Текст книги "Лестница к звездам"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Annotation
Счастье женщины неуловимо, как сон… Загадочная красавица Лариса легко покоряет мужчин, но не находит любви. Ее первая и единственная страсть осталась в прошлом. Воспоминания терзают ее, мешая жить. И тогда она делает последнюю попытку вырваться из замкнутого круга…
Наталья Калинина
1
2
3
4
5
6
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
Наталья Калинина
Лестница к звездам
– Я не смогу жить в обмане, – прошептала я, чувствуя, как внутри все обрывается и куда-то летит.
– Не мы придумали этот мир. – Сергей встал и сделал шаг в мою сторону. – В нем царят жестокие законы, согласен. Но со всем этим бедламом нас мирит любовь. Я люблю тебя. – Он протянул ко мне руки. Он стиснул меня так, что я задохнулась. Поцелуи его были нежными и сладкими. – Эта ночь создана для нас. Мы были бы большими грешниками, если б отвергли этот дар…
1
– Я всегда знала, что ему на тебя наплевать. Компьютер, а не человек – запрограммирован на десятилетия вперед. И как я могла столько лет прожить с ним под одной крышей?..
Мы с мамой редко говорим об отце. Обычно она первая затрагивает эту тему – думаю, по той причине, что до сих пор имеет к нему претензии. Отец обманул ее надежды, разрушив счастливый миф о райских садах, в которых должны по ее представлению обитать все влюбленные. Согласна, подобное сложно простить.
Я машинально листала «Плейбой», недоумевая, как можно тратить деньги на подобную чепуху. Когда-то мама бурно возмущалась по поводу «непристойных фотографий», которые обнаружила в портфеле у отца, и отныне в каждом семейном скандале припоминала ему эту вину. Теперь же она не возникает, даже когда Игорь почти каждый вечер смотрит по видику крутую эротику. Меняются времена, меняются нравы. Почему-то я думала об этом с грустью.
– Небось и счет в банке имеет, и все остальное. Взял бы и прислал тебе подарок или хотя бы позвонил, – продолжала мама. – Все-таки мужчины устроены иначе, хотя тоже имеют на руках и ногах по пять пальцев и даже иногда стригут ногти. – Мама вымученно улыбнулась своей «хохме». – Как ни верти, ты у него единственное дитя.
– Мамочка, пойми: я ни капли по нему не скучаю. Он чувствует это на расстоянии. Мы же с ним все-таки одних кровей.
Это была не из самых приятных для меня бесед, плюс ко всему прочему я знала – в отсутствие Игоря мама может вести ее до бесконечности.
– Ты на него ничем не похожа. Разве что внешне. И то фигура у тебя, к счастью, моя. Боже мой, и как я могла так долго обманывать себя!
– Брось, мамуля. – Я сделала вид, что мне все до лампочки. Увы, она знала, что это не так. Моя добрая, отзывчивая на беды чужих людей мама получает громадное наслаждение от того, что время от времени рвет в клочки душу своей единственной горячо любимой дочери. – Отец предоставил мне свою квартиру и полную свободу мыслей и чувств по отношению к его персоне. За что ему превеликое спасибо.
– Ты не права, Мурзик. Ты сама боишься признаться себе в том, как тебе не хватает отцовской любви. Я помню, как была обижена на своего отца, когда он завел другую семью.
– Мы с тобой разные люди, мама. Ты не можешь прожить одна, я не мыслю рядом с собой никого на двух ногах.
– Не хорохорься, Мурзик. У тебя очень тонкая и возвышенная душа. К тому же ты очень требовательна к себе и другим. Но ничего: наступит день, и ты найдешь то, что ищешь.
– Я ничего не ищу, кроме покоя, мама. – Наша беседа уже достала меня. – Послушай, отчим скоро придет?
Игорь был всего на каких-то пять лет старше меня. Хороший свойский парень. Но я никак не могла врубиться, что нашла в нем мама, кроме, разумеется, его молодости. Согласитесь, этого еще так мало.
– Понятия не имею. Мурзик, ты не представляешь, как я рада, что вы ладите. Помню, отец тебя вечно дразнил и ты плакала. В нем столько садизма, который он проявляет только в отношениях с самыми близкими людьми. Друзья всегда считали его легким и добрым человеком. Он и был с ними таким. Интересно, как он ведет себя с этой своей американкой или кто там она? Хотела бы хоть одним глазком взглянуть.
– А вот я, представь себе, не хочу! – Я взвилась как отпущенная пружина. – Мне пора. Хочу поспеть к «Династии».
– Ты же сказала, что давно не смотришь этот сериал. Игорь подбросит тебя домой. Он должен вот-вот появиться.
– Я совсем забыла: мне должны позвонить по делу. – Я сделала вид, что изучаю циферблат своих часов. – Все, убегаю.
В метро я попыталась расслабиться, заставив себя думать об отце отстраненно. Ведь он, пыталась внушить я себе, сперва хомо сапиенс со всеми присущими этому виду млекопитающих добродетелями и пороками, а уже потом мой отец. У меня ничего не вышло. Я поняла, что, как и мать, имею к отцу кучу претензий. Что виню его за все свои дурные качества – ну да, мама таки сумела внушить мне с детства, что у меня тяжелая наследственность, – а все свои так называемые добродетели приписываю влиянию королевских, то есть со стороны матери, кровей.
Едва я успела переступить порог квартиры, как раздался междугородный звонок. Связь была такой, что мне показалось, будто отец звонит из телефонной будки напротив нашего дома. На самом деле он звонил мне из Шривпорта, Луизиана, Соединенные Штаты Америки.
– Очень рад слышать твой голос, Мур-Мурзик. Узнала своего блудного родителя?
– Я тоже рада. – У меня, честно, даже дыхание перехватило. – Очень, – шепотом добавила я.
– Спасибо, котик. У меня дела идут паршиво, но бодрости духа я не потерял. Как там Москва и Россия?
– Тоскуем по тебе.
– Серьезно? – Его голос заметно оживился. – Ну, а если я возьму и приеду – примите?
– Когда?
– Дай подумать… Три с половиной часа до Вашингтона, час на пересадку, плюс еще восемь часов с хвостиком. По-ихнему это будет еще сегодня, а по-нашему уже завтра. Они всегда будут отставать от нас, котик.
– Папочка, я встречу тебя.
– Буду очень рад, моя маленькая. Мне пора – посадка уже заканчивается. Поцелую при встрече.
Я положила трубку и схватилась за щеки – не помню, чтоб они когда-то пылали так жарко. Разве что на заре туманной юности, как выразился поэт.
– Мурзик, ты уже дома? Замечательно. А я тут случайно нашла письмо, которое отец написал мне в роддом. Вот: «Целую и нежно люблю двух обожаемых крошек, вокруг которых отныне будет вращаться вся моя жизнь». Господи, и я верила всем этим напыщенным словам. Помню, я просто с ума от него сходила. И надо же было суметь затоптать в грязь такое большое и светлое чувство.
– Мамочка, начинается «Династия».
– Ты завтра свободна, Мурзик?
– А в чем дело?
– Хочу заехать к тебе за платьем. Мы приглашены на премьеру в «Ленком».
– Оно в чистке, – нашлась я. – Будет готово только послезавтра.
– Но ведь ты говорила, оно совсем новое.
– Я посадила пятно на фуршете в Доме кино.
Не была там лет пять, если не больше. Ложь давалась мне легко и даже вдохновенно.
– Тогда я возьму у тебя атласные шаровары, которые ты купила в «Европе». И блузку с оборками. Не представляешь, как осточертел мне мой гардероб.
– Мамочка, я… порвала их. Мне ужасно жаль, но дырка на заднице, а они, как ты знаешь, в обтяжку. А блузка после стирки села.
– Спокойной ночи.
Мама была раздосадована столь драматическим для нее стечением обстоятельств. Она была уверена, что все обстоит именно так, как я изложила, – мама считала меня честной до неприличия и очень открытой.
Я обратила внимание, что у меня дрожат руки, когда наливала в чашку кипяток. Бухнув в нее две ложки вишневого варенья, я потащилась в комнату, машинально включила телевизор, попыталась сосредоточиться на перипетиях сериала, примирившего у экрана все слои столичного населения. Минут через пять я поняла, что эта затея обречена на провал, и выключила телевизор.
В комнате стало тихо и темно. По стеклам едва слышно шуршали колючие снежинки, напоминая о том, что не за горами Рождество, Новый год, еще одно Рождество и так далее. Словом, целая череда красивых и грустных праздников, впечатавшихся в воспоминания детства.
Я сбросила одежду и забралась с головой под одеяло. Я знала, что не засну. Да у меня и не было времени на сон – захотелось вспомнить то, о чем я пыталась забыть все эти годы. Из-за того, что чувствовала себя обиженной, заброшенной, забытой. Оказалось, это не так. Оказалось, мне еще пригодятся эти воспоминания, которые я поспешила затолкать в коробку и засунуть пылиться на антресоли памяти. Оказалось, отец значил в моей жизни даже больше, чем я могла предположить.
…Они расстались с мамой, когда я только пошла в школу. Этому предшествовали шумные скандалы, опереточно душещипательные сцены примирения, мамины слезы и проклятья, отцовы пьянки и ночные отлучки. Словом, детство у меня, по теперешним временам, было самым заурядным. За одним небольшим исключением.
Однажды, когда мама болела гриппом – мне в ту пору было четыре с половиной года, – отец взял меня к себе в постель. Дело в том, что в тот вечер он пришел домой навеселе, а я капризничала и не хотела ложиться, несмотря на уговоры очередной приходящей няни.
– Можете идти домой, Валя, – сказал отец, подхватывая меня на руки и сажая себе на плечо. Помню это ощущение: голова пошла кругом от высоты и от чего-то еще. Вероятно, от запаха туалетной воды, которой в ту пору пользовался отец.
Мы заглянули в спальню. Мама спала на спине, выпростав из-под одеяла свои большие красивые руки.
– Очаровательная у нас мамуля, правда? – с гордостью сказал отец и крепко прижал к своей груди мои босые ноги. – Если б она еще и снисходительной была… – Он вздохнул и прикрыл дверь. – Она считает, в ней слабостей нет, а посему и в других быть не должно. Она уверена, слабости можно преодолеть, побороть и так далее. Но зачем тогда жить, спрашивается? Знаешь, Мур-Мурзик, твоя красивая мама всегда была самой большой моей слабостью. И я никогда не пытался это скрыть. Но она хочет, чтоб я и эту слабость в себе поборол.
Отец осторожно уложил меня рядом с собой на застланную Валей тахту, погасил торшер. Я видела, как поблескивают в темноте его глаза. Из чего поняла, что отец не спит.
– Курить хочется, – сказал он. Я почувствовала, что он собрался встать, и обхватила его обеими руками за пояс. – Нет-нет, никуда не пойду. – Он поцеловал меня в лоб. – И здесь курить не буду – тебе вредно дымом дышать. А знаешь, Мур-Мурзик, ты тоже моя очень большая слабость. Но ты никогда не скажешь, что я должен от нее избавиться. Не скажешь ведь, правда? – Он осторожно просунул руку мне под плечи и крепко прижал меня к себе. Потом я очутилась у него на груди. Здесь было жестко и неспокойно, но я могла бы пролежать там всю ночь.
– Твоя мама тоже любит так лежать, – сказал отец, засунул руку под кофточку моей пижамы и стал поглаживать мне спину. – Вернее, любила. Последнее время ей стало почему-то неудобно. Говорит, живот у меня вырос. Может, и правда вырос, а, Мур-Мурзик? Но тебе ведь удобно?
Его большая горячая рука теперь совершала движения от моей макушки до самых пяток. Я затихла. Мне было на редкость хорошо и спокойно.
– Знаешь, Мур-Мурзик, а твоя мама – удивительная женщина. Я таких никогда больше не встречал, уже и не встречу. Но она об этом не догадывается, хоть я и говорил ей это несколько раз. Если б она догадалась, Мур-Мурзик, она бы и вела себя как необыкновенная женщина. А то зачем-то советуется со своими подружками и родственниками, пытается им подражать. А они такие заурядные и неинтересные.
Отец снова вздохнул, приподнял меня за плечи и посадил себе на живот.
– Мур-Мурзик, когда ты вырастешь и полюбишь какого-нибудь красивого мальчика, пожалуйста, не старайся сделать его другим, поняла? Это такое неблагодарное занятие, мой Мур-Мурзик. Если он вдруг перевоспитается и станет таким, как ты хотела, вам обоим сделается скучно. Но ты у меня умная девочка и никогда не станешь это делать. Ты и своей красивой мамочке скажи: займитесь лучше любовью, чем учить друг друга, как ходить, говорить, смотреть и так далее. Нужно просто любить и не бояться эту любовь проявлять на каждом шагу.
Отец согнул ноги в коленях, и я очутилась в кресле с удобной спинкой. Потом отец поцеловал поочередно мои руки – это получилось красиво и очень по-взрослому, – поднял меня в воздух и бережно уложил рядом с собой. Вскоре я заснула. Той ночью я просыпалась несколько раз – думаю, это случалось, когда отец ворочался. Один раз я проснулась от того, что он очень крепко прижал меня к себе. Его губы оказались где-то возле моего уха.
– Любимая… Моя единственная девочка… – шептал он. – Только не бросай меня. Слышишь?..
Перед тем как уйти на работу, отец присел на край тахты и, наклонившись, поцеловал меня прямо в губы. От него пахло кофе и сигаретами. Я почувствовала, что задыхаюсь, но оказалась не в силах оттолкнуть от себя теплые и нежные губы отца.
Он брал меня к себе еще две ночи. Потом мама поправилась и отец вернулся в спальню. У меня было ощущение потери. Наверное, это одно из самых трагичных переживаний моего детства, с которым я ни с кем так и не поделилась. В четыре с половиной года я была настоящей гордячкой. Такой, наверное, и осталась.
Потом отец стал много пить, ходить к женщинам, и я редко видела его. Похоже, в этом была виновата мама – она выставила его из спальни и взяла туда меня. Родственники и знакомые пытались их примирить, вразумить прежде всего маму, что негоже разбрасываться такими стоящими мужчинами, как мой отец. Больше всех старалась бабушка, ее мать. Она пыталась апеллировать к маминой жалости, восклицая: «Кирочка, он погибнет без тебя, и ты всю жизнь будешь казнить себя за это!» Мама осталась непреклонна. Отец в конце концов ушел, оставив нам все. И не подавал о себе вестей почти десять лет.
Однажды – дело было под Новый год – я тащилась домой из булочной. На улице было сыро и слякотно, на душе невесело. Школа всегда была для меня ярмом, учителя врагами номер один. А тут еще дома надвигались перемены – после длительного периода истинно монашеской отрешенности от всего и всех мама погрузилась в пучину физиологической любви. Я пыталась не обращать на это внимания, что, увы, не всегда удавалось. Мужские лица чередовались в нашем доме, как времена года, и я уже не старалась их запомнить. В тот день я шла бульварами, едва волоча сумку с хлебом и сахаром и собственные ноги. Домой не хотелось, больше идти было некуда. Разумеется, я всегда была желанной гостьей в доме Забелиных, но стоило мне переступить порог их квартиры, как тетя Лена выливала на мою голову бочку жалости, сдобренной недвусмысленными упреками в адрес сестры, у которой, как она была убеждена, на старости лет здорово покосилась крыша. Вдруг кто-то окликнул меня. Я резко повернулась и увидела высокого мужчину в лохматой шапке.
– Мур-Мурзик, неужели это ты? Узнала?
– Папа! – Я пришла в себя с мокрыми от слез щеками в его по-мужски жестких объятиях. – Папуля, милый, как же мне тебя не хватало! – Мои губы дрожали.
– Ну-ну, Мурзилка. Ты стала уж больно красивая и такая большая. Может, потолкуем о том о сем? – Он взял меня под руку и заглянул в глаза. – Я в двух шагах отсюда живу. Совсем один, если не считать глупого Гошки и драной Антошки. Зайдем?
Елка вспыхнула огнями, едва я успела снять в прихожей ботинки. На ее верхней ветке сидел большой белый попугай и твердил как заезженная пластинка: «С Новым годом, с Новым годом, с Новым годом…» Отец уже успел нацепить белую бороду и красный колпак. Он крутил ручку шарманки и пел «В лесу родилась елочка». Это был настоящий праздник. Увы, он запоздал лет на десять.
Потом отец угощал меня черной икрой, пирожными «картошка» и апельсинами. Надел на безымянный палец тонкое золотое колечко с жемчужиной. Целовал в ладони, волосы, шею. Мы оба забыли о таком понятии, как время. Я первая вспомнила про часы. Они показывали половину десятого. Я с ужасом подумала о маме. Еще бы: она привыкла, что я отчитываюсь перед ней за каждую потраченную лично на себя минуту.
– Мур-Мурзик, я быстро доставлю тебя домой.
– Мне так не хочется домой, папуля.
– Но что же нам придумать? Мама не согласится, чтоб ты встречала Новый год со мной.
– Да… Мне так уныло дома, папочка.
– Не преувеличивай. Вчера ты была очень веселая, позавчера тоже.
– Откуда ты знаешь? – изумилась я.
– Догадался. – Он весело мне подмигнул. – Мама такая молодая и красивая. Я рад за нее.
По его лицу трудно было определить, так ли это на самом деле: он всегда носил маску «У-меня-все-в-порядке».
– Да, но… понимаешь, она встречается с теми, кто моложе ее. Это… это как-то ненормально.
– Ты считаешь?
– Так считают все.
Я смутилась почему-то и опустила глаза.
Отец усмехнулся.
– Все… Ну да, я и забыл про такую серьезную штуку, как общественное мнение. Мурзик, а ты никогда не спрашивала себя, из людей какого рода состоит общество, которое формирует это мнение?
Я покачала головой.
– Задумайся, Мурзик. Тогда ты поймешь, что это самый средний, то есть посредственный уровень. Троечники, понимаешь? Они всегда втайне завидуют отличникам и отпетым двоечникам. Ты наблюдала?
– Да, папа. Мне многие завидуют в школе. Даже подруги.
– Я так и знал. А все потому, что ты учишься на одни пятерки. Угадал?
Я молча кивнула.
– Мама тоже особенная. Никогда не слушай, что говорят про нее троечники. Ладно?
Он уже держал в руках мою дубленку, и я послушно засунула руки в рукава.
– Я не скажу, что была у тебя.
– Думаешь, так будет лучше? – На мгновение маска спала с его лица. Под ней оказались грустно отвисшие щеки и растерянные глаза. – Мой Мур-Мурзик, ложь никогда не считалась христианской добродетелью.
– Но мне тогде не жить дома.
– Я, конечно, не подбиваю тебя на авантюру, но знай: моя квартира в любое время суток в твоем полном распоряжении. Считай, она твоя. У меня есть где бросить шинель и папаху. – Отец достал из кармана связку ключей и позвенел ими над моим левым ухом. – К счастью, в русских женщинах заложен большой запас материнской нежности.
– Ты совсем не изменился…
– Спасибо, Мурлыка. Только это не так. Может, скажем маме правду? Готов подтвердить это своим присутствием.
По пути отец купил шампанского и букет гвоздик. Он с напускной отвагой нажал на кнопку звонка. Упреки в свой адрес он сносил не просто стоически, но и с задорной легкостью. Новый год мы встретили с мамой в обнимку и в слезах. Отец ушел до боя курантов.
На следующий день мама сама предложила мне навестить отца. Увы, я знала, она делает это не из христианского милосердия, а потому, что ей нужно с кем-то потрахаться. В ту пору физиология казалась мне грязной изнанкой жизни. Сознание того, что все это существует рядом со мной, здорово омрачало праздники и мое общение с отцом.
– Так не пойдет, Мур-Мурзик, – сказал он однажды. Мы обедали в «Национале» – в тот период отец был при деньгах и каждый день водил меня в ресторан. – У тебя появился второй план. Это чрезвычайно осложняет нашу жизнь.
– Но мне противно, папа.
– Из-за того, что твоя мама счастливая? Брось, Мурлыка. На нас с тобой это не похоже.
– Знаешь, чем она сейчас занимается?
Я бы не отважилась на этот разговор, если б не выпитый бокал «Рейнского муската».
Он взял мою руку в свою и несколько раз провел указательным пальцем по моей ладони. Я вздрогнула. Это было неожиданно приятное ощущение.
– Киска-мурлыска, наша жизнь состоит из вечной борьбы плоти и духа. Иногда на какой-то непродолжительный момент наступает примирение. Оно иллюзорно, потому и драгоценно. Самое дорогое в этом мире наши иллюзии. Поняла меня?
Я неуверенно кивнула.
– Мы любим друг друга за то, что нам так хорошо вместе. Мы умеем делать друг другу приятно, верно?
– Но мы… У нас совсем другие отношения, папа.
– Мы не можем себе представить, что сейчас чувствует мама. Уверен, ей не хватает в этом мире нежности, ласки. Всегда не хватало, понимаешь?
Он отвернулся и вздохнул.
– Да, но…
– Никаких «но». – Отец поднял свой бокал. – За любовь безо всяких «но». Поехали.
К весне я переселилась в его квартиру. Мама не возражала, а я к тому времени уже не осуждала ее.
Одиночество пришлось мне по душе, тем более что оба родителя то и дело подкидывали деньжат. Отец оставил мне несколько телефонов, по которым его можно было застать. Трубку всегда брали молодые женщины.
Потом он почти исчез из моего поля зрения. Мы виделись все реже и реже, деньги он присылал либо по почте, либо отваливал сразу довольно крупные суммы. Дело в том, что у отца не было постоянного заработка – он писал репризы для цирка и эстрады, политические памфлеты, фельетоны. Наши с мамой отношения напоминали хорошо отлаженный механизм: каждый день телефонный обмен новостями, раз в неделю пичканье меня калориями на территории моего бывшего дома, примерно раз в месяц мамино посещение с ревизией и сумкой с «витаминами» моей нынешней обители. В наших с мамой отношениях не было ничего непредсказуемого. С отцом же все развивалось по довольно странному, словно написанному каким-то психопатом сценарию. Или же импровизационно. И то, и другое интриговало.
Однажды – к тому времени я успела закончить институт и приобрести кое-какой, главным образом горький, опыт в делах сердечных – отец позвонил мне среди ночи. За окном выл декабрьский ветер. В моей квартире второй день не было горячей воды.
– Мурзик, у тебя есть загранпаспорт?
– Да. Ты же сам давал мне летом деньги на тур в Лондон.
– Замечательно. Как насчет того, чтоб посидеть под пальмой?
– Всегда готова. Если только она растет не в кадке.
– Заметано. Слышала когда-нибудь про остров Тенерифе?
– Это где-то в Африке?
– Почти угадала. Подъеду завтра утром за паспортом. Встретим Новый год как белые люди.
– Но я совсем на мели, папа.
– Зато мой корабль бороздит Атлантику на всех парусах. Найди две фотографии и можешь собирать чемодан с расчетом на десять дней. Днем плюс двадцать два – двадцать пять, ночью около восемнадцати. Купальники и шляпы приобретем на месте. Спокойной ночи, Мур-Мурзик.
Через две недели мы уже расхаживали по обсаженной могучими пальмами набережной курортного местечка Ляс-Америкас.
Мы остановились в четырехзвездочном отеле с видом на Атлантический океан. Кровать занимала почти полкомнаты и, как можно было догадаться, была предназначена для пылких объятий. Мы же использовали ее сугубо для спанья, хоть нас и принимали за молодоженов или любовников, сбежавших от всех на свете. В этом была своя прелесть, но и обременительность тоже.
Я обнаружила, что стесняюсь переодеваться в присутствии отца, более того, мне делалось не по себе, когда он прикасался на пляже к моим голым ногам или плечам. Сперва это меня удивило, потом повергло в уныние. Я поняла, что обладаю массой комплексов, связанных с тем, что я выросла без отца. Я знала, они будут довлеть надо мной всю жизнь, напоминая о себе в самые неподходящие моменты. Дальше – хуже. Мы танцевали в дискотеке в стиле ретро, прогуливались в обнимку по подсвеченной по случаю новогоднего карнавала разноцветными лампочками набережной, и мне было весело от выпитого за роскошным ужином шампанского и от океана, беззлобно порыкивающего возле наших ног. Но вот мы вернулись в отель, вошли в нашу комнату, в которой надо всей прочей обстановкой доминировала королевских размеров кровать, – и мне показалось, я проваливаюсь сквозь землю от стыда. Отец почувствовал мое состояние.
– Ты ложись, а я выйду на балкон покурить, – сказал он и плотно задвинул за собой штору.
Я приняла душ, натянула пижаму и юркнула под одеяло, стараясь держаться края. Отец погасил свет и только потом стал снимать одежду. Я невольно представила, как он стягивает брюки и остается в одних трусах… Мне опять захотелось провалиться. Это было настоящее наваждение.
– Мур-Мурзик, когда ты была совсем крошкой, мы с мамой брали тебя к себе в кровать. Ты ползала по нам и однажды взяла и напрудила мне на грудь. Ты сделала это с такой кокетливой улыбкой, что я понял: из тебя выйдет замечательная сердцеедка. Я не ошибся, Мурзик, – ты настоящая королева красоты Ляс-Америкас. Если бы не я, за тобой бы волочился длинный шлейф кабальерос. Завтра тебе придется самой позаботиться о себе. Получится?
– А ты что собираешься делать? – полюбопытствовала я.
– Понимаешь, мы приехали сюда отдыхать и расслабляться, верно? Я очень уважаю тихие семейные радости и вместе с тем считаю, что отдых – святое дело. Если потребуются помощь или совет, только свистни. Договорились, Мурзик?
– Да. Спасибо, папа.
– Не за что. Итак, будем развлекаться по полной программе.
Внезапно я почувствовала себя свободной и счастливой.
Весь следующий день я провела наедине с океаном. Болталась по набережной, курила, забравшись с ногами на скамейку и привлекая внимание самцов всех возрастов и пород своим вызывающе гордым одиночеством. Раза два я видела издали отца – он был поглощен ухаживаниями за какой-то дамой в широкополой шляпе и черно-малиновых шортах в обтяжку. Наши дорожки неожиданно скрестились в шикарном магазине на территории отеля «Сантьяго Парк», куда я зашла поглазеть на недоступное мне великолепие.
Отец стоял возле заваленного мужскими сорочками прилавка и с иронией следил за тем, как дама в шортах в обтяжку толкует с продавщицей, демонстрирующей ей товар. Он обернулся, очевидно, почувствовав на себе мой взгляд, улыбнулся мне широко и искренне и помахал рукой. Он сказал что-то даме, и та внимательно посмотрела в мою сторону.
Через каких-нибудь пятнадцать минут мы втроем сидели за столиком кафе под вековой пальмой и потягивали «Туборг».
– Вайолет Ли без ума от тебя, – доложил мне вечером отец, когда мы случайно столкнулись нос к носу в вестибюле отеля. – Все-таки это очень респектабельно – отдыхать в обществе красивой взрослой дочери. Мурзик, ты заметно подняла мой рейтинг у дам определенного возраста и темперамента. Думаю, мое присутствие тоже в какой-то мере способствует твоему успеху у нашего брата. Имеешь чем похвалиться?
– Я приехала отдохнуть, папочка.
Он посмотрел на меня с каким-то особым обожанием.
– Вокруг сверкает и переливается всеми цветами радуги веселый карнавал жизни. Он устроен в ее честь, но она словно ничего не замечает, поглощенная своим внутренним миром. – Он тряхнул головой, словно отгоняя какие-то назойливые мысли, и вздохнул. – Такой была и твоя мать. Это передается по наследству.
– Ты скучаешь по ней, папуля, – утвердительно сказала я. – Не кажется ли тебе, что ты ее выдумал?
Он собрался было мне ответить, но тут в вестибюль вошла Вайолет Ли, и за какую-то долю секунды его истинное выражение лица скрылось под знакомой мне маской искателя приключений и удовольствий.
В самолете он вдруг сказал мне:
– В наших женщинах есть тайна. Во всех до единой.
И словно в изнеможении откинулся на спинку кресла.
– Вайолет Ли очень искренний человек. Мне кажется, она привязалась к тебе по-настоящему.
Отец издал какой-то странный звук и притворился спящим. Когда мы уже были на подступах к Москве, спросил неожиданно:
– Они будут тебя встречать?
– Да. Игорь тоже. Мама не водит машину.
– Это я знаю. – Он беспокойно поерзал в кресле. – Они хорошо живут?
– По-моему, да. Но это не похоже на мое представление о пылкой любви, – добавила я.
– Я так и думал. – Отец заметно оживился. – Вайолет Ли от меня без ума. Она уверена, я от нее тоже.
– Ты переселишься в свою квартиру, а я поживу у мамы.
Он смотрел на меня как на чокнутую.
– С чего это вдруг, Мурзик?
– Не прикидывайся вечным плейбоем, папуля.
– Ах, вот оно что! – Он расхохотался, и проходившая мимо стюардесса глянула на него с любопытством. – Итак, Вайолет Ли поручила тебе за мной приглядеть. Может, она попросила тебя писать подробные отчеты?
– Вайолет Ли меня ни о чем не просила. Но мне кажется, у вас с ней серьезно. Мне кажется, ты должен расстаться с теми женщинами. Мне кажется…
– Будет выгибать спинку, Мурзик. Из меня уже не получится молодого Вертера. Какая разница твоей Вайолет Ли, в чьей постели я буду засыпать?
– Ты должен засыпать в своей собственной, папа.
– Чего ради? Я не люблю засыпать в одиночестве.
– Скоро вы с Вайолет Ли поженитесь, и тогда тебе больше не придется засыпать в одиночестве. Ты ведь не пошляк, папа.
Он нервно передернул плечами.
– Мурзик, я пытался сохранить верность твоей маме. Я отказался от всех других женщин. Поверь, это было не так-то уж и просто сделать. Она это не оценила. Я даже склонен считать, что моя верность стала причиной нашего разрыва.
– Чушь, папа. Мне кажется, все было наоборот.
– Нет, Мур-Мурзик, вовсе не чушь. Какое-то время я был весь без остатка ее, и ей это быстро надоело. Она хотела бороться за меня каждую минуту – вот тогда ей было бы интересно.
– Мама говорит, вы разошлись потому, что у тебя были другие женщины. Она может простить все, кроме измены.
Он задумался всего на каких-то полминуты.
– Она просто пытается оправдать себя в собственных глазах. У нее никак не укладывается в голове, что наличие соперницы только разжигает любовь, хотя подсознательно она это понимает Просто это противоречит полученному ею воспитанию.
– Моему это тоже противоречит, папа.
Он снисходительно похлопал меня по руке.
– О, эти романтические сказки о единственной любви! Они звучат волнующе наивно в конце двадцатого столетия. Мурзик, ты сама это скоро поймешь.
Я не стала с ним спорить. Тем более что самолет уже коснулся родного московского бетона.
Мне показалось, отец стал выше ростом. И заметно похудел. Он душил меня в объятиях и довольно ощутимо шлепал по спине.
– Мурзик, ты просто прелесть, что встретила меня. – Он зыркнул глазами по сторонам. – Одна, что ли?
– Хочешь сказать, не вышла ли я замуж? Нет.
– Что так?
Отец смотрел на меня озабоченно.
– Наверное, еще не встретила свою единственную любовь.
– Мурзик, какая чепуха! Тем более что любовь ужасно мешает браку.
– Тогда умолкаю, папуля.
Он привез мне кучу подарков, и в моей квартире запахло праздником. Свои вещи отец аккуратно развесил в шкафу.
– Остановлюсь у тебя. Не стеснит?
– Нет.
– Ах, Мурзик, как хорошо, что ты у меня есть!
Он обхватил меня сзади и всхлипнул в самое ухо. Я недоуменно обернулась.
– Да-да, ты не ослышалась. – В его выцветших серых глазах стояли настоящие слезы. – Раскис твой американский папа. Совсем рассупонился. Стал просто крейзи[1]. Может, отведем душу за рюмкой? – Он извлек из сумки большую бутылку «Смирновской», которую, очевидно, купил в «дьюти фри»[2]. – Пожаришь картошки? А у тебя можно курить?
Я кивнула.
Он сидел в кухне и смотрел в окно, за которым уже по-вечернему синело. Я стояла возле раковины и чистила картошку. Я чувствовала спиной, что отцу здорово не по себе.
– Как поживает Вайолет Ли? – спросила я.
– Неплохо. Открыла собственную фирму. Знаешь, как она называется? «Dream’s Table». Это по-русски-то как будет? – Он на несколько секунд задумался. – Ну да, «Стол моей мечты» или «Стол, который может присниться во сне». Все-таки наш родной язык более точен и основателен. Фирма специализируется на сервировке праздничного стола. Представляешь, от заказчиков отбоя нет. Думаю, она скоро уйдет из своего колледжа. В прошлом году вышла наша книга кулинарных рецептов. Мы вместе ее составляли. Я написал целый раздел, который назвал «Барская кухня». В будущем году мы рассчитываем выпустить еще одну кулинарную книгу. – Как ни странно, но я не уловила в его голосе никакого тщеславия, хотя раньше отец мог взахлеб хвастаться своими памфлетами про «ихних» президентов, а позже – наших «демо-импотентов». – В Штатах русское пока в моде.
