Текст книги "Польские народные легенды и сказки"

Автор книги: Народные сказки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

95. Совизджал-органист

Как-то во время охоты споткнулся конь под паном помещиком. Вельможный пан вывалился из седла; и хоть честь его пострадала, сам он остался цел и невредим. По этому случаю соорудил он на месте происшествия церковку, посадил в ней плебана. Прирезал ему пару загонов плохонькой земли: кое-как принимались на ней лишь картошка да жито. Вот и жил святой отец только что на людские подаяния. А подносили прихожане своему пастырю немного – помещик сам все вытягивал из них. Нужда часто заглядывала к пастырю. Не диво, что плебан сам звонил в колокола, а управляться с органом уговорил Совизджала. Ни один настоящий органист не позарился бы на его хлеба.

Близился праздник отпущения грехов. Все окрестные ксендзы должны были приехать к плебану. По обычаю, надо было принять гостей как полагается. И сам плебан не прочь был съесть кусок мяса. Но вот беда – откуда его взять? На лесных прогалинах паслась у него одна корова-кормилица, да три курицы бродили по двору.

Закручинился приходский пастырь, ничего не мог придумать. Каждому, кто ни заглянет к нему, жаловался на свою бедность и уж напоследок излил свою печаль органисту:

– Отпущение, годовой праздник. Принять по-убогому – посмешище, совсем не принять – срамота. И бог косо смотреть будет, и люди будут кости перемывать.

Совизджал выслушал, нюхнул табаку и говорит:

– Хм, от заботы не разбогатеешь. У коня голова большая – пусть он и печалится. Мой совет такой: в имении хватает скотины. Пойду ночью, выведу из хлева нетель. Будет отпущение как полагается.

– А если поймают? – заколебался плебан.

– Хо-хо! – ответил Совизджал.

И столько было в том «хо-хо» веры в себя и убежденности в успехе предприятия, что святой пастырь лишь рукой махнул.

– Иди, – сказал он. – Как бог даст! А я буду молиться…

Ночь была темная, хоть глаз выколи. Подкрался Совизджал к помещичьим дворам, отвел в лес нетель, зарезал и быстро освежевал, а требуху оставил лисам. Перетащил мясо в приходский дом, не забыв при этом и себя грешного. Легли спать органист и плебан в превеликой радости, что затея удалась.

Утром грохнула по деревне весть о краже нетели с господского двора. Долетела она и до приходского дома. А было как раз воскресенье, и помещик велел плебану огласить с амвона о мерзком преступлении. И тут же пообещал награду тому, кто откроет наглого вора.

Ксендз кончил проповедь, прочитал по бумажке, кто женится, а кто помер. Под конец упомянул о краже:

– Если кто-нибудь из вас знает вора, пусть скажет! – И посмотрел сурово в лица верующих, возносивших к нему преданные взоры.

И только он сказал это, Совизджал в ту же минуту с хоров:

– Я, святой отец, знаю!

Весь честной люд повернул головы к хорам, удивляясь, откуда это органист знает о краже. Плебан перетрусил на амвоне. «Так мне и следует! – подумал он. – Еще куска мяса не проглотил, а оно уже встало мне поперек горла. Не иначе, как этот проныра позарился на господскую награду».

Помещик, сидевший на почетном месте за оградой, не очень верил, что вор найдется. Теперь ему полегчало, как услышал слова органиста. Сразу после службы вызвал пан Совизджала в ризницу.

– Так ты, говоришь, знаешь, кто украл петель? – спросил он милостиво.

– Знаю! – Совизджал стрельнул шельмовским глазом на плебана.

– Кто же это?

Органист крякнул и выпрямился.

– Это было, ясновельможный пан мой, так. Подходит отпущение. Вот-вот съедутся на деревню гости в сутанах. Святой отец наш и жалуется мне: «Совизджал, братец, кусочка мяса на обед нету». Тогда я говорю: «Пойду на усадьбу, святой отец, украду телочку. Пану помещику это ничего – он богатый, а ты, благодетель наш, с честью справишь обязанности хозяина». «Иди! – сказал на это святой отец. – Скуп помещик, пусть хоть таким способом участвует в устройстве праздника».

«Проклятый изменник! – задрожал в душе священник, слушая признания органиста. – Miserere mei, Domine!»[11]11
  Пощади меня, господи! (лат.).


[Закрыть]

А Совизджал как ни в чем не бывало продолжал:

– И вот пошел я ночью за теленком. Повезло – никто не видел… Разделили мы мясо со святым отцом ксендзом по справедливости. Вот только как дошло дело делить требуху, никак не могли прийти к согласию. Я и говорю пану плебану: «Давай ухватимся за кишку зубами каждый со своего конца и потянем! Сколько кому оторвется – то его». Схватили мы зубами кишку и тянем каждый в свою сторону. У ксендза зубы крепче: как потянул – кишка оборвалась и так хлестнула мне по роже, что я проснулся.

– Так тебе все только приснилось про кражу? – вскричал помещик.

– Приснилось. А как же иначе? – отвечает Совизджал.

– Дурень! Ты что, потешаться надо мной вздумал? – завопил помещик, поднял кулак и, если бы не святое место, ударил бы зубоскала.

Как ошпаренный вылетел вельможный пан из ризницы. Не показался он и на праздничной трапезе. А плебан с гостями откушали спокойно. И Совизджал им помогал, как мог.

96. Как мужик научился воровать

Работал один мужик на пана и обнищал так, что уже и есть было нечего. Вот пошел он из деревни в лес, снял свой полушубок, повесил его на сосну и стал подбираться к нему так осторожно, как вор, который хочет что-то украсть. В это время пан ехал мимо. Увидел его и спрашивает:

– Мацей, ты что там делаешь?

Мацей отвечает:

– Да обеднял я совсем, есть нечего. Вот и приходится на старости лет учиться воровать.

– Знаешь что, – говорит пан. – Попробуй украсть нынешней ночью моего жеребца из конюшни. Если сумеешь, получишь сто рублей. Но украсть его надо сегодня же.

– Ладно, пане, украду.

Пошел Мацей к еврею, заложил топор и купил три бутылки водки. Днем отнес их в панскую конюшню. Одну спрятал в сене, что приготовлено было для жеребца на ночь, вторую сунул в овес, а третью под кормушку, в солому, припасенную здесь, чтобы подостлать ее жеребцу под ноги.

А пан поставил троих сторожей стеречь коня: одному велел сесть на него верхом, а двоим – стоять у двери и зорко следить, чтобы Мацей никак не смог его вывести. Сторожа эти, когда задавали жеребцу сено, нашли бутылку водки и распили ее. Потом давали коню овес – нашли вторую бутылку. Выпили и эту. Стали на ночь подстилать солому коню под ноги, увидели третью бутылку – и эту осушили. Так нализались, что заснули как убитые и не знали, что это все Мацей подстроил.

А Мацей пришел ночью, поднял того сторожа, что сидел на жеребце верхом, пересадил его на забор и вместо поводьев дал ему в руки перевясло. Потом набрал колесной мази, склеил волосами тех двоих, что должны были стеречь вход в конюшню, и увел коня в лес.

Пан как только встал утром – прибежал на конюшню. Не терпелось ему увидеть, там ли его конь. Смотрит – коня и след простыл. Один сторож спит, сидя на заборе, двое лежат у дверей и тоже спят. Он их стал будить, а они со сна кричат:

– Чего ты меня за волосы дерешь? Чего ты меня за волосы дерешь?

Пан давай их кнутом хлестать за то, что не устерегли коня. Потом приказал позвать Мацея и спрашивает у него:

– Это ты, Мацей, жеребца моего увел?

Мацей говорит:

– Вы приказали украсть, я и украл.

– Приведи его обратно, – говорит пан. – И за мной будет сто рублей. – Он вроде как шутил с Мацеем. – А коли хочешь заработать еще сто, укради у меня нынче ночью из комнаты шкатулку с деньгами.

– Что ж, и украду, – отвечает Мацей. – Отчего не украсть?

Пошел он на кладбище, вырыл из могилы труп, принес его под окно панской спальни. Потом подтащил к стене лестницу, выбил стекло кулаком и поставил труп в окне. Пан увидел, подумал, что это вор лезет в дом, и выстрелил в него из ружья. Тут Мацей втолкнул труп в комнату, а сам спрятался снаружи под стеной и ждет.

Пан позвал слугу, и они вдвоем, крадучись, понесли мертвеца в погреб, чтобы зарыть там. Пока они ходили, Мацей забрался в комнату, схватил шкатулку с деньгами и был таков. Пан вернулся и говорит жене:

– Ну, я его убил, закопал, теперь не придется мне платить ему сто рублей.

Наутро пан встал, смотрит – нет шкатулки! Думает-гадает: что же это значит? Неужели Мацей после смерти шкатулку украл? Плохое дело!

Но скоро пришел живой Мацей и принес шкатулку. Видит пан, что опять проиграл ему сто рублей, и говорит:

– Ладно, раз ты такой ловкач – за мной, значит, будет двести. А теперь, Мацей, укради этой ночью у моей жены перстень с пальца. Тогда выиграешь еще сто рублей, и я отдам тебе сразу все триста.

– Ну что ж, и украду! Почему не украсть? – говорит Мацей.

Пан и пани все окна позапирали и легли спать. Что же сделал Мацей? Пошел, насбирал сухого дерьма, размочил его в воде, потом влез на чердак над панской спальней, провертел сверлом дыру в потолке над кроватью и через нее набросал в постель этого дерьма. Пан и пани ночью проснулись от страшной вони. Не поймут, что случилось, – и вдруг видят дерьмо в постели. Пан видит жену, она – его. Но как быть? Слуг будить неудобно, надо как-то самим с этим управиться. Дело было летом, ночь стояла теплая, а в саду, неподалеку, пруд был. Пан и говорит жене:

– Оставайся тут, а я пойду искупаюсь в пруду. Когда вернусь, пойдешь мыться ты, а я тем временем буду твой перстень держать, чтобы его Мацей не украл.

Пошел он к пруду, снял с себя все, положил на траву и полез в воду. А Мацей тут как тут: подкрался тишком в темноте, надел папский халат и – в дом. Входит в спальню, а пани спрашивает:

– Искупался уже?

Он разговаривать с ней побоялся, только одно слово и сказал:

– Уже.

Пани сняла с пальца перстень, отдала ему и побежала купаться. Она – к пруду, а Мацей с ее перстнем – поскорее к себе в хату.

Подходит пани к пруду и смотрит, а там кто-то купается.

– Кто тут? – спрашивает пани.

– Это я, – отвечает пан. – Ты зачем пришла, не дождавшись меня? Ох, наверно, Мацей уже твой перстень украл!

– Да, украл. Что ж теперь делать?

Тем и кончилось. На другой день Мацей перстень принес, и пришлось пану отвалить ему триста рублей. На эти деньги мужик опять наладил свое хозяйство.

97. Хлопец из пекла

Видно птицу по полету,

а зверя – по шерсти.

Какое семя, такой и колосок;

Каков отец, таков и сынок.

Один пан ехал по деревне и встретил хлопца лет пяти. Пан ему говорит:

– Ты откуда идешь?

– Да из той деревни, что последняя на пути была.

– А сам ты откуда?

Хлопец отвечает:

– Да из пекла.

– А сколько же вас?

– Пятеро. И все из пекла.

– А как твоего отца зовут?

– Старый Бык.

– А мать как зовут?

– Старая Корова.

– А как же вас называют?

– Настоящие Чертенята.

– Что ж ты так гадко отвечаешь? – говорит пан.

– А как же! Моя мать, как отец придет, говорит ему: «Ты где был, старый бык?» А отец, когда зол, так мать «старой коровой» обзывает. А мы когда нашкодим, на нас кричат: «Вы из пекла вышли, настоящие чертенята».

Пан спрашивает:

– А кто же пан над этой деревней?

– Да тот, у кого денег больше всех.

– Да старший-то кто тут?

– Есть одна бабка, ей уже сто лет.

– Я спрашиваю тебя: кто тут над всеми стоит?

– Да вон липа у костела.

– Кому тут ниже всех кланяются, я тебя спрашиваю?

– Да земле, как хлеб убирают.

Пан ему говорит:

– Эй, хлопец, в морду получишь.

А он отвечает:

– Получу, так не в морду, а в руки, я ведь не пес.

– Последнее я тебя спрошу: а часы тут бьют?

– Нет, – отвечает хлопец. – Только пан здесь бьет, вчера он моему папане крепко всыпал.

98. Как братья служили у ксендза

Жили три брата: двое умных, третий – дурак. Вот пошел старший к ксендзу батраком. А у того ксендза никто долго не уживался. Парень все-таки нанялся и говорит:

– Ничего, я выдержу.

Ксендз же предупредил его:

– Работай, только смотри, если ты на меня озлобишься, я тебе отрежу нос, а если я – на тебя, то ты мне нос отрежешь.

Дал ему ксендз двух волов, сам же спать пошел. Орал землю работник весь день, а есть ему так и не принесли. Под вечер оставил он волов на поле и приходит в избу. Ксендз его спрашивает:

– Может, ты на меня серчаешь, что не ел весь день?

– Да, уж конечно, сыт по горло такой работой, святой отец.

Ксендз взял и отрезал ему нос, и выгнал его, и денег ему не заплатил. Пришел парень домой, средний брат корит его:

– Ну вот – только день поработал и без носа воротился. – И давай насмехаться над неудачником. А тот в ответ:

– Поди-ка сам поработай, тоже небось без носа останешься.

– Нет, брат, – говорит средний, – я умнее тебя.

Взял и нанялся к тому ксендзу. А ксендз ему, как и старшему, говорит:

– Если я на тебя озлюсь, то ты мне отрежь нос, а если ты на меня озлишься, я тебе отрежу.

– Ну, ладно.

На другой день пошел работник орать. Целый день ничего не ел, вернулся вечером, а ксендз его спрашивает:

– Может, ты на меня зол, что тебе есть не дали?

– Как тут зол не будешь – сыт по горло твоей работой, святой отец!

Тут ксендз ему нос отрезал, заработка не отдал и самого выгнал.

Пришел парень в родительский дом, а старший брат ему:

– Ага, и ты без носа явился, а надо мной смеялся.

А тут младший говорит:

– Ну, вы оба умные, а меня за дурака считаете! Вот теперь я пойду наймусь, попытаю счастья.

– Ах ты пустомеля! Мы, умные, опростоволосились, а ты бы, дурак, обошел ксендза? Иди попробуй, завтра без носа вернешься!

Пошел дурак и нанялся служить ксендзу. Ксендз говорит:

– Если ты на меня зло иметь будешь, я тебе нос отрежу, а если я осерчаю, то ты мне.

– Идет.

Выехал дурак орать. Орет, орет, поглядывает – никто обеда не несет. Взял волов, продал, наелся, напился, а хвосты отрезал и закопал на поле в землю – только кисточки торчат. Ксендз высматривает в окно – вроде не видать батрака, не пашет. Пришел к нему в поле и спрашивает:

– Может быть, ты зло на меня имеешь, что тебя целый день не кормят?

– Нет, – отвечает батрак, – совсем зла не имею. А может, ты, святой отец, осерчаешь? Видишь, волам еще хуже пришлось, чем мне: оголодали так, что в землю повгрызались – одни кисточки торчат.

Ксендз ухватился за кисточку, а батрак кричит:

– Что ты, святой отец, делаешь? Оторвешь хвост!

– Вот еще, дурак! – Да как уперся, вырвал из земли хвост, а сам на земле растянулся.

– Вон что натворил, святой отец! Оторвал хвост – как теперь доставать вола из земли? А может, святой отец, ты серчаешь на меня, что так стукнулся затылком о камень?

– Э, нет, нисколько не серчаю.

Схватился ксендз за другой хвост и потянул, вырвал его и снова грохнулся оземь.

– Может, святой отец злится на меня, что такая беда стряслась?

– Нет, нет, не злюсь, – отвечает ксендз. – Теперь уж ничего не поделаешь. Идем, накормлю.

Батрак пошел, наелся и лег спать.

Была у ксендза сука Петруха. На другой день ксендз велит батраку:

– Запряги пару лошадей и отправляйся в бор. Возьми с собой Петруху. Где она побежит – езжай следом, под которым деревом встанет – то срубишь и привезешь.

Поехал батрак в бор. Сука бегает, носится, хвостом крутит и вот встала под огромной соснищей. Батрак и думает: «Где же мне срубить такую дуру!» Отхватил топором прут да как начал лупить суку, а та – удирать от него через бор, по болоту, по полям, через изгороди, а он – за ней. Побил лошадей и пришел сам домой, а сука еще раньше прибежала.

Ксендз спрашивает батрака:

– А лошадей куда подевал?

– Так ведь ты, святой отец, велел ехать, где сука побежит. Вот я и носился за ней вслед, да всех коней и побил. А может, ты, святой отец, серчаешь на меня, что такая беда приключилась?

– Нет, нет. Что серчать! Я не серчаю.

На третий день ксендз ему говорит:

– Вишь, я еду на бал, а ты останешься дома. Пойди в овчарню; которая овца тебе приглянется, ту зарежь и свари ее с кореньями да с петрушкой. А потом еще выкупай мою больную мать.

Ксендз уехал, а работник пошел в овчарню. Все овцы на него уставились. Он всех зарезал, сложил в кучу, а одну взял и положил с шерстью в котел и варит; нарубил у дома корней сосновых и тоже – в котел, раз ксендз велел ему варить с кореньями. Наказал еще ксендз положить в щи петрушки: поймал батрак суку Петруху и тоже бросил в котел и варит все вместе. А потом принялся мыть ксендзову мать. Вскипятил воды, посадил старуху в колоду и полил сверху крутым кипятком, аж та ощерилась, так ошпарил ее. Вынул бабу из колоды, положил под перину, только зубы оскаленные блестят.

Приезжает ксендз с бала, спрашивает:

– Мать выкупал?

– Выкупал, святой отец, вот положил под перину, а она смеется. Посмотри сам, святой отец; наверно, теперь еще здоровей стала.

Ксендз глянул под перину, а старуха неживая лежит.

– Что же ты мне тут наделал? Мать мою обварил!

– А может, ты, святой отец, озлился на меня за это?

– Нет, не озлился. А щи сготовил?

– Сготовил. И Петруху туда бросил.

Ксендз взял помешал варево, а там, в котле – баран и сука.

– А что, может, ты, святой отец, озлился на меня, что я так сделал?

– Не озлился, не озлился. Только лучше все-таки я тебя отпущу.

Сел ксендз к столу и отсчитывает батраку монеты, а сам думает, как бы надуть его. А дурак тоже гадает, как бы все деньги забрать. А тут на припечке горели лучины и сидел кот. Батрак-то шасть к печке да хвать лучину и – коту под хвост. Кота припалило, он и кинулся с лучиной на чердак, а батрак кричит:

– Смотри, святой отец, шерсть с огнем под крышу полетели!

Ксендз бросил мешок с деньгами и пустился за котом спасать дом от пожара, а дурак заграбастал деньги и давай тягу. Пришел в избу к братьям и говорит:

– Эх вы, простофили, еще меня дураком называли, а я умнее вас: и нос – вот он, цел, и деньги мои!

99. Лентяйка Кася

Была у одной матери дочка Кася. Пригожая, здоровая, но отчаянная лентяйка. До двадцати лет сидела на печи и ни за какую работу браться не хотела, только ела и спала. Даже умыться и причесаться ей было лень, – волосы всегда не заплетены, взлохмачены, и все ее так и называли «ленивая Растрепа». Матери приходилось самой делать все по хозяйству: ведь если бы она на свою Растрепу надеялась, горшки всегда оставались бы немытыми, закопченными, изба неподметенной, а корова недоенной. Не раз мать пробовала заставить бездельницу дочку работать и приговаривала:

– Эх, Растрепа, учись хозяйничать, не то никакой воеводич тебя не возьмет, и быть тебе женой крестьянского сына. А тогда уж придется работать с утра до ночи, муж и слушать не станет твоих отговорок, что ручки болят.

Но Растрепа на эти уговоры ничего не отвечала – повернется на другой бок и опять дрыхнет.

Все ее сверстницы давно замуж повыходили, а на Касю-Растрепу никто из парней и смотреть не хотел. Кому нужна такая жена, которая ничего не умеет – ни постирать, ни обед сготовить?

Но вот стала Кася заглядываться на молодого лесника, который жил неподалеку и по временам заходил к ним. Крепко он ей полюбился.

Раз ночью она тихонько встала, закуталась в простыню, чтобы быть похожей на смерть, и пошла к дому лесника. Стала под окном и спрашивает:

– Ты не спишь?

– Нет.

– Господь наш Исус и святая Анна велят тебе жениться на Касе-Растрепе. Женись! Женись!

И скрылась в темноте.

Лесник с перепугу не сомкнул глаз до самого утра. Встал чуть свет и пошел в хату к Касиной матери. А Растрепа лежит на печи чистенько умытая, молчит и смотрит на него – так и сверлит глазами. На этот раз она ему приглянулась. Но он ничего не сказал и ушел.

Наступила ночь, и в тот же час опять заглянула к леснику в окно высокая женщина в белом и окликнула его:

– Спишь?

– Нет.

– Исус и святая Анна велят тебе взять в жены Касю-Растрепу. Женись, женись, не то прощайся с жизнью!

Лесника еще сильнее страх одолел. «Ну, – думает, – придется, видно, жениться на этой бездельнице, что день-деньской с печи не слезает!»

Перед вечером зашел к соседям и видит – Растрепа на печи сидит, умылась еще старательнее, да и причесалась как следует. Еще больше понравилась она леснику, но в тот день в хату набилось много гостей, и поговорить с Касей ему не удалось. Так ни с чем и ушел.

На третью ночь снова белая женщина стучит к нему в окно и спрашивает:

– Спишь?

– Нет.

– Велят тебе Исус и святая Анна жениться на Касе-Растрепе. Последний раз говорю: женись, иначе не сносить тебе головы.

Лесник вскочил с постели, выбежал на улицу, – а под окном уже никого нет.

Парень до того был напуган, что рано утром побежал к соседям. И что же он видит? Кася уже не лежит на печи, а встречает его у порога. Она принарядилась и так похорошела, что лесник едва узнал ее. Он больше не стал раздумывать, поклонился ее матери в ноги и попросил, чтобы отдала за него дочку. Мать с радостью согласилась, но взяла с него слово, что он никогда не будет бить Касю. И лесник обещал.

Заслал он сватов, а там и свадьбу сыграли. Зажили они с Касей вдвоем своим хозяйством. Лесник всегда с раннего утра уходил на работу в лес, домой приходил только полдничать. В первый день, когда он встал, жена еще спала, а в хлеву две их коровы мычали с голоду. Лесник задал им корму, убрал хлев и пошел на работу. Воротился, – в избе не убрано, завтрака жена не приготовила – опять, как бывало, лежит на печи растрепанная и спит.

В первое время муж ничего не говорил Касе, сам, бедняга, кое-как с хозяйством управлялся. Сам посуду мыл, стирал, стряпал. Наконец ему это надоело. Выхлопотал себе службу в другом месте, миль за пять от их деревни, и перевез туда свою Растрепу. А она и на новом месте все так же бездельничала да отлеживалась на печи. Тогда лесник придумал вот какую хитрость.

Висела у него на стене у кровати ветхая уже охотничья сумка. Вот он раз перед уходом в лес и говорит этой сумке, чтобы приготовила к его приходу завтрак, убрала избу и сделала все, что нужно по хозяйству.

– А не сделаешь, – говорит, – так я, когда из лесу вернусь, трепку тебе задам!

Растрепа это слышит – и ни гу-гу. Муж ушел, а она искоса все поглядывает на сумку – скоро ли та спрыгнет с крюка и примется за работу. Но сумка как висела, так и висит, а Растрепа посмеивается и говорит ей:

– Погоди, вернется хозяин из лесу, он тебе задаст!

Пришел лесник домой, видит – ничего не сделано, и давай грозить сумке:

– Ну, попомнишь ты меня! Сейчас над тобой суд учиним. Вот я дубового свидетеля позову.

И говорит жене:

– Сними-ка сумку да повесь себе на спину, а я ее хорошенько отколочу, чтобы в другой раз меня слушалась.

Растрепа смеется, любопытно ей, что будет дальше. А лесник принес из сеней толстый дубовый кол и давай колотить по сумке на жениной спине. Растрепа караул кричит, а муж все колошматит и колошматит ее. Здорово избил – будто бы не ее, а сумку.

На другой день он, уходя в лес, опять наказал сумке:

– Смотри же завтрак приготовь, все сделай по хозяйству, не то я тебе опять всыплю!

Не успел он выйти, как Растрепа вскочила с постели и принялась за работу.

Воротился муж из лесу, смотрит: в доме полный порядок.

– Что же, – спрашивает, – сегодня, пожалуй, не требуется учить сумку уму-разуму?

А Растрепа отвечает:

– Нет, нет, сегодня не нужно!

– Коли будешь и вперед так хозяйничать, никогда я тебя и пальцем не трону, – сказал лесник своей сумке.

И пошло у них все на лад. Кася каждый день вставала раненько, и к приходу мужа у нее все бывало готово. Про сумку больше и помину не было. Забыто было и то, что хозяйку этой избы когда-то люди называли «ленивой Растрепой». Кася, Касенька, – другого имени ей теперь не было.

Прошло много времени, и захотелось матери поглядеть, как живется ее дочке. Вот приехала она в гости к Касе – и диву далась, когда увидела, какой порядок и в доме и в хлеву. Не нарадуется мать, что из ее лентяйки Растрепы такая хорошая хозяйка вышла, и спрашивает у нее:

– Как же так? Ведь ты никогда ничего делать не хотела, а теперь вот какая работящая стала, и в дому у тебя чистота и порядок, смотреть любо. Наверно, муж тебя сильно бил, пока не научил работать?

– Ой, что вы! Никогда он меня не бил, – ответила Кася. – Только один раз мы с ним отколотили его сумку, а больше уже и не понадобилось.

Мать радуется, а Кася на нее раз-другой глянула как-то странно, помялась немного и наконец говорит:

– Вы бы, мама, сходили в сарай да принесли бы хоть немного дров. Потому что в этом доме даром есть не дают…