Текст книги "Степанида и 7 женихов (СИ)"
Автор книги: НатАша Шкот
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
Глава 17
«Не за свое дело не берись, а за своим делом не ленись»
Степанида открыла глаза в Доме. Убрала ладонь с Письмовника, закрыла его и только тогда выдохнула.
– Хозяюшка, – раздалось тихое у уха, – ну, как тама?
– Х-хорошо, кажется. Бабушку видела, Евдотью Ильиничну. Лукерья, а остались какие-то фотографии? Интересно поглядеть, она или нет?
– Как не быть? Дед в сундук убрал, душу они ему бередили. В самом низе, под рубахами.
Степка сбегала в опочивальню, разворошила сундук и нашла стопку фотографий, в бумагу замотанных. Старые, с потрепанными краями, в коричневых пятнах, они хранили в себе частичку чьей-то любви и потери.
Степанида бережно разглядывала снимки и грустно улыбалась. С одного из них на нее глядела та самая Евдотья Ильинична, только лет на десять старше. Раздобревшая, пышная, но тем не менее, очень красивая. Ее добрая, ласковая улыбка была такой же, как запомнила Степанида. Косы, рыжими распущенными волнами свисали почти до пола. В руках женщина держала вышивку, словно ее оторвали от занятия в момент съемки. Эта фотография была сама потрепанная и измятая, видно дед часто ее разглядывал или даже, носил при себе.
Там же нашлась свадебная фотография, где молодая, тощая Евдотья, стояла за руку с усатым, высоким мужчиной, в котором Степка с трудом узнала деда. Дед одет в солдатскую форму, а бабушка в простенькое светлое платье, неопределенного цвета. Но, несмотря на бедность нарядов, лица у обоих были до того счастливые, что у Степки в глазах запекло.
– Ох-ох-хо, была любовь, да вся сгинула, – печально охнула под ухом охоронница и Степанида не сдержалась. Заревела, слезы по щекам размазывая. Стало жаль их, деда с бабкой, любивших друг дружку столько лет и по воле несчастного случая, разлученных.
– Л-лукерья, она с-сказала, всю в-войну его ж-ждала…
– Правда истинная, – подтвердила Лукерья.
– А у н-нее, что, н-не было в-великолепной с-семерки?
– Жёнихов, что ль? Как не бывать? Усе семеро!
– И ч-что, как ба-бушка в-выдержала? К-как выбрала? – всхлипывала Степка.
– Так, а чаво, она девицей была, не то, что… – и прикусила язык.
– Не то, что я? Да? Ты это хотела сказать? – взвилась женщина. Слезы тут же прекратились.
– Ой-ой-ой, обидки. Ты вопрошала, я ответ держала! Коли молодка честная, страстюшки не хлебнувшая ишо, то ей пустяшнее снесть поверку.
– Честная, а я брехуха, по-твоему? – обиделась Степанида, фотографии на место сложила и вернулась в кухню.
– Не серчай, хозяюшка, – более ласковым голоском защебетала охоронница, сообразив, что ляпнула лишнее, – нетронутым девицам взаправду, не свербит.
– Блин! Лукерья, уж лучше молчи!
– Язва, она, – подал голос Егорыч, – завсегдась такая.
– Потатуй! – крикнула Лукерья.
– Ори-ори, аки непраздная!
– Королобый!
– …
– Баламошка!
– …
– Ерпыль!
– Тьфу! Уймись, беснАя! – разозлился Егорыч и с потолка пыль посыпалась. Пришлось Степке вмешаться.
– Народ! Мне работать надо!
– Усё-усё! – тут же затихли охоронники.
Сосредоточилась Слагалица, руки на клавиатуру возложила, зажмурилась. Отрешилась от всего, представив вновь Зойку. Девушка воскресла в памяти худая, с грустными-грустным глазами. Права была бабушка Евдотья, когда говорила, что женские беды ближе. Заныло сердце от переживаний, словно от своих собственных, глаза слезами наполнись, едва сдержалась. Тяжко Зойке, беременная, напуганная, без поддержки.
Петя в памяти возник серьезный, нахохленный. А следом за ним «нарисовался» Грозный. Сейчас он был мрачнее, чем в прошлый раз, глаза молнии метали. Поежилась Степка, да делать нечего, придется «убеждать».
Голова закружилась, когда попыталась представить себе, что она – олигарх. Сглотнула вязкую слюну от внезапно начавшейся тошноты. Со Степкой часто такое от волнения случалось. Вроде глупость какая, представить тебя на месте кого-то, но не тот случай. Страшно стало Степаниде, что в голове Грозного увидит страшные тайны, например, с преступной деятельностью связанные. Не зря же Петя так боялся шефа!
Получилось не сразу. Пришлось несколько раз прерваться, то водички студеной испить, то на крылечке постоять, воздухом подышать. А затем, само самой сложилось как – то.
Сперва ощутила Степанида тревогу постороннюю, не свою. В груди сжало. Попыталась женщина определить, на что это чувство похоже, от чего оно, чем вызвано? Вроде не хватает в душе твоей куска, охота с места сорваться, бежать, искать его. Стремление к мечте, желание достичь невероятного, сделать хоть что-то! Нешуточный мандраж, от которого Степанида еще больше напряглась. Вихрь чужих эмоций так и зашкаливал. «Сейчас. Позвонить. Поехать. Увидеть ее глаза, голос услышать…» И вот тут снизошло озарение, что Грозный о ней страдает!
Опешила женщина, да потонула в чужих чувствах к себе драгоценной, с трудом на поверхность выплыв. Не каждой выпадет счастье узреть сокровенное мужчины, уделявшему тебе знаки внимания. Это оказалось не так и приятно, как могло бы показаться. Сродни случайному прочтению чужого письма, из которого узнал тайну, а знать ее не следовало.
Озадачилась Степанида, а это-то здесь к чему? Ей другие его чувства нужны, дочки касающиеся. Напряглась, переключилась, «выискивая» думы о детях. Странно, но ничего не обнаружила. Обычные мысли счастливого родителя, радость, что хорошо учатся, воспоминания, как вместе провели выходные. Все на позитиве.
Маялась долго, пока не выдохлась. Глаза открыла, вспотевшим лбом в столешницу уперлась. Обидно стало, что провалила первое дело.
– Чаво, хозяюшка? – подала голос Лукерья, – не удалось?
– Нет…
– Не печалься. Обучишься.
– Отложу пока. А вечером еще раз попробую, – поднялась на ноги, размялась и вдруг идея пришла, – Лукерья, а у нас в соседях одиноких нет? Может я на них потренируюсь?
– Имеется один, – засмеялась охоронница, – жёних твой, аккурат одинак.
– Неее, он не подойдет, спасибо! А еще кто?
– Так, чаво искать-то? Подполом души страждущие, бери какУ хошь!
– Это те, кто меня душили? – удивилась.
– Они самые. Да не боись ты, плохого не сотворят, напужать только и горазды. А им, ой как, содействие твое надобно. Раз сами сюда угодили, знать особо страждущие!
– М-да? Хм… Ладно, почему нет. Позовешь?
– Хто, я? Сама кликай!
Вернулась Степка за стол, вновь позу задумчивости приняла, руки на клавиатуру опустила. Мысленно представила себе «душителей». Без промедления пред ней, темными пятнами, образовались с десяток фигур. При свете дня и не страшные вовсе.
«Ого, много вас. И кто же первый? Кого выбрать?» Пригляделась к фигурам. Пятна, как пятна, полупрозрачные, края неровные. «Давай ты!»– скомандовала той, что стояла крайняя слева. Остальные фигуры послушно исчезли. Степка аж приосанилась от первого успеха.
«Ну, покажись!» Пятно рассеялось и на его месте предстала черноволосая женщина. Еще молодая, с остатками красоты на благородном лице и печальными складками у рта.
Не успела Степка ее разглядеть, как тут же, справа, возник образ мужчины. Тот оказался доктором, так как появился в белом халате и стетоскопом на шее. Мужчина был обычным, на взгляд Степки даже не симпатичным, вот только было что-то в его глазах, за живое цепляющее.
«Так. А проблемка у вас, дружочки, какая?» Подождала немного, вот только между мужчиной и женщиной третий не появился. «Ой, я надеюсь они оба живы?»
Не успела этой мыслью проникнуться, как ощутила отчаяние, от черноволосой, исходящее. Прислушалась к ней Слагалица, проблему возможную выискивая.
Ругала та себя, что забыть его не может. Вот уже двадцать лет в одной больнице вместе работают, а он так и не увидел в ней женщину. Болело сердце, на части рвалось, ведь полюбить никого другого так и не смогла. Один он все собой занял.
Степке мерзко стало. Так мерзко, словно это она от неразделенной любви двадцать лет страдает, с трудом в руки себя взяла.
Не успела в себя прийти, как мужские чувства «нахлынули». Уныние, да тоска правили доктором. От того, что лучшие годы сбегают, а он так и не свил гнездо, все силы отдавая работе. Но ведь не только работа манила его в стены, ставшей родной, больницы, а женщина, ради взгляда которой он готов был совершить безумство. Ради той, которая, к сожалению не замечает его любви. Ради той, с которой связаны все мечты.
Степанида поразилась открытию. «Они двадцать лет работают вместе, любят друг друга, но считают, что чувства безответны? Какой кошмар! Неужели за столько лет не рискнули поговорить? Вот болваны! Так бы и дала затрещину каждому!»
Вернулась к женщине и стала верховодить, посылая революционные мысли о том, что наступило время менять жизнь! Сегодня же – делать новую прическу, надевать красивое платье и… старательно привлекать внимание объекта обожания.
А в мужской голове попыталась поселить мнение, что пришла пора совершить то самое безумство. Хоть маленькое. Просто схватить любимую за руку, отвести в пустую палату и признаться во всем.
Ох, как они сопротивлялись. Спорили, прикрывались комплексами, да годами вскормленными страхами. Степанида ощутила себя психоаналитиком на приеме. В жизни ей не доводилось делать подобного. Раньше, она даже к близким подругам с советами в личную жизнь не лезла, а тут, едва дым из ушей не валил!
«Пациенты» попались упертые. Никто из них не хотел сделать первый шаг к счастью. Даже настолько маленький. Страхи, комплексы, гордыня. Эх.
Мужчину убедить не удалось. Под конец он замкнулся в себе, решив, что главное в его жизни – работа. А вот женщина сдалась. Степанида почувствовала отклик и согласие. Да, она сегодня распустит волосы, наденет красное платье и пойдет в больницу, хоть сегодня ее выходной. Но у него, ведь, ночное дежурство… и…
Степка «послала» ей на прощание идейку надеть красивое белье и без сил рухнула на стол. «Тяжелая это работа, из болота тянуть бегемота!»
– Хозяюшка, что же ты, умаялась так, голубушка!
– Чего причитаешь, Лукерья? – пролепетала заплетающимся языком.
– Егорыч, снеси хозяюшку в опочивальню… – услышала тихое и ухнула в темноту.
«Делавши, смеялись, а сделавши, плачем»
Очнулась в кровати, под толстым одеялом. Голова раскалывалась, руки тряслись, а все тело было липким от пота. Степанида пощупала волосы и ничего не поняла. Она словно из душа.
– Л-лукерья, что… со… мной?
– Вот, испей, хозяюшка, – в руки ткнулась большая чашка, – дедовой наливочки.
– Мне же нельзя алкоголь, – слабо запротестовала.
– Испей, силов лишилась, голуба наша, – уговаривала ласково и Степка поддалась, сделав несколько глотков, – до дна…
Дедова наливка дело свое сделала, через время женщина почувствовала неспешное возвращение сил.
– Я даже не почувствовала, что устала, – сказала она, – фу, а вспотела, как после тренажерки! Егорыч, затопишь баньку?
– А как же, барышня! – загудел охоронник.
– Как думаешь, у меня полу… – да вот только договорить у Степаниды не получилось, раздался треск, словно, дом на двое раскололся, кровать ходуном заходила, а левую грудь обожгло. Степанида заорала не своим голосом, за грудь схватившись.
А когда дом дрожать перестал, отлепила футболку и воззрилась на клеймо, выжженное над левой грудью.
– А-а-а, бл*** это что такое, Лукерья? – даже не прокричала, провопила Степанида.
– Ох, х-хозяюшка, радость-то какая, первОй знак Слагалицы, – проблеяла до тошного счастливым голосом, охоронница, – вышло у тебя! Вышло!
До Степки дошло, что Лукерья имела ввиду, поэтому сорвалась с места, добежала до компьютера, чтоб успеть увидеть, как на рабочем столе загорелась, замигала фейерверками иконка «Программа Любви». Два разъединенных сердца слились воедино, значок мигнул и исчез, словно и не было.
Пустяшнее – легче;
Честная – здесь девственница;
Свербит – чешется;
Непраздная – беременная (здесь нервная, как беременная);
Королобый – тупой;
Баламошка – дурачок;
Ерпыль – низкий;
Бесная – безумная.
Глава 18
«И не думано, и не гадано»
Степанида опустилась на табурет и выдала:
– Фикс твою траблу, жеванный торт!
– Ась? – прошептала Лукерья.
– Тихо, Лукерья, у меня катарсис, дай минуту… – пролепетала, находясь в высшей степени потрясения от полученного результата. Это тебе не просто ТЗ выполнить. Тут ты вершитель судьбы…
– От радости сбрендила, поди…
– Цыц, расщеколда! – шикнул Егорыч, – прОсють же по-людски…
– Утихни сам, хобяка!
– Я все слышу!
– Мовчу-мовчу…
– Не знаю с чем сравнить, это кайф, драйф, отпад, товарищи! Неужели получилось? Я это СДЕЛАЛА? Да? Я соединила две души? – Степка часто-часто заморгала, отгоняя слезы.
– О-о-о, давай теперича зарюмсай!
– Так и есть, барышня! Поклон низкий, Слагалица Вы, наша!
А Крапивка по голове сквознячком погладила.
– Спасибо, вам большое, ох, пробрало меня. Аж водочки бахнуть захотелось. Да с сальцем на черном хлебушке, а лучше с хреном… – Степанида потерла лицо, эмоции прогоняя.
Тут же на столе появился граненный запотевший стакан, наполненный до краев, а рядом блюдечко с тремя бутербродиками на бородинском. Один с сальцем, перекрученным с чесночком, второй с килечкой и зеленым лучком, а третий с колечком мясного рулета, да с розовым хреном на верхушечке.
Степанида хотела было заметить, что ей всего этого нельзя, но не удержалась. Такое событие надо отметить!
– Ну, с почином, товарищи! – зажмурилась и сделала глоток, – у-у-х! Хороша! Пробрало! – поморщилась, кулачки сжала, выдохнула и первым бутербродиком закусила.
– Чаво цедишь, аки квас? Опрокинь до дна, и марш в опочивальню!
– Прав ты, Егорыч, Лукерья вздорная баба! – вздохнула Степанида, но послушалась. Употребила остатки горилки, закусь за щеки запихнула и побрела в опочивальню.
– Е-егорыч, отменяется банька, что-то я совсем без сил, типа вагон навоза выгрузила… – залезла под одеяло, как была во влажной одежде, – и ожог болит… – с этими словами и заснула.
Приснился Степаниде абсолютно некстати эротический сон… Идет она по пустому коридору, одетая в один лишь белый халат, даже без белья. Торопится, каблучками цокает. В груди горит огонь нетерпения. Но ее ли этот огонь?
И вот перед глазами дверь с надписью «Главврач». Она распахивает ее, боясь, что если замешкается, вся смелось испарится. На скрип двери оборачивается, спиной к ней сидящий мужчина в таком же белом халате.
– Л-лариса? – спрашивает удивленно, снимая очки, – Вы что-то хотели? – а сам смотрит на нее жадно, слепой бы не заметил обожания во взгляде. Вот и она, кажется рассмотрела, наконец, и осмелела.
– Я хотела, да, Георгий Павлович, – проговорила скороговоркой на выдохе и одну пуговичку на халате расстегнула.
– Ч-чего? – Георгий Павлович проследил за движением пальцев женщины и сглотнул.
– Вас… – женщина повернулась к нему спиной, заперла дверь на три оборота и все так же не оборачиваясь, принялась расстегивать остальные пуговицы. «Будь, что будет! Но сегодня, или никогда!»
Белый халат упал к ногам и взору обалдевшего главврача открылся шикарный вид. Он успевает заметить округлой формы попку, узкую талию и родинку над левой лопаткой. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он оказывается возле нее в каких-то два прыжка и прижимается всем телом.
– Лара, Ларочка, – шепчет на ухо. Женщина разворачивается к нему, обхватывает руками шею, абсолютно счастливо смеется и прижимается к груди, – ты пришла…
– Пришла. Хочешь меня? Не прогонишь? – поднимает на него взгляд. Мужские, сильные руки, которыми он вытаскивал с того света людей, хватают ее за бедра и приподнимая, прижимают к себе.
– Чувствуешь, как сильно хочу? – хрипло шепчет и присасывается к губам в голодном поцелуе. В этот поцелуй вложил все: тоску по ней за все годы, нескончаемые мечты, холодные ночи, ничем не заполненную пустоту в душе, надежду на взаимность и страсть, такую жгучую, что сам испугался ее силы.
Женщина ответила стоном полнейшей покорности и забросила одну ногу ему на талию. Мужские пальцы тут же накрыли открывшийся кусочек нежной плоти. Она позволила себе несколько минут насладиться откровенными ласками, но боясь, что он струсит в последний момент, поторопилась завершить начатое.
– На тебе слишком много одежды, ты не считаешь? – спросила, вырываясь из плена и дернув его халат.
Отлетевшие пуговицы упали и рассыпались по полу. Под халатом Георгий был одет в белую футболку и голубые докторские брюки. Глядя на Ларису безумным взглядом, сорвал с себя футболку и подхватив на руки, отнес к дивану за ширмой.
С этим диваном у Ларисы были связаны все ее эротические фантазии. Именно здесь она мечтала заняться с ним любовью. Сколько раз проходила мимо кабинета ночью и останавливалась, представляя, как сделает то, что сделала пять минут назад.
Успела обозвать себя трижды дурой, что не нашла в себе храбрости раньше, но в этом момент мужчина снял брюки вместе с бельем. Так же ловко, как и оперировал. Женщина засмотрелась на объект своих телесных грез и потянулась к нему, уже готовая покориться до конца.
– Подожди, дай разглядеть тебя, потрогать, – мужчина ласково отвел ее руку, чтоб погладить женскую грудь, спуститься на подрагивающий живот.
– Н-нет, хочу сейчас, – почти выкрикнула, выгнулась дугой, раскинулась, приглашая сделать это сию секунду, – прямо сейчас, сейчас, сейчас!
Мужчина выдохнул сквозь зубы весь воздух и опустился на нее в старом, как мир, движении. Лариса закричала…
«Каков работник, такова ему и плата»
Степанида закричала и рухнула с кровати. Ушиблась головой о табурет. Загорелась лампочка и озабоченная Лукерья запричитала:
– Ты чаво шлепнулась, ушиблась небось?
– Бл-и-и-и-н! – простонала Степка, – даже во сне поглядеть не дали, гады! – сама не зная, кого гадами обозвала. Потерла ушибленную голову, села. Ощутила ломоту в теле от неудовлетворенности и боль над левой грудью. Обожженное место болело так, что в пору завыть.
– Что-то мне хреновенько, – добавила, – самогонку ключница гнала?
– Чаво?
– Не чаво! – Степка медленно встала, покачиваясь добрела до кухни, выпила две кружки воды, – пойду-ка я побегаю… приснилось такое…
– Так, ночь на дворе! Спи себе!
– Сон алкоголика краток и тревожен…
– Чаво?
– Таво! Хреново мне! Головой бахнулась, во рту какашка, – скривилась, – титька огнем жжет и мужика хочу-у-у-у-у! – последнее с подвыванием.
– Эк-ка развезло… Откат попер, не иначе!
– Какой откат? – Степка склонилась над умывальником и принялась брызгать воду на горящее лицо, – в холодный душ бы!
– Плохо дело, плохо.
– Да что ты опять каркаешь? Что в этот раз плохо? – выкрикнула женщина, – может хватит плохому случаться?
– А я тутачки не причем! Откат от первой сводни не от меня, стало быть, зависит!
– Что за откат? Бодун, да? Ох, нельзя мне пить, нельзя! Дура, наливочки, потом водочки, чем думала? – Степка села на табуретку, – и в туалет хочу… бедная я, несчастная…
– Эт еще ничаво, а как откатом накроет, чаво делать буш?
– Дай рассолу? – Степка сжала пульсирующие виски, борясь с тошнотой, желанием посетить удобства и ломотой в теле. Еще и ожог этот, с каждой минутой болел все сильнее.
Лукерью долго упрашивать не пришлось, она явила посреди стола целую банку рассола из-под огурчиков.
– С-спасибо! – жадно налакавшись поблагодарила, – теперь я пойду, пожалуй побегаю…
– Та куда ж ты, лоха, попрешься, первого встречного, аки муху разопнешь!
– В смысле? – теперь Степка еще и плохо слышать стала, из ниоткуда взявшийся туман застилал глаза и забивался в уши.
– Ох, суемудра я, как есть суемудра! Позабыла, что не можна до венчания творить-то… Ох, чаво делать, чаво делать? – завыла.
– П-почему? – Степанида поднялась на ноги и начала раздеваться, – Егорыч, не подглядывай! – по пути в опочивальню разбросала всю одежду, обнажившись донага.
– Так откат жеж, после каждой сводни-то… – едва не плакала охоронница.
– Лукерья, я не догоняю, рассказывай быстрее! Где мой мобильный? И почему все качается?
– Канда любовь у тех душ случается, частичка их страстюшки на Слагалицу накатует! – начала объяснять охоронница, а Степка, так телефон и не обнаружив, держась за стены, поплелась к выходу, – а от первого разочку особливо! Чаво делать-то… Егорыч, подсоби!
– Пущай идёть на Поляну! – ответил Егорыч, – иного не вижу!
– Так, а ежели встретится хто? – Степка, одним ухом слушая перебранку охоронников, нащупала старое бабкино пальто на вешалке, натянула на голое тело и принялась искать обувку.
– Ночь дурная, авось никого не встретится!
– Хозяюшка, ты до Поляны беги белочкой, ладненько? Не тормозь! – охоронница от переживаний сама на себя похожа не была.
– Мужика хочется, – выдала Степка в ответ, – ты мне виагры не подсыпала?
– Ой-ой-ой, бяда, бяда, теперича не сдюжает хозяюшка… – заголосила еще громче Лукерья, – откат завсегдась супружник гасит, торба дело… усе… Егорыч…
– Не ори ты, ветрогонка, не пужай барышню!
– Басалай и остолбень! – получил «порцию» обзывалок в ответку.
– Ладно, вы тут без меня ругайтесь, а я пошла… – Степка наконец натянула старые сапоги на босы ноги и вышла в ночь.
– Ты ж токмо в блуд не уходи, хозяюшка, – донеслось во след.
«Где мило, там глаза, где больно, там рука»
Темная, морозная ночь ударила в лицо холодным ветром. Это слегка остудило и развеяло туман в голове.
Степанида посетила удобства и еле-еле перебирая ногами, побрела к калиточке в конце сада. Меж ног тянуло и саднило, а в голове пульсировала единственная мысль… дотронуться бы до горячей мужской кожи. Позволить себе простое, легкое прикосновение, только лишь… Ну, может, поглаживание еще. «Нельзя, да-да, я помню, нельзя…»
Но ведь мечтать, можно? Она просто представит, как прижимается к мужчине, упивается его запахом, ощущает его руки на собственной талии… Они глядят спину, спускаются к ягодкам, выражаясь языком Лукерьи, а в том месте у нее, как оказалось, какая-то волшебная кнопочка имеется…
«Так, стоп! Не буду думать об этом! Вдох-выдох!» Отперла калиточку, сделала шаг, чтоб тут же очутиться в мужских объятьях, о которых вот только бредила. Сперва перепугалась, а потом обрадовалась, узнав.
– Панни…
– Митя, ты… почему здесь?
– С тобой что-то произошло! Я почувствовал… – сказал взволнованным голосом, бережно к себе прижимая, – чуть с ума не сошел!
– А что ты почувствовал? – в его объятиях до чего хорошо стало. Вот только теперь мечталось о поцелуях. Степка едва не заплакала, так тяжко сдерживаться было. Ведь вот он, живой мужчина, бери голыми руками.
– В районе сердца обожгло, а потом… ну… – водяник замялся с ответом.
– Это у меня метка от первого дела, ожог на груди…
– Я что-то слышал о таком, хочешь, помогу? – спросил, склонившись к уху и от его голоса мурашки побежали от шеи к ногам и обратно. Нет, это были не мурашки, а самые настоящие слоны страсти!
– А… как? – вместо ответа мужчина развернул ее спиной к себе и положил правую руку как раз на то место, где был ожог. Приятный холодок от его пальцев проник под пальто и боль понемногу ослабла, – о-о-о… до чего приятно, спасибо! – Степанида расслабилась в его объятьях, голову склонила на плечо и поглядела на звезды. Яркие, крошечные кристаллики на черной ткани неба. «Лучшая ночь для любви, разве нет?» Одной рукой Митя держал ее за талию, второй «холодил» место ожога и раскачивал из стороны в сторону.
– Здесь? – спросил, – меня в этом месте «зацепило».
– Интересно, почему и тебя?
– У тебя связь с нами, женихами. Мы все сюда с перепугу, явились, – ответил просто.
– Что??? – Степка дернулась, – здесь… все?
– Не бойся, остальные ушли, – мужчина вернул ее в свои объятия, – побродили под забором, как привидения, но увидев темные окна, ушли.
– И… лесник?
– И лесник. Он дольше всех был, рычал, ругался. Звонил тебе. Да что там, все звонили.
– А я телефон не смогла найти, – пожала плечами, – Мить, мне на Поляну надо… меня так накрывает…
– Угу… я чувствую, – хмыкнул ей в ухо.
– Что ты чувствуешь? – спросила испуганно.
– То же, что и ты, – водяник убрал прядь волос с ее шеи и бегло коснулся кожи губами, – отвести тебя к нему?
– К кому? – не поняла Степка.
– К тому, кого ты выбрала! К Гору.
– Я еще никого не выбрала! – возмущение слегка остудило желание в крови, Степка напряглась.
– Нет? – в голосе водяника удивление напополам с радостью, – но я думал, он… так, ладно, не важно!
Рука на талии сжалась и от этого движения желание накатило очередной волной.
– Мить, на Поляну надо! Лукерья сказала, откатом так накроет… а мне нельзя, понимаешь? Я слово дала! Мне сдержаться надо, Митя! – Степанида развернулась в его руках и со всей горячностью попросила глядя в глаза, – отведи меня пожалуйста, не то я тебя сейчас прямо здесь насиловать буду!
– Правда? Я согласен! – улыбнулся водяник.
– Митя, Митенька! Я тебя очень прошу! Мне ведь нельзя всего этого, категорически, понимаешь? Я серьезно!!!
– Понимаю, – вздохнул, – пойдем…
«Стойкий боец в бою молодец»
Водяник приобнял Степку за талию и повел вниз, а затем вдоль речки. Женщина спотыкалась заплетающимися ногами, но твердая мужская рука держала крепко. Предательские ноги держать не хотели, слабели от нарастающего, тянущего напряжения. Затем совсем подогнулись и Митя подхватил ее на руки. Степанида уткнулась носом в его шею и глубоко дышала, как от бега.
– От тебя так приятно пахнет, я еще в первый раз заметила… чем?
– Не знаю, наверное пеной для бритья, – ответил сквозь зубы.
– Я тяжелая, прости…
– Не тяжелая!
– А чего ты кряхтишь?
– Я не кряхчу!
– Хорошо, чем ты не доволен, тогда?
– Я очень доволен, Панни, – заверил со вздохом, – просто…
– Просто, все не просто… – она ткнулась носом в его щеку, – почему ты без щетины?
– Недавно побрился.
– Зачем, собирался на свидание? Кто бреется на ночь глядя?
– Никуда не собирался. Я не хожу на свидания… теперь.
– Теперь?
– После того, как почувствовал, что уже не свободен.
– Меня имеешь ввиду? – пока Степка с ним говорила, у нее была возможность хоть как-то отвлечься, хотя признаться, его запах и руки сводили с ума. «Интересно, – подумала она, – а если бы на его месте был, к примеру, сосед. Меня так же колбасило бы?» Сосед вспомнился, потому как его Степка считала менее опасным для своего тела «соблазном». «Надо испытать при случае…»
– Кого же еще…
– А сколько тебе лет, Митя? – сменила тему.
– А на сколько выгляжу?
– Ну… когда я тебя увидела в первый раз, ты мне показался совсем молодым, лет так на двадцать. А в последний раз вообще, стариком.
– Мне тридцать четыре.
– Да? Хм…
– Что?
– Странный выбор профессии, как не для мальчика, уж прости…
– А что такого?
– Курьер…
– Я не курьер. «Деливери» моя фирма. А привез посылку тебе лично, только потому, что ехал по пути, а служащий заболел.
– О-о-о…
Повисла пауза.
– Ты так дышишь, устал?
– Нет, Панни, ты для меня не тяжелая, перестань волноваться.
– А чего ты…
– Мы уже почти пришли. Дальше тебе самой.
– О, точно, – Степка даже расстроилась, что придется покинуть комфортные объятья.
– Ты, как? – водяник опустил ее ноги, но обнимать не перестал, – стоишь?
– Наверное…
– Дальше ты сама, нельзя, чтоб кто-то видел куда пойдешь от дуба.
– Ты все знаешь, да? – улыбнулась.
– Нет, увы не все, – сказал горько.
– А чего не знаешь? – не удержалась и погладила его щеку. Он прижался к ее ладони и прикрыл на секунду глаза.
– Иди, Панни… не то…
– Не могу, ты меня держишь…
– Да?
– Угу. Подержи еще немного и я пойду…
– Ты ведь хочешь побыть со мой потому, что откат? На самом деле я тебе не нравлюсь? – спросил грустно.
– Я не знаю, прости…
– Ничего. Я тоже не хочу тебя отпускать. Но надо. Я не железный.
– А… ты… тоже?
– Что?
– Как я, голодная самка?
– Нет, я голодный самец! – засмеялся тихо, – так что, лучше не прижимайся.
– Угу… пойду.
– Целовать тебя, наверное, не стоит?
– Не стоит. У меня перегар и штынь луково-чесночный…
– М-м-м, люблю домашнюю колбаску…
– Ты такой смешной, спасибо, что отвлекаешь, – Степка на миг крепко сжала руки вокруг его талии и решительно отстранилась, – пойду…
– Я дождусь тебя… – сказал совсем тихо и отвернулся.
Оставшееся расстояния Степка прошла сама, потратив последние силы. Обошла три круга и рухнула на траву, оказавшись на Поляне.
Расщеколда – болтливая баба;
Хобяка – неловкий;
Зарюмсай – заплачь;
Лоха – дура;
Суемудра – ложно мудрая, считающая себя очень умной;
Ветрогонка – вздорная баба;
Не пужай – не пугай;
Басалай – грубиян;
Остолбень – дурень;
Штынь – плохой запах.
