Текст книги "Страшный Тегеран"

Автор книги: Мортеза Мошфег Каземи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

В полутьме вечера Ферох не заметил, что неподалеку, возле лавки башмачника, стоит Реза-Кули, пишхедмет Ф.. эс-сальтанэ... А Реза-Кули, как только увидел его, пошел за ним вслед.

Ферох постучался у ворот Шекуфэ.

Открыла дверь она сама и, видимо, была сильно удивлена.

Ферох тихо спросил:

– Можно мне войти? Поговорить насчет Мэин.

Услышав «Мэин», Шекуфэ грустно покачала головой и предложила ему войти. Ферох вступил под свод входных ворот.

Первое, что Шекуфэ сказала и что немного успокоило его тревогу, это то, что агд Мэин расстроился.

А за этим последовало известие, пронзившее ему душу и сердце.

– Мэин тяжко больна и беременна, ее увезли в Шимран.

Глава тридцать пятая
НЕГОДЯЙ ТРУСИТ

По уходе Фероха Али-Эшреф-хан еще долго смеялся. Ферох ему на самом деле казался смешным. Таких людей Али-Зшреф-хан не встречал. Его окружали, обыкновенно, такие же, как он сам, молодые люди, разговоры которых вертелись вокруг какой-нибудь женщины или «бачэ». И вот теперь ему рассказывают какую-то, как ему казалось, чепуху о честности и достоинстве, угрожают возмездием. Конечно, это было смешно.

Али-Эшреф-хан был погружен в размышления, когда вновь открылась дверь и вошел кавечи с двумя шариками ширэ за печатью Управления «Техдид». Кавечи зажег стоявший на тагче фонарик для разогревания ширэ и поставил его на полу перед Али-Эшреф-ханом.

Приказав кавечи принести чаю, Али-Эшреф-хан растянулся на рваном, грязном килиме и положил свою привыкшую к атласным подушкам голову на отвратительную «мотака», полную блох и вшей. Не обращая внимания на издаваемое ею зловоние, он принялся раскуривать ширэ. Он взял специальную, служащую для этой цели трубочку, похожую на маленький вафур для опиума, положил ширэ и стал нагревать ее над лампочкой фонаря. Ширэ разогрелся. Тогда Али-Эшреф-хан начал затягиваться. Когда кончился первый шарик, пришел кавечи с двумя стаканчиками крепкого чая и поставил их на пол возле Али-Эшреф-хана. Тот выпил залпом. Затем тотчас же принялся прилаживать второй шарик. Из глаз его текли слезы.

Целых полчаса Али-Эшреф-хан предавался своему кейфу. Два шарика ширэ превратились в темный нагар. «Похмелье» его прошло. За это время он выпил пять стаканов чая.

Наконец он поднялся и, дав кавечи пару кран за чай, вышел из комнаты. Увидев во дворе какого-то мальчугана, он послал его к воротам взглянуть, нет ли там прохожих.

Прохожих не было. Али-Эшреф-хан вынырнул из низенькой двери, быстро миновал переулок, вышел на базар и, добравшись до выхода, сел в вагон конки, шедшей по направлению к Лалезару.

Во всем мире люди с каждым днем все больше и больше ускоряют жизнь и темп движения. А в Персии даже и тут дело обстоит совершенно наоборот. Наш городской «вагон», вместо того, чтобы доставить человека наискорейшим образом к месту назначения, или просто переворачивается, или, – если вожатому с кондуктором захочется в пути попить чайку, – к величайшей досаде пассажиров, останавливается посреди дороги.

Но если кто, приехав в Персию, захочет поразвлечься длительной прогулкой по хиабанам, захочет искупаться в пыли Хиабана Чираг-Барг или пожариться под солнцем на Хиабане Машин-Ханэ, пусть садится в вагон! Если у кого-нибудь к трем часам перед заходом солнца назначено свидание, а из дому он вышел в четыре часа до заката, тому тоже нужно сесть в вагон. Нужно сесть в вагон и тому, кто хочет дочитать начатый роман. Заплатив триста динаров, он спокойно дочитает. Пусть садится и тот, кто хочет получить общее представление о настроениях и взглядах публики в связи с каким-нибудь событием, потому что здесь можно присутствовать при обмене самых разнообразных мнений.

Через час, сойдя два раза с рельс, вагон добрался до Лалезара.

Здесь Али-Эшреф-хан вышел и направился к площади Мошир-эль-довлэ и дальше к Хиабану Шахабад, где находился его дом.

Али-Эшреф-хан, который два часа назад бравировал перед Ферохом, позволяя себе относиться к нему с пренебрежением и как будто не придавая никакого значения его словам, понемногу начинал беспокоиться.

Что касается суда, то он знал, что какой бы процесс против него ни начали, выиграет этот процесс он, а противная сторона будет осуждена. Но его беспокоило другое: он станет предметом пересудов, люди будут сторониться его и порвут с ним. Узнав, как подло он поступил с Эфет, никто не захочет больше вступать с ним в родство. А это как раз противоречило всем его планам на будущее. Али-Эшреф-хану хотелось уже «обновить свое ложе», и надо было приниматься за прежние дела. Али-Эшреф-хан боялся не столько угроз Фероха, сколько господина Р... эд-довлэ.

«Если тот заговорит обо мне где-нибудь в обществе важных лиц, «бузурганов», тогда все пропало. Тогда нечего и мечтать о хорошей невесте и о выгодном местечке, которое можно было бы при ее помощи подцепить»...

Он боялся и того, как бы Р... эд-довлэ, связанный со «сферами», не стал жаловаться на него куда-нибудь повыше: тогда не помогут ни деньги, ни значение брата, тогда посадят или вышлют.

С такими мыслями Али-Эшреф-хан пришел домой. Войдя в маленькую комнату возле оранжереи, о которой упоминала в своем рассказе Эфет, он снял свой грязный сэрдари и умылся у фарфорового умывальника. Затем он натянул сюртук цвета «фельфель-о-неме» – перца с солью, – с полосатыми брюками, разглаженными в безукоризненную складку, повязал голубой галстук, надел полулаковые туфли и, пройдя в другую комнату, долго говорил по телефону с братом, следователем суда.

Через полчаса он вышел из дому. Так как он не очень торопился, то решил немножко порисоваться своим шикарным костюмом да заодно, как он выражался, «увлечь» какую-нибудь женщину, и тихонько вышел с Хиабана Шахабад на Лалезар, полный в этот час гуляющих франтов. Так он дошел до Мейдане-Тупханэ и здесь, страшно сожалея, что приходится отрываться от лалезарских красавиц, повернул на Больничный Хиабан, потом – налево, на Хиабан Казвинских ворот, и, пройдя тысячи две шагов, вновь повернул направо под свод базарчика Кербелаи-Аббас-Али , а оттуда – в переулок налево, где остановился перед большими синими воротами.

На просторном дворе, возле бассейна, перед террасой дома сидело несколько человек гостей его брата. Они раскланялись, не прерывая разговора. Брат его, Али-Реза-хан тотчас же представил Али-Эшрефа некоторым из гостей, с которыми тот был незнаком, добавив:

– Он, когда это понадобится, может быть нам полезен.

Не понимая, о чем идет речь, Али-Эшреф-хан взял стул и сел. Один из собеседников, наклонившись к брату, прошептал что-то ему на ухо. Тот громко ответил:

– Нет, я совершенно доверяю... Можете говорить свободно.

Тогда другой молодой человек лет двадцати двух, но с густой бородой, про которого говорили, что он каждый день издает «экстренные приложения» к какой-нибудь газете, сказал:

– Нет! Мы собрались сюда не для того, чтобы пить чай и есть печенье...

Али-Эшреф-хан подумал с грустью: «Значит, чай уже выпили и мне не достанется». Он уже тихонько вздохнул, когда слуга, просунув из-за его головы руку, поставил перед ним большую чашку чая.

Густобородый молодой человек продолжал:

– Нет, наши цели и задачи другие. Мы, молодежь этой страны, мы, представляющие интеллигенцию, должны найти путь к реформам. Мы не можем оставить страну в этом положении.

По горячности, какую обнаруживал молодой человек, произнося свою речь, было ясно, что пыл его скоро не угаснет, что его не уймешь каким-нибудь местишком в сорок-пятьдесят туманов и что, пожалуй, только назначение начальником финотдела в Казвине или Зенджане могло бы, подобно холодной воде, пролившейся на разгоревшееся пламя, погасить этот пыл.

Тогда поднялся с места другой, постарше, лет тридцати пяти и тоже густобородый и неблагообразный, как говорили, журналист, печатавший в своей газете рассказы для семейного чтения.

– Я присоединяюсь к словам нашего уважаемого товарища ага Б. Ваш покорный слуга того же мнения: мы должны найти путь к реформам. Реформы эти, как все считают, должны основываться на идеях обновления. Я того же мнения, однако, мое личное мнение таково, что это, прежде всего, должно относиться к обновлению ложа. Каждый человек должен иметь право отпускать жену и, если нужно, брать новую. Как же иначе? Или уничтожить все, что утверждено великими предками, вождями народа, как Шейх-Саади – да будет ему вечный покой? Все переиначить? Заслужить проклятие предков? Ну, нет! Я так думаю, что, если отцу нравится это дерево, то и сыну оно должно нравиться, потому что отец старше и опытней. Я так думаю, что, если человек наденет куцее платье, его нужно тотчас же наказать, если можно, сбросить его с Шемс-эль-Эмарэ, потому что, надев куцее платье, он тем самым делается как бы френги, делается иноверцем. Человек, кто бы он ни был, чем бы он ни занимался, должен быть в длинном платье, – тогда только никто не сможет его ни в чем упрекнуть. И, если мы видим, что кто-нибудь от жары приделал себе к шапке козырек, спереди там или сзади – это все равно, нужно такую шапку разодрать да и голову эту разбить, потому что в шапке без козырка наша народность. Вы слышите, народность наша, и эта народность попирается! То же самое насчет усов. Бритье усов? Подумайте только, неужели это не возмутительно? Стать похожим на женщину, отказаться от своего мужского достоинства? Нет, этому надо положить конец. Вот на что должны быть направлены реформы! Когда не будут так поступать, когда это кончится, тогда будет и хлеб хороший и продовольствия на всех хватит.

Затем поднялся с места некий шейх, как говорили, сын одного из тегеранских хезрет-ага, известный разными делами.

– Я хочу сказать несколько слов по поводу речи господина X. Я считаю, что наше общество должно гордиться такими членами, как господин X., который с таким глубокомыслием и проницательностью разобрал этот важный вопрос. Во-вторых, я полагаю, что его предложение относительно понимания слова «обновление» заслуживает величайшего внимания, и я прошу г. председателя – здесь он посмотрел на Али-Реза-хана – разрешить его проголосовать.

Али-Реза-хан разрешил. Али-Эшреф-хан тоже всецело присоединился. Тогда один из присутствующих раздал членам маленькие листочки бумаги. Через четверть часа был произведен подсчет голосов: «обновление» в отношении женщин было принято единогласно, а во всех других отношениях отклонено.

Тогда поднялся с места Али-Реза-хан. Он сказал:

– Да будет мне разрешено сказать несколько слов относительно глубоко искреннего отношения к делу членов нашего общества.

Все замолкли.

– Я, – сказал тогда Али-Реза-хан, – был уже во многих тегеранских обществах. Хотя, благодаря давлению первого из этих обществ, я получил пост раиса в Куме, а благодаря второму – специальную командировку, которая принесла мне четыре тысячи туманов, однако я должен все-таки сказать, что во всех этих обществах, к несчастью, не наблюдалось единодушия. Голоса разбились. В большинстве случаев предложения мыслящих людей, – в том числе, например, мои предложения, – не встречали должного внимания и отвергались большинством. Члены этих обществ считали, что человек, не получивший образования, не может быть мыслящим, что он не имеет права издавать газету, не имеет права называться лидером и властителем дум, в то время как этот взгляд в корне неправилен. Я считаю, что наша молодежь, получившая образование, в области мысли не имеет за собой ничего, кроме безверия. И, наоборот, молодежь без образования, если она даже ничего другого за собой не имеет, имеет все-таки веру. В нашем же обществе, по счастью, нет этих разногласий, и предрассудки, о которых я говорил здесь, не имеют места. Мы, слава богу, все здесь без образования. Вот, например, вы, – он повернулся к шейху, – вы, кажется, были только в ремесленном училище да и то лишь несколько дней; или вы, – он повернулся к бородатому сочинителю рассказов и газетчику, – объем вашего образования тоже, кажется, не превышает курса «мэктэба» Молла-Баджи. Наконец, обращаясь к другому юному бородачу, он сказал:

– Ну, и вы – тоже неважное кушанье: немножко в немецкую школу ходили, немножко в военную, а ведь вот теперь издаете экстренные приложения.

При словах «неважное кушанье» присутствующие рассмеялись. Али-Реза-хан однако не кончил. Оборачиваясь к человеку базарного вида в чалме цвета молока, которого называли «потрясателем кабинетов», он сказал:

– А вы кто такой? Сейчас вы торговец, а потом, смотришь, человек большой политики, а потом ремесленник.

При этих словах человек в «молочной» чалме, быстро обведя всех взглядом, сказал:

– Прошу не забывать, что после моей высылки в Эраг я причислен также к ашрафам.

Заканчивая, Али-Реза-хан сказал:

– И вот теперь посмотрите, как это общество разрешает столь важный общественный вопрос! Подумайте об этом единодушии, при котором не возникает никаких противоречий, об этом единогласном постановлении.

Все весело улыбались, поздравляя себя с членством в подобном обществе. Наконец поднялся шейх, являвшийся секретарем собрания, и объявил:

– Заседание закрывается. Следующее заседание в среду, в два часа до захода солнца, в квартире ага Б., на базаре Башмачников. Прошу господ членов не опаздывать.

Один за другим члены общества поднимались и уходили, и скоро братья остались одни.

Старший брат, Али-Реза-хан, сказал:

– Я что-то не разобрал, что ты мне по телефону хотел сказать.

Али-Эшреф-хан без стеснения рассказал брату все, что он проделал с Эфет, о разводе с которой он еще раньше вскользь ему говорил, и прибавил:

– И вот теперь выискался тут один молодой человек, который угрожает мне за это тяжкими последствиями.

Слушая рассказ Али-Эшреф-хана о судьбе Эфет, Али-Реза не обнаружил никакого удивления: видно было, что и он проделывал подобные дела. Он только спросил:

– Ну, и чем же тебе угрожает этот молодой человек?

– Он говорит, – ответил Али-Эшреф-хан, – что, если я не добьюсь, чтобы ты освободил некоего Джавада, которого ты приговорил к ста плетям и шести месяцам тюрьмы, он обратится с жалобой в высшие сферы и опозорит меня.

Али-Реза сказал:

– Ясно, это тот самый, который сделал вместе с Джавадом это дело. Отлично, очень хорошо, я, наконец, дознался, кто он такой и теперь знаю, что мне делать.

– Как его зовут?

Он сказал мне свое имя, но я его совсем не знаю.

Узнав, что этого человека зовут Ферохом, Али-Реза сказал:

– На свой счет ты можешь быть спокоен: ничего он тебе не сделает, потому что у него есть враг покрупней и поважней тебя – это Ф... эс-сальтанэ.

И Али-Реза-хану пришлось рассказать ему об этом деле и о том, как Ф... эс-сальтанэ заставил его приговорить Джавада к ста плетям и к шести месяцам тюрьмы. И прибавил:

Нужно повидать Ф... эс-сальтанэ и сообщить ему что Ферох пытался спасти Джавада. Пусть он напишет, чтобы его посадили, да в такое место, чтобы там он исчез. Али-Эшреф-хану это предложение понравилось.

– Хорошо, – сказал он, – а когда можно будет повидать господина Ф... эс-сальтанэ?

Оказалось, что сделать это можно только через три дня, так как Али-Реза должен был уехать по какому-то делу в Шимран и мог вернуться только через два-три дня. Порешили, что через три дня Али-Эшреф-хан зайдет за братом и они вместе отправятся к Ф... эс-сальтанэ.

Он посидел еще с четверть часа, справился о здоровье жены брата и спросил о целях общества, на заседании которого он только что присутствовал.

– Да какие же цели, – ответил Али-Реза. – Хочу их использовать, вот и все. Это все народ известный: один редактор, – если понадобится, защитит меня в своей газете; у другого не хватает денег на газету, так он издает экстренные приложения и будет в них меня расхваливать; третий – политикан и оратор, изредка, впрочем, он и часы мастерит, – ну, этот в нужный момент будет хлопотать да бегать туда-сюда насчет моего депутатства; четвертый – торговец ножевым товаром с базара, – этот, если будет необходимо, базар закроет; пятый, шейх, – хоучи. Тут самое главное то, что все они собрались вокруг меня в расчете тоже чем-нибудь попользоваться.

Поздравив брата с такими прекрасными замыслами, Али-Эшреф-хан сказал:

– И в самом деле, что же мы хуже других, что ли? Почему бы и нам не сесть на эти высокие места?

Наконец Али-Эшреф-хан простился с братом и зашагал домой.

Глава тридцать шестая
В КОТОРОЙ ВЫЯСНЯЕТСЯ, ЧТО ФЕРОХ СУМАСШЕДШИЙ

Мы расстались с Сиавушем, когда, присутствуя на своем собственном обручении в саду Ф... эс-сальтанэ и болтая с приятелем, он говорил, что не собирается себя ничем связывать. Как мы знаем, в эту же самую минуту Ф... эс-сальтанэ побежал в эндерун, потом вернулся, захватил с собой доктора и вновь побежал в эндерун. Кроме нескольких человек, никто не понял, в чем дело и зачем доктор пошел на женскую половину. Не понял ничего и жених. Он продолжал громко рассказывать приятелю, как в него влюбилась известная кокотка.

В это время Реза-Кули, подойдя к шахзадэ К.., что-то тихонько сказал ему на ухо, шахзадэ переменился в лице. Он взволнованно спросил:

– Да ты правду говоришь?

Реза-Кули утвердительно кивнул головой. В собрании нарастал ропот.

– Невеста заболела... С невестой припадок... Обручение расстраивается... Агд не состоится...

Наконец голоса эти долетели и до слуха Сиавуша. Он тоже подозвал Реза-Кули и спросил, в чем дело, и тот сообщил, что с барышней припадок, и доктор сказал, что обручение не может состояться.

Известие это не произвело на Сиавуша особенного впечатления. Он только проворчал про себя:

– И туда я сегодня не попал, и здесь ничего не вышло. – И отпустил Реза-Кули, сказав:

– Ну, ладно.

Не обнаруживая желания больше здесь задерживаться, он поднялся и, простившись с окружающими кивком головы, подошел к отцу.

– Ну, мне здесь больше делать нечего?

Чрезвычайно озабоченный и расстроенный, отец сказал:

– Да. Но и уезжать тебе в такую минуту тоже неудобно. Останься, может быть, узнаем что-нибудь о ее здоровье, ведь как-никак, она твоя будущая жена.

Сиавуш в ответ засмеялся и вздернул плечами.

– Должно быть съела чего-нибудь холодного и простудилась. Поправится! У меня слишком много дел, и я не могу тратить здесь попусту время.

Отец ничего не сказал, только в душе улыбнулся: он-то знал, что у Сиавуша нет никаких дел.

Через несколько минут Сиавуш сидел в коляске, а Мохаммед-Таги возвышался на козлах. Коляска тронулась.

Не придавая никакого значения происшествию с невестой и не задумываясь над тем, что оно может значить лично для него, Сиавуш обратился к Мохаммед-Таги:

– Тут у нас сегодня ничего не вышло. Поедем куда-нибудь в другое место. Право! А то только молодость зря проходит.

Он засмеялся. Обернувшись к нему с высоты козел, Мохаммед-Таги сказал:

– Ну, в эти места в коляске ездить невыгодно: сейчас же вместо десяти туманов возьмут тридцать!

– А мы там, поблизости, с коляски сойдем, – ответил Сиавуш.

Коляска миновала Больничный Хиабан, площадь Тупханэ, Хиабан-Чираг-Барг, проехала перекресток Эмин-Хозур и остановилась возле улицы Каджаров. Сиавуш и Мохаммед-Таги слезли и отправили коляску домой.

Это был квартал, населенный публичными женщинами.

Возле казармы Наиб-ос-сальтанэ Мохаммед-Таги ввел своего барина в маленький дом с грязной калиткой и грязными стенами, с пустым, без воды, хоузом во дворе.

Сиавуш, всего четверть часа назад восседавший в роскошном цветнике господина Ф... эс-сальтанэ, поморщился.

– Здесь что-то уж очень плохо!

Но Мохаммед-Таги тотчас же его успокоил:

– В таких-то местах и попадаются хорошенькие штучки.

Сиавуш и Мохаммед-Таги провели ночь в этом доме.

Когда утром они подходили к своему дому, шахзадэ К... сходил с крыльца, чтобы сесть в коляску и куда-то ехать. Он был до крайности расстроен и встревожен и тем, что Сиавуш не ночевал дома, и тем, что обручение расстроилось.

Он говорил сам с собой:

«Что же это такое? Почему? И нужно же было такому случиться!»

Увидев Сиавуша, он обрадовался.

– Ты где же это был?

Сиавуш растерялся. Мохаммед-Таги, видя, что он не знает, что ответить, поспешил на выручку. Выступив вперед, он доложил:

– После вчерашнего события ага чувствовали себя так плохо, что я счел необходимым, ради их здоровья, отвезти их за город немного рассеяться.

шахзадэ К... сказал, что он едет справиться о здоровье Мэин и что было бы очень хорошо, если бы Сиавуш поехал с ним. Но Сиавуш отговорился нездоровьем и обещал, если найдет время, съездить вечером лично.

Через два часа шахзадэ вернулся и сообщил, что здоровье Мэин не лучше: доктор говорит, что она вряд ли скоро поправится, следовательно, свадьба пока невозможна.

Сиавуш не сказал ничего и не выказал печали. Внутренне он был доволен тем, что может на свободе предаваться своим занятиям.

– Но, во всяком случае, ты, как жених, обязан съездить лично к отцу своей невесты справиться о ее здоровье.

Сиавуш обещал.

И вечером, в два часа до захода солнца, он, снова усевшись с Мохаммед-Таги в коляску, отправился в дом Ф... эс-сальтанэ.

Он увидел Ф... эс-сальтанэ в саду перед домом. Тот шагал взад и вперед в чрезвычайной задумчивости и тревоге. Увидев Сиавуша, он принудил себя улыбнуться.

– Удивительно, – сказал он, – как это вы пожаловали?

Сиавуш-Мирза почтительно поклонился господину Ф... эс-сальтанэ и пошел за ним в дом.

Несколько пристыженный, Сиавуш спросил о здоровье Мэин. Ф... эс-сальтанэ быстро ответил:

– Здоровье не очень плохое, только доктор велел ей быть на свежем воздухе и переменить климат. Я отправил ее в Шимран. Там, в Джафарабаде, у меня сад, там она и будет жить.

– Ханум тоже изволили уехать? – спросил Сиавуш.

– Да, мать с ней, – ответил тот. – Но я так занят, что не могу туда поехать.

В это время вошел Реза-Кули с серебряным подносом, на котором лежали две визитные, карточки.

Ф... эс-сальтанэ не мог понять, что могло быть нужно сейчас Али-Реза-хану, но все-таки велел просить.

Вошли Али-Реза-хан и Али-Эшреф-хан. Пожали руки Ф... эс-сальтанэ и Сиавушу.

Ф... эс-сальтанэ сказал, указывая Али-Реза на Сиавуша:

– Вы, вероятно, не знакомы?

Али-Реза смотрел на Сиавуша и не мог припомнить.

– Рекомендую, Сиавуш-Мирза, сын шахзадэ К... и мой будущий зять.

При этой рекомендации с губ Али-Реза-хана и Али-Эшреф-хана сорвались сочувственные восхищенные восклицания:

– Вот как! Машалла! Машалла!

Обратившись к Сиавушу и указывая на братьев, Ф... эс-сальтанэ сказал:

Господин Али-Реза-хан, следователь шестого следственного отделения суда, превосходнейший молодой человек, образованнейший. А это их брат.

Выкурив папиросу, Али-Реза сказал:

Как я вам уже докладывал по телефону, пять дней тому назад я приговорил того человека к шести месяцам заключения в темной камере и к ста ударам плетьми. Вчера наказание приведено в исполнение.

Ф... эс-сальтанэ сказал:

– К несчастью, я вчера, в связи с нашим неудавшимся обручением, был так занят, что не мог приехать посмотреть. А уж как мне хотелось хоть в коляске мимо проехать. Не мог!

– А мне посчастливилось, – сказал Али-Эшреф-хан. – Я был. Ну, и зрелище же было! В особенности, когда эта женщина появилась. Плачет, говорит: «Мой сын, мой Джавад! Сон мой был верен». И только это она подошла, как один ажан, – нет, это нужно было видеть! – как даст ей в бок прикладом и сшиб ее с ног... Ну, прямо замечательно было, как она бежала и как он ее свалил. Просто огромное удовольствие. Я так смеялся, что не мог удержаться, чтобы не похлопать.

Ф... эс-сальтанэ это так понравилось, что он позабыл горе, которое причинила ему болезнь Мэин и весело рассмеялся.

Али-Эшреф-хан продолжал:

– А еще смешнее было, когда этого Джавада развязали. Ну, совсем как тряпка, прибитая к стене, когда из нее гвозди вытащат, так и грохнулся на землю. Все очень смеялись и аплодировали. А еще говорят, что персы ленивы и нелюбопытны. Вот совершеннейшая чепуха!

Ф... эс-сальтанэ сказал:

– Я немножко не понимаю. С Джавадом что-нибудь случилось?

– Нет, ничего! Просто в обмороке был, – объяснил Али-Эшреф-хан.

Ф... эс-сальтанэ громко смеялся.

– Так ему и надо. Ха-ха! Вот говорят: человеку воздаяние на том свете по делам его. А, оказывается, на этом-то свете гораздо скорее воздается по делам.

– Да и еще как! – сказал Али-Эшреф-хан. – Его, говорят, отправили в больницу. И долго там пролежит. Так что даже в темную камеру не попадет.

Это обстоятельство господину Ф... эс-сальтанэ не понравилось.

– Вот времени только у меня нет, но так или иначе, я обязательно напишу раису назмие, чтобы срочно посадили его в темный карцер да, если можно, чтобы давали ему пищу без соли.

На этом разговор о Джаваде закончился. Сиавуш, не зная ничего о Джаваде, молчал.

Али-Реза-хан спросил:

– Вы изволили сказать, – обручение не состоялось? Что же такое случилось?

– Да, – сказал Ф... эс-сальтанэ, – вчера должен был состояться агд моей дочери, но, к сожалению, с ней случился припадок, и доктор сказал, что придется агд на некоторое время отложить.

Али-Реза-хан сказал:

– Цель нашего прихода, ага, поговорить с вами об одном человеке, который предъявил брату нелепое требование. Это имеет некоторое отношение и к вам.

Ф... эс-сальтанэ выразил готовность слушать.

Тогда заговорил Али-Эшреф-хан.

– Да... Видите ли. Дня три тому назад пришел ко мне один человек и начал меня расспрашивать: что вы делаете, чем занимаетесь, какой пост занимали в Исфагане, что делали раньше? Человека этого я не знаю, поэтому спрашиваю его, что, собственно, он имеет в виду. А он вдруг без всякого стыда, точно речь шла о каком-нибудь справедливом деле, наплел на меня всяких обвинений и говорит: «Я тебя опозорю, осрамлю».

– Как это так? – спросил Ф... эс-сальтанэ, – да что он, сумасшедший, что ли? Наверное, так.

– Да, должно быть, сумасшедший, – сказал Али-Эшреф-хан. – Ну, я хотел позвать лакея и приказать выгнать его из дому, но обвинения его были так смехотворны и, кроме того, он вел себя так нахально, что я воздержался. Думаю, сначала узнаю, в чем дело? А он все говорит и говорит и без малейшего стыда называет меня по-всякому. Наконец, говорит, что, если я хочу избавиться от позора, я должен принять его условия. Я спрашиваю, что должен сделать, а сам про себя смеюсь, конечно. Он и говорит: «Вы должны заставить вашего брата, Али-Реза-хана, прекратить следствие об одном несчастном и ни в чем неповинном молодом человеке и объявить его свободным». Я говорю себе: «Нет, этот человек совершенно безумен». Но, так как он все-таки тихий помешанный, то, думаю, расспрошу еще. И спрашиваю: «Хорошо, а если я этого не сделаю, ты что сделаешь?» А он как закричит: «Я, – говорит, – по всему городу объявлю о твоей подлости. Я, – говорит, – жестоко тебе отомщу».

Господин Ф... эс-сальтанэ спросил:

– И вы всю эту ругань выслушали и ничего не сказали?

– Да нет, мне ведь важно было узнать его цель, узнать, кого он намерен освободить. Я ему говорю: «Ты что же воображаешь, что ты не в Тегеране, а где-нибудь в Париже или в Лондоне, что так разговорился о неблагородстве и подлости. На основании каких это документов ты все эти обвинения докажешь?» Когда я это сказал, вижу, он смеется; тут я уже совершенно убедился, что он сумасшедший. Достал он из кармана какое-то письмо, прочел. «Вот, – говорит, – вашей рукой написано. И на основании этого письма вы будете осуждены!» А мне, понимаете, нужно узнать его цель. Поэтому я притворился, что испугался, и говорю: «Хорошо, вы правы, скажите, что я должен сделать?» Он сейчас же сказал: «Скажите вашему брату, чтобы он освободил некоего Джавада, приговоренного к шести месяцам тюрьмы и к ста плетям!» Услышав имя «Джавад», Ф... эс-сальтанэ воскликнул:

– Это Ферох. И, конечно, он сумасшедший!

Сиавуш-Мирза, который до этого времени молчал и слушал, стараясь что-нибудь понять, вдруг сдавленным голосом сказал:

– Разрешите мне также сказать... об этом человеке.

– Пожалуйста, пожалуйста, дорогой зять. Значит, и вы тоже что-нибудь знаете об этом сумасшедшем?

Сиавуш дрожащим и запинающимся голосом рассказал следующее:

– Я с этим человеком познакомился с неделю тому назад через одного из друзей, и мы как-то вечером ели с ним в одном из кафе мороженое. Между прочим, я ему рассказывал о той великой чести и милости, которой вы собираетесь осчастливить вашего покорного слугу, а он внимательно слушал. Через полчаса мы встали и разошлись по домам. Наутро, только что я успел выйти из ванны, говорят: «Принесли какое-то письмо». Удивился я: «Что это за письмо?» Распечатал, прочел и представьте себе, что я увидел. Этот самый человек предлагает мне...

Тут Сиавуш вытащил из кармана письмо Фероха и подал Ф... эс-сальтанэ.

Ф... эс-сальтанэ прочел письмо и рассмеялся. Потом он передал письмо Али-Реза-хану. Тот прочел и передал Али-Эшреф-хану.

Все смеялись.

Али-Реза спросил:

– И что же вы ответили этому сумасшедшему?

– Да только ответил, что вы, мол, сумасшедший.

Этот ответ Сиавуша вызвал у всех «браво». Все единодушно решили признать Фероха сумасшедшим. Если бы при этом присутствовал Ферох, он и вправду сошел бы с ума.