Текст книги "Страшный Тегеран"

Автор книги: Мортеза Мошфег Каземи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

– Мою дочь обесчестили, мою дочь оскорбили!

И бьет себя в грудь, и волосы на себе рвет.

Женщины принялись ее утешать, а одна из них подошла ко мне и попросила описать дом, в котором я была, а когда я рассказала все приметы, она крикнула:

– О, это Хамадани.

И я узнала, что вчерашний молодой человек был Хамадани.

Наконец, через некоторое время, мать взяла меня и повела в комиссариат. Там она объяснила все, и начальник комиссариата сейчас же послал ажана в дом молодого человека.

Но скоро ажан вернулся и сказал:

– Ага изволили уехать, но поручили слуге, в случае, если придут из комиссариата, сходить вместо них в комиссариат.

И я увидела вчерашнего слугу. Он сейчас же подошел к раису и что-то ему по секрету сказал.

– Ну что же, матушка. Дело такое, что лучше бы, конечно, оно не случилось. А теперь, что же сделаешь? Вот господин Гайдар-Кули-Хан готовы в возмещение этого выдать твоей дочери сумму.

Мать сказала:

– Нет, ага, это невозможно. Если он хочет загладить свою вину, он должен взять ее в качестве сигэ.

Мне было приятно слышать эти слова матери: я поняла, что речь идет о повторении вчерашней ночи.

Вдруг раис строго говорит:

– Видно, что ты дура. Да ты понимаешь, что говоришь? Да разве они могут жить с дочерью какого-то мясника? Если хочешь, я попрошу их выдать тебе тридцать туманов, а иначе, если будешь нахальничать, я тебя сейчас посажу.

Бедная мать моя страшно перепугалась этой угрозы. Да и деньги Гайдар-Кули-Хана или обещание его понемножку начали на нее действовать. Одним словом, она быстро согласилась на тридцать туманов. Тогда этот слуга выдал ей двадцать пять туманов, и мы пошли.

Долго еще после этого мать плакала... Но потом перестала плакать. А я, хоть и маленькая была, но чувствовала, что ей очень тяжело.

Мать была хорошая женщина, да и все знали, что я сделала это не нарочно, поэтому один молодой человек, каменщик, который жил по соседству, согласился взять меня в жены, если моя мать даст ему тридцать туманов, чтобы открыть лавочку. Мать только этого у бога и просила. Она тотчас согласилась. После обеда пришел ахунд, прочитал брачную сигэ, а вечером состоялась моя свадьба.

Мужа звали Ахмед.

Прошло шесть месяцев, и мать моя неожиданно умерла.

Я страшно горевала, потому что знала, что она погибла из-за этого несчастья со мной. Отец мой курил терьяк и все слабел и, мало-помалу, дошел до того, что перестал выходить из дому, а через полтора года после смерти матери умер и он. Так я осталась горькой сиротой.

Живу я с Ахмедом – у него теперь уже бакалейная лавочка, – а та ночь все у меня из головы не выходит. И все, бывало, я думаю об этом шикарном платье, об этом молодом человеке и красивой кровати, об этой сладкой ночи.

Через четыре года после смерти отца приходит к нам вот эта самая моя тетка и приглашает меня к себе... Я не знала, чем она занимается, знала только, что мать перед смертью говорила: «У тебя есть тетка, с которой мы все порвали и друг у друга не бываем».

Ахмед не разрешал из дому уходить – разве что сходить на тазие неподалеку, и не помню уж, как я у него выпросилась, одним словом, на другой день села я на конку и добралась сюда.

Тетка приняла меня прекрасно.

– Я, – говорит, – не хочу, чтобы дочь моей сестры носила такие бедные платья. Пойди в ту комнату, там для тебя приготовлено платье. (В то время мне было семнадцать лет). Я пошла и нарядилась, а когда вышла к тетке, она и говорит: – Пойдем вот в эту комнату, там тебя кто-то хочет видеть.

Я без церемонии вошла, гляжу – сидит офицер. Вот в этой самой комнате, где мебель (она показала на комнату).

Офицер молодой и усы длинные, вверх закручены. Усы мне больше всего в нем и пришлось по вкусу. Я было хотела тотчас уйти из этой комнаты, но тетка не пустила.

– Этот господин, – говорит, – твой родственник и нарочно пришел, чтобы тебя повидать.

Я перестала стесняться. А тетка вдруг вышла из комнаты.

– Я вас оставлю одних, поболтайте друг с другом.

Я немного испугалась, но красивое лицо его скоро прогнало всякое мое беспокойство.

Не прошло десяти минут, смотрю, мой офицер все ближе, ближе ко мне подвигается, протягивает руку к груди. Мне стало стыдно. Говорю сама себе: «Как ему не совестно так поступать!» А он, смотрю, без всякого стеснения меня целует и на ушко мне тихонько говорит:

– Тетя тебе сказала, будто я твой родственник... Это не правда. Я тебя хочу...

Я вижу, что хоть тетка и соврала, но ложь ее вышла неплохая, потому что оставаться с таким молодым человеком в тысячу раз лучше, чем с Ахмедом. А потому я ему ничего не ответила и не закричала, а начала ласкаться и кокетничать.

И целый час мы оставались в этой комнате.

Потом офицер поднялся и ушел. Через десять минут пришла тетка.

От стыда я была вся красная.

– Ну что? – спросила она. – Видишь, каково здесь у меня. А каково у тебя дома, ты уж знаешь. Ну, так вот что: муж твой не знает, где я живу, поэтому, если тебе здесь нравится и этот молодой человек тоже тебе нравится, ты завтра, не говоря ничего мужу, уезжай из дому и прямо сюда. И будешь всегда встречаться с такими молодыми людьми и получать удовольствие, будешь хорошо одеваться и хорошо кушать.

А сама сует мне в руку золотую монетку:

– Это тебе на извозчика...

Я поднялась. И скоро была дома. А ночью, когда я вспомнила офицера, а вместо него увидела возле себя Ахмеда, вся жизнь стала мне постылой. Утром, как только Ахмед ушел, я забрала кое-какие свои вещи, завязала в узел и переехала к тетке.

В тот же день, вечером, пришел опять офицер, и я наслаждалась его ласками.

И вот уже три года, как я здесь.

С тех пор я несколько раз болела и задолжала тетке шестьдесят туманов. Выплатить их я никогда не смогу...

Эшреф закончила свой рассказ. Некоторое время они молчали. Потом заговорила Экдес.

– Ну, теперь я, в свою очередь, расскажу вам свою историю, – сказала она. – Я – дочь базарного торговца. Дела отца моего шли не шибко. Жили мы на базаре, в квартале Аббас-Абад. Нас было две дочери, и я была младшая. Сестра моя была некрасива. Оспа так испортила ей лицо, что на нее смотреть было страшно. Но отец с матерью очень ее любили, а меня не особенно.

Когда приезжали к нам свахи, она им не нравилась, а меня им не показывали. Выходило так, что моя судьба была связана с судьбой сестры: выйдет она замуж, значит, хорошо, тогда и я узнаю, что такое муж. Но случилось так, что сестра моя сама о себе позаботилась. Не знаю уж, что за средство она достала у Молла-Ибрагима Иегуди, и что это было за колдовство, но она подцепила какого-то молодого табачного торговца и вышла замуж.

С этого дня я успокоилась, и у меня появилась надежда, что я достигну своей цели – выйду замуж.

Так и вышло. Только, что это был за муж!

Однажды к нам пришли три женщины. Осмотрели меня, одобрили и сказали, что жених – купец, человек с деньгами, табаком торгует и молодой. Отец с матерью, так как они не особенно заботились обо мне и моем счастье, даже и не подумали о том, чтобы разузнать о нем все хорошенько, и сразу согласились. Назначили день агда и условились, что жених придет в этот же день.

В день агда я села перед зеркалом против входной двери. Уставилась я в зеркало и жду: вот сейчас войдет прекрасный юноша в модном костюме, и я его в зеркало увижу и ему, таким образом, себя покажу.

Теперь вообразите, что я увидела. В дверях вдруг раздается.

– Ба-алла, ба-алла!

И вслед затем входит высоченный рябой мужчина с красной бородой, бритой головой, с мелкими желтыми зубами, да и зубов-то много уже выпало. Одет он был в бумажный лебадэ, подпоясанный широкой белой шалью. Сняв свои мягкие туфли, взял их под мышку, вошел и без всякого стеснения поцеловал меня в левую щеку, так что даже чмок раздался. Увидев этакую безобразную физиономию, вся моя родня разбежалась, так что в комнате остались только его родственницы. Они, конечно, поздравляли и радовались. Потом одна из них сказала мне на ухо:

– Если хочешь получить свадебный подарок, поцелуй жениха.

Я подумала: «Пусть убирается куда хочет со своими подарками. Как это я буду целовать эту бородатую дурацкую морду?»

Но поздно уже было высказывать свое мнение: в мечтах о прекрасном юноше я уже сказала «да». И поэтому мне пришлось поцеловать эту безобразную физиономию. А он сейчас же надел мне на палец дешевенькое кольцо.

По счастью, в этот день, кроме двух поцелуев, он больше ничем мне не досаждал и ушел. Но через четыре дня состоялась свадьба, и меня отправили к этому противному типу.

По счастливой случайности, он оказался человеком неплохого характера. Он был «божий человек», дни и ночи творил намаз и читал молитвы. Кроме того, он постоянно занимался гаданием: о каждом торгового деле, которым собирался заняться, он делал эстехарэ на четках, гадал на бобах или на книге Гафиза. Только это его и занимало.

Случилось так, что его как-то три дня не было дома. Я очень беспокоилась. В то же время я говорила себе: «Он человек богобоязненный, не то что какой-нибудь легкомысленный молодой человек, и нельзя думать, чтобы он попал в какое-нибудь такое место...»

В это время пришла соседка. Я рассказала ей об исчезновении Хаджи-ага – он ведь был хаджи, – но она сейчас же сказала:

– А ты не удивляйся. Он, наверное, пошел к другим своим женам.

Я была поражена. Расспросила ее, и она мне рассказала все подробности. Оказалось, что Хаджи-ага был истинный мусульманин: кроме меня, которая была его законной женой, то есть агди, у него было еще две законных жены, да две сигэ.

Соседка объяснила мне также, что по четкам и по Гафизу Хаджи-ага гадал только затем, чтобы узнать, будет ли ему удача, если на ближайшей неделе или в ближайшем месяце он женится.

Я поняла, что жить с человеком, который при такой безобразной внешности, имеет такой нрав, невозможно. Конечно, если бы Хаджи-ага довольствовался мной одной, мне, при его капитале, жилось бы спокойно и хорошо, но если он после каждого гадания будет брать новую жену... нет, это уж мне не нравилось.

В этот самый день, после обеда, я пошла на базар купить ниток и крючков. На базаре была масса народу, мужчины приглядывались к женщинам. Я стояла в стороне и смотрела. В это время около меня остановился какой-то молодой человек лет двадцати, в маленькой шапочке, в черном сюртуке с зеленым галстуком, на котором был выткан портрет Ахмед-шаха.

Он мне сказал:

– Ханум, не желаете ли провести со мной часок?

Я не привыкла слышать подобные слова, но так как лицо его мне понравилось, в особенности в сравнении с красной бородой и бритым затылком Хаджи-ага, то я сказала, жеманясь и кокетничая:

– Ага! Что вы изволите говорить! И разве ваш дом отсюда так близко?

Тут мимо нас проходил ажан. Молодой человек быстро отошел шагов на двадцать в сторону, а когда ажан прошел, вернулся и сказал:

– Здесь, совсем поблизости, есть место, где нам с вами можно посидеть и выкурить папироску.

Я не знала тогда, что про папироску он нарочно ввернул и что «выкурить папироску» значит совсем другое.

Я согласилась и пошла за ним. Прошли начало Базара Портных, повернули в узкую улицу направо и, пройдя пять-шесть переулков, подошли к дверям маленького дома. Молодой человек постучал. Из дверей выглянула какая-то старушка. Она нисколько не удивилась моему приходу, сказала: «Пожалуйте».

Молодой человек пропустил меня вперед. И, хотя сердце у меня трепетало от волнения, я вошла. Говорю сама себе:

«Пусть там даже целая тысяча мужчин, наверное, ни один из них не будет так безобразен, как Хаджи-ага».

Мы вошли во двор. Молодой человек приказал:

– Матушка, поставь-ка самовар.

И мы пошли в комнату. Комната была маленькая и грязная, с закоптелыми стенами, со множеством ниш с полками для посуды. Молодой человек открыл мое лицо и предложил мне папиросу; я закурила. Потом спросил меня, кто я такая.

– Жена Хаджи-ага, табачника, – сказала я.

Скоро подали самовар, и мы напились чаю, а потом он подсел ко мне и принялся меня целовать. Мне было очень стыдно, но что уж от вас скрывать, одним словом, я вижу, что он гладко выбрит, и это не так неприятно, как с Хаджи-ага.

Потом вижу, что он от меня требует большего. А я про себя думаю: «Пусть будет, что будет, хуже, чем с Хаджи-ага, не будет...»

Действительно, это было бы лучше, чем с Хаджи-ага, если бы только знать, что тебя любят, что это страсть ради тебя самой, а не для того, чтобы удовлетворить минутную похоть, если бы не чувствовать, что ему от тебя больше ничего не нужно, что это только бесстыдный соблазнитель, который топчет твою честь и ставит на твоем лбу позорное клеймо... Нет, это было в тысячу раз хуже, чем с Хаджи-ага.

Простившись с молодым человеком, я ушла. При прощании он что-то положил мне в руку, а когда я вышла, то увидела, что это был золотой пятикранник.

Мы условились с ним, что два раза в неделю я буду приходить в этот дом.

И я аккуратно ходила. И, как мне казалось, наслаждалась. Но однажды я узнала, что заразилась. Через три дня заразился и Хаджи-ага. Но так как у него было несколько жен, то он бедняга, не знал, которая из них является изменницей.

Я чувствовала, что как только Хаджи-ага узнает, что он получил болезнь от меня, он выгонит меня из дому. Поэтому я потребовала развода. А он, рассуждая, должно быть, так, что после развода со мной он может взять себе новую жену, согласился при условии, что я не буду требовать возмещения приданого. На это я тоже согласилась, и он отправил меня к отцу.

Я прожила у родителей два месяца и все время аккуратно ходила к тому молодому человеку и еще к другому, с которым тот меня познакомил, сказав, что он его сослуживец по министерству.

К сожалению, деньги, которые я от них получала, мне приходилось отдавать за лечение доктору на Хиабане Насерие, на которого мне указала подруга.

Доктор этот, которому я с первого же раза пришлась по вкусу, начал за мной ухаживать, а болезнь мою определил, как пустяк.

Он сказал мне примерно так, как говорят гадальщики: «Через шесть дней или через шесть недель, или через шесть месяцев я вас вылечу».

Но после того, как я целый год ходила в его кабинет и потом как-то пришла и заплатила ему только половину гонорара, потому что у меня не было денег (а он видно понял, что с его знаниями ему меня не вылечить), он сказал:

– Ханум, ваша болезнь ухудшилась. Она неизлечима. Услышав эту фразу, я страшно рассердилась и сказала:

– Что вы говорите? Зачем же вы мучаете и терзаете людей? После всех этих расходов да хождений, теперь, изволите ли видеть, неизлечима!

Но доктор спокойно говорит:

– Сударыня, вы не волнуйтесь и голоса не повышайте, а то я вынужден буду позвать пишхедмета, и он вас препроводит.

Я начала кричать и плакать, а он позвал слугу и меня вывели...

Я решила переменить врача. Но оказалось, что и второй доктор, который жил на Хиабане Чераг-Газ, был как по знаниям, так и по характеру не лучше первого.

В это время отец с матерью задумали ехать в Кербела и оставили меня дома одну.

И я продолжала заниматься любовью с молодыми людьми с базара Хиабана Лалезар.

Однажды наша соседка, которую я считала чуть ли не святой (до того много она постилась и читала намазы), сказала мне:

– Шевкет-ханум, а я знаю, какими ты делами занимаешься. Я покраснела. А она продолжала;

– Послушай меня, брось ты это, так у тебя ничего хорошего не выйдет. А если хочешь, чтобы дела твои были хороши, пойдем со мной. Я тебя провожу в такое место, где ты будешь, как сыр в масле кататься и заниматься с молодыми людьми.

Я поняла, что ей все решительно обо мне известно и запираться не имеет смысла. И я согласилась на ее предложение, а она привела меня сюда, переменив мое имя и назвав меня Экдес. И вот уже скоро два года, как я здесь и должна Нахид-ханум больше сорока туманов.

Об отце с матерью с тех пор я ничего не слыхала и не знаю, что с ними сталось, может быть, попали дорогой в руки разбойников, а может быть, в Кербела что-нибудь с ними произошло, не знаю...

На этом Экдес закончила свою историю.

Чтобы подкрепиться, она взяла с подноса огурец, очистила, разрезала его на четыре дольки и, съев свою, разделила остальные между подругами.

Глава девятая
ДЕВУШКА ИЗ БОГАТОГО ДОМА

Очередь рассказывать дошла до Эфет. Как мы уже сказали, ей очень не хотелось рассказывать свою историю, но пришлось подчиниться.

– Я не дочь мясника и не дочь торговца. Я была единственной любимой дочерью одной из лучших семей Тегерана, – сказала она.

Услышав такое начало, все три женщины стали внимательно слушать.

– Жила я в северо-западной части Тегерана. Отец мой уже стар и очень богат. Моя мать безупречная женщина. И отец и мать меня очень любили и баловали.

Чтобы мне было весело, они из всех соседних домов приглашали мальчиков и девочек играть со мной. Даже тогда, когда мне было четырнадцать лет, я все еще не бросала игр. Вместо того, чтобы послать меня в школу учиться, они все поощряли мои игры.

Само собой разумеется, что девушка, которая вместо учения по целым дням только и делает, что играет, должна оказаться совершенной дурочкой, и слепой и глухой.

Единственно, что я умела, – это повиноваться во всем отцу и матери. Этому научила меня моя няня. При этом я не понимала, что повиноваться нужно тоже с умом и тогда, когда это нужно, а не то, что быть всегда и во всем слепо покорной.

Кроме этого, нянька много говорила мне о чудотворных свойствах Жемчужной пушки и научила меня верить этим россказням.

Так как в городе, в высшем обществе, было известно, что отец с матерью, которые меня так любят, дадут за мной огромное приданое, от свах не было отбоя.

Но не знаю почему, несмотря на то, что среди женихов были приличные молодые люди, с хорошим образованием, отец и мать все придирались к каждым пустяковым недостаткам и отклоняли эти предложения.

Наконец однажды к нам явились две женщины. Я тотчас почувствовала, что это, должно быть, свахи, и спряталась. Так и оказалось. Через четверть часа нянька сказала мне:

– Ханум, извольте пожаловать в ту комнату.

Я поднялась, немножко приоделась и вышла к этим дамам.

Через четверть часа дамы уехали. Сердце у меня сильно билось, и какой-то внутренний голос мне говорил, что вступать в родственные отношения с этими людьми не следует.

Но, должно быть, внутренний голос моей матери говорил совсем другое, потому что она тотчас же одобрила этот брак, по ее мнению, «начертанный на моем лбу», и уговорила отца дать свое согласие.

Через неделю состоялось заключение брачного договора. В этот день к нам было приглашено более двухсот тегеранских дам, и агд мой вышел роскошным. На агд[3]3
   Агд – обряд обручения, за которым следует меджлисаруси – свадебное собрание – непосредственно или через несколько дней после того, когда происходит вручение невесты жениху.


[Закрыть] приехал и жених, и я увидела, что это очень высокий молодой человек, очень почтительный и тихий, ходит крадучись, кажется, землю боится обидеть.

Я сказала себе, что напрасно так волновалась. Выяснилось, что он служит в министерстве и является помощником начальника счетного отдела. Ясно, что человек, который в столь молодом возрасте занимает такое место, в тридцать, тридцать пять лет будет товарищем министра. Через месяц, когда приданое было готово, отец с матерью дали разрешение на свадьбу.

Свадьба моя состоялась в холодный зимний вечер. Звезды, точно мусульманские красавицы, опустили на лицо покрывало. Шел дождь.

Меня с двумя родственниками жениха посадили в карету. В других каретах и колясках ехали мои родные.

Итак, мы направились в дом жениха.

В роскошном доме моего супруга, находившемся на Хиабане Абад, было зажжено множество ламп. Меня ожидало великолепное общество.

По приезде меня отвели в маленькую красивую комнату, где я поправила сбившуюся прическу и выпила стакан шербета.

Потом меня повели в зал и посадили в кресло в переднем углу.

Через четверть часа все заговорили:

«Время уже вручать невесту жениху. Пусть придет жених».

Вдруг открылась дверь, и женщины увидели, что вместо жениха, которого должна была ввести его сестра, в зал вошел низкого роста смуглый молодой человек в коричневом наинском аба[4]4
   Аба – арабский плащ без рукавов из верблюжьей шерсти. Наин – на дороге между Исфаганом и Йездом, славится своими материями для аба, которые считаются лучшими в Персии.


[Закрыть] и в пенсне на цепочке. За ним шел жених. И жених все время громко говорил:

– Пожалуйте, хезрет-э-валя, пожалуйте, хезрет-э-валя. Этот дом принадлежит вам... мы здесь только слуги...

С этого и начались мои несчастья. Многие из женщин вскочили и, закрывая лица и возмущаясь: «Мы сюда на свадьбу пришли, а не затем, чтобы показываться чужим мужчинам», вышли.

Я тоже поднялась и хотела уже, без лишних слов, уйти в другую дверь, но услышала, как кто-то говорит мне на ухо:

– Ханум, милая... Успокойся. Муж – это хозяин. Что он захочет, то и может делать.

Я обернулась. Вижу, женщина, что со мной говорит, – моя нянька. И, будучи уверена, что нянька заботится о моем благе, и не думая больше ни о чем, осталась сидеть.

Тогда молодой человек в аба, которого мой муж называл «хезрет-э-валя», подошел ко мне, поднял кружевную вуаль, которая упала мне на лицо, и сказал:

– О, удивительно красивая невеста! – Потом, кашлянув, прибавил: – Ну, что же, теперь нужно соединить ваши руки. Пожалуйте!

И с этими словами он взял за руку жениха и подвел его ко мне, а потом взял мою руку и, пожимая ее как-то особенно, вложил в руку жениха. И тихонько сказал что-то ему на ухо. Я увидела, что жених переменился в лице, покраснел, побагровел. Потом тихо отвечает:

– Слушаю, хезрет-э-валя... будет исполнено.

А тот, низенький, в коричневом аба, говорит:

– Не забудьте же, я буду ждать.

И он быстро вышел. Жених мой крикнул:

– Лампу!.. Посветите!

И побежал проводить его до самых ворот дома. А потом вернулся ко мне. Гости понемногу, группа за группой, уходили. Скоро мы остались с ним одни.

Он помог мне встать и через ряд комнат провел меня в маленькую комнатку; там на стенах было развешано множество открыток, и стояла очень красивая мебель.

– Пожалуйте, ханум!

Я села в кресло, а он сказал:

– Я хочу поговорить с вами об одном важном деле. Я спросила себя: «О каких важных делах могут говорить жених с невестой в свадебную ночь?» А вслух сказала, будто в задумчивости:

– Пожалуйста!

Минуту подумав, он сказал:

– Дорогая ханум! Лицо, которое вы только что видели, – мой господин и в то же время мой сослуживец, и только благодаря его рекомендации мне удалось получить место, которое я сейчас имею, то есть сделаться помощником начальника, счетной части министерства.

Я не отвечала, а он продолжал:

– Сегодня, после того, как он так долго обо мне заботился и довел меня до этого важного поста, он обратился ко мне с просьбой... и я не могу ее отклонить, так как боюсь, что завтра же попаду в тюрьму и никогда уже не увижу вашего лица...

Не понимая ничего, я сказала:

– Ага! Я не понимаю, что вы говорите. Скажите же, что это за просьба? Разве она имеет какое-нибудь отношение ко мне? Он, не раздумывая, ответил:

– Именно, ханум. Скажу вам прямо: он пожелал, чтобы сегодня ночью я отказался от своего права жениха и уступил вас ему. И вот, как я вам уже сказал, я боюсь, что, если буду противиться, завтра мне будет плохо.

Мне было жаль моего жениха. Кроме того, я вспомнила то, что мне полчаса тому назад сказала нянька, и, не понимая, какой удар по моему достоинству наносила моя покорность, сказала:

– Ага, если от меня что-нибудь может зависеть, то поступайте как знаете.

Супруг мой, видимо, был готов услышать такой ответ. Он сказал:

– Дорогая, ты согласна! Слава богу, я спасен!

И тотчас же, позвал горничную и сказал ей:

– Я и ханум должны сейчас уехать. До рассвета мы вернемся. А ты здесь скажешь всем, что жених с невестой заснули, и, если кто-нибудь захочет подойти к нашей комнате, не пускай, скажи – ага этого не любит.

Он дал ей золотую монету. Потом повернулся ко мне и сказал:

– Наденьте чадру.

Было пять часов после заката солнца. На дворе шел сильный снег.

Жених взял меня за руку и через дверь, противоположную той, в которую мы вошли, вывел меня в оранжерею, где были апельсиновые деревья, а оттуда мы вступили в длинный коридор. В конце коридора была небольшая дверь, выходящая на улицу. Здесь он велел мне немного подождать, а сам быстро позвал большую карету, стоявшую у главных ворот особняка, посадил меня в нее и крикнул кучеру: – Пошел... В парк! – А сам сел на дрожки, стоявшие на другой стороне улицы и поехал вслед за нами.