Текст книги "Владимир, сын Волка (СИ)"

Автор книги: Нариман Ибрагим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Annotation

Он умер в 2025, но очнулся в 1983 году.

В сверхдержаве, в которой он когда-то родился и вырос.

И он видит, что титан, некогда низвергавший империи, сам находится на грани краха.

Ему хорошо известно, что будет дальше, поэтому он больше не будет молчаливым наблюдателем.

На этот раз он знает, когда и как вмешаться в историю – и переписать её.

К лучшему или к худшему.

Владимир, сын Волка

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Владимир, сын Волка

Глава первая

Треск нейронов

Предисловие.

Это произведение появилось только благодаря одному человеку – Дмитрию С.

Если бы не Дмитрий С., я бы ни за что не взялся за такое, но он оказал невыносимое давление.

Прошу винить во всём Дмитрия С. и только его.

* Российская Федерация, Липецкая область, г. Липецк, БСМП № 1, 5 мая 2025 года*

Человек лежал на больничной койке и пытался понять, что происходит и кто он.

«Я – Директор», – вспомнил он.

Нейроны его мозга начали оживать: кора головного мозга инициировала процесс поиска нужной информации и этот сигнал начал метаться по нейронам, от дендритов к сомам, а оттуда, через аксоны, к синапсам и дальше по цепочке.

Вспомнить что-то Директору было очень тяжело, будто между синапсами наведены радиопомехи, искажающие сигнал. А возможно, ему мешал непонятный фоновый шум, почему-то, вызвавший стойкую ассоциацию с детьми, играющими на перемене между уроками.

«Школа – я директор школы, да?» – спросил он себя.

Он почувствовал сухость во рту. Ему хотелось пить.

Пошевелив руками, он почувствовал слабость, а также, наконец, прислушался к окружающему миру, но мешал шум в ушах, а также внешний шум, доносящийся откуда-то спереди.

«Да, я – директор школы», – наконец, решил Директор. – «Школа моя…»

Он вспомнил запахи – древесина новой мебели, мокрая доска, мел, недешёвые духи, толчёный картофель, тушёная капуста, вонь вейпов, запах директорского кресла…

Перед ним предстал его кабинет – портрет Путина в рамке, стоит на письменном столе, рядом с фотографией, на которой Директору пожимает руку дружелюбно улыбающийся Медведев.

«Школа № 13», – вспомнил он номер. – «А я… Я директор… М-м-м…»

Вспоминать ему было тяжело, но он отчётливо осознавал, что это обязательно нужно сделать – с ним случилось что-то нехорошее…

«Кто я?» – попытался вспомнить Директор. – «Школа… Кабинет директора – мой… Я – директор… Школа № 13… У меня есть…»

Он почувствовал запахи – кофе, лак для волос и ксерокс.

«Клавдия Ивановна, завуч по УВР, кабинет 23, второй этаж, сразу после лестницы, рядом с кабинетом химии», – легко вспомнил он свою сотрудницу. – «Сто десять тысяч, раз в месяц… Что „сто десять тысяч, раз в месяц“?.. Что это значит?..»

Директор предпринял попытку вспомнить, кто он.

От напряжения он шевельнул рукой и, наконец, открыл глаза. Его сознание обожгло ослепительно ярким светом, поэтому он сразу же зажмурился.

«Как в какое-то солнечное утро, когда я…» – ухватился разум Директора за смутное воспоминание.

Какое-то утро. Кухня. Солнечный луч на скатерти. Её рука – тонкая, с кольцом. И этот запах…

Лёгкие нотки «Красной Москвы». Гвоздика, ирис, ваниль и цитрусы.

Он вспомнил женщину, ассоциирующуюся с этим запахом – Ульяну Фёдоровну Орехову. Когда-то она была его женой. Почему «была»?

«О, нет…» – испытал Директор горечь. – «Она умерла… Моя…»

Дыхание перехватило, он почти физически почувствовал душевную боль.

«Моя Улечка…» – подумал он и на глаза его навернулись слёзы. – «Нет… ых… нет…»

Он приложил волевое усилие, чтобы взять себя в руки. Правая рука сжала кусок одеяла – это вернуло ему контроль.

«Жена…» – Директор стиснул зубы и заставил себя ничего не чувствовать. – «Уля… А я…»

Ульяна Фёдоровна Орехова – он вспомнил её, посреди Пустоты, а значит, может вспомнить и себя.

«Орехов…» – с уверенностью подумал он. – «А… Анатолий Павлович… Орехов…»

Сознание, постепенно, затуманилось, а затем он уснул.

*Российская Федерация, Липецкая область, г. Липецк, БСМП № 1, 6 мая 2025 года*

Проснувшись, он открыл глаза и понял, что уже ночь.

Перед глазами горит телевизор – ему пришлось сфокусироваться, чтобы рассмотреть картинку и расслышать, о чём бубнит телеведущий.

«…по словам очевидцев, руководство школы игнорировало сигналы тревоги. Всё ради рейтингов и медалей…»

Он сразу понял, что это о нём и о его школе. Здание школы – его, школьники в форме – его, а также завхоз, Пётр Павлович Дольский, с недоуменным видом что-то отвечающий журналистке – это его человек.

«Как…» – попытался он вспомнить. – «Почему…»

В школе произошла какая-то трагедия, после которой с Директором и случилось то, из-за чего он оказался в больнице.

«Это больница», – понял он. – «Отдельная палата, для „непростых“ пациентов – я из таких».

В этих его мыслях не было и тени бахвальства.

Он вспомнил это: его школа – лучшая из лучших. Элитное учебное заведение, которое он сделал элитным собственными руками.

МАОУ СШ № 13 «Полиглот» – это он сделал.

«Москвичи нам завидуют…» – вспомнил он. – «Дмитрий Анатольевич меня публично хвалил, в пример всем ставил – это всё не за просто так».

Началось всё в 1996 году, когда он стал директором обыкновенной СШ № 13.

Времена тогда были очень тяжёлые, ведь финансирование практически прекратилось, зарплату платить было нечем, задерживалась она, порой, месяцами, учебников остро не хватало, даже на покупку мела приходилось просить деньги у родителей учеников…

А он только стал директором и чувствовал себя капитаном тонущего корабля. «Экипаж» разбегался, кто в коммерцию, а кто на дно бутылки, обстановка вокруг напоминала «шторм» и «абордаж» одновременно, потому что бандитизм, убийства, грабежи, пандемия наркомании и токсикомании, а спасения нет и не будет, и даже не было предусмотрено дизайном системы.

Но он упорно боролся за выживание, изыскивал ресурсы, много договаривался, с разными людьми, иногда с очень неприятными, поэтому сумел сохранить школу.

Далеко не все его коллеги могли похвастаться подобным – некоторые школы в области были закрыты, в числе десятков тысяч школ, исчезнувших в 90-е годы.

Школа пережила ужасный «шторм», а дальше Директор начал движение к повышению автономности своего учебного заведения.

Когда пришло время, он негласно поощрял самодеятельность учителей, которым стало позволено, за небольшую комиссию, использовать аудитории для репетиторских занятий, а потом это было легализовано – удалось получить статус МАОУ. (1)

А дальше, с полученной свободой, Директор выстраивал свою уникальную систему, «скелет» которой подсмотрел у одного старого советского экономиста, совершенно опрометчиво забытого в современности…

В тринадцатой школе он создал то, что недоброжелатели называют «выжимателем талантов», а он называл и называет «индивидуальным подходом к каждому ученику».

«Болтология злых языков завистников», – подумал Анатолий с чувством неприязни. – «Но не видел я что-то в школах у этих болтунов многих сотен призёров муниципальных, региональных и всероссийских олимпиад, и такого обилия спортсменов, занимающих призовые места!»

Он никогда не отрицал и не будет отрицать, что «избавлялся» от не очень способных, низко мотивированных или откровенно отстающих учеников – иначе его уникальная система не работает.

Все родители города Липецка, если они желают хорошего будущего для своего ребёнка, всеми силами стараются, готовят его к сложному тестированию и собеседованию, определяющим, пригоден ли ребёнок к обучению в тринадцатой школе или нет. Если ребёнок не проходит тестирование и собеседование, то ему место где угодно, но точно не в школе Анатолия Павловича Орехова…

И это даёт свои результаты – стабильно.

«… на учеников систематически оказывалось давление…»

«… бесконечная и бессмысленная погоня за призовыми местами…»

«… дети обучались в атмосфере бесконечной и невыносимой конкуренции…»

– С-с-сук… – попытался что-то сказать Директор.

Ему стало до безумия обидно за то, как они решили обойтись с работой всей его жизни, с его наследием.

Но он знал кто это делает с ним и почему.

Примерно год назад началось давление со стороны департамента образования – до него донёсся слух, из нескольких источников сразу, что под него копают, чтобы освободить его место «перспективному специалисту».

«Не учли, сопляки, что я – это самый жирный паук в этой банке», – подумал Директор. – «Я и не таких заживо сжирал».

Всякое было в его прошлом – угроза потери очень успешной школы, лакомого кусочка, на который все зарятся, присутствовала всегда, поэтому он бдительно отслеживал каждое поползновение и привычно отсекал все слишком наглые пальцы и волосатые лапы.

Но сейчас всё иначе.

«Ну, зачем он это сделал?» – с обидой подумал Директор. – «Зачем?»

Он знает, кто это был, он знает, что он сделал.

Директор, невольно, вернулся мыслями в тот день.

Время было обеденное и он, по давней привычке, поехал обедать домой – жены нет давно, но привычка есть. Просто он всегда готовит себе вечером обед на следующий день и любит представлять, что всё, как и прежде.

Но пообедать он тогда не успел, потому что позвонила Клавдия Ивановна и сбивчивыми фразами попыталась донести до него, что в школе ЧП.

Сергей Покрышкин, ученик 9а, не самый успевающий и находящийся в последней трети рейтинга учеников своего класса, пронёс в школу молоток и ударил им троих одноклассников.

Когда Директор прибыл на место, у школы уже стояли полицейские машины и скорая, а когда он подошёл к ограждению, из школы уже вывезли тележку с покалеченным Григорием Пановым.

Панов – олимпиадник, демонстрирующий выдающиеся успехи по математике и физике, но не без проблем с поведением. Впрочем, пока он приносит медали и стремится выиграть на Всероссийской олимпиаде школьников место на бюджете и, тем самым, преумножить славу тринадцатой школы, на поведенческие проблемы внимания обращается мало.

Директор не знал наверняка, сильно ли пострадал Панов, но молотком обычно бьют по голове, поэтому высока вероятность тяжёлых травм мозга…

По словам Клавдии Ивановны, пострадали ещё двое, но Директор не знал ни имён, ни фамилий пострадавших.

Последнее, что он помнит – он увидел Панова на медицинской тележке, боль, а затем тьма. Наверное, то, что с ним случилось, из-за чего он сейчас в больнице, произошло именно тогда.

«Теперь точно не узнаешь – без врачей», – подумал Директор.

Но одно он знал наверняка – это его конец. Его отправят на пенсию, где он очень быстро умрёт.

Ему стало очень и очень грустно. Это непростительный провал, разрушивший очень тяжёлую работу, отнявшую у него десятилетия…

'… и это не могло происходить без ведома директора', – вещала с экрана какая-то упитанная женщина лет сорока, одетая в среднего пошиба деловой костюм. – «Поверьте моему опыту психолога – это не роковая случайность, а закономерность, при подобном-то подходе».

'Вы считаете, что часть вины лежит на руководстве? – уточнила журналистка.

«Уверена в этом», – кивнула психолог. – «Это устаревшая советская методология, калечившая целые поколения детей – ей давно уже не место в современном школьном образовании».

– Манд… кх… а… – вновь попытался сказать что-то Аркадий Павлович.

Он увидел на тумбочке справа от себя прозрачный пластиковый стакан, со вставленной в него трубочкой. Внутри него находится, скорее всего, вода.

Приложив усилие и преодолев слабость, Директор взял стакан нетвёрдой рукой и аккуратно подвёл его к своему рту. С третьей попытки вставив трубочку в рот, он начал с наслаждением пить.

Вода слегка взбодрила его, поэтому, напившись, он уже более твёрдым жестом вернул стакан на тумбочку.

– Дура… – процедил он, глядя на психолога, деланно внимательно слушающую болтовню журналистки. – К-ха-ха… «советская методология», ха-ха…

Его учили работать по советской методологии школьного образования – он знал, как никто, насколько сильно отличается та система от той, которую он построил на её руинах после 1996 года.

Директор всегда давал себе полный отчёт в своих действиях и прекрасно понимал, что именно строит – это элитная школа-хищник, каких, в таком виде, никогда не было в СССР.

Это агрессивная система, основанная на внешней конкуренции, работающая в капиталистической системе, по капиталистической логике – в СССР тащили, зачем-то, отстающих, относились к ним снисходительно, проявляли участие и пытались решать их проблемы…

«Никогда не понимал – зачем?» – подумал Директор. – «И теперь моя система оказалась основана на „калечащей“ советской методологии? Да если бы я пытался „тащить“ всех, как заповедовал Макаренко…»

Маркс, Энгельс, Ленин – они бы ужаснулись, увидь такое учебное заведение при своих жизнях.

Но оно, при некоторой степени уродливости, которую вполне признавал Директор, показало свою эффективность – если пожертвовать чувствами непригодных, будущих неудачников, можно полноценно реализовать потенциал тех, кому не наплевать на свою судьбу. Тех, кто потом будет звонить Директору, в знак признательности за то, что он сделал для них, тех, кто достигнет высот, на которые хватит их природного таланта, огранённого его умелыми руками. (2)

Ему снова захотелось пить, и он вновь взял стакан с тумбочки.

– Ха-ха… – посмеялся он, напившись. – Советская… ха-ха… методология…

«А вот интервью директора тринадцатой школы города Липецка, записанное в январе текущего года», – сообщила телеведущая.

«Наша задача – не тащить за уши всех подряд, а создавать условия, в которых сильнейшие смогут полноценно раскрыть свой природный потенциал», – заявил Анатолий Павлович на экране. – «Слабые в таких условиях либо подтягиваются, либо уходят – и это нормально. Жизнь не будет с ними нянчиться».

«Директор Орехов прямо заявлял, что его школа – для сильных, а „слабые пусть уходят“…» – с озабоченным выражением лица произнесла телеведущая. – «То есть, слабые дети, по его мнению, не заслуживают внимания? Это что – эвтаназия в системе образования? Но это ещё не самое циничное, что директор высказывал по своему отношению к своим методам обращения с учениками».

«Жёсткость необходима», – сказал появившийся на экране Директор. – «Я не верю в систему „давайте всех обнимем и поплачем“. Я за результаты. А результаты требует дисциплины – иногда очень жёсткой».

Он говорил это и даже сейчас готов повторить во всеуслышание – ничего не изменилось. Он убеждён, что в образовании, без дисциплины, можно достичь только средних результатов, во многом благодаря исключительно природному потенциалу учеников. А дисциплины не бывает без жёсткости.

«По словам самого Орехова, он поощрял „жёсткость“ и выступал против „объятий и сочувствия“ – как вы и услышали только что», – интерпретировала его слова телеведущая. – «В условиях подобной авторитарной педагогики и возникает травля, подавление и насилие».

«Это советская воспитательная методика!» – вставила свою реплику психолог. – «Тоталитарное подавление детей и превращение их в послушных роботов!»

В груди Директора начал формироваться клубок из гнева и обиды.

– Да чтоб вы сдохли… – прошептал он. – Ненавижу вас, продажные подстилки…

Его вновь начала одолевать слабость, и он, ставшей ватной рукой, взял с тумбочки почти опустевший стакан.

Тыкая трубкой, пытаясь попасть ею в рот, он вдруг осознал, что не чувствует губ.

«О, нет…» – понял он всё.

«Картинку» перед глазами рвануло набок, справа будто бы выросла сплошная свинцово-чёрная стена, а телевизор стал слышен будто бы из-под воды…

«… а теперь к другим новостям», – вещала телеведущая. – «Сыновья Владимира Жириновского, скончавшегося 6 апреля прошлого года, выиграли суд…»

«… какой… ещё…» – с трудом формулировались мысли в стремительно умирающем мозге Директора, – «… Жириновский…»

*СССР, Московская область, г. Москва, ул. Горького, 15 апреля 1983 года*

Перед глазами Директора возникло помещение в знакомом, до боли, но, почему-то, пугающем стиле. Прямо напротив него были шкафы с книгами, слева – стена с четырьмя окнами, занавешенными плотными бордовыми портьерами и белыми гардинами, справа – стена с панелями «под орех», а над панелями висят портрет Ленина и герб СССР.

Ленин изображён по пояс, на бордовом фоне, одет в чёрный костюм и белую рубашку с тёмно-красным галстуком. Взгляд его направлен будто бы чуть в сторону от смотрящего на портрет, на лице его по-отечески добрая полуулыбка.

Посреди помещения стоит овальный стол, вероятно, из бука, покрытый зелёным сукном, закреплённым латунными кнопками по периметру.

Вокруг стола двенадцать стульев, за одним из которых и оказался Директор.

Перед ним восемь человек, пять мужчин и три женщины, все в старомодных деловых костюмах. Перед мужчинами на столе стоят пепельницы, каких Директор не видел уже очень давно. Трое мужчин курят, включая того, который сидит за короткой частью стола и что-то говорит, глядя Директору прямо в глаза.

– … осознаёте всю тяжесть своего проступка? – поинтересовался этот мужчина.

На нём однобортный костюм цвета тёмно-серый меланж, слегка приталенный, под ним светло-голубая рубашка, а также тёмно-графитовый галстук с узором диагональная «шахматная сетка» с бледно-серебристыми точками. На правой руке часы «Полёт» – Директор давно не видел такие…

Как он ни силился, у него не получалось разглядеть лица – вместо него какое-то мутное «мыло».

– Да… – ответил Директор, не нашедший варианта лучше.

У него сразу же заныла левая рука, а затем заболела голова, поэтому он не смог осмыслить то, что говорил мужчина.

– … нарушение § 24 «Положения об адвокатуре СССР», – вновь превратились звуки в осмысливаемые слова, – связанное с получением и хранением валютных сертификатов Внешпосылторга…

– Это очень серьёзный проступок, – произнёс такой же безликий мужчина, сидящий по правую руку от Главного. – Дело подсудное, ОБХСС или даже КГБ…

Эти две аббревиатуры Директору были знакомы, но они пришли прямиком из далёкого прошлого, произошедшего десятилетия назад.

На лбу его проступил пот.

Безликий мужчина в чёрном костюме, сидящий слева от Главного, склонился к нему и что-то шепнул.

– Но, несмотря на серьёзность поступка, я считаю, что лучше не доводить ситуацию до крайности, – сказал Главный. – Напишете увольнение по собственному желанию, и мы расстанемся. Напишете?

– Да… – кивнул Директор.

Он очень не хотел работать здесь, среди безликих людей…

«Это сон?» – спросил он себя. – «Какой-то кошмар? Я сплю?»

Незаметно ущипнув себя за правое бедро, он почувствовал боль. Это точно не сон.

«Тогда всё хуже – я сошёл с ума», – обречённо подумал Директор. – «Это был инсульт – я умирал…»

– Вот и разобрались, – довольным тоном сказал Главный. – Заявление ожидаю в течение часа.

– Разрешите, пожалуйста, в уборную? – попросил Директор. – Я плохо себя чувствую…

– Идите, – уже не очень довольным тоном разрешил ему Главный.

Директор дёргано кивнул, развернулся и пошёл к двери.

Выйдя в коридор, освещённый очень слабо, он часто задышал – слишком сильный стресс. Всё, что он видел и слышал, напугало его, он ещё никогда не ощущал себя в такой опасности.

Непонятное место, слишком старинное, чтобы быть реальным, какие-то безликие люди, сертификаты Внешпосылторга, ОБХСС, КГБ, заявление по собственному…

«Что за ужас тут творится?» – спросил себя Директор. – «Где я? Я умер?»

Липкий страх охватил его. Он никогда не был верующим, потому что бог не помогал ему в годы острой нужды, а это значит, что его либо нет, либо ему плевать на Анатолия Павловича Орехова. Если верно второе утверждение, то и Анатолию Павловичу такой бог не нужен и верить в него нет никакого смысла.

Но сейчас, испытывая первобытный страх, заставляющий его сердце колотиться со страшной силой, будто он бежит от волков…

– Нет, – твёрдо заявил Директор, испытав недоумение от звука собственного голоса. – Надо прийти в себя. Туалет.

Пройдя несколько метров, он обнаружил дверь с буквой «М» и вошёл. Его взгляд сфокусировался на рукомойнике, точнее, на литом латунном кране, некогда покрытом хромоникелевой эмалью, ныне стёртой интенсивной чисткой и проявляющейся только островками посреди матовой латуни.

Крутанув архаичный маховик-барашек, склонившийся над раковиной Директор несколько раз ополоснул лицо холодной водой, а затем разогнулся, посмотрел в зеркало и обомлел.

– Ты кто такой, придурок⁈ – с озлобленным выражением лица спросил его молодой Владимир Вольфович Жириновский.

Сознание размылось, зрение резко утратило чёткость и Директор испытал ощущение свободного падения.

Примечания:

1 – МАОУ – аббревиатура расшифровывается как «муниципальное автономное общеобразовательное учреждение». Главное отличие подобных учреждений от бюджетных и казённых в том, что у МАОУ больше финансовой свободы. Директор МАОУ может распоряжаться небюджетными средствами (пожертвования, платные услуги и аренда помещений, например), может крутиться, как ужик на сковородке, и экономить на закупках или иных расходах, ну и не обязан каждую мелочь согласовывать с департаментом или управлением образования. Помимо этого, у него есть право самому нанимать и увольнять персонал, без согласования с ДО и УО формировать штатное расписание, вводить локальные нормативные акты, осуществлять закупки, а также определять структуру управления своим учреждением. Некоторые другие формы учреждений тоже почти всё это, формально, могут, за исключением казённых (эти не могут предпринимать самостоятельно почти ничего – там лютая гиперопека от государства), но с оглядкой на начальство сверху. Свободы организационно-правовая форма МАОУ даёт очень много, но тут к месту высказывание из Библии, конкретно из евангелия от Луки: «И от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут». Ну, или как говорил дядя Бэн: «С большой силой приходит большая ответственность». Мне, кстати, одинаково нравится цитировать и евангелия, и комиксы о Человеке-Пауке – библейские истории, абсолютно… К-хм, возвращаемся к МАОУ. Ответственность у директоров таких учреждений велика, потому что это, по факту, школа-бизнес, потому что надо уметь зарабатывать, управлять, планировать и держаться на плаву. Ситуация у МАОУ значительно лучше, чем у частных школ, потому что МАОУ выделяются бюджетные средства, по нормативам, но риски выше, чем у бюджетных и казённых учреждений, которые пусть и на тугом поводке, но зато, фигурально выражаясь, «не проваливаются в канализационные люки и не тонут в реках». Ну и у МАОУ прибыль не предусматривается единственной целью деятельности, как это у всех, без исключения, частных школ, которые чистый бизнес, что позволяет держать стандарты качества не по «воле рынка», а гораздо выше, если у директора есть компетенция и совесть, разумеется. Также, кстати, следует знать, что сама по себе форма МАОУ не влияет напрямую на качество образования, потому что существуют школы, имеющие такую организационно-правовую форму, но не использующие её вообще, потому что директор боится или не умеет распоряжаться этой свободой.

2 – Об эффективности элитных школ и приведённой в тексте «модели Орехова» – действительно, перевод слабых учеников в гомогенные классы (где одни сильные) даёт прирост к итоговым баллам на ЕГЭ и увеличивает, в определённой степени, процент олимпиадников среди них. Но слабые становятся ещё слабее – выбракованные ученики теряют мотивацию и самоуважение, поэтому «переход» в лучшие среди них встречается в статистически незначимых объёмах. Также это очень нехорошо влияет на «отборную элиту» – у них выше тревожность, депрессии и зависимое поведение. Но хуже всего то, что общая средняя успеваемость от этого не меняется, потому что прирост «верха» компенсируется потерями «низа». В итоге, покалечены и те, и те, а общая эффективность школы не изменилась. Но зато сколько медалей, сколько выигранных олимпиад! Заложено всё это было при раннем Путине, но наибольшей интенсификации достигло во времена Медведева – как раз, в начале 00-х годов, в моду начал входить KPI, зримым воплощением которого стал ЕГЭ. Этот экзамен полностью соответствует признакам KPI, поэтому можно считать, что это он и есть, главный KPI системы образования. Я не хочу сказать, что это плохо для государства, потому что поставленные цели достигнуты: российские школьники систематически выигрывают различные международные олимпиады – достаточно загуглить новости по ключевым словам «российские школьники выиграли олимпиаду», таланты гранятся, в лучших школах учатся лучшие… Только вот есть побочный ущерб, который принципиально не измеряется KPI. Я о психике детей из обеих «каст» – «лучших» и «худших».

Глава вторая

Эффект Трокслера

*СССР, Московская область, г. Москва, НИИ скорой помощи им. Склифосовского, 17 апреля 1983 года*

Директор открыл глаза и увидел белый потолок.

«Это был сон…» – подумалось ему.

Но затем он сместил взгляд чуть левее, к стене, и увидел лампу-таблетку. Таких давно уже нет, точно не в 2025 году.

А ещё перед его глазами нет ЖК-телевизора, зато есть металлическая дужка изножья кровати, а также две панцирные у противоположной стены.

Он начал вспоминать – смутные образы людей в белых халатах, которые погрузили его в машину скорой помощи, мигающую синим проблесковым маяком, коридоры больницы, матово-серая масляная краска на стенах, запах из смеси карболки с хлоркой, палата, скрип панцирной кровати, а затем другие люди в белых халатах, производящие какие-то процедуры и задающие какие-то вопросы.

Запах карболовой кислоты, (1) к слову, по-прежнему здесь – видимо, в коридоре недавно помыли полы.

«Это не сон», – пришёл к выводу Директор. – «Значит, я попал в твёрдые, но заботливые руки советского здравоохранения…»

Заботливость советского здравоохранения объясняется нацеленностью на человека, а твёрдость обуславливается тем, что оно оказывает не услуги, а помощь.

Ситуация с тем, что сейчас происходит, яснее для Директора не стала.

Две кровати напротив заняты какими-то мужчинами средних лет, а кровать по соседству занята стариком, лежащим неподвижно, но с открытыми глазами. Похоже, что старик пережил инсульт и его, возможно, парализовало.

Дверь палаты бесшумно открылась, и внутрь вошла женщина в белом халате. Волосы убраны под колпак, на шее – стетоскоп, в руке – папка с толстой, серой медицинской картой.

Директор понял, что видел её раньше – ещё в тот момент, когда сознание проваливалось, а голоса казались далёкими и глухими.

– Ну что, Владимир Вольфович, как самочувствие? – спросила она, без лишней эмоциональности, буднично.

– Не жалуюсь, – ответил Директор.

Принять факт, что к нему обращаются, как к Жириновскому, тяжело, но тут либо медперсонал чокнулся, либо у него не всё порядке с головой.

Врачу на вид лет тридцать пять, лицо дежурно строгое, но в глазах видна усталость.

– Дайте ладонь, – потребовала она.

Директор беспрекословно подчинился.

Холодные пальцы нащупали пульс и врач начала замерять его, ориентируясь на старенькие наручные часы «Слава».

– Давление померим… – сказала она, бесцеремонно обмотав руку Директора манжетой тонометра. – Сядьте.

Директор покорно сел на кровати.

Накачав воздух в манжету, врач начала спускать давление, глядя на стрелку манометра.

– Сто двадцать на восемьдесят… – произнесла она слегка удивлённо. – Теперь лёгкие.

Металлический холод коснулся его спины, пробившись через тонкую ткань больничной пижамы.

– Лёгкие чистые, – заключила врач. – Сердце… Ровно и отчётливо.

Далее она начала делать пометки в блокнот, а Директор посмотрел на записи ненавязчиво, краем глаза.

«… наблюдение, общий анализ крови, ЭКГ повторно через сутки».

Кому-то было бы тяжело разбирать врачебные каракули, но не ему, практически всю свою жизнь проработавшему в школе…

– Сейчас к вам заглянет медсестра, поставит укол и капельницу, – сообщила врач. – Питание щадящее, без жирного и солёного. Попробуйте поспать.

– Слушаюсь, – ответил Директор.

У самой двери она развернулась и сказала:

– И не вздумайте вставать без разрешения. Пол скользкий, а нам с вами не нужны новые травмы.

Дверь тихо закрылась, оставив в палате только шёпот дыханий соседей и запах всё той же смеси карболки с хлоркой…

*СССР, Московская область, г. Москва, НИИ скорой помощи им. Склифосовского, 18 апреля 1983 года*

– … да, я не терял сознания – я поскользнулся и ударился головой, – уверенно проговорил Директор.

К обморочным людям, особенно к мужчинам, относятся с подозрением, поэтому ему такая репутация не нужна.

За прошедшие дни он, наконец-то, разобрался в происходящем, осторожно и ненавязчиво опрашивая Виктора Дмитриевича, машиниста электровоза, а также Сергея Геннадьевича, научного сотрудника какого-то НИИ.

Последний вообще не болтал, а больше читал «Трёх мушкетёров» Дюма, но зато первый был рад поговорить хоть о чём, лишь бы убить время.

Директору известно, что сегодня 18 апреля 1983 года. Удивительно и невероятно, но несравнимо менее удивительно и невероятно, чем тот факт, что тело точно ему не принадлежит.

Ничего не болит, утром появляются признаки того, организм молод и здоров, а ещё зрение многократно острее, из-за чего нет нужды в очках, без которых Директор практически ничего не видел.

Ещё ему стало известно, что он в НИИ скорой помощи имени Склифосовского – это значит, что он в Москве.

– А как вы объясните своё обморочное состояние? – поинтересовался Антон Иванович, врач.

– Да это, наверное, не было обморочным состоянием – я вообще никогда в жизни не терял сознания, – без раздумий ответил Директор. – Я очень плохо спал трое суток до этого, нервничал, потому что выпал очень тяжёлый период на работе… Да ещё помещение душное и пообедать толком не успел. Встал резко – и всё поплыло. Дохожу до туалета, умываю лицо, а потом поскальзываюсь…

– Понятно… – произнёс Антон Иванович, перед этим сверившись с результатами анализов. – Астенический синдром на фоне переутомления.

Директор уже знал, что анализы в полном порядке. Организм здоров, как бык, что является для него давно забытым ощущением – очень хорошо снова быть молодым и здоровым.

В больничной карте он подсмотрел, что родился 25 апреля 1946 года, в городе Алма-Ата, что в Казахской ССР, а не 1 марта 1958 года на хуторе Карабулак, что в Челябинской области.

«Астенический синдром на фоне переутомления» – это то, что ему нужно. Это не обморок, поэтому никаких проблем ему не создаст.