Текст книги "Лестница к звездам"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Как-то ему снилось, будто он поднимается в лифте, который болтало из стороны в сторону. Он был в лифте, но в то же самое время видел себя со стороны. Кабина раскачивалась как маятник, она и была маятником для огромных часов на ее потолке. Наконец кабину перестало качать, стрелки часов замерли, и он очутился на лужайке, заросшей высокими сочными цветами и травами. Появилась Ася в наряде альпийской пастушки и с плетеной корзинкой, из которой торчало горлышко большой бутыли с молоком. Он жадно приник к бутыли, а Ася сидела рядом и гладила его по голове.

«Только бы Ева не увидела», – думал Адам во сне. Потом Ася вдруг превратилась в Еву, и ему захотелось к ней прикоснуться, обнять, прижать к себе. Но стоило ему дотронуться до ее груди, как тело пронзила острая боль. От Евы пахло молоком, но он не мог пить это молоко, потому что из него состояла Ева, оно было ее кровью и плотью и он боялся, что выпьет ее всю. «Лучше бы пришла Ася со своей бутылкой. Мне так хочется молока…»

Внезапно он открыл глаза. Над ним стоял кто-то в белом.

Он инстинктивно подвинулся, и кто-то лег рядом, обдав его сильным жаром, от которого ему еще больше захотелось пить. Он закрыл глаза в надежде снова увидеть прерванный сон. И он увидел его…

Пришла Ася, и молоко из ее бутылки щедро полилось ему в рот. Он испытывал наслаждение, восторг, который должен был вот-вот перейти в экстаз.

«Рано, рано еще, – думал Адам. – Я буду пить долго. По маленькому глоточку. Оказывается, оргазм можно испытывать, и когда пьешь молоко… Только бы не пришла Ева – она наверняка отнимет у меня бутылку. Почему? Ведь я не делаю ничего плохого – я только пью молоко…»

Проснувшись поутру, Адам подумал, что, хотя ему и снились сны, спал он крепко. Он чувствовал томную и сладкую расслабленность во всем теле. До него донесся веселый Асин голос и смех Евы. Он вскочил, на ходу надевая халат.

Ася сидела в кровати, откинувшись на приподнятые подушки, и что-то пила из большой чашки.

– У нее нормальная температура. Слышишь, у нее нормальная температура! – У Евы сияли от счастья глаза. – Ах, как же хорошо, что мы не отдали нашу девочку в больницу! Это все ты, Адам. Как же я тебе благодарна!..

Ася улыбнулась ему из-за края чашки и залилась румянцем. Адам вдруг заметил, что Ася превращается в настоящую красавицу. Он перевел взгляд на Еву. Она опустила глаза.

– Адам… – Ева шевельнулась, и в сумерках вспыхнули крохотные бриллиантики ее сережек. – Я хотела сказать тебе, что не смогла сдержать своего обещания.

Они сидели за столом в кухне. Их разделял призрачный мрак московской ночи. Ася спала на Евиной кровати. Она лежала на спине, широко раскинув руки, и чему-то улыбалась во сне.

– Я поклялась не прикасаться к тебе до тех пор, пока Ася не поправится совсем. Но я не сдержала своей клятвы. Со мной случилось то же, что когда-то в Крыму. Я пришла в себя только возле твоей постели.

Она хотела сказать что-то еще, но лишь судорожно вздохнула.

Не зажигая света, он налил им обоим ликера в рюмки. Он редко пил спиртное, особенно ликер, но ничего другого в доме не оказалось. Он сейчас не мог обойтись без помощи извне, хотя и отдавал себе отчет в том, что помощь алкоголя, вероятно, самая ненадежная в мире.

– Почему ты молчишь, Адам? Ты мне не веришь?

Он выпил ликер и отодвинул рюмку на середину стола. Туда, где лежала рука Евы.

– Я должен сказать правду? – тихо спросил он.

– Может, и нет. Но ведь мы еще никогда не лгали друг другу.

– Когда-то все случается в первый раз. – Он усмехнулся. – Прости. Я сказал глупость.

– Но ведь она здорова. Наша девочка здорова.

– Здорова, – медленно повторил Адам.

– Спасибо, спасибо тебе. – Ева вдруг упала перед ним на колени и, обняв руками за пояс, прижалась головой к его животу. – Мы должны это отпраздновать. Почему мы грустим? Мы не сделали ничего дурного. Мы…

Он осторожно разжал руки Евы и встал.

– Ты куда, Адам? Ты уходишь?

– Да.

– Но что я скажу ей, когда она проснется? Ты придешь к нам?

Он обнял ее за плечи, коснулся губами лба. От этой женщины пахло его Евой, но он знал, что его Ева…

Нет, не умерла. Но с ней случилось превращение. Или же оно случилось с ним?

– Я… я не знаю. Скажи ей, когда она проснется… Передай от меня привет. Я так рад, что она поправилась.

Он сбежал по лестнице и вышел из подъезда.

– Ну что? Когда он приедет? – спросила мать, когда я позвонила ей из автомата на автовокзале.

– Он не приедет. Скажи Еве, чтоб Асю хоронили без него.

Мать была в замешательстве.

– Ты знаешь этих женщин? Что он сказал о них?

– Он любил их обеих, мама. Он не смог выбрать какую-то одну, потому что боялся обидеть другую.

– В результате сделал больно и той, и другой, – заключила мама и вздохнула. – Спасибо тебе, Мурзик. Сейчас я перезвоню Елене Павловне. Она мудрая женщина и все поймет как надо.

– Ты хорошо ее знаешь, мама?

– Насколько один человек может знать другого. – Мама снова вздохнула. – Мурзик, извини, что пришлось тебя потревожить.

– Я хочу пойти на похороны, мама.

– Я позвоню, когда с этим определится.

– Ты тоже пойдешь?

Она ответила не сразу.

– Благодаря Вере я познакомилась с Игорем. Как-нибудь я расскажу тебе об этом поподробней.

– О чем, мама?

Но тут связь разъединилась, а другой двушки у меня не оказалось.

Через какое-то время я узнала, что в день похорон Веры дядя Боря ушел из монастыря. Он не появился и на похоронах Елены Павловны, которая пережила дочку на два с половиной месяца.

3

В поезде я не спала всю ночь – все думала, думала. Нельзя жить, ни о чем не задумываясь, не извлекая уроков, не анализируя, – просто плыть по течению. Недаром еще со школьной скамьи я мечтала о журналистской работе, правда, представляла ее себе совсем другой.

На остановках по окну скользили призрачные блики вокзальных фонарей, в купе долетал сонный голос станционного диспетчера. Потом за окном снова тянулись леса, проносились полустанки, в отдалении светились редкие огни деревень. Люди жили своей привычной жизнью. Я же ехала в неведомое, положившись на слово малознакомого человека. Мама права: я – стопроцентная авантюристка.

На рассвете я приподняла с подушки тяжелую голову и выглянула в окно. Поезд вторгся в степные просторы и теперь мчался по желто-бурой равнине, окаймленной серым небом. Навстречу неслись мокрые нахохленные дома, пирамиды терриконов. В стекло ударяли тугие, как недозревшие вишни, капли дождя.

Мне вдруг захотелось забраться с головой под одеяло, спрятаться от того, что было впереди. Или пересесть на ближайшей станции на встречный поезд и укатить назад, в Москву. Черт с ней, с журналистикой. Тем более что мать права: минимум девяносто процентов пишущей братии на стороне тех, кто больше платит. И все-таки хорошо, что я позвонила Антону: по мне так лучше жалеть о содеянном, чем о не содеянном. Словом, будь что будет.

Вагон слегка покачивало, как лодку на мелководье, при каждом толчке что-то поскрипывало, позвякивало. Сквозь дрему мне чудился шелест морской волны, виделись крупные южные звезды.

Мама называет Антона случайным знакомым. Это потому, что она его совсем не знает, иначе определенно прониклась бы к нему симпатией – Антон умеет завоевывать сердца всех без исключения женщин от десяти до восьмидесяти. Хозяйка дома, где они снимали комнату с верандой, прослезилась, прощаясь с ним, а ее одиннадцатилетняя правнучка смотрела с тоской, как укладывали в машину чемоданы. Случайный знакомый… Ну и что из того, что я познакомилась с Антоном по воле случая?

Я приехала в Анапу с Ленкой Дубровской и пришла в ужас от грязи и сутолоки на городском пляже, тесноты конуры, которую мы делили с двумя студентками из Ростова, длинных очередей в кафе и закусочных и от прочих «прелестей» дикарского быта. Ленка не замечала всего этого, потому что была без памяти влюблена в преподавателя английского, отдыхавшего в санатории «Анапа» с женой и маленькой дочкой. Она целыми днями торчала на санаторном пляже, похожем на большую клетку, и развлекала маленькую Лику, пока Святослав Сигизмундович и его узкобедрая длинноногая мымра заплывали в море. На меня самым гнетущим образом действовала безропотная Ленкина услужливость, покорность, с которой она сносила насмешки в свой адрес красиво развалившейся на топчане Алены, похотливые взгляды Святослава Сигизмундовича, которые он воровато бросал на Ленку и выпендрежных пляжных девочек.

– Как ты можешь так унижать себя? – спросила я у Ленки, когда мы пытались заснуть в похожем на душегубку сарайчике. – Эта кобра терпит тебя только потому, что ей лень нянчиться со своей капризной куклой, а твой Чайлд Гарольд сидит у ее ноги и украдкой любуется разными сучками. Давай бросим их на растерзание духов античной Горгиппии^[3] и махнем в Геленджик.

– Прости, Лорка, но я отсюда никуда не поеду.

Так продолжалось несколько дней. Однажды я проснулась с тяжелой, как зеленый арбуз, головой, пошвыряла в чемодан свои шмотки, натянула на обожженные плечи ковбойку и двинула в сторону автовокзала.

Билетов не было ни в каком направлении. Ни на сегодня, ни на ближайшую неделю. Я затолкала свой тяжеленный чемодан под лавку, которая стояла на солнцепеке, а потому была совершенно пустой, завалилась на нее и накрыла лицо соломенной шляпой.

Я даже не пошевелилась, когда почувствовала, что на меня упала чья-то тень.

– Если нам по пути, с удовольствием подброшу, – услыхала я приятный мужской голос.

Я встала, вытащила из-под лавки чемодан и сумку.

– Пошли! – Антон забрал у меня чемодан и направился в сторону пыльного «жигуленка» на обочине шоссе. Открыв для меня переднюю дверцу, сказал так, словно мы были знакомы много лет: – Сейчас захватим сестру с мужем – они навешали племянника в лагере – и двинем в Дюрсо. Возражения есть?

– А там тоже море? – поинтересовалась я, знакомая с географией не лучше Митрофанушки Фонвизина.

– И море, и звезды, и скалы. И даже вино. Ты любишь знаменитое массандровское вино? – И когда я неуверенно кивнула, добавил: – А главное, там совсем пустынно – заповедная зона. Думаю, пора представиться: Максимов Антон Васильевич, журналист, заместитель главного редактора областной газеты. Первый заместитель. Где и какой – в настоящий момент значения не имеет, потому что ты, судя по выговору, москвичка. Угадал?

– Да. И тоже журналистка. Правда, безработная.

Антон присвистнул и посмотрел на меня оценивающе.

– В таком случае мы вполне можем ужиться под одной крышей. Или у тебя неуживчивый характер?

Я неопределенно пожала плечами. Он казался мне самоуверенным, этот Антон Васильевич Максимов, но какая мне в сущности разница? В Москву возвращаться не хотелось, не говоря уж об Анапе. Дюрсо так Дюрсо.

– Грязный городишко. Да и публика здесь уж больно нереспектабельная, – заметил он, словно угадав мои мысли. – Ты впервые в Анапе?

– Да. Надеюсь, в последний раз.

Он улыбнулся.

– Что, занесло в чужую среду?

Я кивнула и отвернулась к окну, за которым тянулось однообразное бесцветное море.

– Это дело поправимое. Возможно, наша тебе понравится. Более того, я уверен, сестра просто-таки влюбится в тебя и свяжет на зиму носки – это у нее высший знак расположения. Ну а Сережка будет читать Блока и вздыхать от не выразимых словами чувств. Могу гарантировать, что скучать тебе с нами не придется.

Я вдруг вспомнила, как хорошо мне было в Дюрсо. В первый же вечер мы засиделись допоздна возле костра, который мужчины разожгли прямо у кромки воды. Мне казалось, я давно и очень хорошо знаю хрупкую, с лицом фарфоровой куколки Тамару, которая слегка припадала на одну ногу, но, несмотря на это, была жизнерадостна, кокетлива и дружелюбна. У Сергея, ее мужа, было ничем не примечательное, даже можно сказать, некрасивое лицо, каких тысячи в России, как выразилась Тамара, «самый заурядный скифско-угличский тип». Правда, в то время я к нему особенно не приглядывалась – мое внимание было сосредоточено на Антоне. Он тоже уделял мне все свое внимание, но это не было похоже на банальное ухаживание. Я считала всех троих своими сверстниками, хотя им было за тридцать.

В одном из первых разговоров Тамара сообщила мне, что они с Сергеем живут уже десять лет, а детей у них нет и никогда не будет. Из-за полиомиелита, которым она переболела в младенчестве. Она призналась, что сначала Сергей страдал от этого, а теперь смирился, ушел в свою науку, год назад защитил кандидатскую по Блоку. Тамара говорила это при нем – он сидел на песке и приводил в порядок рыболовецкие снасти. Я отметила про себя, что у Сергея ловкие красивые пальцы.

Когда в тот вечер мы заплыли вчетвером далеко в море, Сергей стал читать стихи Блока, Северянина, Гумилева и других русских поэтов, которые я, к своему стыду, плохо знала. Над темным бастионом скал небольшой бухты взошла большая янтарная луна. Все было сказочно прекрасно.

…Теперь я ехала к Антону, тому самому Антону, с которым мы бродили в сумерках среди скал, случайно касаясь друг друга локтями. К тому Антону, который будил меня по утрам и чуть ли не силком тащил купаться. Тамара и Сергей спали до девяти, мы же, вернувшись к завтраку, жадно набрасывались на молоко и мягкий деревенский хлеб, потом я досыпала в гамаке под грушей, а Антон уединялся с блокнотом и ручкой в саду за столом.

– Зажарила я вас? – спросила возникшая на пороге проводница. – Ну ничего, так оно лучше, чем зубами стучать. Ты только зря разделась, – обратилась она ко мне. – Через полчаса на месте будем, а у нас такие ветры, что до самой души пробирают. Тебя будут встречать?

– Должны.

«Конечно же, будут, – подумала я. – Антон подготовился к моему приезду – он любит делать все заранее». Если бы не он, я тогда не улетела бы в Москву – я все привыкла откладывать на последнюю минуту. Провожая меня в аэропорту, Антон продублировал свой служебный и домашний телефоны. На тот случай, если я их потеряю.

– Желаю тебе найти работу по месту жительства. Но если не получится, жду тебя к нам К себе.

Он поцеловал меня в щеку. Я оглянулась, прежде чем скрыться за дверью, увидела его стройную подтянутую фигуру, а главное – улыбку, как будто говорящую: «Все будет о’кей!» У меня заныло сердце, и на душе сделалось неуютно. Правда, в самолете я забыла об Антоне, ушла с головой в свои связанные с поисками работы проблемы.

Теперь это казалось таким далеким. И даже Антон, хоть я и ехала к нему. Нет, сказала я себе, ты должна настроиться на встречу, тем более что он прежде всего заговорит о своих чувствах. Он уже говорил о них этим летом, когда меня застигла врасплох прибойная волна и я на какое-то время очутилась во власти грохочущей стихии. Антон отвоевал меня у нее, а потом на берегу признался, что сам не знал, как я ему дорога…

За окнами уже мелькали новостройки. Быть может, в этом городе мне предстоит провести всю оставшуюся жизнь. «К чему такая патетика? – одернула я себя. – Не понравится – всегда можно сесть в самолет или поезд и отвалить в Москву, тем более что я еду не к Антону лично, а работать в редакции областной газеты. Ну а Антон Васильевич Максимов… Мало ли что было летом! Впрочем, ничего летом и не было».

Проводница собрала в охапку постельное белье и сказала, задержавшись в дверях:

– Сегодня вовремя прибыли. В прошлый раз на четыре часа опоздали. Домой к ночи добиралась: мне на трамвае через весь город ехать.

«А где буду жить я?» – мелькнуло в голове.

По телефону мы с Антоном этого вопроса не касались. Он сказал: «Обязательно приезжай. Я буду тебя ждать». Я была не готова жить у него. Нет, только не это.

Помимо сумки с книгами, у меня оказалась масса вещей: мама посоветовала взять лисий жакет и все наряды.

– Ты там будешь на виду, а потому не имеешь права ходить в чем попало. В провинции встречают главным образом по одежке, – со знанием дела сказала она.

Поезд медленно тащился вдоль перрона, и я приглядывалась к жиденькой цепочке встречающих, пытаясь отыскать в ней Антона. Хотя скорее всего он стоит на том месте, где должен остановиться мой вагон. Радостно забилось сердце в предвкушении встречи. Я провела щеткой по волосам, припудрила нос. Из зеркала на меня глянули лихорадочно блестевшие глаза.

Антон стоял на пороге купе и улыбался мне. Я робко протянула ему руку, которую он пожал крепко и в то же время с нежностью. Потом схватил чемоданы и понесся к выходу. Я едва поспевала за ним, волоча тяжеленную сумку с книгами.

– На Бездорожную! – бросил Антон водителю старенькой «Волги». – Ты уж извини, что не в собственной карете встречаю, – сказал он, наклоняясь ко мне. – Сцепление забарахлило, даже на работу опоздал. Знаешь, мы тут решили на семейном совете, что жить ты будешь – временно, надеюсь – у Тамары с Сергеем в нашем родовом особняке. Они очень рады тебе. Только, увы, там нет ванной, а потому купаться будешь ездить ко мне. Если захочешь, хоть каждый вечер. Кстати, я бываю у них очень часто: мама подкормит, глядишь, и с собой что даст. Есть возражения?

– Нет. Принято на «ура».

Я благодарно стиснула руку Антона.

Он осторожно обнял меня за плечи и притянул к себе.

– Ты даже представить себе не можешь, как я счастлив видеть тебя. – Он поцеловал меня в макушку. – Было бы глупо скрывать это.

Я смотрела Антону в глаза. Они у него были слегка испуганные.

– Да, я побаиваюсь тебя, – сказал он и отвернулся. – Потому что совсем не знаю.

– То есть?

– Ты не подходишь ни под один стереотип. Я вовсе не собираюсь подгонять тебя подо что-то знакомое, но мне было бы легче с тобой общаться, если бы в тебе… Ах, черт, не могу выразить это словами!

– Может, и не надо?

– Пожалуй, ты права. Но я бы очень хотел…

В этот момент машина остановилась возле деревянного дома с мансардой под черепичной крышей, и я так и не узнала, чего бы хотел Антон.

– Он только с виду такой убогий, а внутри книг целые горы и даже рояль. – Антон открыл передо мной калитку. – Правда, я все-таки сбежал в кооператив, но это уже издержки моей сумасшедшей жизни. У них тут патриархальные порядки и романтические отношения. – Он как-то странно усмехнулся. – Брошу тебя в их объятия, а сам – на летучку.

Мы вошли в длинные холодные сени. Антон поставил на пол чемоданы и вдруг обнял меня и поцеловал в губы. Я не смогла ответить на его страстный поцелуй, потому что боялась: откроется дверь и нас увидят.

– Ладно, ты права, сейчас не время.

Антон толкнул ногой дверь, и мы очутились в просторной жарко натопленной комнате.

…Вечером я чувствовала себя именинницей. Мы сидели за большим овальным столом, покрытым льняной скатертью в красную клетку, пили всякие наливки, ели кулебяки, салаты, болтали. Молчала только Зинаида Никитична, мать Антона и Тамары. Меня поразили ее глаза – уставшие, печальные.

Наконец все насытились, наговорились, и в комнате воцарилась тишина. Лишь в камине потрескивали поленья.

– А теперь слово возьму я, – сказал Антон и встал. – Лариса – мое открытие, я бы даже сказал, находка. Все мы тут свои, а потому будем совместно решать ее судьбу. – Он положил руку мне на плечо. – Я могу предложить тебе должность старшего литсотрудника в отделе литературы и искусства. Там как раз образовалась брешь в связи с уходом на пенсию одного сотрудника. Саша Березовский человек мобильный, но… этого еще мало. Мне кажется, ты будешь там на своем месте.

– Это что, уже решено на редколлегии?

– Такими делами занимаюсь лично я.

– Он у нас большой начальник, хоть с виду такой доступный и демократичный. Смотри, еще наплачешься от него, – сказала Тамара и подмигнула мне.

Антон метнул в нее недовольный взгляд.

– Ладно, не буду низвергать авторитеты. Молчу и ложусь на дно. Какой же ты, Антошка, сухарь! – не удержалась она от упрека.

– Томочка, все гораздо серьезней, чем тебе кажется, – подала голос Зинаида Никитична.

– Откуда ты знаешь, мама, что мне кажется? Ты умеешь читать мысли?

В голосе Тамары чувствовалось раздражение.

– Деточка, я просто хотела сказать, что Антоша должен…

– Мне совсем не интересно, что ты хотела сказать! – оборвала ее Тамара.

Возникла неловкая пауза. Я обратила внимание, как сидевший рядом Сергей наклонился и что-то шепнул ей на ухо.

– Я не заставляю ее топтаться у плиты. Она сама так хочет. – Голос Тамары смягчился и даже потеплел. – Мамочка, посуду мы собственными силами одолеем. Можешь отчаливать на свою перину, – сказала она Зинаиде Никитичне, собиравшей со стола грязные тарелки.

– Итак, будем считать вопрос решенным, – заключил Антон, обращаясь ко мне.

– А в какой-нибудь другой отдел ты не можешь меня определить? Хотя бы просто литсотрудником, не обязательно старшим. Мне надоело общаться с интеллигенцией. Такое впечатление, что у всех нас мозги не просто набекрень, а еще и с козырьком.

– Браво! – Тамара захлопала в ладоши. – Прошу считать меня единомышленницей. Твоя находка, Антон, просто цены не имеет. Ларочка, дай-ка я тебя поцелую! – Она обежала вокруг стола и чмокнула меня в щеку. – Просись в сельхозотдел – там заведующий вылитый Костолевский. Редакционные бабы от него кипятком писают.

– Все-таки серьезные вещи надо решать вне семейного круга. – Антон легонько ударил ладонью по столу. – Пойми, Лара, в сельхозотделе одни просмоленные амбалы сидят, но и они стонут, поскитавшись по бездорожью и пожив в клоповниках с удобствами под кустом. К тому же у них в комнате стоит такой мат, что даже мои уши вянут.

– Мои не завянут, не бойся.

– Дело не только в этом. Тут у нас подрабатывала внештатно одна девчушка. Послали мы ее как-то сделать беседу с передовиком-трактористом. Он ей такого наговорил, что наши редакционные циники целый месяц ржали. С нашим уважаемым народом общаться могут только те, у кого, как говорится, свои рога хорошо бодают.

– Ты глупость сказал, Антон! – воскликнул Сергей. Щеки его ярко вспыхнули. – В тех людях, которыми ты пугаешь Ларису, возможно, спасение нации. Не в нас же, пустозвонах.

– Ну, началось. Лариса Николаевна, вы присутствуете при судьбоносном событии, то бишь душеспасительном разговоре за чайным столом в пользу бедных, – сказал Антон со злой иронией.

– Не паясничай, братишка. Серый, а ты любитель пересыпать песок из одной ладони в другую. – Тамара погладила мужа по щеке. – Давайте лучше почитаем стихи. Как бывало в Дюрсо. Господи, как же я скучаю по Дюрсо и нашим выходкам!

– Сперва пусть Антон извинится за свою глупость, – сказал Сергей.

– Перед кем? – искренне удивилась Зинаида Никитична. – Мне кажется, у Антоши и в мыслях не было кого-то оскорблять.

– Ладно, с меня хватит. – Антон вскочил, громко двинув стулом. – Россия не нуждается в спасителях. И во всех этих, как ты выразился, пустозвонах. Главное, не мешайте – и мы сами выйдем на широкую дорогу.

– …ведущую прямехонько в капиталистический ад, – подхватил Сергей. – Для нас этот путь не подходит.

Зинаида Никитична переводила умоляющий взгляд с сына на зятя, потом повернулась к Тамаре, как бы прося у нее помощи. Но Тамара явно была на стороне мужа. В ее глазах я увидела восторг и обожание.

Спорили долго и горячо. Я всегда была далека от политики, а следовательно, и всяких гражданских раздоров. Наверное, потому, что принадлежу, как выражается мой в прошлом довольно политизированный отец, к генетически уставшему поколению. Я так и не смогла понять, на чьей стороне мои симпатии: меня привлекала и вроде бы убеждала крепко сколоченная теория Антона, согласно которой мы должны стать частью европейского сообщества, но стоило взять слово Сергею, и я была на его стороне: да, у нас, русских, своя судьба.

– Ну, будет, мы затронули вечную тему, – наконец сказал Антон. – Теперь что касается твоей, Лора, просьбы. Будешь числиться в отделе литературы и искусства, но иногда мы будем посылать тебя в народ. Ты не огорчайся, если лубок окажется грубым и аляповатым – Сережка пройдется по нему шкуркой и покроет лаком. Все, все, ухожу.

Антон обнял меня и крепко, почти грубо поцеловал, никого не стесняясь. Мы вышли на крыльцо его провожать.

– До завтра, любимая, – сказал он и быстро зашагал к калитке.

– В лунном свете и сухарь становится другим, – сказала Тамара и обняла меня. – Но ты на самом деле очень красивая, Ларка. Если бы и была мужиком, ты бы про этих хлюпиков и думать забыла. Серый, правда, Ларка у нас красивая? Что молчишь? Говори, пока твоя жена пьяная и добренькая.

– Да, – сказал Сергеи, не глядя на меня. И добавил: – Красивая и беззащитная. Очень беззащитная.

– Ну, это ты брось. Я за Ларку кому угодно гляделки выцарапаю, даже брату родному. Ему в первую очередь. Потому что он ходок Он недостоин тебя, Ларка, хоть и пыжится изо всех сит Ты ему так сразу не поддавайся, поняла? За нос поводи и вообще, пускай знает, что и нас не пальцем делали. А то они привыкли, что мы им сами на шею вешаемся. Правда, Серый?

Я не слышала, что ответил Тамаре Сергей, – Зинаида Никитична включила в тот момент телевизор, и я чуть не оглохла от визга какой-то эстрадной дивы из родных пенатов.

– Убери! – закричала Тамара. Она схватила с дивана подушку и швырнула в экран, потом затопала ногами и упала на ковер.

Я смотрела на нее в испуге. Сергей спокойно выключил телевизор, положил на место подушку и лишь тогда подал Тамаре руку. В мансарду они поднимались в обнимку.

– Спокойной ночи, – сказала Тамара, обернувшись с середины лестницы. У нее было безмятежно спокойное выражение лица.

Я долго вертелась на скрипучей кровати с расшатанными спинками. В этой комнате жил раньше Антон. Вдоль стен стояли стеллажи с книгами, у окна – письменный стол, на котором лежала аккуратная стопка бумаги и стоял деревянный стакан с карандашами и ручками. Я вслушивалась в незнакомую тишину старого дома, пытаясь разобраться в своих чувствах и впечатлениях.

Они были очень противоречивы. Да, я была рада, что слиняла из Москвы, так сказать, сменила декорации. Мне хотелось работать по специальности, а не просиживать днями возле компьютера в каком-нибудь рекламном агентстве. Я пыталась думать об Антоне, но мои мысли перескакивали с одного на другое, пока наконец не остановились на Сергее.

«Как странно, но я совсем не знаю его, хоть мы и прожили почти месяц под одной крышей, – думала я, лежа с открытыми глазами. – Раньше он мне казался спокойным, даже апатичным. Правда, в Дюрсо мы не касались так называемых вселенских тем. Мололи всякую чепуху, сидя у костра, читали стихи».

Я вздохнула. Как и Тамара, я скучала по Дюрсо.

Я вспомнила, как однажды мы с Тамарой забрались на скалу, нависшую над морем, и любовались закатом. Она рассказывала о своем детстве, родителях. Потом вдруг сказала:

– А теперь тебе придется выслушать историю моей любви. Иначе твое представление обо мне будет неполным. Ты ведь хочешь знать, что я из себя представляю?

– Да, – сказала я. – Хочу. Ты мне нравишься, хотя…

Я замолчала.

– Нет, продолжай! – Она сжала мое запястье. – Хотя я кажусь тебе очень странной и даже ненормальной. Ты это хотела сказать?

– Почти. Скорее капризной, чем ненормальной. Ты очень избалована.

– Это Сергей меня избаловал, – произнесла она с гордостью. – Знаешь, я даже рада, что у нас с ним нет детей. Я бы ревновала его к ним. Понимаешь?

– Кажется. Я сама такая.

Мы помолчали, любуясь торжественно спускавшимся в море солнцем. Тамара наконец тряхнула головой и воскликнула:

– А знаешь, он влюбится в тебя! Он ужасно влюбчивый.

– Кто? – не сразу сообразила я.

– Серый. То есть мой муж. Скажи, ты кого-нибудь любила?

Я молча кивнула.

– Может, расскажешь об этом дурне?

– Он не дурень. Вернее, мы оба дурни. Особенно я. Всю жизнь только и делаю, что стараюсь примирить душу с телом.

– Ты не такая уж и девочка, какой кажешься. Это не маска, верно?

– Вроде бы нет, а там не знаю.

– Хочешь, я тебе погадаю? – Тамара взяла мою левую руку в свои, повернула ее кверху ладонью и сделала вид, что изучает ее. – Он влюбится в тебя, потому что у тебя красивая плоть и прекрасная душа. Серый всю жизнь занят поисками этой гармонии. Но у вас ничего не получится. Знаешь, почему?

– Почему?

– Потому, что ты уже любила. А у меня он – первая любовь, понимаешь?

– Ты говоришь об этом так спокойно. А если это произойдет на самом деле? – без особого любопытства спросила я.

– От судьбы не уйдешь. Но я буду бороться. У меня есть оружие, которого нет у тебя. Я одержу победу. Ясно? – Она вдруг расхохоталась. – Я тут всякие глупости мелю, а ты слушаешь. А вот сейчас я буду говорить серьезно. – Она перестала смеяться. Ее глаза потускнели, вся она сникла. – Как ты думаешь: я не обуза для него?

– Он любит тебя, – пробормотала я.

– Посмотри мне в глаза. Если ты соврала, я… – Ее глаза как-то странно блеснули. – Прости меня, Ларка. Это я, наверное, на солнце перегрелась. Пойдем отсюда.

Мы стали спускаться по узкой крутой тропинке. Вдруг я оступилась. На мгновение мне представилось, как я падаю со скалы на острые камни… Тамара подхватила меня, прижала к себе.

– Не бойся, не упадем – я сильная, – сказала она и поцеловала меня в щеку. Когда мы спустились вниз, добавила: – И добрая. Пока он меня любит. Когда разлюбит, я погасну и превращусь в мертвую звезду. А теперь совершим марафонский заплыв.

Она потащила меня в море.

«Я буду любить Антона. Сергей вовсе не в моем вкусе. Да мне и не нужны чужие мужья. А Антон мне нужен?..»

Я заснула, так и не ответив на этот вопрос.

– В нашей редакции еще со времен царя Гороха леди не продвигались выше секретарши, – рассказывал Саша Березовский, газетный мальчик неопределенного возраста. – Вы что, от мафии скрываетесь?

– Нет. – Я оценила его юмор. – С мафией у меня любовь и дружба.

– Тогда позвольте спросить, какой смысл молодой нестандартной даме менять апартаменты с видом на Манхэттен на пещеру в степях Неандерталя? Понимаю, там у вас конкуренция. Мой совет: возьмите себе в мужья иностранца.

– Родители хотели выдать меня за одного французского киноактера, но я сделала ноги в последнюю добрачную ночь. Думаю, вы поймете меня как никто другой.

Я перестаралась – Саша явно был геем. Впрочем, он ничуть не обиделся.

– Я восхищен вашей мудростью. Вы правильно доперли, что я «голубой». Как видите, до нас тоже докатилось цунами цивилизации. А сейчас выпьем кофе, и я покажу вам наш бордель.

Березовский водил меня из комнаты в комнату, знакомя с сотрудниками редакции. Мне было не слишком приятно, когда он обнимал меня за талию, но я терпела. Я не умею быть грубой с людьми. А еще я вспомнила Юрасика…

У них с Сашей было какое-то отдаленное сходство. В чем оно выражалось, я не знала. «Голубизна» здесь вроде была ни при чем – ни один из моих знакомых геев не напоминал мне Юрасика.

– Провинция на всех накладывает свой трагический отпечаток, – изрек Саша, когда мы вернулись в нашу комнату. – Мой вам совет: не задерживайтесь здесь дольше шести месяцев. Это крайний срок.