Текст книги "Владимир, сын Волка (СИ)"

Автор книги: Нариман Ибрагим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

«В СССР, во времена Сталина, было нормально, когда функционеры теряли сознание от переутомления или умирали на рабочих местах – их только утром находили, за письменными столами, с документами в руках», – подумал Директор. – «Вот умели раньше люди работать – не то, что сейчас…»

Во время своей директорской деятельности, он вдохновлялся Сталиным – не той фантастически корявой карикатурой, которую нарисовал обиженный Троцкий и которую с удовольствием подхватили сначала западные пропагандисты, а затем и Хрущёв, а настоящим Сталиным.

Настоящий Сталин, портрет которого легко складывается при беспристрастном исследовании его биографии, очень импонировал Директору и он, с сожалением для себя, признавал, что не обладает даже сотой частью его качеств.

– Ладно, отдыхайте, – произнёс врач. – Завтра ещё ЭКГ сделаем и выпишем.

Директор благодарно кивнул ему.

Разводить шумиху из-за астенического синдрома никто не будет, поэтому в бумаги не уйдёт ничего подозрительного.

А подозрений вызывать Директор не может. У него есть уникальный шанс – вот что он понял за прошедшие дни.

Никто, больше никто, не получал такого шанса.

«1983-й год», – подумал он, закрывая глаза. – «У власти всё ещё Андропов, но он уже управляет страной из больничной палаты – ему осталось недолго. После него придёт Черненко, брежневский человек – этот побегает пару недель, а затем пропишется в больнице».

Черненко в памяти Директора отметился тем, что не проводил никаких реформ, в отличие от Андропова, но зато активно продвигал на посты «брежневских», то есть, своих соратников.

«А потом к власти придёт Предатель», – напомнил себе Директор и черты его лица исказились. – «Жаль, что нельзя ничего поделать».

Убивать Горбачёва ему не с руки – он не владеет необходимыми навыками, поэтому его быстро уберут, да и повлияет это громкое убийство мало на что.

«Добровольцев развалить СССР хватает…» – подумал Директор с сожалением.

Марксистом он был, в молодости, но разочаровался в учении Маркса примерно в это самое время – когда началась знаменитая «гонка на лафетах», когда сама партия назначила генсеком пятнистого Иуду, когда всё стало насквозь формальным, без какого-либо практического смысла.

В детстве ему всё нравилось, но молодость пришлась не на то время – стагнация достигла пика, а затем падение страны стало неизбежным.

Он осознал эту неизбежность сильно потом, в конце 90-х и в начале 00-х, когда у него, наконец-то, появилось время, чтобы подышать и подумать, но чувствовал он её всегда.

Неизбежность развала СССР обусловлена, в его понимании, когортой идиотов и когортой предателей в высших эшелонах власти.

Страну сдали эти идиоты и предатели, так как не разглядели возможностей, как быть дальше. И они выбрали не быть.

«Приди к власти после Сталина кто-то нормальный…» – подумал Директор.

Он не стал сталинистом, какими стали многие его сверстники, в пожилом возрасте – всё-таки, ему хватило ума понять, что Сталин – это историческая необходимость, продукт своего времени и вряд ли кому-то станет хорошо, появись его полный аналог в XXI-м веке…

Тем не менее, по мнению Директора, в тот исторический момент, когда нужно было плавно ослаблять поводок и полноценно переходить на мирные рельсы…

«… появился деревенский дурачок Никитка и вознамерился уничтожить всё, что было построено до и построить что-то своё – памятник имени Хрущёва», – подумал Директор. – «И закономерно провалился – ни одного памятника, ни при жизни, ни после смерти».

Впрочем, винить одного только Хрущёва, как единственного виновника, он бы не стал: Хрущёв – симптом и следствие деградации отбора кадров. Он оказался на вершине благодаря уже сложившейся системе отбора и выдвижения «лояльных, но не обязательно умных» кадров.

А номенклатура, из-за которой и деградировала система отбора кадров, начала бронзоветь ещё при позднем Сталине, который с этим ничего не сделал и, видимо, не мог ничего сделать – это системная ошибка, исходящая из того, что после смерти Ленина ставка была сделана на руководящую роль партии.

Сталин, вольно-невольно, провёл это желание аппаратчиков в жизнь, поэтому Хрущёв, как «пчела» родом из номенклатурного «улья», не пошёл против уже исторически сложившегося «мёда». Да и Хрущёва, несмотря на полную осведомлённость о том, что он бывший троцкист, продвигать начал именно Сталин – за личную преданность, за умение работать с массами, за активное участие в партийных чистках…

Но самое главное, что сумел осмыслить за свою жизнь Директор – это то, что Сталин – это человек. Не трансцендентное божество, которое принципиально безошибочное, всеведущее и вездесущее, с горизонтом планирования на тысячи лет. Очень многие антисталинисты и сталинисты утрачивают связь с реальностью именно на этом этапе.

Антисталинисты невольно приписывают Иосифу Виссарионовичу не присущие ему свойства, поэтому как-то само собой получается, по умолчанию, что он должен был всё предвидеть, поэтому все допущенные им ошибки – это не ошибки, а продукт злого умысла жестокого тирана.

Сталинисты, аналогично, приписывают ему сверхъестественные качества, поэтому утверждают, что ошибок не было и вовсе, а была некая безошибочная и целенаправленная политика, а жестокость последствий некоторых его действий – это суровая необходимость и ответ на вызовы времени.

Но Сталин – это человек. А раз он человек, то он просто обречён был ошибаться. И ошибки его – это результат влияния не только его личных качеств, но и несовершенства информации, давления обстоятельств и вмешательства непредсказуемых событий.

Уж кто-кто, а Директор прекрасно знал, что это такое – когда твои долгосрочные планы рушатся, как песочные замки под приливными волнами, когда обстоятельства безотлагательно требуют действий, а ты испытываешь острый дефицит информации, и когда неожиданно вмешиваются абсолютно непредсказуемые события, пускающие насмарку труд всей твоей жизни…

И Сталин – это не квантовый суперкомпьютер, (2) он точно так же страдал от всех этих факторов, поэтому просто не мог планировать на десятилетия вперёд. И уж точно он не мог спрогнозировать, к чему приведут все эти кадровые решения, довольно-таки безобидные в период их принятия.

Это нисколько не умаляет масштаба его личности, но избавляет от мифологизации, свойственной и его ненавистникам, и его сторонникам.

Директору нравится позиция Дэн Сяопина в отношении Мао Цзэдуна: «70% хорошего и 30% плохого». Подобное разделение успехов и провалов, по мнению Директора, верно и в отношении Сталина.

Его фигура не требует ни безоговорочной любви, ни безоговорочной ненависти – она требует лишь честного учёта всего, что он сделал, и понимания, что и великие могут ошибаться.

«И всё, что происходит сейчас – это эффект бабочки от Рэя Брэдбери», – подумал Директор. – «Последствия великих ошибок, допущенных в ходе выполнения великих задач, поставленных в эпоху великих перемен».

Сейчас, по его убеждению, на дворе эпоха великих перемен – и любая ошибка будет иметь последствия, которые проявятся через десятки и сотни лет.

«Но у меня, к счастью, уже есть видение общих черт отличного плана, который следует очень тщательно проработать…»

– Владимир Вольфович, – позвал его Виктор Дмитриевич. – Партеечку в шахматы?

– Ждал, когда вы спросите… – доброжелательно улыбнулся ему Директор.

*СССР, Московская область, г. Москва, Большая Сухаревская площадь, 19 апреля 1983 года*

– Эх… – вдохнул Директор свежий воздух, совершенно не пахнущий карболкой и хлоркой.

Теперь ему нужно ехать домой к Жириновскому, чтобы окончательно «принять дела», но сначала ему хотелось прогуляться по Москве, в которой он очень давно не был.

Слышны редкие гудки, скрежет трамвая, гул моторов «Москвичей» и «Жигулей» – машин на улицах много, но уж точно не так много, как в «той» Москве…

«Эту» Москву не мог увидеть и услышать снова никто из современников Директора, поэтому ему захотелось насладиться давно забытой атмосферой столицы СССР, прекрасной в это время года.

Ощущение второй молодости, не психологической, но физической, навесило на лицо Директора дурацкую улыбку.

Он увидел четыре автомата газированной воды АТ-101М и сразу же испытал острое желание вновь, впервые за десятилетия, попробовать газировки.

Подойдя к свободному автомату, он достал из кармана портмоне и нашёл в нём две монеты номиналом в три копейки.

Вставив первую монету, он ополоснул стакан, поставил его в окно выдачи и нажал на кнопку.

Дождавшись, когда в стакан выплюнуло сироп «Дюшес», Директор вовремя убрал его и пропустил газированную воду мимо стакана.

Медсестра, стоящая у соседнего автомата, посмотрела на него неопределённым взглядом, но ему было всё равно и он продолжил заниматься своим делом.

Вставив в приёмник вторую монету, он вновь поместил стакан в окно выдачи напитка и нажал на кнопку, помеченную, как «Дюшес».

В стакан плюнуло сиропом, а затем залило всё это газированной водой.

Директор вспомнил, что в автомат подаётся обычная водопроводная вода, поэтому напрягся, но затем, подумав, рискнул отпить.

Но он не ощутил никакого металлического и химического привкуса, а также «ароматической палитры воды из бассейна». (3) Это нормальная вода, ровно такая же, какой он её помнил.

«Наверное, это как-то связано с тем, что водопроводные трубы новые или их вовремя ремонтируют», – предположил он, а затем выпил газировку залпом. – «Ну и, наверное, очистные станции работают на полный проектный цикл, а не „упрощены“ до предела…»

Вернув стакан на положенное место, Директор развернулся и пошёл по Садово-Спасской – ему нужно в переулок Докучаев, в дом № 19. В паспорте есть запись, что Жириновский прописан там.

Существует риск, что это просто прописка, а живёт он в каком-то другом месте, но проверяется это легко – ключом, найденным во внутреннем карман пиджака.

По пути он старался не пялиться на людей, но получалось у него это очень плохо.

Ему встречались служащие из окрестных учреждений: женщины в блузках и юбках-карандашах, нередко с лакированными сумочками, обязательно в плаще или пальто, а мужчины в тёмных костюмах под пальто и плащом, либо с портфелями, либо с чемоданами-дипломатами, на уголках которых видны пожелтевшие кусочки скотча.

Также ему попадались студенты, одетые, как правило, весьма разношёрстно, но, непременно, в плащи-болоньи, пальто и, изредка, полупальто. Джинсы и куртки встречаются крайне редко – ещё не совсем то время.

Ещё он увидел нескольких рабочих, идущих то ли со стройки, то ли на стройку – одеты в рабочие комбинезоны, с брезентовыми куртками или ватниками в руках.

Чаще попадались пожилые люди – бабушки в платках и аляпистого цвета пальто, и дедушки в костюмах и пальто, непременно в фетровых шляпах и, иногда с тростями и авоськами.

Директор вспомнил, что сейчас период доминирования моды на пальто, полупальто и плащи, но молодёжь, как всегда, в контре, поэтому старается добыть, всеми правдами или неправдами, яркие куртки западной моды и джинсы-джинсы-джинсы…

Наконец, он добрался до нужного дома и вошёл в подъезд. Подъездная дверь не оборудована ни кодовым замком, ни домофоном – в этом, пока что, нет необходимости.

Внутри пахнет едой и свежей извёсткой, краска на стенах новая, а стены и потолки побелены будто пару дней назад.

Поднявшись на третий этаж, он вставил ключ в замок и с облегчением провернул его.

«Это здорово всё упрощает», – подумал он, открыв дверь и зайдя в прихожую.

Он осмотрелся.

Прихожая просторная, слева от входа на стене висит деревянная вешалка на три крючка, пустая, сразу после неё стоит платяной шкаф, а справа от входа висит среднеразмерное зеркало в минималистичной деревянной лакированной рамке.

Директор разулся и повесил своё серое шерстяное пальто в шкаф.

Далее он заглянул в уборную, где обнаружил чугунную ванну, раковину, стиральную машину «Малютка» и фаянсовый унитаз.

«Это поздняя „брежневка“, поэтому логично, что санузел совмещённый», – подумал он.

Директор прожил последние двадцать лет в «сталинке» на улице Советская, относительно недалеко от его школы, поэтому привык, что санузел должен быть раздельным.

На кухне всё было скромно и стандартно: эмалированная раковина, газовая плита, над ней вытяжка, под окном кухонный стол, под ним набор из трёх табуретов, а справа от двери стоит холодильник «Минск-4».

Судя по скудному содержимому холодильника, очевидно, что тут живёт холостяк.

Радиоприёмник «Спидола-230», стоящий на кухонной тумбе, рядом с хлебницей, вызвал у Директора тёплые ностальгические эмоции.

Далее он прошёл в зал и обнаружил там характерную «стенку» с хрусталём и книгами, диван, обшитый тёмно-зелёной тканью, а также телевизор «Рубин». Стены комнаты покрыты обоями с геометрическим узором, потолок беленый, а под ним висит люстра «Арктика», стекла которой имитируют лёд.

«А я и забыл, что такие были», – подумал Директор и улыбнулся.

После зала он посетил спальню, которая оказалась небольшой – тут двуспальная кровать из шпонированной ДСП цвета морёного дуба, из такого же материала платяной шкаф, короткий и узкий комод, выкрашенный белой краской, а также давно разобранная и оставленная между стеной и шкафом колыбель.

Открыв шкаф, Директор снял костюм, переоделся в свежее домашнее, найденное на средней полке, а затем, влекомый лёгким голодом, направился на кухню.

В «Минске-4», несмотря на общую скудность запасов, обнаружились яйца и докторская колбаса. Хлеб в хлебнице, к сожалению, безнадёжно зачерствел, а молоко давно прокисло, поэтому Директор решил, что нужно сходить за покупками.

В спальне, в комоде, он обнаружил шестьсот восемьдесят рублей – видимо, Жириновский получил зарплату, премии и прочее, но не успел потратить, по вполне понятным причинам.

Директор знал, что Владимир Вольфович, работая в Инюрколлегии, зарабатывал гораздо выше среднего. Работа уважаемая, платят хорошо, но ему оказалось мало, поэтому он связался с этими сертификатами Внешпосылторга…

История мутная, но хорошо известная Директору.

Один благодарный клиент, фамилию которого ему и не вспомнить, подарил Жириновскому некоторое количество сертификатов Внешпосылторга, полученных в наследство от умершего где-то в Европе брата, а Жириновский решил оформить на них турпоездки за границу, чего делать было нельзя, потому что непонятно, как он вообще получил эти сертификаты.

Началось разбирательство, которое, как понял Директор, уже завершено – факт нарушения УК РСФСР имеет место, но Инюрколлегия, видимо, не захотела раздувать из этого историю и предложила Жириновскому написать «по собственному».

Директор, в устной форме, это согласие дал – осталось лишь прийти и подписать.

Краткосрочных политических последствий это не имеет, потому что никто, кроме КГБ, ОБХСС и Инюрколлегии об этом не знает, но долгосрочные уже заложены – позже, когда Жириновский попробует баллотироваться в народные депутаты, Инюрколлегия напишет письмо, в котором обвинит его во взяточничестве, из-за чего в нардепы он не попадёт…

Дойдя до гастронома, Директор купил там пирамидку молока, а также «городской» батон. После недолгих раздумий, он купил полкило «Докторской», про запас.

Вернувшись домой, он не очень уверенно подпалил две конфорки газовой плиты, хлопнувшие при поджиге, поставил чайник и начал жарить яичницу с колбасой.

Закончив эту нехитрую деятельность, он сел за кухонный стол и плотно пообедал, прямо со сковороды.

«Не перед кем бисер метать…» – подумал он, жуя колбасу и запивая её чаем с молоком.

Пообедав, он решил, что надо помыться и думать, как действовать дальше.

Он вошёл в ванную комнату и подошёл к раковине.

– Ах ты, подонок!!! – рявкнул кто-то из зеркала.

Директор поражённо отшатнулся.

– Смотри на меня, мерзавец!!! – потребовало отражение. – В глаза мне смотри!!!

Но Директор отвернулся от зеркала и закрыл глаза.

«Возможно, то падение в туалете имеет куда больше последствий, чем мне кажется», – подумал он, пытаясь выработать новый план.

– На меня смотри, я сказал!!! – разъярённо потребовал Жириновский. – Н-на, подавись!!!

Правая нога вдруг отнялась и Директор лишь чудом упёрся рукой в край ванны, благодаря чему не расшиб себе что-нибудь.

– Ты кто? – тихо спросил он, пытаясь встать.

Нога вновь вернулась под его контроль, и он смог встать перед зеркалом.

– Кто я⁈ – вопросил покрасневший Жириновский. – Это ты кто такой, мерзавец⁈ Как ты посмел⁈ Это моя жизнь!

– Меня никто не спрашивал, – ответил на это Директор.

– А это меня не волнует! – выкрикнул Владимир Вольфович. – А ну верни мне моё тело!

– Я не могу, – покачал головой Директор.

– Не хочешь, сука! – ткнул в его сторону пальцем Жириновский. – Ничего, я тебя заставлю! Н-на тебе, поганец!

Шея Директора резко покраснела и начала болеть.

– Ой-ой-ой… – испугался Жириновский и рухнул на кафель.

Директор пришёл в себя через несколько секунд – боль была невыносимой, но уже начала проходить.

Поднявшись на ноги, он посмотрел на испуганного Жириновского, глаза которого начали бегать.

– Доволен? – спросил у него Директор.

– Чем? – уточнил Жириновский.

– Тем, что сделал, – пояснил Директор. – Тебя это порадовало?

– Катись ты к чертям, Анатолий! – рявкнул Владимир Вольфович. – Ты – вор! Ты украл мою жизнь!

– Не спорю, – устало вздохнул Директор. – Но что я могу поделать? Убить себя?

– Не вздумай! – выкрикнул Жириновский.

– Имей в виду – мне всё равно, – предупредил его Директор. – Я уже один раз умирал…

Владимир Вольфович испытующе посмотрел ему прямо в глаза. Но зрительные дуэли – это сильная сторона Директора, поэтому Жириновский очень быстро проиграл.

– Я знаю, – произнёс он, опустив взгляд. – Я видел.

Это значит, что Жириновский имеет доступ к его личным воспоминаниям, до самого момента смерти, включительно.

– Глупая смерть, согласен, – кивнул Директор, «почувствовавший» мнение Жириновского о произошедшем.

– Почему там всё так плохо? – спросил тот.

– Распад СССР, – вздохнул Директор. – Обрыв экономических и политических связей – всё это привело к катастрофе, ведь целое больше, чем сумма всех его частей…

– Я знаю, что ты читал некоторые философские книжки, – поморщился Жириновский. – Я тоже читал.

И тут Директору открылось, ЧТО ИМЕННО тот читал.

Он взял с полки зеркальце для бритья и пошёл в спальню.

– Ты что задумал⁈ – напрягся Жириновский.

– Ничего такого, – ответил ему Директор.

В тайнике под кроватью обнаружились экземпляры различного самиздата – труды диссидентов, различных маргинальных авторов…

– Ты это серьёзно? – посмотрел Директор в зеркальце.

– Серьёзно, – твёрдо и неприязненно посмотрел на него зазеркальный собеседник. – Ты тоже, как я вижу, не был паинькой и читывал разных не одобренных авторов.

Это значило, что Жириновский имеет доступ даже к очень давним воспоминаниям Директора. И они оба поняли, что не могут скрывать свои мысли друг от друга.

– Было, – согласился Директор. – Но я это перерос – я понял, что по-настоящему ценные знания хранятся в трудах незапрещённых авторов.

– Ларина своего мне продаёшь, да? – криво усмехнулось отражение. – Я знаю, кто это и труды его устарели – бессмыслица, которую никак не применить в экономике СССР…

Он осёкся и Директор услышал его мысли.

– Вот именно, – заулыбался он. – Может, ты и видел некоторые мои воспоминания, может, ты даже «прожил» часть из них, но общую картину вижу только я. И только я знаю, что именно будет и что именно нужно делать…

Примечания:

1 – Карболовая кислота – в эфире рубрика «Red, зачем ты мне всё это рассказываешь⁈» – органическое соединение, более известное как фенол, но также известное как гидроксибензол. В советской медицине карболку применяли в целях дезинфекции: раствором фенола мыли полы и стены в приёмных и коридорах, а также в палатах – только после выписки пациентов, замачивали санитарный инвентарь, дезинфицировали ею медицинские инструменты общего назначения – щипцы, лотки, ножницы, термометры, но не хирургический инструмент, а также обеззараживали ею инфицированные помещения. Основной недостаток – токсичность. А ещё вонь карболки невозможно ни с чем спутать. Важно знать, что фенол эффективен против бактерий, но слабее действует на вирусы, о чём было хорошо известно, поэтому карболка применялась в непобедимом тандеме с хлоркой, которая очень эффективна вообще против всего живого (солдаты Первой мировой, будь они сейчас живы, не дали бы мне соврать). Но зачем её тогда, спрашивается, применяли, раз токсично и есть краснознамённая хлорка? А затем, что хлорка сильно теряет в эффективности, когда приговорённая к дезинфекции поверхность загрязнена чем-либо. Если там гной, кровь, пыль и грязь, то микробы имеют шанс на выживание, потому что хлорка частично инактивируется обо все эти помехи, а вот фенолу на такие мелочи плевать и он устроит выжженную землю, а уже затем, когда всё кончено, можно будет обработать эту поверхность хлоркой, чтобы наверняка убить всё живое, спрятавшееся в окопах и блиндажах. Этот двухэтапный метод химической войны против микробов применялся в наших палестинах с 60-х по 90-е годы. А после падения СССР, в 90-е годы, медучреждения, постепенно, перешли на хлорку, потому что оказалось, что «у англичан ружья кирпичом не чистят», а затем на рынки бывшего СССР попёрли огромные объёмы западной продукции, чтобы не только хапнуть сразу много денег на «ничьём рынке», но и наглухо убить все местные производства. Из-за комплексных проблем, таких, как резкое ухудшение финансирования медицинских учреждений, что вызвало, не только, но в том числе, невозможность закупки требуемых объёмов дезинфицирующих средств, в 90-е годы во всех странах бывшего СССР был замечен резкий рост внутрибольничных инфекций, а это резко повысило летальность среди пациентов. Внутрибольничные инфекции – это, если ты, уважаемый читатель, не знал, такие штаммы заболеваний, которые распространяются внутри медицинского учреждения и являются устойчивыми к антибиотикам и иным препаратам, потому что выделились в окружающую среду из уже леченого пациента. Из-за этого, в плохом медицинском учреждении, где не уделяют достаточно внимания дезинфекции, случайный пациент может подхватить совершенно левую инфекцию, блуждающую по больнице, и врачи будут вынуждены лечить его уже от неё. Напоминает мне один момент из жизни, кстати. В бытность мою студентом-медиком, я изучал информацию о положении дел с ВБИ у наших «западных партнёров» и меня зацепила информация, что, дескать, в Германии процент ВБИ – 4–5%, а в самих США в больничках процент случаев ВБИ составляет 3–4% от всех случаев госпитализации. Я тогда подумал: «Германия – это окай, тяжёлое наследие ГДР, как-никак, но США – нимошетбыть, это жи Омэрика! Уы усе урёти!!!» Да, я тогда имел весьма либеральные взгляды – молодой был… Это потом, когда вся эта либеральная мишура у меня в голове резко перестала биться с окружающей меня реальностью, я начал задумываться о всяком. И слава всем Олимпийским богам, что я не стал упорно игнорировать (как это успешно делают многие) эти насквозь нештатные биения шестерёнок и начал размышлять, а затем и вовсе искать объяснения. Но, это ладно. Информацию эту, о проценте ВБИ в США и Германии, я запомнил только потому, что она вызвала во мне эмоциональный отклик – иначе я почти нихрена не запоминаю. И тут, после успешного окончания университета, работаю я в одном приснопамятном медицинском учреждении – захожу, в один прекрасный день, в здание и вижу доску объявлений. Ну, думаю, посмотрю, что пишут. А там написано, что в нашем богоспасаемом учреждении, оказывается, 0,37% случаев заболеваемости ВБИ! 0,37%!!! В Германии, с их довольно-таки мощной и продуманной системой здравоохранения – 4–5%, в США, с их непомерно дорогой и высокотехнологичной системой здравоохранения – 3–4%, а у нас, как оказалось, 0,37%! Я тогда подумал: вот, всё-таки, очевидно, что наша медицинская наука впереди планеты всей! Эти отсталые и немытые варвары, ну, которые, до сравнительно недавних пор, пытались набиться к нам в деловые партнёры, до сих пор мрут, как мухи, от ВБИ, а у нас-то уже давно всё с этим окай, олл райт и велл дан! Я сам этого не видел, но допускаю, что в стены наших благословлённых Асклепием медицинских учреждений встроены специальные микролазеры, беспощадно и адресно уничтожающие всех, до единого, посторонних микробов! Но, кроме шуток, этот нездорово KPI-йный докладно-отчётный метод ведения дел, когда целевые показатели важнее реальности, до сих пор доминирующий в здравоохранении, и не только, стран бывшего СССР, до добра не доведёт. Никого. Особенно пациентов, которые иногда умирают от «инфекций неустановленной этиологии» и «осложнений основного заболевания».

2 – О безошибочности квантового суперкомпьютера – Директор слишком переоценивает это теоретически возможное устройство, потому что даже самый мощный квантовый суперкомпьютер, даже если его каким-то образом построят, будет подвержен части из упомянутых факторов. Как минимум, над ним будет довлеть ограниченность информации – он будет вынужден выдавать результаты на основе неполной картины, особенно когда речь идёт о политике, где искажённая или заведомо ложная и запоздалая информация – это не просто обыденность, а норма. Также над ним будет довлеть общая непредсказуемость будущего и конфликт целей. Последнее – это когда люди делают запрос «помоги объегорить такого-то так, чтобы нам за это ничего не было и мы оказались в шоколаде». И квантовый суперкомпьютер выдаст оптимальное решение, но оно, после реализации, создаст новую волну непредсказуемости, которая приведёт к созданию ситуаций, в части которых заказчик, так или иначе, пострадает. Это потому, что выигрыш в одном направлении, почти всегда означает проигрыш в другом или даже других. Тем не менее, когда или если квантовый суперкомпьютер будет создан, он позволит значительно повысить точность решений, но принимать их, всё равно, будут люди.

3 – Запах воды из бассейна у современной водопроводной воды – в нашей с тобой, уважаемый читатель, действительности, в водопровод добавляют аммонийные соединения, чтобы продлить срок дезинфекции, так как эти соединения, при реакции с растворённым в воде хлором, образуют хлорамины, более стабильные соединения, чем свободный хлор. Последний, по факту, разрушается за несколько часов, под действием света, из-за температуры и органических веществ в воде. А вот хлорамины держатся в воде от суток до нескольких дней, что выгодно, когда у тебя водопровод засран и чего там только нет. В СССР особого смысла использовать хлорамин в городском водопроводе не было, потому что коммуникации находились в сравнительно новом (в 50-е годы начали массово строить и строительство продолжалось вплоть до конца существования СССР) состоянии и работали исправно, а вода проходила полный цикл очистки. Впрочем, технология была известна, но применяли её, как правило, на закрытых объектах, типа военных частей, кораблей, на некоторых заводах, а также точечно, в случаях, когда было подозрение на вторичное бактериальное загрязнение, при профилактических работах и когда речь шла об участках со старыми трубами. Сейчас на такую полномасштабную поддержку коммуникаций просто нет средств, поэтому найдено такое решение – долгоиграющий хлорамин. Впрочем, «берём самое лучшее у Запада» – в США активно применяют хлорамин (до 25% гордых американцев получают воду, очищенную именно им), потому что в больших городах трубы старые, с ни с чем не сравнимым вкусом исторической демократии, поэтому чистого хлора для очистки воды в них уже давно недостаточно. Кстати, есть расхожее мнение, что «запах бассейна» – это запах растворённого в воде аммиака, который содержится в моче, поэтому подразумевается, что в бассейны систематически ссут. Не буду смело утверждать, что в бассейны никто не ссыт, но вот тебе успокоительный вариант объяснения многолетней стабильности «запаха бассейна» – хлорамины. Но вообще, чтобы ты точно лёг спать спокойно, сообщаю тебе, что вероятность искупаться в обоссанном бассейне равна примерно 95,5%. Кто-то, нет-нет, но поссыт, специально или случайно, поэтому на неосквернённую воду можно даже не надеяться. Исследования в США и Канаде, например, показали, что, в среднем, в 830 000-литровом бассейне содержится от 30 до 80 литров настоящей человеческой мочи. Мне хочется верить, конечно, что это у американцев просто энурез федерального масштаба, а у нас это всё исключительно хлорамины в водопроводной воде, но…

Глава третья

Тезис-антитезис-синтез

*СССР, Московская область, г. Москва, переулок Докучаев, дом 19, 19 апреля 1983 года*

– Эту дрянь, что ты насобирал, нужно уничтожить, – произнёс Директор, глядя на диссидентские перепечатки. – Мы должны быть чисты. И по поводу чистоты…

Тут и Солженицын, и Войнович, и Арендт, и Джилас и даже Чуковская.

Если о таком наборе «запретки» кто-то сообщит, «куда следует», то это грозит увольнением, переводом в категорию неблагонадёжных, а уже это приведёт к слежке, агентурной разработке и допросу по источникам книг.

Впрочем, это не всё – есть ещё Уголовный Кодекс РСФСР, который, при «тяжёлом» развитии событий, грозит статьёй 70, предусматривающей от 6 месяцев до 7 лет лишения свободы, а при «лёгком» развитии событий грозит статьёй 190, (1) что позволяет «отделаться» либо сроком до 3 лет лишения свободы, либо годом исправительных работ, либо штрафом до ста рублей.

Но Директор считал наиболее вероятным сценарием административный запрет ко всему секретному, включающему также «волчий билет», из-за чего на нормальную жизнь можно будет больше не рассчитывать.

Любой из этих исходов ставит крест на дальнейшей политической и экономической активности, вплоть до 1989 года, то есть, до волны амнистий. Но к 1989 году будет уже слишком поздно…

– Что? – нахмурился Жириновский в зеркале.

– История с сертификатами – это очень плохо, – сказал Директор. – Но можно сделать гораздо хуже, если кто-то узнает, что у тебя дома лежит вся эта ерунда.

– С работой уже решено всё, – произнёс Владимир Вольфович. – На «по собственному» ты уже согласился.

– И ты согласился, – покачал головой Директор. – Не пытайся выставить это так, будто у нас были какие-то варианты. Их не было.

– Что ты планируешь? – решил сменить тему Жириновский. – Что ты собираешься делать?

– Нам нужно как-то избавиться от этого пятна на репутации, – произнёс Директор. – Но сначала избавимся от улик…

Он вытащил прошитые пачки листов и понёс их в ванную, где видел небольшой алюминиевый тазик.

Поставив его под кран ванны, набираться воды, Директор сходил на кухню и принёс табуретку.

Далее он начал мелко рвать листы по одному и бросать их в воду, чтобы всё размокло и стало совершенно неразборчивым.