Текст книги "Не жди моих слез"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Annotation
В сборник включены два новых произведения известной писательницы, посвященные вечной теме любви и поисков счастья.
В романе «Не жди моих слез» представлена интимная жизнь девушки «без комплексов», обладающей авантюрным характером.
Увлекательны и поучительны житейские истории о неизбывных прихотях любви, рассказанные героинями новелл «В компании странных женщин».
Наталья Калинина
Не жди моих слез
В компании странных женщин
В компании странных женщин
Совет № 1
Совет № 2
Совет № 3
Совет № 4
Совет № 5
Совет № 6
Совет № 7
Совет № 8
Совет № 9
notes
1
2
3
Наталья Калинина
Не жди моих слез
Спихнул дела, среди них важные, летел сломя голову побыть с тобой. Невероятно, но с этой нашей встречей я связывал особые надежды. Не могу сказать на что – конкретное не подразумевалось.
Ты выбежала навстречу: в легкой кофточке, с жаркими, как два огня, щеками. Ты хотела меня каждой клеткой – я угадывал это безошибочно, хоть ты и пыталась во что бы то ни стало скрыть от меня это желание. Мудрая женской наивностью, а в общем-то настоящая глупышка.
Я схожу с ума от твоей кожи, волос, запаха твоего тела. Перестаю соображать.
Не жди моих слез
РОМАН
Но здесь темно, и только звезд лучи
Сквозь мрак листвы, как вздох зефиров робкий,
То здесь, то там скользят по мшистой тропке.
Дж. Китс
Помню нашу с ним первую встречу.
Он – это Леня. Темноволосый, большой, гибкий. Я приехала на зимние каникулы в город, где родилась и выросла. Я не собиралась приезжать сюда на зимние каникулы – Москва в ту пору еще не потеряла для меня, провинциалки, своего обманчивого очарования. (В чем оно заключалось, до сих пор не могу объяснить.) Но, когда папа позвонил и сказал: заболела бабушка, я с ходу сорвалась. Бабушку я любила – она надо мной тряслась и потакала каждому капризу. Наша любовь доставляла нам обеим массу радостей.
Отец встретил меня на вокзале. Из-за его спины улыбалось молодое незнакомое лицо. Оно показалось мне безнадежно провинциальным, как папин полушубок, и это его: «Дочка, ну и похудела же ты. И глаза стала красить…» Леня, это был он, подхватил мой чемодан и сумку с гостинцами. Правда, в ту минуту я еще не знала, что его зовут Леней. Отец представил нас друг другу в машине – стареньком служебном «москвиче». Мы пожали руки. Его ладонь оказалась горячей и крепкой.
– Бабушке лучше. Я разрешил ей сегодня встать, – сообщил папа. – Мама испекла пирог с капустой и твою любимую коврижку. Леня работает в моей больнице санитаром. Он живет у нас. Думаю, ты не возражаешь? – Отец уверенно лавировал среди высоких свежих сугробов. – Заносы ужасные были. Два дня автобусы не ходили.
Он пустился рассказывать местные новости, которые, считалось, меня должны интересовать. Но я уже с первых его слов поняла, что если когда-то и питала интерес к нашему городку и его обитателям, то теперь столбик моего термометра, измеряющего этот самый интерес, застыл где-то на отметке «0», угрожая спуститься еще ниже.
Поцеловавшись с мамой и бабушкой, я поднялась к себе в мансарду. Вещи доставил мне туда Леня.
– Классная комната, – сказал он, бесшумно ставя чемодан на ковер. – Вот только лестница громко скрипит.
Мне комната показалась унылой. Фотографии любимых киноактеров и рок-музыкантов на стенах. Шкаф со скучными книгами, из которых я каждый день узнавала что-нибудь поганенькое про жизнь вообще и, разумеется, в частности. Пластинки и проигрыватель в углу возле большого окна, потихоньку заполняющегося ранними январскими звездами… Замкнутый круг. От грез музыки к реальности бытия. От синяков на теле одной отдельно взятой души до ее же воспарения туда, где она становится статисткой среди миллиардов безымянных душ…
– Спасибо, – сказала я Лене, намекая тем самым, что желаю остаться одна.
Он уселся на диван и вытянул ноги в грубых овечьих носках.
– Если станет скучно, дашь мне знать, – сказал он, разглядывая меня без тени смущения. – У меня с этим делом все в порядке и никаких комплексов. Секешь?
– С каким делом? – не сразу поняла я. Поняв, почувствовала, что краснею: ведь своим дурацким вопросом я сделала себя посмешищем в его глазах. И с ходу решила исправить положение. – Это еще требуется доказать. Не привыкла верить на слово.
И покраснела еще гуще.
Он рассмеялся. Его смех не был циничным. Скорее это был радостный детский смех.
Я улыбнулась.
– Ты вполне нормальная девчонка. Я это подозревал. Хотя твои родители всяких чудес про тебя наговорили.
– Например? – полюбопытствовала я, усаживаясь на вертящийся табурет возле пианино. Это было наигранное любопытство – я прекрасно знала, что могли наговорить про меня родители.
– По-английски как на родном языке болтаешь. В институт без блата поступила. Ну и прочие сказки.
Я собралась было возразить – я на самом деле поступила в институт без блата, но Леня внезапно встал, сделал шаг в мою сторону, остановился посреди комнаты и, развернувшись на все сто восемьдесят, бросился вниз по лестнице. Удивляюсь, как он не сломал ее – грохот был такой, словно сверху корова упала.
Я пожала плечами. Нет, я вовсе не была удивлена – я тут же решила, что этот Леня просто с прибабахом. Я встала и подошла к зеркалу. Есть на что посмотреть, ничего не скажешь. Похудела, скулы заострились, загадочно поблескивают глаза – в поезде плохо спала. Говорят, во мне есть татарская кровь. И еще какая-то экзотическая. Интересно, хорошо это или плохо? Метисы вроде бы бывают очень способными, красивыми и развратными. Я не хотела быть развратной – в ту пору мне было восемнадцать и я еще не утратила интереса, умозрительного по крайней мере, к чистой, романтической любви. Как ни верти, возросла я в глухой провинции. Сексом еще не занималась, хотя последнее время во сне испытывала оргазмы. Я никому об этом не рассказывала.
А вообще-то у меня был здоровый крепкий организм восемнадцатилетней девчонки, выросшей на природе, домашней еде и прочих прелестях нестоличного существования.
В ту ночь я дрыхла очень крепко. А поутру, проснувшись и услыхав внизу знакомые – летящие мамины и слегка шаркающие бабушкины – шаги, с полчаса нежилась в уютной теплой постели, не думая ни о чем и обо всем сразу.
Выпив чаю с пирогом, вышла в сад в отцовом полушубке из овчины. Мое заснеженное королевство расстилалось предо мной во всей своей зимней красе. Пятнадцать соток сада на самом краю города с видом на поле, куда в ту благословенную пору еще не добрались ни дачники, ни миллионеры, ни прочие более-менее шустрые представители человеческого рода, смыслящие в романтике ровно столько, сколько я в ту пору смыслила в вопросах политики либо секса. Мое королевство пока сверкало непорочной белизной только что выпавшего снега. В честь прибывшей на каникулы единственной наследницы престола.
«Двенадцать дней, – думала я. – Хорошо и плохо». Наверное, я бы провела их веселее на даче у Наташки Кудимовой. Пылающий благородным пламенем камин. Ужин при свечах. Долгие умные беседы с ее отцом, известным писателем. Почти каждый вечер знаменитости, лица которых частенько мелькают на телеэкране. Правда, потом, после застолья, многие из них с трудом находят дорогу к себе, а некоторые надолго закрываются в ванной комнате, откуда доносятся характерные звуки… Но там я была бы в качестве фрейлины – пусть любимой, даже обожаемой. (Наташка привязалась ко мне чуть ли не с первого дня нашего знакомства и очень расстроилась, узнав, что я еду на каникулы к родителям.) Здесь я – центр мирозданья. Все здесь свершается в мою честь – выпал сверкающий блестками снег, ночью мне светила луна, мама напекла пирогов, бабушка снова бегает по дому как молодая. Я – смысл жизни этого дома. Похоже, это здорово, когда ты составляешь смысл чьей-то жизни.
«В моей собственной жизни пока нет никакого смысла, – размышляла я, топча подошвами своих легких детских валенок сахарно-рассыпчатый снег. – Учеба в престижном институте? Ха, ну и что дальше? Загранкомандировки (если, разумеется, повезет), красивые шмотки, удачное замужество, развод, снова замужество. Интересно, откуда во мне этот скепсис сорокалетней?..»
Почти все мои сокурсницы успели завести романы. С походами в рестораны, предупреждениями типа «если тебе позвонит мама, скажи, я только ушла от тебя, ладушки?» и прочим антуражем игры во взрослую жизнь. А что это как не игра? Взрослая – это я, а они настоящие дети. Но почему, почему мое детство закончилось так рано?..
Один по-настоящему красивый мужчина, в которого, мне казалось, я готова была вот-вот влюбиться и с которым протанцевала целый вечер, привез меня домой на такси. Я знала кое-что про него, и то, что я знала, меня вполне устраивало в смысле перспективы на будущее. Потому я пригласила его зайти ко мне выпить чашку кофе. Ну и началось…
Разумеется, мы поцеловались. Еще раз. У меня слегка закружилась голова. Он прижал меня к себе, и я вдруг ощутила, как в мой живот толкается упругий предмет. В ту же минуту я подумала о том, скольким женщинам он уже засовывал этот предмет туда, куда его обычно засовывают. А еще наверняка в рот. Я смеялась так, что тот тип решил поначалу, будто я идиотка. Потом я все-таки сумела объяснить ему, в чем дело, а у него хватило ума меня понять либо по крайней мере сделать вид. Остаток вечера он тешил свое мужское тщеславие подробными описаниями своих постельных подвигов. Мы расстались вполне мирно, но больше никогда не виделись.
Было еще несколько схожих ситуаций, но впечатление от той, самой первой, оказалось необыкновенно ярким. Мужчины на меня клюют, и мне нравится с ними кокетничать, получать в подарок цветы, слушать комплименты и даже целоваться. Что касается остального, что-то со мной не так.
Господи, вот ведь мой отец – врач, и с кем, как не с ним, поговорить об этой моей аномалии, размышляла в тот момент я. Вероятно, все разрешится довольно просто.
Но зачем ставить какие-то точки над «и»? Чтобы ничем не отличаться от общей массы?
Я подмигнула своему отражению в окне сарайчика и мысленно поздравила себя с тем, что освобождена от многих забот, таких, к примеру, как «влипла – не влипла», и зависимости типа: «не позвонил, а я так ждала», и так далее. Но вечно так продолжаться не может. Увы, сексуальные контакты с мужчинами играют в жизни женщины далеко не последнюю роль. Ладно, будем жить сегодняшним днем, минутой, секундой даже. Думать о будущем – скучнейшее занятие. Еще скучнее о чем-то мечтать. Это онанизм какой-то – удовлетворяешь сам себя, потому что не могут удовлетворить другие.
Я занималась онанизмом в восьмом классе, когда поняла, что мальчишка, который мне нравился, ухлестывает за другой, хотя потом он стал проявлять интерес и ко мне тоже. Но я не могла попробовать с ним того, что он уже попробовал с другой. Почему – объяснить не могу. Однажды я застала их в весьма недвусмысленных позах. Мне вдруг стало противно, и я прекратила занятия онанизмом.
Я поняла, что за мной кто-то идет, уже войдя в лес. Тот, сзади, сбился на долю секунды с ритма моего шага, и я уже не могла принять скрип снега под его подошвами за свой собственный. Я обернулась и столкнулась нос к носу с Леней.
– Спасибо за эскорт, но сегодня я предпочитаю одиночество, – произнесла я каким-то натужным голосом.
– Я только хотел сказать тебе «доброе утро», – ответил он, совсем не смутившись. – Доброе утро, инфанта.
Я вздрогнула. Так называла себя только я сама. И только мысленно.
– Доброе утро. – Я замялась на секунду. Мне вдруг захотелось сказать ему «шут», но его внешность не соответствовала моему представлению о том, каким должен быть шут. Я помнила из детства, что шут должен быть уродливым физически и прекрасным душой. – Джокер, – внезапно нашлась я.
Он схватил мой юмор на лету.
– Но сейчас я ни над кем не насмехаюсь. И вообще шут мне нравится больше. У нас в провинции пока еще говорят и думают по-русски. Спокойной ночи, инфанта.
Он стал быстро удаляться, ступая широкими, размером ровно в два моих, шагами.
Я тупо смотрела ему вслед.
– Вечно твой отец что-нибудь отмочит, – говорила мама, любовно наглаживая роскошной белизны постельное белье. – Привел неделю назад этого Леньку и сказал: будет жить у нас. Хотя бы по телефону меня предупредил, что ли. Представляешь, я так и не знаю, откуда он и что у него на уме. – Мать побрызгала на сложенный вчетверо пододеяльник из бутылочки с головкой – дырявым мухомором, потом долго водила по одному месту утюгом. – В каком-то смысле нам полегче стало – дров наколет, печки затопит, снег почистит. Но ведь и забот прибавилось. Аппетит у него дай боже, да и… – Мать понизила голос почти до шепота. – Говорят, бабы в больнице так и липнут к нему, и он вроде бы не прочь. Еще какую заразу домой принесет.
– Из папиной больницы?
Мать неопределенно пожала плечами.
– Мне кажется, он какой-то… странный и, как бы это сказать…
– Ни в какой советский стереотип не укладывается, – задумчиво подхватила я.
– При чем тут это? Ты же знаешь, меня саму тошнит от всех этих стереотипов, однако же существует…
– Что, мама? – самым невинным голосом спросила я.
– Ну, во-первых, он молодой, а сам крест на шее носит, – неожиданно нашлась мать. – Как может современный человек верить всерьез всем этим поповским…
– Глаза у него красивые, – неожиданно для себя изрекла я. – Глаза – зеркало души. Так, кажется, говорят, а, мама? Может, это тоже чьи-то бредни?
Мать посмотрела на меня недоуменно и слегка встревоженно.
Я повалилась на диван и, задрав ноги, разразилась глупым девчоночьим смехом.
– Ты мне так и не рассказала, как дела в институте, – невозмутимым голосом продолжала мама, переждав приступ моего смеха.
– Да вроде нормально. Я ведь уже доложилась по телефону, что все зачеты и экзамены сдала не хуже других. Правда, по твоей любимой истории схлопотала…
– Я не про то, – неожиданно перебила меня мать и, поставив утюг носом кверху, посмотрела на меня испытующе и слишком многозначительно. Так она обычно смотрела на своих учеников, пытаясь вызвать у них доверительные чувства. – Наверное, у тебя появились знакомые ребята. Может, по кому-то из них ты скучаешь. Я говорила отцу: зачем ей ехать к нам на каникулы? Какие здесь могут быть перспективы в смысле…
– В смысле чего, мама? – притворилась глупенькой я.
– Ну, я имела в виду интересные общения и вообще…
Мать смущенно опустила глаза и схватилась за утюг.
– Ты хотела спросить, есть ли у меня в Москве… – начала было я свою фразу и вдруг, увидев входившего в комнату Леню, завершила ее совсем не так, как намеревалась —…есть ли у меня в Москве любовник, да, мама? – Меня снова стал разбирать смех, но я сумела сдержаться. Знаете, благодаря чему? О, это явление я сама до сих пор не могу объяснить. Дело в том, что из тихо работающего приемника вдруг полились звуки Гимна Советского Союза, и у меня по коже забегали мурашки – почему-то они до сих пор бегают у меня при звуках этой музыки. – Леня, как ты считаешь, у меня есть в Москве любовник?
– Нет, – сказал он и едва заметно мне подмигнул. – Нонна Викторовна, я прожил несколько лет в Москве. Поверьте мне, там никудышные мужчины. Наверное, всему виной эти, как их называют, стрессы. Правда, инфанта?
Теперь приступ смеха одолел маму.
За ужином мы вовсю играли в свою игру, а родные по мере возможности нам подыгрывали. Лучше всех получалось у бабушки.
Леня проводил меня до подножия лестницы и, наклонившись поцеловать по ходу игры руку, шепнул:
– Навещу. Есть о чем поболтать.
Я не сказала ни да ни нет. Этот парень был мне симпатичен. Влюбляться в него я не собиралась. Поскольку я была воспитана мамой и обстоятельствами провинциальной жизни таким образом, что глагол «влюбиться» являлся в моем представлении синонимом «выйти замуж», Ленину кандидатуру я отмела окончательно и бесповоротно как бесперспективную со всех точек зрения.
Наш дом кажется мне иногда большим фанерным ящиком, я слышу сверху, как скрипит мамин стул у зеркала, перед которым она расчесывает на ночь свои чудесные волосы, как папа идет на кухню за холодной заваркой, а бабушка достает из старого сундука Евангелие, по обыкновению роняя тяжелую дубовую крышку.
Но Лёниных шагов я не услыхала – я даже не слышала, как поднялась ляда, которую всегда закрываю на ночь. Я увидела вдруг в лунном свете верхнюю половину его туловища. В следующую секунду он уже стоял возле моей кровати.
У меня внутри на мгновение все замерло в предчувствии чего-то, но я тут же вспомнила про твердый предмет, который непременно старается войти… чтоб получить… Ну да, удовольствие, удовлетворение, то самое, что стремятся получить от женщины мужчины.
Я села в постели и сказала:
– Я мужененавистница. И даже, быть может, потенциальная лесбиянка. Но поболтать не возражаю.
Он сел на кровать, почти касаясь меня. Я унюхала запах его одеколона – это был модный в ту пору «Чарли». Прежде чем подняться ко мне, Леня побрился. Я это оценила. Я подумала, что, быть может, с ним приятно целоваться и… Он вдруг засунул руку под одеяло и стиснул мою лодыжку.
– Нам нужно обменяться энергией, – сказал он вполне серьезно. – Пока мы что-то вроде кошки и собаки: один все время шипит и поднимает лапу с когтями, другой лает и роет землю.
Он быстро просунул под одеяло вторую руку и стиснул мою левую лодыжку. Я ощутила легкое головокружение, а потом приятное покалывание во всем теле. И полностью расслабилась.
– Мне нравится твоя энергия, – сказал Леня. – Подвинься. Я хочу лечь рядом.
Я подчинилась ему. Не то, чтоб мне уж очень хотелось, чтоб Леня лег рядом – мне сделалось любопытно.
Он осторожно просунул правую руку мне под спину и прижал меня к себе. Нежно и совсем не властно. На мне была тонкая пижама. Леня был в одних тренировочных штанах.
– Никакая ты не мужененавистница, – сказал он, щекоча своим дыханием мое ухо. – Просто почти все мужчины настоящие козлы и жеребцы. Они ни черта не смыслят в том, как нужно обходиться с девчонками.
– Ты так со всеми обходишься? – поинтересовалась я, слегка от него отстраняясь.
– Ну что ты. Разве они поймут? – Леня тихо рассмеялся. – Обзовут импотентом или гомиком.
– Может, ты на самом деле… гомик? Только не обижайся – я вовсе ничего против них не…
Он снова рассмеялся.
– Нет, я не гомик. Я умею с женщинами по-всякому. И раньше мне нравилось делать так, как делают многие мужчины. – Он вдруг скользнул пальцами по моему животу, задержав их на долю секунды у меня между ног. Я напряглась. И снова вспомнила о том ужасном предмете, который затвердевает и…
– Не бойся. Шут никогда не осмелится стать первым мужчиной инфанты. – Он положил ладонь мне на грудь. – У тебя замечательное тело. Когда-нибудь ты позволишь мне его целовать. Как ты думаешь, когда это случится?
Мое тело еще никто не целовал, хотя я подозревала: это, должно быть, приятное ощущение. Кто-то из девчонок рассказывал, что ее любовник, прежде чем заняться сексом, то бишь совокуплением, долго и нежно целовал каждую клеточку и складочку ее кожи. Но тот мужчина был раза в два, а то и больше старше ее. Похоже, он таким образом возбуждал себя для, гм, совокупления.
Я рывком стащила через голову кофточку от пижамы и почувствовала себя совсем незащищенной от этого почти незнакомого мне парня. Это чувство мне понравилось.
…Он ушел от меня под утро. Так же тихо, не скрипнув ни одной половицей – у него было дневное дежурство в больнице. Я провалялась в постели до полудня, блуждая между сном и явью. Я вся словно из кусочков состояла, и они никак не хотели собираться в одно целое.
Расчесывая перед зеркалом волосы, я заметила на груди мелкие кровоподтеки. И на шее тоже. Я долго водила по ним кончиками пальцев.
Он поднялся ко мне на следующую ночь. Мы лежали обнявшись совершенно голые и смотрели на звезды. Нам было здорово, но я, любопытная и дотошная от природы, спросила:
– Он у тебя не… – И осеклась, чувствуя, как к щекам прилила кровь.
Леня еще крепче прижал меня к себе.
– Чего смутилась, глупышка? Вполне уместный вопрос. Понимаешь, я умею собой владеть. Каждым мускулом. Но это не значит, что я тебя не хочу.
– Но, если ты меня хочешь, почему тогда ты… Может, нам стоит попробовать?
– Нет, инфанта, тебе придется отказаться от этой мысли. – Он вдруг лег на меня сверху и, взяв в ладони мое лицо, нежно поцеловал в губы. Это был наш первый поцелуй. Случилось так, что до сих пор нам было не до поцелуев.
– Но почему? – удивилась я, ощутив у себя между ног его горячий довольно упругий пенис.
– Не надо всему на свете искать объяснения, ладно?
Леня смотрел при этом мне в глаза. Мне захотелось, чтобы он смотрел так на меня вечно.
Дни летели со скоростью неуправляемой ракеты. Если Леня дежурил в ночь, он обязательно поднимался ко мне после завтрака. Мы расстелили в углу за кроватью ватное одеяло. Это был укромный уголок. Там нас не могли застать врасплох.
Впрочем, родители, казалось, пребывали в беспечном неведении относительно наших с Леней отношений.
– Ты похудела, – сказала как-то за обедом мать. – И круги под глазами появились.
– Вовсе нет. Анюта замечательно выглядит, – неожиданно пришел на выручку отец. – Леня, скажи, правда, у меня красивая дочка?
– Очень красивая, Андрей Михайлович, – с готовностью отозвался Леня, не переставая поглощать блины. – Я бы сказал даже – слишком красивая.
Мать метнула в его сторону почти враждебный взгляд. Ну да, при всем своем демократизме советской учительницы она определенно не хотела иметь зятя-санитара.
– Вот только беда: этой твоей красавице скоро в Москву ехать. – Отец вздохнул и опрокинул в себя стопку рябиновки. – Встречи, проводы, разлуки. Скучно нам без нее будет. Правда, Леня?
– Очень скучно. – Леня даже перестал жевать, но всего на каких-нибудь полминуты. У этого парня был отменный аппетит при отменно стройной фигуре.
– Эхе-хе. – Отец встал и подошел к темно-синему окну в наш заснеженный сад. – Влюбится в своей Москве в какого-нибудь столичного хлыща и забудет про нас, провинциалов дремучих. Влюбится, замуж выскочит… Будет у нее своя семья, а мы превратимся в родственников, которых навещают из чувства долга и так далее. Правда, Леня?
– Ну вот, завел заупокойную мессу, – не выдержала мать. – Девочке еще институт закончить надо, а ты про замужество.
Мы с Леней незаметно обменялись взглядами. Нам обоим вдруг ужасно захотелось в мансарду.
– Пойду прогуляюсь, – сказала я, вставая из-за стола. – Там такая луна…
– Пойди, дочка. Да, в Москве своей такой не увидишь. Леня, и ты бы пошел с Анютой. Что-то вы, нынешняя молодежь, не больно склонны к общению. Бывало, мы…
Когда я надевала в сенях валенки, Леня неожиданно присел на корточки, стянул с моей ноги грубый носок и, взяв в обе руки мою ступню, поцеловал каждый палец в отдельности.
– Я тебя почти люблю, инфанта, – прошептал он. – Но это ничего не меняет.
Мы поболтались минут пять во дворе на виду у все еще обедавших в столовой домочадцев, потом тихонько прошмыгнули через кухню в дом и прямо в валенках и тулупах поднялись ко мне в мансарду, умудрившись не скрипнуть ни одной половицей. Мы решили устроить прощальную вечеринку со свечами и шампанским, хоть Леня обычно не пил.
Утром я должна была уехать в Москву.
… Я лежала на волчьей шкуре в окружении горящих свечей, а Леня в каком-то экстазе целовал мое тело, нежно прикасаясь подушечками своих чутких пальцев именно там, где мне хотелось, чтоб он прикоснулся. Он несколько раз доводил меня до оргазма, и тогда по моему телу пробегала дрожь. Довольный, он целовал меня в губы. Я млела от наслаждения. Странно, но мне было вполне достаточно того, что он со мной делал.
– Но тебе… тебе ведь тоже хочется, чтобы я… чтобы ты испытывал наслаждение, – бормотала я.
– Все хорошо так, как есть, инфанта. – Он поцеловал меня в ухо и просунул туда кончик языка. – Я наслаждаюсь вместе с тобой. Ты так здорово отдаешься.
Я поняла, что отдаюсь ему вся без остатка.
– Может, нам стоит…
Он положил на мои губы палец.
– Не стоит. Нет. Не стоит.
– Даже если я тебя очень попрошу?
– Ты не станешь просить меня об этом, инфанта.
– Ты боишься?
– Проблем, – сказал он и вдруг рассмеялся. – Их и без того хватает.
– Ты слишком серьезно воспринимаешь жизнь.
– Ошибаешься. Я стараюсь сделать ее как можно веселей.
Он вздохнул. Он лежал какое-то время неподвижно рядом со мной, а я, приподнявшись на локтях, любовалась его большим красивым телом. Мне вдруг захотелось, чтоб это тело принадлежало мне. Только мне. Но я не осмелилась сказать об этом вслух.
Леня вдруг странно хмыкнул, вскочил и накинулся на меня со своими неистово нежными ласками.
– Нет, ты не должна этого делать, – прошептал он, когда я неожиданно для себя поймала его руку и поцеловала в запястье. – Я хочу остаться твоим шутом, инфанта, понимаешь?
Я не уехала на следующий день. Я подвернула лодыжку, спускаясь с последней ступеньки своей лестницы. Перелом оказался сложным. И было невыносимо больно.
Леня нес меня на руках в операционную.
Рентген показал, что порваны связки, да еще осколок кости вонзился в какую-то мышцу. Оперировали меня под общим наркозом.
Придя в себя, я увидела первым делом Леню.
У меня была легкая, почти невесомая, от наркоза голова, и я, кажется, наболтала ему кучу глупостей про любовь и прочую ерунду. Он слушал меня не перебивая, пожимая время от времени мою руку, которую все время держал в своих сильных ладонях. По-моему, я даже говорила, что хочу выйти за него замуж. Правда, это могло мне присниться.
Тревога делала его лицо очень красивым и совсем юным.
Он просидел возле меня всю ночь. Я, как дочь главврача, лежала в отдельной палате. Утром он попытался дать мне судно, но я сказала, что скорей у меня лопнет мочевой пузырь, чем я позволю ему…
Он хохотал. Ему, похоже, очень понравился мой ответ.
Через пять дней Леня внес меня на руках в мансарду. Отец с трудом сдерживал слезы и называл его «сынок». Я слышала, как он говорил матери, что этого парня Анюте послал сам Бог.
В первую же ночь моего возвращения возобновились наши свидания.
– Я не хотел, чтоб ты уезжала, – сказал Леня между поцелуями. – Я очень сильно не хотел этого. Прости, ладно?
– Ты думаешь?..
Я не закончила свою фразу. Я тоже так думала. Более того, я знала точно: это сделал он.
Нас застукала бабушка. Она поднялась совсем неслышно, а мы были слишком увлечены новыми ощущениями: я лежала, положив под попку подушку и слегка расставив ноги, а Леня проводил языком по внутренней стороне моих бедер, все ближе и ближе подбираясь к тому самому месту, которое, как мне казалось, превратилось в пылающий очаг. Бабушка тихо ойкнула и упала в кресло.
Леня медленно повернул голову. К счастью, он еще не успел стянуть свои тренировочные штаны.
– Я… извините… я… старая дура… – бормотала бабушка, прижимая к своим пунцовым щекам ладони.
Леня накрыл меня одеялом.
– Бабушка, ты ничего не скажешь родителям, поняла? – подала голос я.
– Поняла, внученька. А вы… Ты… Я очень рада. Очень, очень рада.
Она залилась счастливыми слезами, потом осенила нас широким крестом.
– Спасибо, – сказал Леня. Если он и был смущен, то умело это скрывал.
– Я так и знала, – лепетала бабушка. – Вы – чудесная пара. Господи, а я-то, старая дура… Я сейчас уйду, уйду. – Она попыталась встать с кресла, но, судя по всему, от потрясения лишилась сил. – Я сейчас, сейчас… – Вторая попытка тоже оказалась неудачной.
– Посидите с нами, Варвара Егоровна, – сказал Леня. – Я делал Анюте массаж. Чтоб нога не отекала.
– Да, да, – лепетала бабушка. – Массаж…
– Но родители, мама в особенности, могут истолковать все по-другому, – добавила я, уже окончательно придя в себя.
– Да, внученька, да. Но вы такая замечательная…
– Бабушка, я вовсе не собираюсь выходить замуж. Мне нужно сперва закончить институт.
Леня подмигнул мне и показал большой палец.
– Я не пара вашей внучке, Варвара Егоровна, – я всего лишь санитар в больнице. Она выйдет замуж за какого-нибудь дипломата или иностранца.
– Боже сохрани. У них там СПИД вовсю гуляет. Я боюсь.
Скоро бабушка смеялась Лёниным детским анекдотам. Рассказывая их, он умудрялся массировать мне обе ноги, которые я высунула из-под одеяла.
Когда бабушка наконец ушла, судя по всему, удрученная тем, что приняла желаемое за действительное, Леня сказал:
– Успокойся, инфанта, шут знает свое место. Да и вряд ли кому-то из смертных удастся вывести шута на чистую воду.
Я уехала через полтора месяца. Не хотелось брать академический – я привязалась к девчонкам из группы. Да и в Москву потянуло.
Леня сказал за минуту до отхода поезда:
– Чувствуй себя свободной, инфанта. Попробуй все, что хочешь.
– Но я не хочу, чтоб ты…
Он рассмеялся, звонко поцеловал меня в щеку и, прежде чем соскочить на ходу с подножки, шепнул на ухо:
– Спасибо за признание в любви. Не ожидал. Тронут.
Освещенный робким мартовским солнцем перрон с тремя одинокими фигурками медленно уплывал в прошлое.
Вернувшись в столицу, я поняла, что мне необходимо выйти замуж и получить московскую прописку – статус иногородней студентки не слишком вписывался в мои представления о нормальной жизни. Тем более все мои подружки были москвичками – с хорошими или даже шикарными квартирами, кое у кого были дачи или хотя бы садовые участки. Я снимала комнату. Вернее, целую квартиру, потому что хозяйка чаще всего отсутствовала, нянча поочередно внуков. Подружки мне завидовали: «Свобода, свобода и еще раз свобода духа и плоти», как выразилась наша интеллектуалка Женька Брусиловская. Я почему-то ею не пользовалась.
Но, мне кажется, вовсе не потому, что не хотела изменять Лене.
Я думала порой о наших с ним отношениях. Моему телу очень не хватало его ласк. Мне было с ним хорошо и, что самое главное, легко. Но для того чтоб влюбиться, чего-то не хватало. Правда, я не собиралась влюбляться в столь юном возрасте и становиться чьей-то марионеткой. Я была довольно наблюдательна и видела, какие фатальные перемены происходили кое с кем из подружек, встретивших своего «рокового» мужчину. К тому же…
Я пока не забыла эпизод с рвущимся в бой мужским членом.
Но мой будущий муж наверняка захочет получить то, что принадлежит ему по праву. Тем более он не станет церемониться с осчастливленной им провинциалкой. Я вздыхала, вспоминая Леню. Был бы он москвичом, с отдельной квартирой, хотя бы однокомнатной… Не смогу я жить в провинции. И бедность меня угнетает. Мои родители никогда богатыми не были, хотя достаток в доме ощущался всегда.
Леня мне снился. Теперь он, а не любимые киноактеры были причиной моих частых ночных оргазмов.
– Инфанта хочет шута, – сказала я вслух, как-то проснувшись поутру. И, одевшись минут за пять, двинула за билетом. Перед экзаменами выдалась свободная неделька. Нагряну без предупреждения. Думаю, все без исключения будут счастливы.
