Текст книги "Страшный Тегеран"

Автор книги: Мортеза Мошфег Каземи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

Глава одиннадцатая
ПАМЯТЬ ОБ ОДНОЙ НОЧИ

Мы потеряли Фероха из виду в тот момент, когда он, спрятав под шинелью своего ребенка, исчез в темноте.

В то время у Фероха не было в Тегеране квартиры, и его пригласил к себе жить один из его друзей, тот самый, которому он обещал рассказать все свои приключения и который был командирован для ареста господина Ф... эс-сальтанэ.

Ферох спокойно шел домой, не опасаясь казаков, кучки которых все время попадались ему на пути.

– Я с важным поручением, – говорил он им. – Нужно пройти на ту сторону города.

Видя, что он свой, казаки его не задерживали. И через три четверти часа он был уже на улице, где жил его приятель, нашел его дом и постучался.

Молодой слуга без всякого страха подошел к двери в спросил:

– Кто?

– Я прислан хозяином дома, впустите меня, – сказал Ферох.

– А какой у вас условный знак?

Ферох сказал:

– Зеленый пакет, который он прислал вам три дня назад из Казвина, чтоб известить вас о своем прибытии. А также то, что два часа назад он приходил домой, а потом снова ушел, имея поручение.

Услышав это, слуга открыл калитку и тотчас же ее поспешно запер.

– Не трусь так. Здесь дом офицера, ничего не может случиться.

Слуга ответил:

– Я не за себя боюсь, а как бы не вышло чего плохого для наших домашних.

Слуга проводил Фероха в небольшую красивую комнату, в которой ярко горел камин, быстро зажег лампу и спросил:

– На ужин что прикажете?

– Ужина мне не надо, – сказал Ферох. – А вот я хотел бы узнать, где мне спать?

Слуга сейчас же отпер дверь другой комнаты, и Ферох увидел две приготовленные постели – одна предназначалась для него, другая – для хозяина. Поблагодарив слугу, он вошел в комнату и положил на постель ребенка, который только что проснулся, но был спокоен и не плакал.

Взглянув в его лицо, он тотчас увидел, как похож ребенок на мать. Целый мир воспоминаний, сладостных и горьких в одно и то же время, нахлынул на него, и он невольно низко опустил голову.

Он все еще не мог себе представить, что Мэин нет. И теперь, чем больше он глядел на ребенка, тем сильнее билось его сердце.

Тяжела была для него эта ночь. Все эти четыре года Ферох мечтал о той минуте, когда он снова увидит Мэин, снова услышит ее милый, радующий сердце голос, когда он обнимет ее, прижмется губами к ее лицу, к ее рукам и ногам, когда снова почувствует на своем лице ее горячее дыхание, когда, забыв весь мир, он скажет:

«Ты снова со мной, Мэин, и мне больше ничего не нужно. Я любил тебя, люблю и буду любить. Ты – вся моя душа...».

И что он услышал! Прошли уже годы с тех пор, как Мэин, которую он всегда представлял себе ожидающей своего Фероха, распростилась с горестями жизни. И он уже никогда, никогда ее не увидит.

Ум его не мирился с этой мыслью. Он несколько раз ударил себя по голове, точно хотел извлечь оттуда объяснение этой ужасающей, невозможной, невероятной нелепости.

А потом, когда, немного успокоившись, он осознал, что это все-таки факт, который изменить нельзя, что ему действительно больше не придется ее увидеть, ему стало еще в тысячу раз больней. Из глаз его полились слезы. Ребенок спокойно заснул. А он сидел возле него и плакал. И так прошли часы. И по мере того, как лились его слезы, яснее становились мысли. Понемногу он вспомнил все. Он увидел перед собой Мэин, вспомнил ту ночь, вспомнил, как явился господин Ф... эс-сальтанэ и вырвал Мэин из его объятий, как Джавада посадили в тюрьму.

Нового в этих воспоминаниях не было ничего. В течение четерых лет он каждый час видел все это перед собой. Однако была и разница: раньше он исходил из предположения, что Мэин жива. Его мысли, представления, воспоминания имели впереди завершение. Теперь они становились безысходными...

Стрелка часов подвигалась вперед, а Ферох все сидел у изголовья ребенка и плакал, играя его мягкими каштановыми волосами.

Когда-то он думал о мести, о страшной мести всем виновникам своего горя. Теперь он чувствовал, что месть не нужна. К чему месть?

Ведь Мэин он потерял навсегда. Какую пользу могли принести ему теперь несчастья других? Даже, если бы он сжег весь мир, это не принесло бы ему ни покоя, ни утешения, потому что то, что он потерял, было для него дороже мира.

И все-таки он говорил себе, что не может оставить этих людей в покое: «Они разбили мою жизнь, так теперь я, насколько могу, постараюсь испортить жизнь им».

И снова возникала мысль, что это не нужно и бесполезно. И так мысли боролись в его голове, и он не знал, что ему делать – мстить или подумать о себе и постараться устроить свою жизнь.

Много вынес за эти годы Ферох, но, благодаря надежде на то, что он увидит Мэин, все это не надломило его. А теперь, когда он внимательно обдумывал все, он чувствовал, что именно в этот час на нем сказывается все, что с ним случилось. Действительно, Ферох изменился. Лоб его был изборожден морщинами, и он постарел на несколько лет. Он чувствовал, что силы его надорваны, ослабели так, как не ослабели бы и за десять лет.

Велика сила любви, так велика, что нельзя ее описать.

Тихо поцеловав ребенка, Ферох сказал:

– Сейчас я вырвал тебя из теплой, мягкой постели и принес сюда. Когда-то я так же, во имя своей любви, вырвал твою мать у ее матери. Это имело ужасные последствия. Но то, что я унес тебя, не будет иметь таких последствий: это сделал уже не юный Ферох, это твой старый отец, да, старый в двадцать пять лет. Он о тебе позаботится.

Из квартала Каджарие и из дальних кварталов доносились иногда выстрелы.

Ферох говорил себе: «Так! Этих бездельников, топчущих все, в эту ночь возьмут в тюрьму. Теперь никто из них уже не посмеет мучить другого только за то, что он любит... да, только за то, что тот любит, делать человека несчастным!»

Ему хотелось вскочить и бежать помотать казакам, которым в некоторых частях города приходилось вступать в бой.

Но, склонившись к ребенку, он сказал:

– Как я могу тебя оставить? А что если и тебя отнимут у меня, и я лишусь тебя навсегда?

Дрожь охватила его. «Неужели они так бесчувственны, так злобны и так стремятся меня погубить, что решатся отнять у меня и сына, единственное, что осталось от его матери?»

Выхватив револьвер, точно в самом деле в комнату входил кто-нибудь, чтобы отнять у него ребенка, он говорил:

– Пусть придут. Тому, кто его тронет, это дорого обойдется.

Если бы в эту минуту кто-нибудь действительно вошел в комнату, Ферох напал бы на него и, может быть, ранил или убил. Глаза его горели огнем.

С четверть часа Ферох был в таком состоянии, потом, поняв бессмысленность своих волнений, успокоился.

Выстрелы прекратились. Тегеран снова был погружен в тишину.

Было уже около шести часов. Светало. А Ферох все сидел над постелью ребенка и смотрел на него. При бледном свете утра, проникшем в комнату, можно было рассмотреть, как был бледен Ферох, как ввалились его глаза, мутные от слез. Он не забылся ни на минуту и, может быть, даже не заметил, как прошла ночь и настал день. Для него не существовало светлых дней, для него все было потеряно, ему не о чем было мечтать, мир стал для него темен и мрачен. Прошло еще немного времени. В дверь тихо постучали.

Ферох спросил:

– Кто?

Оказалось, что это вчерашний слуга пришел узнать, не хочет ли Ферох позавтракать.

– Который час? – спросил Ферох.

– Около половины одиннадцатого, – ответил пишхедмет. – Простите, что я постучал. Я привык всегда будить ага по утрам, и сейчас я подумал, что вам, может быть, нужно идти по делам.

Ферох тихо сказал:

– Действительно, у меня есть дело.

И совсем тихо, так что пишхедмет не слышал, добавил:

– Да, но с ребенком-то как быть? А вдруг его унесут?

Глаза Фероха были красны от бессонной ночи, вид у него был жалкий. Наскоро плеснув в лицо водой, Ферох позвал пишхедмета и сказал:

– Ребенок останется пока здесь. Если понадобится, постарайся его как-нибудь занять и развлечь, чтобы он не плакал, а я постараюсь вернуться поскорее.

Видя по глазам Фероха, что, если что-нибудь будет не по-нему, он перевернет весь город, пишхедмет обещал в точности исполнить его приказ и присмотреть за ребенком.

Поцеловав ребенка в щечку, Ферох быстро вышел и отправился в Казакханэ повидать своего друга, который, будучи занят службой, не спал всю ночь.

– Что вы сделали с арестованным? – спросил его Ферох.

– Ничего. Сдал его специально прикомандированному офицеру. Сейчас он в большом зале спит или просто сидит, не знаю.

Ферох сказал:

– Теперь ваша очередь отдохнуть. Идите домой, а я приму командование всадниками. Но я попросил бы вас об одной услуге...

– Я сделаю все, что могу.

– Видите ли, – сказал Ферох, – у меня есть ребенок, он сейчас у вас в доме...

И добавил другим тоном:

– Позаботься, брат, о нем, займись с ним там немного. Это все, что у меня теперь в жизни осталось... Память матери... Честное слово, только мысль, что я должен дать ему настоящее воспитание, заставляет меня жить, а то я отправился бы туда, где его мать.

Сослуживец не знал его истории, но догадываясь, что тут замешана любовь и что в эту ночь друг его потерял надежду найти любимую женщину, сказал с трогательной готовностью:

– Да, будь спокоен! Когда вернешься домой, найдешь его здоровым и веселым.

Ферох, счастливый, поцеловал приятеля, потом вскочил на коня, которого держал за повод казак, и поскакал во главе шести казаков но Хиабану Джелальабад.

Как мы знаем уже, около полудня, во время возвращения из южной части города, он встретил Джавада и пригласил его к вечеру в дом своего товарища.

Грустный и рассеянный, ехал он потом с казаками по направлению к северным кварталам. Мысль его была прикопана к сыну, и он ни о чем другом не мог думать. Теперь, когда он потерял Мэин, у него не было больше привязанностей, и единственным его желанием было удержать, спасти оставленную ею дорогую память – их сына, их мальчика.

Он беспрестанно смотрел на часы.

«Через два часа я его увижу, – думал он. – Нет, его не отнимут у меня».

На лице его отражались печаль и тревога, сменившие недавний гнев. Он чувствовал, что на нем лежит теперь ответственность за будущее этого маленького существа и что он не может уже очертя голову бросаться навстречу всяким опасностям. При мысли о смерти Мэин и о ее виновниках он приходил в ярость. Снова возникало в нем решение покарать их, и ему хотелось мучить их, заставлять невыразимо страдать. Но тут он вспоминал, что он связан ребенком, и опускал голову. Смерть Мэин спутала все в его голове и заставляла забыть обо всем, что он должен быть сделать...

В течение всех четырех лет он видел перед собой всех своих прежних врагов и друзей и намеревался разыскать их сейчас же по возвращении в Тегеран. Он помнил Эфет и, как мы знаем, мучился тем, что не мог исполнить данное ей обещание: разыскать Али-Эшреф-хана и отплатить ему за страдания Эфет, привести в исполнение все, чем он тогда грозил Али-Эшреф-хану и в ответ на что услышал смех, проучить его так, чтобы тот понял, что нельзя безнаказанно играть честью людей. Он дал себе слово показать Сиавуш-Мирзе, как на него подействовала его насмешка. Но известие о смерти Мэин перевернуло и спутало всю цепь его мыслей, казавшихся ему такими ясными и стройными.

Около часу дня Ферох с казаками подъехал к воротам Юсуфабад. Ему пришлось теперь выехать за город и объехать окрестности, так как на нем лежала обязанность не допускать каких бы то ни было беспорядков. Но все было спокойно. Народ или не осмеливался что-либо предпринять, или действий казаков соответствовали его желаниям. Так или иначе, но нигде не было ни малейших признаков недовольства и волнений.

Когда они подъехали к Хиабану Абаси, Ферох сказал себе: «Отчего бы мне не заехать узнать, что с Эфет, жива ли она? Вдруг и она тоже распростилась с жизнью: от меня ведь все уходят...» И он повернул коня на Хиабан Абаси. Казаки последовали за ним.

У ворот не стоял, как было прежде, чистенький, опрятный пишхедмет. Самый дом как-то облинял и был уже не в таком порядке. Было видно, что о нем не заботятся, как раньше, и что его не так часто посещают.

Ферох приказал одному из казаков спешиться и постучать.

Прошло несколько минут. Наконец ворота отперли, и в них показался старичок-слуга. Увидев офицера и казаков, он побледнел и, запинаясь, спросил:

– Что угодно?

Поняв его испуг, Ферох сказал:

– Не бойся, мы не собираемся никого арестовывать. Хотим только у тебя кое-что спросить.

Старик, глотая слюну, быстро ответил:

– Если даже и захотите кого-нибудь в тюрьму посадить, так, кроме меня и Джаффар-Кули, никого больше из мужчин в доме нет.

Ферох недовольно сказал:

– Ты что, не понимаешь, что ли? Я сказал, что мы никого не хотим арестовывать. Я хотел только узнать, господин Р... эд-довлэ все еще здесь живет?

Старик сказал:

– Пока, царство ему небесное, жив был, здесь жил.

Ферох подумал про себя: «И он, значит, отправился вслед за моим отцом» и спросил:

– Кто же тут теперь живет?

– А кто живет! Ханум да дочь ее, дай бог им долгой жизни, здесь проживают.

Ферох соскочил с коня. Казакам он велел подождать его на углу Хиабана Юсуфабад, и они уехали.

– А ведь ты, должно быть, меня все-таки видал. Припомни-ка, – сказал он старику. – Я тебя узнал.

Старик всмотрелся в его лицо и вдруг вскрикнул:

– Ага, да это вы, вы!

И вдруг со всех ног побежал к дому.

– Ханум, – кричал он, дайте «мождэ», «мождэ» дайте! Тот ага, которого вы ждете, приехал! Приехал!

Удивленный Ферох тихо пошел за ним. И вдруг в просвете двери он увидел женщину в черном – Эфет. От радости ее охватила такая слабость, что она должна была ухватиться за дверь.

Она чуть не упала на пол.

«Не хватало только того, чтобы я и ее лишился в самый день встречи», – подумал Ферох и, подбежав, подхватил ее на руки.

Глава двенадцатая
ДВА СТРАДАЛЬЦА

Когда кормилица Мэин сказала Эфет, что ребенок пошел к отцу, она было подумала, что кормилица шутит, потом решила, что она от старости слегка свихнулась. Но когда та, наконец, поклялась гробницей имама Исмаила, что своими глазами видела Фероха, Эфет подбежала к ней и крепко сжала ей руки.

– Это правда? Ты видела? Видела?

Слегка рассердившись, старуха сказала:

– Ханум, это что же: вместо мождэ вы мне на старости лет руки ломаете? Чего мне врать? Видела и видела, больше нечего и говорить. Разговаривал он со мной и сына своего взял.

– Если это все так, – сказала Эфет, – ты хорошее мождэ получишь.

Старуха рассказала ей все подробности прихода Фероха и ареста господина Ф... эс-сальтанэ: как Ферох разбудил всех криком и потребовал своего сына, как она его узнала и как он унес ребенка. Эфет спросила, знает ли старуха, где Ферох живет.

– Я сейчас же должна к нему ехать, сейчас же!

– К сожалению, не знаю. Он только обещал, что сегодня же утром сообщит мне свой адрес. Поэтому-то я до сих пор и не приходила, все поджидала. Потом вижу, что он не идет, забеспокоилась и решила идти к вам и спросить, что мне сказать, нашему ага, если его выпустят из тюрьмы и он спросит, где ребенок?

Странная мысль пришла Эфет в голову: «А что, если кормилица видела вовсе не Фероха и все это просто проделка каких-нибудь охотников поживиться деньгами господина Ф... эс-сальтанэ, которые украли ребенка, чтобы получить за него выкуп».

Но старуха как раз принялась рассказывать ей, как переменился Ферох, когда узнал, что Мэин умерла.

– Так ты, значит, уверена, что видела его, а не кого-нибудь, другого?

Кормилица совсем рассердилась:

– Что же, вы думаете, коль я стара, так и глуха и глупа стала? Ферох при мне рос, его кормилица – жена моего брата. Как же мне его не узнать?

– В таком случае иди скорее домой: может быть, он кого-нибудь пришлет к тебе с адресом, ты мне сообщи по телефону.

И старуха отправилась домой.

Когда она пришла, Гусейн-Кули, стоя у ворот, проклинал виновников ареста господина Ф... эс-сальтанэ.

– Мало им мэшрутэ! Теперь вот какими вещами занялись!

Старуха спросила:

– Никто не приходил?

– А кто сюда теперь придет? Ага взяли, нас без хозяина оставили. Подожди, еще без голов останемся.

Она поняла, что никто не приходил, и спросила:

– Нет, в самом деле, что же нам делать... насчет ареста ага?

– Что делать?! – воскликнул Гусейн-Кули. Из-за этих конституционалистов даже сам шах из страны убежал, а ты думаешь, мы что-нибудь можем сделать? Ничего не можем. Подождем, может быть, бог смягчит их сердца, и они не станут терзать и мучить старика.

Кормилица отправилась в эндерун и стала ждать Фероха или его посланного.

А Эфет в это время у себя дома металась по комнате, не зная, что ей делать. На ее звонки в дом господина Ф... эс-сальтанэ отвечали, что о Ферохе ничего не слышно.

Она то окончательно решала про себя, что кормилица ошиблась, и что это, несомненно, проделка злоумышленников, подбирающихся к состоянию господина Ф... эс-сальтанэ, то вновь переходила к надежде и говорила себе, что ошибки не могло быть.

Наступил и прошел полдень. Она продолжала звонить кормилице чуть не ежеминутно. Но оттуда по-прежнему отвечали, что ничего нет, никто не приходил. Наконец Эфет, подчинившись своей судьбе, уселась и стала спокойно ждать, что будет. Мать, которая тоже знала о событии, сидела возле нее.

– Он был в казачьей форме, – сказала мать. – Значит, можно предполагать, что у него сегодня просто много работы по службе, поэтому он и не мог до сих пор прийти.

Эфет не отвечала.

В два часа Эфет, не выдержав, снова взялась за телефонную трубку, как вдруг со двора раздался крик старого пишхедмета: «Мождэ, мождэ!»

Бросив трубку, она кинулась к дверям и увидела Фероха – в мундире казака, с волосами, пропитанными пылью, с глубоко запавшими от горя и слез глазами.

Через несколько секунд Ферох, подняв ее на руки, внес в комнату и уложил на диван. Еще через несколько мгновений Эфет открыла глаза и посмотрела на сидящего возле нее Фероха долгим остановившимся взглядом.

В эту минуту с радостным криком вбежала мать.

– Приехал наконец! Ну, теперь спасена моя дочь, спасена!

Ферох спокойно и почтительно поклонился ей, не понимая, что это значит.

Видя его недоумение, ханум рассказала ему, как страдала и болела Эфет во время его долгого отсутствия и как доктора сказали, что она поправится только тогда, когда увидит человека, которого она ждет.

Низко опустив голову, Ферох подумал:

«Выходит, что всем тяжело, все страдают».

Чувствуя, что ее присутствие здесь в эту минуту излишне, ханум вышла из комнаты под предлогом, что хочет приготовить что-нибудь для Фероха.

Эфет тихо взяла руку Фероха.

– Ты не ушел из этого мира, не обрек меня на вечную муку! Благодарю тебя.

Рука Эфет была горяча и дрожала. Ощутив эту дрожь и вспомнив, как в прошлые дни Эфет была привязана к нему, Ферох спросил себя: «Неужели она до такой степени меня любит?» Странно действовал на Фероха ее ясный, добрый взгляд, ее светившееся счастьем и лаской лицо. Хотя в эту минуту ои был еще полон скорби о Мэин и в сердце его не было места для кого-нибудь другого, он чувствовал, как сильно она нуждается в ласке, как она измучилась, исстрадалась. Снова беря и пожимая ее руку, он сказал:

– Ты, может быть, думаешь, что я хотел этой разлуки?

– Нет, этого я не думала, – ответила Эфет. – Я знала, что такие, как ты, не могут быть счастливы в жизни. Я чувствовала, что тебе в те дни угрожала опасность. Помнишь, я не пускала тебя ехать в Шимран? Но так как я боялась, что ты истолкуешь это иначе, я не настаивала. А я знала все.

Глаза Фероха сверкнули гневом:

– Ты знала? – спросил он и крепко стиснул ей руку. – Ты знала, что мне готовят эти муки? Ты знала, что мою Мэин толкают к смерти? И ничего мне не сказала? Ты была с ними заодно?

– Ты сходишь с ума, – вскрикнула Эфет. – Я говорю, что я только чувствовала. Посмотри на меня, посмотри мне в глаза. Ферох, Ферох! Не говори так со мной. Я так жалела ее, я столько плакала о ней. А ты думаешь обо мне так. О, нет!

Она не могла больше говорить. Из глаз ее брызнули слезы. В голосе ее трепетала вся ее душа. И этот голос, и эти слезы так терзали сердце, что Ферох вдруг переменился. Он привлек ее к себе, положил ее голову к себе на грудь.

– Нет, нет, прости меня, – сказал он, – прости!

Повернув к нему свое прекрасное лицо, Эфет долгим взглядом посмотрела в его глаза.

– Нет, конечно, ты не виноват, и я должна увеличивать твое горе.

Оба они были одинаково несчастны, оба перенесли слишком много, и оба они проклинали судьбу, потому что были жертвами ее насмешливой злобы, оба не знали, что значит радость, и знали только страдание, и оба боролись и с твердостью переносили все. И каждому из них хотелось снять с другого хоть часть этого груза страданий и горя.

Прошло с полчаса. Несколько успокоившись, Эфет сказала:

– Расскажи мне, что с тобой было за эти годы.

– Что было? Целая цепь грустных событий. Незачем и рассказывать. Тебе только еще тяжелей станет, – ответил Ферох.

– Нет, нет, я хочу знать все, до мельчайших подробностей. Теперь, когда я вновь встретила тебя, когда ты вновь вернул меня к жизни, возродил мою душу, ты должен рассказать мне все!

Ферох ответил:

– Ты знаешь, многие хотят услышать о моих приключениях. Так как я не могу каждому из них рассказывать о себе отдельно, было бы хорошо собрать всех где-нибудь в одно время, чтобы я мог рассказать обо всем, что со мной было.

Эфет одобрила этот план.

Ферох спросил:

– Хорошо. А как вы тут поступили с Али-Эшреф-ханом?

Грустно улыбнувшись, Эфет сказала:

– Нашел еще о чем сейчас разговаривать. Я вовсе не хочу о нем слышать. Сегодня один из счастливейших дней моей жизни, сегодня я увидела тебя. А что там с другими, мне все равно.

– Ну, а я не забыл своего обещания. И теперь, когда я уже в состоянии что-нибудь сделать, я накажу его и его гнусного братца.

Эфет глядела на него. И Фероху казалось, точно какие-то искры вылетают из ее глаз и вонзаются в его сердце. Странно было в этот момент его состояние. Глубокая внутренняя борьба происходила в нем. Он еще любил Мэин. Но когда он думал, что уже четыре года, как Мэин закрыла навеки глаза, когда он видел, с какой любовью смотрит на него Эфет, другая мысль сверлила его мозг.

Он гнал эту мысль прочь. Он говорил себе: «Любить другую после нее, да разве это возможно?»

Он знал, что Эфет любит его. Но чтобы так любить! Ждать его все эти четыре года, думать только о нем, носить по нему траур. Ведь Эфет в течение всех этих четырех лет отказывалась от жизни. Ее существование было чем-то средним между жизнью и смертью. Она не знала никаких радостей и удовольствий и все эти годы была безответной отшельницей, оплакивающей свою собственную жизнь.

Слуги дома, жалея ее, говорили:

– Бедная ханум. Почему она так мучается? Что с ней?

Все в жизни было для нее безразлично. Она не знала, что значит хорошее или плохое кушанье, хорошая или плохая погода, она не разбиралась в людях, кто хороший, кто плохой. Она говорила:

– Без него мне все безразлично. Если бы ему что-нибудь понравилось, и мне бы понравилось. А теперь, когда у меня нет его, мне ничего не нужно... Такова была ее любовь.

Мало-помалу счастье встречи с Ферохом возвращало на ее бледные щеки румянец. Недолгие минуты эти точно спешили восторжествовать над долгими годами горя и стереть с ее лица печальный след протекших лет. Ферох видел это и догадывался о ее чувствах. Но мог ли он в эту минуту ответить ей таким же порывом и подарить ей счастье?

Она глядела на него с таким волнением и тревогой! Глаза ее точно говорили, что после этих лет страданий и тоски она ждет от него ответного слова. Но мог ли Ферох произнести его?

Вдруг Ферох вспомнил о казаках.

– Уже целый час, как они меня ждут на углу, – сказал он, посмотрев на часы.

Эфет в волнении сказала:

– Как! Куда ты идешь? Какие казаки? Тебе опять надо куда-то бежать! Она умерла, а я буду крепко держать тебя. Я не пущу тебя.

Вздрогнув, она добавила:

– Мое прошлое дает мне на это право.

Ферох привлек ее к себе и, прижав к груди ее голову, сказал:

– Нет, теперь не то, что тогда. Теперь меня никто не может схватить, и я вернусь. Но сейчас я должен идти. Ты знаешь, что я в армии и должен исполнять свои обязанности. До четырех часов я в патруле, а в четыре часа я должен быть в доме у одного своего приятеля, где я живу и где теперь мой сын. А завтра утром я опять приду.

– Завтра утром! – воскликнула Эфет. – Нет, это слишком долго, я этого не вынесу. И зачем ты поселился у этого приятеля? Ты должен жить здесь. Через два часа приходи сюда вместе с сыном. У нас много комнат, в особенности с тех пор, как умер отец. В бируни все комнаты в порядке...

Ферох хотел отклонить это предложение, но оно было сделано так искренне и с такой сердечностью, что он дал ей слово, что через два-три часа приедет.

Эфет была счастлива.

– Ты будешь здесь! Ты с сыном будешь здесь! Твой сын меня очень любит и называет меня своей маленькой матерью, и я его очень люблю.

Ферох почувствовал, что у него сильно бьется сердце: не глазами брата глядел он теперь на Эфет.

В это время вновь вошла мать.

– Мамочка, – сказала Эфет, – я предложила Фероху перебраться пока к нам в бируни и там жить. Мальчик тоже будет с ним.

Мать, которая видела, что появление Фероха спасло Эфет, хотела только одного – угодить дочери. Она радостно сказала:

– Конечно, конечно. Наш дом все равно, что ваш дом. Вы же у меня вроде сына. Если там в комнатах что-нибудь не в порядке, я сейчас все сделаю.

Ферох горячо поблагодарил их, потом простился и вышел. Эфет проводила его до дверей. А когда он исчез за воротами, она сказала:

– Он будет любить меня! Когда он взял мою руку, его рука дрожала.

Это была правда. Прощаясь с ней, Ферох вздрогнул, и сердце Эфет уже чувствовало, что Ферох будет любить ее.

Найдя своих казаков, которые начинали томиться его долгим отсутствием и стали раскуривать папиросы, Ферох вскочил в седло и скомандовал:

– Вперед!

Он ехал задумавшись, низко опустив голову. Что ему делать? Мэин была потеряна навсегда, и мысль о ней была только мукой. А здесь, возле него, было другое существо, которое столько страдало из-за него. Он, который никогда не мог выносить, чтобы кто-нибудь из-за него волновался и страдал, видел теперь, что Эфет страстно его любит, мучается этой любовью.

Отдаваясь своим мыслям, он не заметил, как истек срок патруля. Повернув в Казакханэ, он отпустил казаков отдыхать, а сам поскакал к дому своего друга, офицера.

Войдя и увидев сына, играющего с мячом, он поднял его с земли и расцеловал. Потом сказал приятелю:

– Я должен сейчас же вместе с ним уехать отсюда. Мои старые друзья пригласили меня к себе и так настаивали, что я обещал им приехать. Так что я больше не буду вас стеснять. А затем, надеюсь, скоро устроится дело с моим домом, и я переберусь к себе.

Приятель пытался удержать его, но Ферох сказал:

– Вы всегда были так любезны и сейчас так добры ко мне... Я и не хотел уезжать, но что поделаешь? Так, пожалуй, будет лучше для ребенка, потому что там будет кому за ним ухаживать. А вас прошу сегодня вечером прийти туда, и я, как вам обещал, расскажу о себе. Офицер больше не настаивал: он видел, что Фероху и самому хочется туда перебраться. Он только спросил:

– Надеюсь, вы себя неплохо чувствовали у меня?

Ферох сказал, что он никогда не забудет его услуги, и повторил свое приглашение прийти вечером.

– Узнаете мои приключения, а потом нужно будет нам с вами добраться до одного человека, – вы знаете, до кого...

Офицер обещал прийти и взял адрес новой квартиры. Ферох снова поднял с пола мальчика, поцеловал его и спросил.

– Хочешь ехать со мной к мамочке?

Услышав эти слова, ребенок обрадовался и сказал:

– Конечно! Я ее сегодня не видел. А она каждый день дает мне конфетку.

Взяв мальчика на руки, Ферох направился к воротам.

Из боязни реквизиции, извозчики в этот день не выезжали, и Фероху пришлось снова сесть на коня. Посадив мальчика впереди себя, он поскакал быстро, насколько было возможно, чтобы не испугать ребенка.

Эфет с тех самых пор стояла у входных дверей и ждала. Увидев их, она радостно вскрикнула, сбежала со ступеней крыльца и, не думая о том, что ее может кто-нибудь увидеть, взяла из рук Фероха мальчика и принялась целовать его, спрашивая:

– Почему сегодня не пришел? Зачем заставил меня так беспокоиться?

Мальчик хотел объяснить ей, но растерялся и не смог. Он сказал только:

– Я уже папочке говорил, что ты каждый день даешь мне конфетку.

Улыбка осветила лица Фероха и Эфет. Взяв мальчика за руки, они повели его в дом.