4 ISBN 5-88196-791-7(ACT)

c А. Стругацкий, Б. Стругацкий, Ми– ры, 1957-1991 с Предисловие. Б. Стругацкий, 1996 с Идея, составление и название сбор– ника, послесловие. А. Чертков, 1996 c В. Казаков, 1994, 1996 c Л. Кудрявцев, 1996 c А. Лазарчук, 1996 c С. Лукьяненко, 1996 c Н. Романецкий, 1996 c В. Рыбаков, 1996 c А. Скаландис, 1996 c М. Успенский, 1996 c Иллюстрации. Я. Ашмарина, 1996 c Иллюстрации. А. Карапетян, 1996 c Иллюстрации. П. Кудряшов, 1996 c Иллюстрации. И. Куприн, 1996 c Оформление. А. Нечаев, 1996 c ACT, 1996 с TERRA FANTASTICA

БОРИС СТРУГАЦКИЙ

К вопросу о материализации миров

Должен сразу же признаться: сначала мне отнюдь не понра– вилась идея этой книги. Она противоречила всем моим предс– тавлениям о законченности литературного произведения. Если повесть закончена, она закончена совсем и навсегда. Ни уба– вить, ни прибавить. Ни переписать, ни тем более дописать. Как куриное яйцо. Нельзя «продолжить» или «развить» куриное яйцо, в лучшем случае его можно только повторить. Но какой смысл повторять даже самое великое из литературных произве– дений? Да, скажете вы, однако куриное яйцо можно, например, сварить или поджарить. Да, отвечу вам я, однако яичница или «яйко в шклянце» уже не есть собственно яйцо. Это уже, так сказать, другой жанр. Экранизация, скажем. Или инсценировка. Или балет по мотивам. Я сильно сомневался, что из затеи Анд– рея Черткова выйдет прок.

С другой стороны, прен-цен-денты имели место. Это тоже верно.

Я, разумеется, помнил «Ледяной сфинкс» – попытку одного знаменитого писателя продолжить роман другого (еще более?) знаменитого писателя. Эдгар По оборвал повествование своего героя – Артура Гордона Пима из Нантакета – буквально на по– луслове. Жюль Верн соблазнился восстановить утраченное нав– сегда и написал роман замечательный, может быть, лучший у него, совсем не похожий на все его прочие романы, да и на «первоисточник» тоже.

Лазарь Лагин написал повесть «Майор Велл Эндъю», погрузив своего образцово омерзительного героя в мир, созданный за полвека до того Гербертом Джорджем Уэллсом. И если бы не прискорбно назойливая политическая ангажированность (тошнот– ворная мета тех тошнотворных времен), «Майор…» вполне мог бы претендовать на роль произведения выдающегося – и по вы– думке своей, и по изяществу исполнения, и по точности стили– зации.

А вот пример из литературы самой высокой: «Песни западных славян». Ибо вдохновленный тем странным и красочным миром, который столь искусно создал Мериме, Александр Сергеевич не просто и не только перевел его «La Guzia», но многие из пе– сен основательно переработал, а некоторые и вовсе создал за– ново, вызвав их из небытия и обогатив ими мир, до него при– думанный и столь его восхитивший.

Так что прен-цен-денты были. Никуда не денешься. И преце– денты, заметьте, самые что ни на есть соблазнительные. Пер– воначальная моя неприязнь к самой идее сборника поколеба– лась.

Далее за меня взялись энтузиасты. Всех я уже не помню, но самым настойчивым был, сами понимаете, Андрей Чертков, «отец-основатель». Он был вполне убедителен и сам по себе, но при том он натравил на меня еще и Антона Молчанова, и, кажется, Алана Кубатиева, и еще кого-то из тех, кто оказался у него под рукой.

И я сдался.

Теперь, когда этот сборник лежит передо мною, уже готовый и прочитанный, я нисколько не жалею о своей уступчивости. Эксперимент удался. Миры, выдуманные Стругацкими, получили продолжение, лишний раз этим доказав, между прочим, свое право на независимое от своих авторов существование. Я всег– да подозревал, что тщательно продуманный и хорошо придуман– ный литературный мир, вырвавшись на свободу, обретает как бы самостоятельное существование – в сознании читателей своих. Он начинает жить по каким-то своим собственным законам, об– растая многочисленными новыми подробностями и деталями, ко– торыми услужливо снабжает его читательское воображение. И остается только сожалеть, что не существует некоего супер– ментоскопа, с помощью которого можно было бы этот многократ– но обогащенный и усложнившийся мир сделать всеобщим достоя– нием. Что ж, этот вот сборник – пусть несовершенный, но все-таки прибор именно такого рода: он возвращает нам став– шие уже привычными миры, увиденные другими глазами и обога– щенные иным воображением.

Я не стану утверждать, что прочел все предлагаемые произ– ведения с равным удовольствием, но, безо всякого сомнения, я прочел их все с равным интересом. Мне было интересно. Я ис– кал новые повороты сюжета и находил их с удовольствием. Я загадывал, «что там у него будет дальше», и с удовольствием убеждался, что не угадал. Я следил, как незнакомо разворачи– ваются передо мною знакомые миры, с ревнивым удовольствием родителя, на глазах которого любимое дитя обнаруживает вдруг, оказавшись в гуще жизни, совершенно необыкновенную ловкость и неожиданные повадки, доселе скрытые от родитель– ского глаза. Я радовался ловкости и мастерству изобретатель– ных авторов, я радовался за братьев Стругацких, которым уда– лось не только заполучить таких высококвалифицированных и благодарных читателей, но и вдобавок вдохновить их и поощ– рить к творчеству.

Вселенная наша такова, что даже самый тщательно и подроб– но придуманный мир не способен в ней материализоваться. Та– кое под силу разве только Демиургу, но уж никак не человеку. Но какие-то элементы материализации миров все-таки могут, по-видимому, иметь место. Например – этот вот сборник. Разве не есть он в определенном смысле материализация совершенно идеального мира, никогда не существовавшего и созданного че– ловеческим воображением? И кто знает, не найдутся ли по это– му поводу примеры гораздо более грандиозные?

В последнем романе братьев Стругацких, в значительной степени придуманном, но ни в какой степени не написанном; в романе, который даже имени-то собственного лишен (даже того, о чем в заявках раньше писали: «Название условное»); в рома– не, который никогда теперь не будет написан, потому что братьев Стругацких больше нет, а С. Витицкому в одиночку пи– сать его не хочется, – так вот в этом романе авторов-разра– ботчиков соблазняли главным образом две выдумки.

Во-первых, им нравился (казался оригинальным и нетриви– альным) мир Островной Империи, построенный с безжалостной рациональностью Демиурга, отчаявшегося искоренить зло. В три круга, грубо говоря, укладывался этот мир. Внешний круг был клоакой, стоком, адом этого мира – все подонки общества сте– кались туда, вся пьянь, рвань, дрянь, все садисты и прирож– денные убийцы, насильники, агрессивные хамы, извращенцы, зверье, нравственные уроды – гной, шлаки, фекалии социума. Тут было ИХ царствие, тут не знали наказаний, тут жили по законам силы, подлости и ненависти. Этим кругом Империя още– тинивалась против всей прочей ойкумены, держала оборону и наносила удары.

Средний круг населялся людьми обыкновенными, ни в чем не чрезмерными, такими, как мы с вами, – чуть похуже, чуть по– лучше, еще не ангелами, но уже и не бесами.

А в центре царил Мир Справедливости. «Полдень, XXII век». Теплый, приветливый, безопасный мир духа, творчества и сво– боды, населенный исключительно людьми талантливыми, славны– ми, дружелюбными, свято следующими всем заповедям самой вы– сокой нравственности.

Каждый рожденный в Империи неизбежно оказывался в «своем» круге, общество деликатно (а если надо – и грубо) вытесняло его туда, где ему было место, – в соответствии с талантами его, темпераментом и нравственной потенцией. Это вытеснение происходило и автоматически, и с помощью соответствующего социального механизма (чего-то вроде полиции нравов). Это был мир, где торжествовал принцип «каждому – свое» в самом широком его толковании. Ад, Чистилище и Рай. Классика.

А во-вторых, авторам нравилась придуманная ими концовка. Там у них Максим Каммерер, пройдя сквозь все круги и добрав– шись до центра, ошарашенно наблюдает эту райскую жизнь, ни– чем не уступающую земной, и, общаясь с высокопоставленным и высоколобым аборигеном, и узнавая у него все детали устройс– тва Империи, и пытаясь примирить непримиримое, осмыслить не– осмысливаемое, состыковать нестыкуемое, слышит вдруг вежли– вый вопрос: «А что, у вас разве мир устроен иначе?» И он на– чинает говорить, объяснять, втолковывать: о высокой Теории Воспитания, об Учителях, о тщательной кропотливой работе над каждой дитячьей душой… Абориген слушает, улыбается, кива– ет, а потом замечает как бы вскользь: «Изящно. Очень краси– вая теория. Но, к сожалению, абсолютно не реализуемая на практике». И пока Максим смотрит на него, потеряв дар речи, абориген произносит фразу, ради которой братья Стругацкие до последнего хотели этот роман все-таки написать.

– Мир не может быть построен так, как вы мне сейчас расс– казали, – говорит абориген. – Такой мир может быть только придуман. Боюсь, друг мой, вы живете в мире, который кто-то придумал – до вас и без вас, – а вы не догадываетесь об этом…

По замыслу авторов эта фраза должна была поставить пос– леднюю точку в жизнеописании Максима Каммерера. Она должна была заключить весь цикл о Мире Полудня. Некий итог целого мировоззрения. Эпитафия ему. Или – приговор?

Я рассказал здесь эту историю потому, что она пришлась к слову: еще один пример к вопросу о материализации придуман– ных миров. Причем не только пример, но, если угодно, и – не– кий материал для игры воображения и для размышлений о том мире, в котором приходится существовать нам с вами.

Санкт-Петербург март 1996 г.

Сергей ЛУКЬЯНЕНКО

ВРЕМЕННАЯ СУЕТА

ПОЧЕМУ Я ЭТО НАПИСАЛ…

Если честно – то все мы начинали именно с этого. Про– должали, дописывали (в уме, или на бумаге) свои любимые кни– ги, воскрешали погибших героев и окончательно разбирались со злом. Порой спорили с авторами – очень-очень тихо. А как же иначе – литература не футбол, на чужом поле не поиграешь.

Где-то в глубинах письменных столов, в компьютерных ар– хивах, просто в уголке сознания, у каждого писателя, навер– ное, спят вещи, которые не будут изданы. Потому что писались они для себя, как дань уважения авторам, любимым с детства. Нет в этом большой беды для читателей – подражание не может стать лучше оригинала. И всем нам хочется быть не «последо– вателями Стругацких» или «русскими Гаррисонами и Хайнлайна– ми», а самими собой. Но как здорово, что дана была эта воз– можность – пройти по НИИЧАВО, увидеть Золотой Шар, побывать в Арканаре! Андрей Чертков, придумавший и осуществивший эту идею, Борис Стругацкий, разрешивший воплотить ее в жизнь, подарили нам удивительное право – говорить за чужих героев. Хотя какие они чужие – Быков, Румата, Рэд Шухарт, Александр Привалов… Они давным-давно с нами, без них мы были бы сов– сем другими. И всегда хотелось встретиться с ними еще раз.

Я выбрал продолжение «Понедельника» даже не потому, что он наиболее любим, есть и другие книги братьев Стругацких, которые дороги мне ничуть не менее. Просто для меня это была наиболее сложная тема. Писать «продолжение» книги, наполнен– ной духом шестидесятых годов, светом и смехом давно ушедших надежд. Рискнуть.

Но это – уже совсем другая история.

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. КОЛЕСО ФОРТУНЫ

И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями…

Н.В.Гоголь

1

…судя по всему, мое житье-бытье час от часа становилось все нестерпимее…

Г.Я.К.Гриммельсгаузен, «Симплициссимус»

Было раннее утро конца ноября. Телефон зазвонил в тот самый момент, когда «Алдан» в очередной раз завис. В послед– нее время, после одушевления, работать с машиной стало сов– сем трудно. Я со вздохом щелкнул «волшебным рубильником» – выключателем питания, и подошел к телефону. «Алдан» за моей спиной недовольно загудел и выплюнул из считывающего уст– ройства стопку перфокарт.

– Не хулигань, на всю ночь обесточу, – пригрозил я. И, прежде чем взять трубку, опасливо покосился на эбонитовую трубку телефона, где тянулся длинный ряд белых пластиковых кнопок. Слава богу, вторая справа была нажата, и это означа– ло, что мой новенький телефон принимает звонки только от на– чальства – от А-Януса и У-Януса, да Саваофа Бааловича. Впро– чем, зачем гадать?

– Привалов слушает, – поднимая трубку, сказал я. Очень хорошим голосом, серьезным, уверенным, и в то же время уста– лым. Сотрудника, отвечающего таким голосом, никак нельзя послать на подшефную овощную базу, или потребовать сдачи квартального отчета об экономии электроэнергии, перфокарт и писчей бумаги…

– Что ты бормочешь, Сашка! – заорали мне в ухо так сильно, что на мгновение я оглох. – …рнеев говорит. Слы– шишь?

– А… ага… – выдавил я, отставляя трубку на расстоя– ние вытянутой руки. – Ты где? У Ж-жиана?

– В машинном зале! – еще сильнее гаркнул из трубки гру– биян Корнеев. – Уши мой!

На мгновение мне показалось, что из трубки показались Витькины губы.

– Дуй ко мне! – продолжил разговор Корнеев.

В трубке часто забикало. Я с грустью посмотрел на «Ал– дан» – машина перезагрузилась, и сейчас тестировала системы. Работать хотелось неимоверно. Что это Корнеев делает в ма– шинном? И как сумел дозвониться? Я скосил глаза на телефон, потом, по наитию, на провод. Телефон был выключен из розет– ки. Сам ведь его выключил утром, чтобы не мешали писать программу.

– Ну, Корнеев, ну, зараза… – с возмущением сказал я.

– Дуй в машинный…

Я с мстительным удовольствием подул в микрофон.

– Привалов! Как человека прошу! – ответила мне трубка.

– Иду-иду, – печально сказал я, и отошел к «Алдану». К Витькиным выходкам я привык давно, но почему он так упрямо считает свою работу важной, а мою – ерундой? На мониторе «Алдана» тем временем мелькали зеленые строчки:

 
Триггеры… норма.
Реле… норма.
Лампы электронные… норма.
Микросхема… норма.
Бессмертная душа… порядок!
Проверка печатающего устройства…
Печатающим устройством «Алдану» служила электрическая пишущая машинка, с виду обычная, но снабженная виртуальным набором литер. Благодаря этой маленькой модернизации она могла печатать на семидесяти девяти языках шестнадцатью цве– тами, а также рисовать графики и бланки требований на крася– щую ленту. Сейчас машинка тарахтела, отбивая на бумаге буквы
 

– от «А» до непроизносимых согласных языка мыонг. В конце она выдала «Сашка, будь челове…», после чего замерла с приподнятой литерой «К». «Алдан» снова завис.

Обесточив машину, я вышел из лаборатории. Ну, Корнеев! Даже в «Алдан» залез! «Будь чело…» Я остановился, как гро– мом пораженный. Если уж грубиян Корнеев просит помочь – зна– чит, дело серьезное! Мысленно приказав кнопке вызова лифта нажаться, я бросился по коридору… Молоденького домового, уныло оттирающего паркет зубной щеткой, я не заметил до са– мого момента спотыкания. Отдраенный паркет метнулся мне навстречу, я отчаянно попытался левитировать, но в спешке перепутал направление полета. Когда я наконец-то пришел в себя, на лбу имелся прообраз будущей шишки, а заклинание ле– витации упрямо прижимало меня к полу, пытаясь доставить к центру Земли. Ошибись я с заклинанием на улице, так бы ско– рее всего и получилось. Но в институте, на мое счастье, и полы, и стены, и потолки были заговорены опытными магами, и моим дилетантским попыткам не поддавались. Я перекрестился, что отменяло действие заклинания, сел на корточки и потер лоб. Домовой, забившийся поначалу в угол, осмелел и подошел поближе. Длинные, не по росту, хлопчатобумажные штаны уныло– го буро-зеленого цвета волочились за ним по полу. Широкий ремень из кожзаменителя съехал вниз. Латунные пуговицы были нечищены, одна болталась на ниточке.

– Жив? – шмыгая носом и утираясь рукавом, спросил домо– вой.

– Жив, – машинально ответил я, не обращая внимания на панибратский тон домового. А тот добродушно улыбнулся и до– бавил:

– Дубль…

– Какой дубль? – уже опомнившись, спросил я. Происходя– щее становилось интересным. Домовые слыли существами робки– ми, забитыми, в разговоры вступали неохотно. Только самые старые и смелые из них, вроде тех, что прислуживали Кристо– балю Хозевичу, были способны иногда на осмысленную, но край– не уклончивую беседу.

Домовой внимательно осмотрел меня и сказал:

– Удачный. Очень удачный дубль. Привалов-то наш научил– ся, все-таки…

Я ошалел. Домовой принял меня за моего собственного дубля! Позор! Неужели я становлюсь похожим на дублеподобных сотрудников?

– Ты так по коридорам не носись, – поучал меня тем вре– менем домовой. – Привалов… он того, неопытный. Сквозь сте– ны видит плохо, можно при нем побежать, чтобы он убедился – стараешься, и обратно когда идешь ходу ускорить… Тихо!

Мимо нас прошел бакалавр черной магии Магнус Федорович Редькин. Был он в потертых на коленках джинсах-невидимках, в настоящий момент включенных на половинную мощность. Магнус Федорович от этого выглядел туманным и полупрозрачным, как человек-невидимка, попавший под дождь. На нас с домовым он даже не посмотрел. Тоже принял меня за дубля? Почему? И лишь когда Редькин скрылся в дверях лифта – мной, между прочим, вызванного, я понял. Ни один сотрудник института не спотк– нется о зазевавшегося домового. На это способен лишь дубль… В душе у меня слегка просветлело. Для полной гаран– тии я поковырял пальцем в ухе, но следов шерсти не обнару– жил. Надо было вставать и бежать к Корнееву.

– Все путем, – неожиданно сказал домовой. – Он не заме– тил, что мы разговаривали. Ладно, ты беги, а то и Привалов забеспокоится. Если что, заходи в пятую казарму, спроси Ке– шу. Знаешь, где казармы? За кабинетом Камноедова. Бывай…

Домовой сунул мне теплую волосатую ладонь и исчез в ще– ли между паркетинами. А я, глядя под ноги, побрел к лифту. На этот раз на кнопку пришлось давить минут пять, прежде чем лифт соизволил остановиться. Я юркнул в двери и с облегчени– ем отправил лифт вниз. Третий этаж лифт проскочил без замин– ки. А между вторым и первым застрял. И зачем я поехал на нем, есть же нормальная черная лестница… Со вздохом огля– девшись – если кто-то рядом и был, то очень хорошо замаски– рованный, я нарушил второе правило пользование лифтом и вы– шел сквозь стену. На первом этаже было хорошо. Пронзительно пахло зелеными яблоками и хвойными лесами, что, почему-то, вызывало в памяти популярные болгарские шампуни. Мимо пробе– жала хорошенькая девушка, мимоходом улыбнувшаяся мне. Она улыбалась всем, даже кадаврам. Это было ее специальностью – она, как и все хорошенькие девушки института, работала в от– деле Линейного Счастья. Здороваясь по пути со славными ребя– тами из подотдела конденсации веселого беззлобного смеха, я пробирался к машинному залу. Путь был нелегким. Начать с то– го, что отдел Линейного Счастья занимал абсолютно весь пер– вый этаж. Места для машинного зала на нем попросту не оста– валось. Но, если вначале спуститься в подвал, а потом уже подняться на первый этаж, то можно было попасть в машинный зал, обеспечивающий весь институт энергией. Как это получа– лось – было тайной, такой же непостижимой для меня, как ог– ромные размеры НИИЧАВО, маленького и неприметного снаружи. Сегодня мне почему-то не везло. Я трижды споткнулся, но, на– ученный горьким опытом, не упал. Выдержал долгую беседу с Эдиком Амперяном, которому позарез хотелось поделиться с кем-нибудь своей удачей – он добился, с помощью Говоруна, потрясающих результатов в деле сублимации универсального го– реутолителя. Какую роль сыграл Клоп Говорун в этом процессе, я так и не понял – уж очень специфические термины использо– вал Эдик. Но от его удачи мне стало полегче, словно я и сам надышался парами гореутолителя. Пообещав Амперяну провести для него расчет эффективности вне очереди, я сбросил его на проходящего мимо дубля Ойры-Ойры со строгим приказом: отвес– ти Эдика домой и уложить в постель, после чего, уже без приключений, добрался до машинного зала. У дверей стоял Кор– неев. Вид у него был невозмутимый.

– Витька, что случилось? – с облегчением поинтересовал– ся я. – Зачем такая спешка?

– Привалов, пройди, пожалуйста, внутрь, – бесцветно сказал Витька.

И я понял, что никакой это не Корнеев, это его дубль, запрограммированный лишь на одно – пропустить внутрь меня и преграждать дорогу всем остальным. Мне стало страшно. Я от– пихнул дубля, неуклюже взмахнувшего руками, распахнул тяже– лую дверь и влетел в машинный зал. Витька сидел на Колесе Фортуны, том самом, чье вращение давало институту электроэ– нергию. При моем появлении он взглянул на часы и сообщил:

– Когда решу помирать, тебя за смертью пошлю. Девять минут шел, м-ма-гистр.

К Витькиным издевательствам я привык. Проигнорировав «м-магистра» – Корнеев прекрасно знал, что я до сих пор хожу в «учениках чародея», я осмотрелся. Машинный зал производил странное впечатление. Вначале, из-за темноты, я заметил лишь Витьку, который светился бледным зеленым светом – с опытными чародеями такое случалось при сильном магическом переутомле– нии, теперь же передо мной открылась вся картина. Между ог– ромными трансформаторами застыли странные темно-серые ста– туи, изображающие бесов. Через мгновение я сообразил, что это и есть бесы – из обслуживающего персонала. Кто-то, и я был на сто один процент уверен, что это Витька, наложил на них заклятие окаменелости. А вдоль Колеса Фортуны, походив– шего на блестящую ленту, выходящую из одной стены и входящую в другую, застыли Витькины дубли – неподвижные и почти не– различимые. Была в дублях одна странность – каждый последую– щий был немного ниже предыдущего. Те, которых я еще мог разглядеть, выглядели просто пятнышками на цементном полу, но у меня появилось страшное подозрение, что они вовсе не являются крайними в этой дикой последовательности.

– Когда я позвонил, тебе везло? – внезапно поинтересо– вался Корнеев.

– Что? Ну… У меня «Алдан» завис.

– А после?

– Что после?

– После звонка тебе везло или нет, дубина? – печально и тихо спросил Корнеев.

– Нет. Я упал, потом лифт…

Я замолчал. Я все понял. Лишь теперь, наблюдая за Вить– кой, я осознал, что он сидит на Колесе, но остается непод– вижным. Колесо Фортуны остановилось!

– Это я, – с напускной гордостью сказал Витька.

– Да? – с внезапной дрожью в голосе поинтересовался я.

– Я его остановил, – зачем-то уточнил Корнеев.

– Как?

– Дублей видишь? Я сделал дубля и дал ему приказ – крепко держать Колесо Фортуны и производить следующего дуб– ля, уменьшенного в размерах и с той же базовой функцией.

Схватившись за голову я простонал:

– Научил я тебя, Корнеев. Базовая функция… Ты, может, еще на бумаге эту программу составил?

– Ага, – подтвердил Витька. И с людоедской радостью до– бавил: – А вчера у тебя на «Алдане» проверял. Могучая маши– на.

– И что вышло?

– Что число дублей будет бесконечным, а сила торможения ими Колеса – бесконечно большой. Вот… Так и вышло. Остано– вили они Колесо Фортуны.

…Вскоре мне стала ясна вся картина происходящего. Витьке, для его грандиозной идеи превращения всей воды на Земле в живую, не хватало самой малости – устойчивости про– цесса. Придуманная им цепная реакция перехода обычной воды в живую останавливалась от шума проезжающей машины, чиха Кащея или выпадания града в соседней области. И тут-то Витьку осе– нило. Если остановить Колесо Фортуны в тот момент, когда процесс перехода воды идет хорошо, то удача останется на его стороне! Вся вода в мире станет живой, для исцеления ран на– до будет лишь облиться из ведра или залезть под душ, чтобы вылечить ангину – прополоскать рот. Врачи станут ненужными, войны потеряют смысл… И Витька придумал гениальную идею с бесконечным количеством дублей, что будут с бесконечной си– лой тормозить Колесо.

План его удался лишь частично. За те секунды, пока Ко– лесо Фортуны останавливалось, лаборантка в отделе Универ– сальных Превращений уронила умклайдет на диван, инвентарный номер 1123. Результаты были катастрофические. Вода стала превращаться не в живую, и даже не в мертвую, а в дистилли– рованную. Ничего страшного в этом не было, во всяком случае, пока процесс не дошел до морей и океанов. Но шел он теперь безостановочно, ибо Колесо Фортуны стояло. В этот самый миг жизнь людей радикально изменилась. У меня, так же как у Кор– неева и еще примерно половины человечества, началась нескон– чаемая полоса невезения. У Эдика Амперяна и прочих счастлив– чиков началась бесконечная полоса удач. Бесконечная!

Я даже зажмурился от осознания этого факта. Я предста– вил, как Амперян поит меня своим гореутолителем… и он действует, я становлюсь счастливым, хоть мне и не везет. У меня ломается «Алдан» – а я доволен. У Витьки не получается простейшего превращения – он тоже счастлив. Потому что Эдик изобрел… Да что я привязался к Эдику! Человечество отныне разделилось на две категории – везунчиков и неудачников. Представив, как меня сочувственно хлопают по плечу «везунчи– ки», я не выдержал и заорал:

– Корнеев, запускай Колесо обратно! Немедленно!

– Не могу, – хмуро сказал Корнеев. – Что я, дурак, что ли? Сам знаю, надо запускать, пока магистры не узнали. Позо– ра не оберешься…

Последнюю фразу он произнес с мечтательным выражением, словно смакуя предстоящий позор.

– Почему не можешь? – я поправил очки и растерянно ог– лядел бесконечный ряд дублей. – Прикажи им, пусть толкают Колесо, со своей бесконечной силой… черт бы ее побрал!

Одно из стоящих вблизи изваяний слегка шевельнулось. Витька вперил в него грозный взгляд, и черт окаменел вторич– но.

– Глаз нет, да? Совсем слепой? – с акцентом Амперяна, но собственной грубостью поинтересовался Корнеев. – Лопнул обод у колеса, видишь?

Я подошел к Колесу и убедился, что двухметровой ширины лента действительно разделена тонкой щелью. Концы разрыва подрагивали, словно кончики стальной пружины.

– А зарастить нельзя? – шепотом поинтересовался я. – Ты же… это… умеешь. Помнишь, червонец мне склеил?

Витька грустно кивнул. И докончил свой печальный расс– каз. Оказывается, когда Колесо Фортуны остановилось, оно тут же лопнуло. Концы обода стали дергаться, носиться по залу, разбрасывая дублей и перекручиваясь во все стороны. Когда, наконец, ошалевшие от неожиданности дубли и перепуганный, а от этого грубый более, чем обычно, Корнеев поймали их, уста– новить, где левая, а где правая сторона, где верх, а где низ ленты уже не представлялось возможным. Корнеев кое-как сов– местил концы порванного обода, но уверенности в своей право– те не имел.

– Что если я его лентой Мебиуса соединил? – хмуро ска– зал он. – Что будет?

Я пожал плечами. Корнеев, слегка подпрыгивая на ободе, и светясь все более энергично, стал рассуждать:

– Может так получиться, что любая наша удача превратит– ся в неудачу. И наоборот. Или же, удачи и неудачи сольются воедино…

Увлекшись, он перегнулся назад, и, кувыркнувшись через обод Колеса, полетел вниз.

– Знаешь, Витька, – садясь для безопасности на пол, сказал я, – лучше уж соединение удач и неудач, чем сплошная невезуха.

– Невезуха, – потирая затылок, горько сказал Корнеев. – Надо это прекращать…

– Я-то зачем тебе понадобился? Рассчитать, правильно ли соединен обод? Это я и без «Алдана» скажу. Пятьдесят на пятьдесят.

– Понимаю, – неожиданно мягко признался Корнеев. – Но не могу же я сейчас сам решать, правильно ли Колесо соедине– но! Я же теперь невезучий, обязательно ошибусь!

– А я везучий? Мой совет тебе не поможет!

– Понял уже…

Мы немного помолчали, разглядывая неподвижное Колесо Фортуны. Господи, ну и дела! Что сейчас с людьми происходит! Есть, конечно, и счастливчики…

– Витька! – прозревая завопил я. – Нужно спросить у че– ловека, которому везет! Он не ошибется!

– А кому везет? – тупо спросил Корнеев. Временами он был самим собой.

– Амперяну. Точно знаю, он универсальный гореутолитель сублимировал.

– Сейчас спросим, – оживившись сказал Корнеев, доставая из воздуха телефонную трубку. Послышались долгие гудки.

– Амперян сейчас дома, я его спать отправил, – торопли– во подсказал я. Витька отмахнулся – неважно.

Трубку наконец-то взяли.

– Эдик! – громовым голосом заорал Корнеев. – Извини, что разбудил, это Сашка, дубина, настоял. Скажи только одно, и можешь вешать трубку: правильно соединили?

– Нет, – буркнул Амперян чужим со сна голосом, и пове– сил трубку. Витька небрежным жестом растворил в воздухе свою и радостно улыбнулся.

– Видишь, Привалов, получилось! Бывают и у тебя озаре– ния!

Он небрежно схватился за один край порванного обода и без всяких видимых усилий перевернул его на сто восемьдесят градусов. Интересно, а в ту ли сторону повернул?

– Корнеев… – неуверенно начал я. Но Витька не реаги– ровал. Он был сторонником разделения умственного и физичес– кого труда, так что в процессе работы думал мало, а на внеш– ние раздражители не реагировал. Двумя уверенными пассами, без всяких дилетантских заклинаний, даже не заглядывая в «Карманный астрологический ежегодник АН», Корнеев восстано– вил целостность Колеса Фортуны. Потом окинул взглядом беско– нечную, а точнее – двусторонне бесконечную череду дублей, и громко скомандовал:

– Нава-лись!

Как ни странно, дубли такую странную команду поняли. И даже толкнули в одну и ту же сторону. Колесо заскрипело и начало вращаться. Правда, пожалуй, быстрее чем раньше. Я достал из кармана сигареты, закурил… Выронил сигарету, но возле самого пола поймал ее. Снова сунул в рот, но горящим концом. Вовремя это понял, и перевернул фильтром к губам. Сигарета уже успела потухнуть.

– Корнеев, – умоляюще прошептал я, – притормози его! Слишком быстро вращается, удача за неудачей…

Сигарета зажглась сама по себе. Я бросил ее на пол и затоптал – а то еще взорвется… Витька с дублями навалились на колесо, и то начало притормаживать.

– Глянь по пульту, Привалов! – велел Корнеев. – Там есть тахометр, стрелка должна быть на зеленом секторе.

Я подошел к пульту. С некоторым трудом нашел тахометр, явно переделанный из зиловского спидометра. Поглядел на стрелку, подползающую у зеленой черте, и скомандовал Корнее– ву остановку. Колесо вращалось, тихо гудя. Корнеев утер со лба пот, потом кивнул дублям, и те дематериализовались.