Текст книги "Лестница к звездам"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Я хорошо помнила величественную и невозмутимо спокойную тетю Эмму, как и сентиментальный рассказ о горячо любимом ею женихе, павшем смертью храбрых в первую империалистическую. Она даже его фотографию показывала. Конечно, это очень романтично – сохранить на протяжении всей жизни верность своей первой любви. Но в тете Эмме не было ничего романтического.

– У меня так и не пошли месячные. Мать хотела отвести меня к врачу, но я сказала, что скорей утоплюсь, чем пойду. Это так стыдно. Потом бы весь город об этом говорил.

– Тебе надо было выйти за того гинеколога. Он бы тебя вылечил.

– Ой, нет! Да я бы с ним за один стол не смогла сесть. Как представлю, куда он заглядывает по нескольку раз на день…

– Почему ты не скажешь Димке, кто его настоящая мать?

– Боюсь. Он очень любил ее как бабушку. Ему будет трудно перестроиться. Я подумаю. Иногда я чувствую себя такой виноватой перед ним. Он считает себя сыном этого алкаша Петухова, и отсюда, быть может, его неполноценность. Дима всегда тянулся к Мише Орлову.

– Так, значит, они с Юрасиком… значит, Юрасик – Димкин племянник и нас троих связывают родственные узы. Может, все случилось так именно потому?

– Дима переедет к нам. У него проблемы с женой, – скороговоркой проговорила Лидия. – Для этого нужна причина, чтобы в городе не злословили. Я заболею. Внезапно. Ты не пугайся.

– Но врач выведет тебя на чистую воду.

– У меня есть знакомый доктор. Давно в меня влюблен. – Ее щеки вспыхнули, она прижала к ним руки. – Пожалуйста, будь поласковей с Димой. И пока ничего не говори ему, ладно?

Я кивнула. В конце концов, это была не моя тайна.

– Едем к нему.

Димка стоял посреди моей комнаты в меховой шапке и перчатках. Я не слыхала его шагов – я очень крепко спала.

– Я… я не готова.

– Юрасик совсем не изменился. Он все такой же наивный и чистый.

– Ладно. Отвернись. – Я быстро влезла в джинсы и свитер, провела щеткой по волосам. – Готово. А если Лидия узнает?

– Доктор вкатил ей реланиум. Она не спала две ночи.

Мы осторожно спустились по лестнице. Его машина стояла за углом.

Город показался мне марсианской пустыней, на которую налетела буря из осенних листьев. Они ударялись о ветровое стекло Димкиного «Ауди» и, словно подбитые птицы, падали на дорогу. Димка вел машину стремительно и резко. Мы выехали за город, свернули направо, ехали какое-то время вдоль глухой кирпичной стены. Я поежилась, вспомнив, что об этом месте ходила дурная слава – здесь когда-то нашли маленькую девочку, изнасилованную извращенным способом, через некоторое время старуху, которая сошла с ума, не выдержав надругательств. За этой глухой стеной был дурдом.

Димка остановил машину под старой корявой вербой.

– Пошли, – сказал он, распахнул мою дверцу и подал мне руку. – Ты правильно сделала, что надела джинсы – придется лезть через стену.

В результате довольно сложных маневров мы очутились возле одноэтажного строения из серого камня. Зарешеченные окна светились угрюмо и отчужденно.

– Здесь. – Димка подошел к решетке, закрывавшей единственное темное окно, легко вынул металлический прут. – Давай руку.

Мы шли по темному коридору, освещая дорогу карманным фонариком. Здесь был лютый холод.

– Морг, – шепотом пояснил Димка. – Сюда со всего города свозят бесхозных мертвецов. Не бойся – они самые тихие люди.

Он открыл какую-то узкую дверь. Я увидела узкую железную кровать под тусклой голой лампочкой. На ней сидел Юрасик в грязной белой рубашке до пола. Он смотрел на нас и улыбался. Я не сразу догадалась, что эта улыбка была неотъемлемой чертой его теперешнего состояния.

– Узнаешь? – Димка сел на кровать и взял Юрасика за руку. – Она совсем не изменилась, правда?

Все так же легка и прекрасна,

Но не для меня,

Кокетство и нежность напрасны,

Если они для меня.

Юрасик смотрел на меня, не моргая. Он, конечно, изменился за те пятнадцать лет, что мы не виделись. Волосы заметно поредели.

– Я добился, чтоб его перевели в отдельную палату, – сказал Дима. – Это стоило целого состояния. Старый Мопс не хотела пальцем шевельнуть.

– Она не виновата, Митя. Не надо судить слишком строго ближних, – сказал Юрасик, все так же не спуская с меня немигающего взгляда. – Правда, Мурзик?

Я вздрогнула. Я и не предполагала, что Юрасику известно прозвище, которое дали мне в раннем детстве родители. Здесь меня никто так не называл.

– Ты удивилась, что я это знаю? Но у тебя на лбу написано, что ты Мурзик. Ты только что так про себя подумала.

– Ты умеешь читать мысли?

– Нет. Это не то, что ты думаешь. Это называется про-ник-но-вение. Я проникаю в твой мозг вместе с кровью.

– Ты все знаешь про меня?

– Я не хочу знать про тебя все, Мурзик. Ни тебе, ни мне это ни к чему.

В его глазах были мудрость и страдание. Если б не эта ухмылочка…

– Да, если б не она, – вдруг сказал он. – Это насмехается надо мной моя плоть. Ведь я так и не сумел ее обуздать.

Меня охватил мистический ужас. В следующую секунду я испытала жгучую жалость к Юрасику. Я редко испытываю это чувство – я придерживаюсь точки зрения, согласно которой люди получают то, что заслужили.

– Бежим отсюда! – Я схватила Юрасика за руку и потянула. – Уедем в Москву! Там тебя не найдут.

Улыбку на его лице сменила гримаса скорби. Одну маску – другая.

– Не хочу. Там люди. Много людей.

– Ты будешь жить один. У нас на даче. Мы бываем там несколько раз в году.

– Нет. Я не готов к переменам. Пусть все остается как есть.

– Но ты не выдержишь долго. Бежим! Димка, хоть ты скажи ему, – с жаром уговаривала я.

– Он не хочет. Ему здесь хорошо. Как ты не поймешь, что ему здесь хорошо!

На лице Юрасика снова появилась улыбка. Он смотрел на Димку. В его взгляде было обожание.

– Может, он хочет к тебе? Возьми его к себе, Димка.

– Куда? У меня у самого нет угла.

– Но дом записан на тебя, – возразила я. – Ты его хозяин. Таково было желание… бабушки.

Я чуть не сказала: твоей матери. Я внезапно поняла, что многие Димкины беды, в том числе какая-то неопределенность желаний и нерешительность, происходят оттого, что он считает матерью свою родную сестру. Я не могла объяснить это с научной точки зрения. Здесь требовался ум Зигмунда Фрейда.

– Нет. Мать будет против. Она боится Анжелику Петровну.

– Глупости! Из-за того, что вы все как огня боитесь так называемого общественного мнения, то есть провинциальных сплетен, Юрасику придется гнить в психушке. А ведь ты говорил, что любишь его.

Лицо Юрасика постарело прямо на глазах.

– Ты, правда, это говорил? – Он несколько раз часто моргнул.

– Да, – ответила за Димку я. – Он любил тебя с самого начала.

– Это правда? – с еще большим недоверием спросил Юрасик.

Димка молчал. Он стоял, опустив голову, и я не могла видеть выражения его лица.

– Правда, – снова ответила за Димку я.

Юрасик вздохнул с каким-то птичьим присвистом.

– Не надо, чтобы я это знал. Лучше не надо… – Он поднял глаза и посмотрел на меня. – Я тогда хотел пригласить тебя, Лара, загорать со мной на балконе. Нагишом. Ты бы не пришла.

– Нет.

– А Дима пришел, но пошел дождик. Дождик нам все испортил. Мне пришлось надеть парик и пригласить Диму в кино. Из-за дождя мое приглашение загорать нагишом на балконе стало бессмысленным. Если бы не дождь…

«Он тронутый, – подумала я. – Ни одна мать не способна засадить в психушку собственного сына только из-за того, что он хочет быть «голубым».

– Я надел парик. Чтобы в нашем походе в кино был какой-то смысл. Мне понравилось ходить в парике. Он защищал меня от злых глаз. От злых глаз у меня появлялись на коже ссадины и кровоподтеки.

– Я тоже их боюсь, – пробормотал Димка.

– Когда человек меняет наружность, его внутреннее состояние тоже меняется. Парик приносил мне спокойствие. – Юрасик капризно скривил губы. – Отдайте мой парик. Зачем вы забрали у меня парик?

По его лицу потекли слезы.

– Нам пора, – сказал Димка. – Это на всю ночь.

– Но как можно оставить Юрасика в таком состоянии? Мы должны его приласкать, утешить.

– Нет-нет, – поспешно сказал Димка. – Я пас. И тебе не советую.

– Но он ведь наш родственник. Я хочу сказать, он нам как родной, – поправилась я.

– Как раз это и мешает. Юрасик на самом деле мне как родной. Если б я знал, что он мне родной… – Димка вздохнул. – Пошли. Ему теперь не до нас.

Юрасик что-то беззвучно шептал. Но это была не молитва. В глазах Юрасика я не видела смирения.

Мы вернулись той же самой дорогой к машине. Нам никто не встретился. Мне казалось, Юрасик живет в пустыне, как отшельник.

– Так не может продолжаться, – сказал Димка, когда мы снова поднялись ко мне. Я легла, он сел на ковер возле кровати в той же позе, в какой сидел пятнадцать с лишним лет назад. – Я не выдержу. Мы все не выдержим.

– Поговори по душам с Иркой. Если она любит тебя, она поймет и пойдет навстречу.

– В этом городе никто ничего не понимает, зато все считают себя самыми умными.

– Зачем ты женился?

– Сам не знаю. Понимаешь, кроме Юрасика, мне не нравился ни один мужчина. Женщины нравились. Ты в особенности.

– Ты попробовал с мужчинами?

– Нет. Мне кажется, я бы не смог. Разве что с Юрасиком. Но нас разлучили насильно.

– Это был не бред. Но ты сказал всем, что это был мой бред. Зачем?

– Я боялся Старого Мопса. Я уже тогда знал, что все это добром не кончится. И Юрасик это знал. Он говорит, в тот вечер, когда он стоял нагишом перед зеркалом, он увидел на стене сзади себя тень, хотя ее там не должно было быть – свет падал сзади. После того как тебя забрала мать, я болел, целый месяц лежал в больнице. Врачи сказали, что у меня нет никаких отклонений. Я решил жениться, потому что очень боялся этих отклонений. Мать всегда говорила: если в городе узнают, что тебе нравятся мужчины, наш дом обольют керосином и подожгут. Я верил в это. Сначала у нас с Иркой все хорошо было. Но потом я увидел в городе Юрасика, увидел издалека и даже к нему не подошел – выдержал характер, и все полетело к чертям. Когда мы с Иркой занимались любовью, мне казалось, я изменяю Юрасику, хотя между нами ничего не было – ты понимаешь, о чем я. Я стал приходить домой позднее, ссылаясь на неотложную работу, часто ложился спать на диване в столовой. Но Ирка у меня въедливая как моль. Она вызывала меня на откровенность. А разве я мог сказать кому-то, кроме тебя, про нас с Юрасиком? Я и тебе не решался долго говорить об этом. Знаешь, я должен что-то предпринять. То, что я отсиживаюсь под маминым крылышком, не решает проблему, а наоборот. Уехать бы куда-нибудь!

– С Юрасиком?

– Он никуда не поедет. Мы могли бы уехать с тобой. Мы и он – словно одно целое. Я люблю вас обоих.

Я улыбнулась. Мне тоже было приятно окунуться в сложные любовные перипетии нашего треугольника. То, что это был настоящий любовный треугольник, я не сомневалась ни минуты – и все его углы были одинаково значимы. Ни один из них нельзя было заменить, как то можно в ненастоящих треугольниках.

– Он погибнет в психушке. Или превратится в стопроцентного психа. Его поят всякой дрянью.

– Его там ничем не поят, – сказал Димка. – Я их всех купил. Мне это стоило немалых денег. Ирка уверена, что я содержу на стороне бабу. Пес с ней! Она не должна знать правду. О Господи, как бы я хотел бежать из этого проклятого города! Если бы у меня были деньги!

Мне очень хотелось сказать Димке про сокровища Лидии. В голове в мгновение ока возник план: сменить эти цацки на доллары и мотнуть втроем туда, где сквозь листья кокосовых пальм светит тропическое солнце. Дело в том, что по характеру я авантюристка. К тому же ситуация, то есть наш треугольник, казалась мне на редкость неординарной и интригующей.

– Может, у Лидии есть деньги? – осторожно предположила я.

Димка пожал плечами.

– Если и есть, она мне не даст. Она такая странная. Знаешь, она сказала, что будет ужасно рада, если у нас с тобой начнется роман. – Он неопределенно хмыкнул. – В нашей семье все какие-то тронутые: бабушка вышла замуж за родного дядьку, Лидия вообще не вышла, мы с тобой двоюродные, а она толкает нас в одну постель. И я, кажется, с дефектом. Все это не случайно.

Он зажмурил глаза и простонал.

– Только без паники. По-моему, выход есть. Помнишь Мишу Орлова? Я уверена, он не забыл о том, что в России у него родня.

– Миша Орлов враждовал со Старым Мопсом. Он Юрасика из-за нее не любил. Считал, что она его испортила, сделала маменькиным сынком. Он им не пишет.

– А тебе? Он пишет тебе?

– Нет. Но он писал бабушке. И она ему отвечала. Тайком от всех. Даже фотографию мою послала – сам видел. Я тоже хотел ему написать, но мать говорит, что не знает, куда бабушка дела его письма. Там был адрес.

Меня вдруг осенило: письма Миши Орлова наверняка хранятся в сейфе под «Золотой осенью». Лидия сейчас спит мертвым сном после реланиума. Вдруг она забыла запереть сейф?

– Пошли, я тебе кое-что покажу.

Димка безропотно повиновался. Я вообще заметила, что мужчины, имеющие склонность к «голубизне», чаще всего сговорчивы и покладисты. Возможно, все дело в том, что женщины обращаются с ними без нажима и предъявляют к ним минимум претензий, не то что к обыкновенным самцам.

Лидия лежала на спине. Она дышала совсем бесшумно. Словом, ее присутствия не ощущалось. Я подняла «Золотую осень». Под ней была печная отдушина. И больше ничего.

– Но где же сейф? – пробормотала я. – Может, она убрала его в другое место?

– Что еще за сейф? Там были письма?

– Нет. Шкатулка с драгоценностями. Лидия говорит, они принадлежали бабушке. Ты видел когда-нибудь, чтобы бабушка носила драгоценности? – шепотом спросила я.

– Она носила брошку-сердечко. Я не видел на ней никаких драгоценностей. Тебе приснилось?

– Нет. Я бредила. Рубиновыми браслетами, бриллиантовыми серьгами, аметистовыми кулонами. Накурилась маруси и словила царский кайф.

– Прости. В таком случае это были стекляшки. Когда-то мать пела в самодеятельности. Вся в бусах и разноцветных камешках.

– Такое барахло не хранят, – возразила я. – Сейф был величиной с пятилитровую канистру из-под оливкового масла. Его можно вынуть из отдушины и спрятать в другом месте. Правда, он, наверное, очень тяжелый.

Мы обыскали весь дом. Безрезультатно.

– Интересно, а что это вдруг мать распустила перед тобой перья? – недоумевал Димка. – Я ведь знаю: она из тех людей, кто просто так шагу не ступит. Что ей нужно от тебя?

– Чтобы мы оба забыли Юрасика. Чтобы я была с тобой. Она считает, в моих силах сделать тебя счастливым.

– А ты знаешь, она, кажется, права. Нам вдвоем может быть очень хорошо. Мы даже представить себе не можем, как нам будет хорошо.

Отныне я тоже много думала о Юрасике. Я никогда не представляла нас вместе, как это делают влюбленные женщины в своих мечтах. В моих мечтах Юрасик всегда был один. Мне нравилось думать о нем, засыпая под шелест дождя за окном. Иногда Юрасик мне снился. Я жила в каком-то царстве Юрасика.

Я рассказала о своих ощущениях Димке, и он понимающе закивал головой.

– Со мной то же самое происходит. Я никогда не представляю нас вместе. Ирка мешала мне думать о Юрасике, и это выводило меня из себя. С тобой все иначе. Наверное, мы бы могли влюбиться друг в друга.

Я думала о том же. Прежде чем влюбиться, я оценивала ситуацию. В этом было что-то необычное и даже сверхъестественное. Но ведь в нашей жизни присутствовал Юрасик. Никто из окружающих не смог бы этого понять. Да мы и не стремились быть понятыми.

– Он сейчас сидит и смотрит в поле. Но видит его по-своему. Он рассказывал мне, что осенью отчетливо видит поле в весенних цветах, а летом ему иногда кажется, будто оно покрыто мягким сверкающим снегом, на котором отпечатаны крестики птичьих следов. Один раз он следил за кобчиком, который кормил в гнезде птенцов. Юрасик говорит, он развил в себе эти способности в детстве, когда Старый Мопс запирала его в комнате и заставляла делать уроки. Он так ни разу и не сделал их до конца, и она бесилась от злости. Как я ненавижу эту гадюку!

– Ты ее боишься.

– Да. Она может ославить меня на весь город. Она и про бабушку что-то знает. Она – хранилище грязных тайн. Как мусорный ящик. Мать говорит, Старый Мопс держит в страхе весь город.

– Я ее ни капли не боюсь.

– Ты не принадлежишь этому городу. – Димка потянулся и взял меня за руку. – Хочу полежать с тобой рядом. Как раньше. Помнишь?

– Тогда нас было трое.

– Да. – Он вздохнул. – Можно представить, что нас трое. Ты, Юрасик и я. Он лежит посередине, а мы по бокам. Мы соединили руки. Вот так…

Димка снял ботинки и очутился рядом со мной. Он прижался ко мне своим горячим боком, уткнулся носом в мое плечо и затих.

Я тоже закрыла глаза. И перенеслась мысленно на пятнадцать лет назад. Я помнила каждую деталь из того прошлого, но я его не ощущала – я не могла вернуть атмосферу. Я сказала об этом Димке.

– Я тоже не могу проникнуться прошлым. Оно почему-то не возвращается. Даже если Юрасик будет рядом, оно не вернется. Мы перестали быть чистыми и наивными. Мы знаем то, чего нам не стоит знать. Мне так хочется, чтоб вернулось все как было.

Он сел в кровати, достал из кармана рубашки пачку с сигаретами. Мне в ноздри ударил соблазнительный аромат чего-то похожего на «Кэмел».

Я протянула руку и взяла у него сигарету. Мы лежали какое-то время голова к голове и молча курили. Первым заговорил Димка:

– Вот вошел Юрасик. Он сказал: я вижу на стене тень от колыхания складок хитона твоей души. Она танцует танго в объятиях собственного страха.

– Я вижу отражение свечей на глади реки, – подхватила я. – Ночные бабочки носятся, шелестя своими разноцветными крыльями, на серпе юного месяца раскачивается стрекоза с посеребренными звездной пылью крыльями. Дым от костра Дафниса и Хлои низко стелется над лугом…

Мы обнялись и закрыли глаза. Мое тело поднималось и опускалось на волнах. Оно касалось Димкиного где-то под волной, и тогда я испытывала душевную негу. Мне больше ничего не хотелось, Димке, я уверена, тоже.

Мы встали, повинуясь одному и тому же импульсу. В доме было тихо и темно. Я открыла шкаф в чулане, на верхней полке под стопкой пожелтевших от времени некогда белоснежных ночных рубашек бабушки нашла «Огонек» за июль 1965 года. Меня тогда еще на свете не было. Я уселась на ковер. Мной овладело жгучее любопытство – что происходило на свете накануне дня моего рождения. Я стала листать журнал, положив его между широко расставленных ног. Димка сидел на корточках сбоку и вылизывал мою левую щеку. Я обнаружила в журнале конверт. В этот момент Димка заставил меня лечь на спину и стал вылизывать шею и грудь. Я же читала письмо, которое держала перед собой на вытянутых руках. Мой мозг работал четко, но каждое слово, запятая, даже пробел между строчками почему-то казались мне смешными.

«Бесценная моя!

Не осуждай за странный с точки зрения обывательского смысла поступок. Ладно? Мы могли бы уехать вдвоем и быть наконец вместе – а ведь мы с тобой никогда не были вместе, если не считать тех трех счастливых и тревожных дней в Рассветном, когда я сидел возле твоей постели и прислушивался к твоему воспаленному дыханию. Может, ты… Нет, ты никогда не сможешь бросить в физиономию этого вонючего городишки свое презрение. Я не осуждаю тебя за это – не мое это право. Но я хочу, чтобы ты знала: примчусь по первому твоему зову, если даже придется лезть на брюхе через Гималаи…»

Димка в это время расстегивал одну за одной пуговицы на моей блузке, постепенно добираясь языком до моего пупка. Я расхохоталась, почувствовав приближение оргазма.

Все-таки я дочитала письмо до конца, хоть Димка и делал все возможное для того, чтоб не дать мне это сделать. Из письма я поняла, что мою бабушку и Мишу Орлова связывало на протяжении двадцати с лишним лет глубокое платоническое чувство, которое в один прекрасный момент вышло из-под контроля, в результате чего родился Димка. Еще я сделала вывод, что об их романе каким-то образом стало известно Анжелике Петровне, после чего жизнь влюбленных превратилась в кромешный ад. Миша Орлов регулярно платил своей племяннице за молчание. Бабушка обшивала ее с ног до головы. Бриллианты, которые достались Мише от матери, он отдал на хранение Юрасику. Он просил в письме разделить их между Димкой, мной и Юрасиком.

Прошло несколько часов, прежде чем я смогла заставить Димку прочитать это письмо. Он читал его вслух, после каждой фразы зевая – уже пропели предрассветные петухи. В мозгах у Димки все еще царил беспорядок, а потому он изрек:

– Наши предки умели красиво жить.

Через каких-нибудь полчаса он рыдал на моей груди, оплакивая свою настоящую мать, а больше тот факт, что его настоящий отец бросил сына на произвол судьбы и глупых провинциальных предрассудков.

– Если бы мы жили во Франкфурте, ты, я и Юрасик, мы могли бы открыто заниматься чем хотим, – жалобно всхлипывал Димка. – И Старый Мопс не смогла бы засунуть Юрасика в психушку, а Лидка женить меня на Ирине… И где же, интересно, эти бриллианты, которые мать должна была поделить между нами?

Я наделала столько грохота и переполоха, когда упала с лестницы и сломала ключицу. У меня вдруг закружилась голова. В тот короткий промежуток времени, когда я летела вниз, перед моими глазами был Юрасик. Он улыбался и вертел пальцем возле своего виска.

– Это я виноват, – сокрушался Димка. – По справедливости упасть должен был я. Я от всего отключился. Мне вполне хватает того, чем мы с тобой занимаемся. – Он наклонился и нежно провел языком по моим бровям. – Я всегда думаю о Юрасике, когда ласкаю тебя, и это похоже на оргазм. Тебе этого мало. Тебе нужен постоянный мужчина. Вредно подавлять в себе естественные желания. От этого и бывают всякие спазмы.

– Но я ничего не подавляла, – возразила я.

– Тебе так кажется. – Димка был убежден в своей правоте, и я поняла, что спорить без толку. – Юрасика взяли домой. Вопреки его желанию.

– Он живет в той же самой комнате?

– Да. Мопс поставила на окна решетки. А дверь запирает на ключ. Она сделала ему там туалет и ванную.

– И все это только из-за того, что он… такой, какой он есть?

Прилагательное «голубой» вдруг показалось мне не сочетаемым с существительным Юрасик. Например, как «мокрый» и «огонь».

Дима сперва неуверенно, а потом решительно замотал головой. У меня было впечатление, что он не может остановиться.

– Перестань, – наконец взмолилась я.

Он сделал это не сразу. Его лицо приняло серьезное выражение. И тут же он расхохотался.

– Я тоже хочу курнуть. Так нечестно, – ныла я.

Наконец он остановился.

– Я все понял. Она думала, Юрасик отдал нам эти бриллианты. Наверное, он сам ей так сказал.

– Надо спросить у Лидии. Она должна все знать. Ведь бриллианты очутились в конце концов у нее.

– Она говорит, будто нашла их в швейной машине моей… матери. Она даже показала мне этот тайник. Ты поправишься, и мы поделим все пополам. Фифти-фифти.

– А Юрасику?

– Ему ничего не нужно. Да и Старый Мопс у него все отнимет.

– Это нечестно, Димка.

– Если я разведусь с Иркой и женюсь на тебе, их вообще не придется делить.

– Для меня это слишком сложно. Я, как ты знаешь, простой человек.

– Не прикидывайся! Ты будешь пользоваться полной свободой и в то же время числиться замужем.

– Поясни мне, тупоумной.

Димка поморщился.

– Прости. Я, оказывается, тоже нахлебался из этого болота. Здесь все до единой бабы грезят печатью в паспорте. Но предложение остается в силе. Семейные капиталы делить грешно. Я пущу их в дело, и мы будем процветать. Ты будешь богатой и свободной.

– А Юрасик? – настаивала я.

Мы поругались и не разговаривали несколько часов. Лидия из кожи вон лезла, чтоб нас помирить. Она успела шепнуть мне, что Димка уже подал на развод. И надела мне на шею тонкую золотую цепочку с крестиком.

Эти чертовы бриллианты на самом деле обладают гипнотической силой, я уже не раз в этом убеждалась. Я лежала на диване возле горячей стенки из желто-голубых изразцов и видела себя в соболях и горностаях на переднем сиденье иномарки, в шезлонге на краю бассейна со стаканом экзотического коктейля и мускулистым красавцем возле моих ног, а еще – и это было самым ярким видением – у камина с томиком Фета в руке, в комнате с большим окном на заснеженный лес и морозный закат.

Лидия подносила мне очищенные апельсины, бананы и прочие деликатесы красивой жизни. Димка смешивал легкие коктейли и намазывал икрой бутерброды. «Весной поеду на Сейшелы, – думала я. – И больше никогда не буду заниматься редактированием и переводами. Буду писать для души всякие пустячки. Когда есть деньги, плевать я хотела на славу. Тщеславие чревато психическими расстройствами и всевозможными кризами».

А потом внезапно накрылось одно дельце, на которое Димка возлагал большие надежды. Он оказался на грани разорения и весь в долгах. Он потребовал, чтобы Лидия отдала ему побрякушки, по крайней мере его долю. Она отказалась. Они скандалили в моем присутствии. Я чувствовала, что Димка уже созрел для того, чтобы вцепиться своей старшей сестричке в горло. Вдруг Лидия достала ветхий листок бумаги, где бабушкиной рукой синим по белому было написано, что Димка получит свою часть сокровищ, лишь женившись на мне.

– Тогда отдай ему мою часть, – сказала я Лидии.

Она принесла шкатулку и высыпали побрякушки на обеденный стол. В этот момент раздался телефонный звонок. Это была Анжелика Петровна.

– Юрасик умер, – услыхала я. – А кто у телефона?

– Юрасик умер, – повторила я шепотом и передала трубку Лидии.

Эти семеро подошли к нам, когда мы выходили с кладбища. Честно говоря, я не запомнила ни одной физиономии.

Они взяли Димку под руки – дружески, можно даже сказать по-родственному. Он сказал, испуганно таращась на меня:

– Лорка, ты с нами.

– Девушку беспокоить не будем, – возразил один из семерых разбойников.

– Умер мой… племянник, – промямлил Димка.

– У всех племянники когда-то умирают, – ответили ему.

– Я его очень любил…

Димку запихнули в серую иномарку. Ее номер был тщательно замазан глиной.

Лидия так и не сумела завести свой «Москвич». Ни один автомат возле кладбища не работал. Собственно говоря, нам и нечего было сообщить ментам.

– Лорка, они оказались фальшивые, – услыхала я поздно ночью разъяренный Димкин голос. – Эта стерва подсунула нам подделку. Я сейчас приеду и отвинчу ей башку. А ты держи язык за зубами.

Мне давно уже не нравилась вся эта история, но особенно с того момента, когда Анжелика Петровна сообщила о смерти Юрасика. Безусловно, бриллианты, крах Димкиной фирмы, смерть Юрасика каким-то образом были между собой связаны, но каким, я, разумеется, не знала. Лидия словно воды в рог набрала.

Я должна была знать изначально, что бриллианты поддельные: мне не могли завещать такое количество настоящих драгоценностей. Мать Миши Орлова – Миша – Юрасик – бабушка – Лидия. Довольно длинная эстафета. На каком-то этапе кто-то передал не настоящую палочку.

Я не наблюдала за собой способностей дедуктивного мышления, но в умении мыслить аналитически я, кажется, здорово преуспела – как правило, женщины, сознательно предпочитающие семейной жизни одиночество, прекрасные аналитики. Я сопоставила кое-какую информацию, вспомнила некоторые впечатления пятнадцатилетней давности, привязала к ним последние факты и чуть не вскрикнула от изумления, вдруг поняв то, что давным-давно должна была понять. В полном изнеможении я рухнула на диван в столовой. Вскоре я услышала, как под окном остановилась машина.

Димка влетел в прихожую и тут же стал запираться на ключи, засовы, цепочки.

– Она спит? – спросил он. Хотя в подтексте его вопроса было: «Она еще жива?»

– Вероятно. Давай поговорим.

Я увела его к себе.

– Мерзавка! Какая мерзавка! – Димка сидел на ковре, упершись лбом в крепко сцепленные руки. – Эта тихоня обчистила нас с тобой до нитки.

Обвинение прозвучало совсем не зло, а как констатация факта.

– Это не так. Давай вместе во всем разберемся. Ты способен мыслить трезво?

– Постараюсь.

– Помнишь, в то лето, пятнадцать лет назад, Юрасик часто заезжал в ювелирные магазины.

Димка с усердием наморщил лоб и неуверенно кивнул.

– Да. У него там были знакомые. Дед Юрасика был известным в городе ювелиром. У них дома сохранилась вывеска: «Барметов. Ювелирные работы. Похвальная грамота Ее Высочества княжны Елены».

– Миша Орлов отдал драгоценности на хранение Юрасику и сказал об этом бабушке. Судя по всему, дядька доверял племяннику. Больше чем кому бы то ни было, если не считать бабушку. Но когда Миша отваливал за бугор, еще был жив мой дедушка. Не исключено, что бриллианты попались на глаза Анжелике Петровне и она решила их конфисковать. Но она наверняка побаивалась гнева своего дядюшки, хоть он в ту пору уже жил за бугром.

– Мопс не боится ничего, кроме сплетен. Уверяю тебя.

– Тогда, выходит, Юрасик сделал это по собственной инициативе.

– Что?

– Заменил настоящие драгоценности фальшивыми. Сам говоришь, у него было много знакомых ювелиров.

– Не может быть. Юрасик был человеком не от мира сего.

– И не для мира сего тоже. – Я грустно улыбнулась. – Сделав то, что он сделал, Юрасик искренне раскаялся. Анжелика Петровна испугалась, что он расколется, и решила нас с ним разлучить.

– Я отвинчу ей башку! – Димка вскочил и стиснул кулаки. Он метался передо мной, как взбесившийся маятник.

– Я приехала к вам через пятнадцать лет и… В стоячее болото снова бросили камень. Со дна поднялась муть, по воде пошли круги. Анжелика Петровна узнала, что ты разводишься с Иркой. Что мы навестили Юрасика. Что мы много времени проводим вместе, что…

– Это она! – Димка замер посреди комнаты и хлопнул себя по лбу. – Теперь ясно, кто этот инкогнито, который перекупил мой бензин и бананы. Он же кинул в продажу сахар, когда я полгода назад закупил на Ставрополье большую партию. Я должен был заработать на сахаре тридцать с лишним тысяч баксов чистыми, на самом же деле остался в минусе. Она подвела меня под монастырь с ценными бумагами. Какой же я осел, что не смог вычислить ее раньше!

– Ты рассказывал Юрасику о своих делах?

– Ну да. А кому еще мне рассказывать? Ирка ни черта в бизнесе не смыслит, Лидия к откровенности не располагает, а Юрасик умел слушать. Мне казалось, правда, что ему до лампочки то, о чем я говорю, что ему просто приятно быть со мной, слышать мой голос. Эх, Юрасик, Юрасик, неужели ты мог меня предать? – Димка горестно покачал головой.

– Анжелика Петровна пошла ва-банк, – продолжала размышлять я вслух. – Когда она узнала от Юрасика, что Лидия выволокла на свет Божий бриллианты и показала их нам…

– Я сам сказал ему об этом, – перебил меня Димка. – Какой же я все-таки кретин!

– …она смекнула, что рано или поздно подделка будет обнаружена и ниточка приведет к ней, и решила действовать. Сначала она разорила тебя. Она предвидела: чтобы расплатиться с долгами, ты запустишь руку в шкатулку, а твои кредиторы, обнаружив подделку, расправятся с тобой. – Димка смотрел на меня и бессмысленно кивал головой. – Она… уничтожила Юрасика как главного свидетеля.