Текст книги "Страшный Тегеран"

Автор книги: Мортеза Мошфег Каземи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

Глава двадцать девятая
ТРЕТЬЯ ВСТРЕЧА

Теперь, с разрешения читателя, мы напомним ему о двух важных персонажах этого романа, с которыми мы давно не виделись. Это Сиавуш-Мирза и Мохаммед-Таги.

Мы покинули Мохаммед-Таги в тот момент, когда он, взвалив на спину раненого и потерявшего сознание Сиавуша, потащил его домой. Ему не приходилось, как Фероху, каждую минуту беспокоиться, не окликнул бы его ажан – кто идет и что произошло? Он просто сказал бы, что несет своего барина, который поранил ногу, наткнувшись на камень. Но дрожек на улице не было, и ему пришлось целый час тащить на себе Сиавуша. Наконец он добрался до ворот дома и постучал. Старый привратник открыл калитку и, увидев молодого барина без чувств на спине Мохаммед-Таги, чуть не закричал от изумления, но Мохаммед-Таги цыкнул на него. – Помалкивай! Слышишь? Как будто бы ты ничего этого не видел. А то смотри, как бы барин тебя не выгнал.

Старик сообразил, что Мохаммед-Таги не шутит. На самом деле, чего доброго, Сиавуш-Мирза еще, пожалуй, оговорит его в чем-нибудь перед отцом, и тогда его выгонят. И он дал обещание ничего не говорить.

– Зажигай лампу, – приказал Мохаммед-Таги. И понес Сиавуша в его караулку. Это было крошечное помещение с земляным полом, вроде деревенской хижины.

Мохаммед-Таги потребовал холодной воды и промыл Сиавушу рану. Рана была легкая, пустяковая, но крови вышло много, и потому Сиавуш потерял сознание.

Мало-помалу ему становилось лучше. Наконец он открыл глаза. Увидев наклонившихся над ним Мохаммед-Таги и привратника, он сначала ничего не понял, а потом ему припомнились все недавние происшествия. Он тихо спросил Мохаммед-Таги:

– Зачем я здесь?

– Нельзя же было так идти в эндерун, надо было сначала нашу рану перевязать, чтобы они там ничего не узнали.

– Это ты хорошо придумал. Ну, а теперь пойдем.

Мохаммед-Таги снова взвалил его на спину и донес до двери эндеруна. Здесь он сказал ему на ухо:

– Вы уж как-нибудь доберитесь до постели. А завтра утром скажете, что у вас на бедре вскочил большой чирей.

Не говоря ни слова, Сиавуш взошел на крыльцо и, держась за стену, поплелся через коридор в комнату.

А Мохаммед-Таги повернулся и пошел к себе домой, тут же по соседству, в двухстах шагах.

Утром Сиавуша начало слегка лихорадить. Отец и мать, которые любили его гораздо больше, чем его сестру, забеспокоились и заволновались. Но Сиавуш-Мирза объявил, что это пустяки: просто у него на ноге открылся веред.

Бедняжка мать крепко верила в искусство бабок и при всяких заболеваниях сейчас же составляла какое-нибудь снадобье ло рецепту Ненэ-Кальсум.

– У мальчика жар, веред вскочил!

И сейчас же велела управительнице принести из лавки атара немного хак-е-шир, смешать со льдом и дать мальчику скушать. Велела также раздобыть несколько штук свежих лимонов.

– Если и это все не поможет, тогда надо будет взять десять мискалей шир-е-хешт. Это уж жар отнимет.

Сиавуш вынужден был молчать. Достали хак-е-шир и лимоны, – принесли откуда-то из оранжереи, – и Сиавуш все это съел. Читатель помнит встречу шахзадэ К... с господином Ф... эс-сальтанэ в клубе, когда он рассказывал, что у сына веред и тот себя плохо чувствует.

Через два дня царапина Сиавуша совсем зажила. И он вновь стал думать о «шалостях». Позвал Мохаммед-Таги и сказал:

– А ведь мы уж давненько там не были! Я по этой Эфет совсем соскучился.

Мохаммед-Таги удивился: «Что у него за барин такой, всего два дня там не были, а он уже говорит «давненько» и как будто совсем позабыл, что, если бы судьба не послала того парня, так ему бы и смерть пришла».

Но так как он давно просил аллаха, чтобы тот углубил глупость барина до таких именно пределов, и так как ему, по существу, нужны были только бариновы деньги, то он ответил, что сегодня же пойдет к Нахид-ханум и условится о времени их нового посещения.

Вечером он докладывал барину:

– Кроме того, что вас ранили, там еще и другие происшествия случились, и, между прочим, Эфет убежала. Как только я вошел, Нахид-ханум схватила меня за воротник:

«Не пущу, – говорит, – скажи, что ты с моей лучшей девушкой сделал, куда увел? Говори, живо. Я ее у Мажур-ханум за семьдесят туманов купила, а ты увел».

Очень я удивился. Она видит, что я действительно удивляюсь, и тут же поняла, что я об этом ничего не знаю. И рассказала мне, что после того, как мы ушли, туда пришел офицер с ажаном и Ризэ увели. Эфет исчезла. И с того самого дня и до сих пор ее нет. «Все соседние дома обошла, и следа, – говорит, – ее нет». А я ей говорю: «Ты что же, воображаешь, значит, что я в этом участвовал? Очень глупо, – говорю, – думаешь. Я этим не занимаюсь и подобных особ у себя дома держать не стану». Ну, она видит, что я верно говорю, и замолчала. А я, чтобы ей понравиться, сказал: «Барин чрезвычайно тем вечером довольны остались, прямо до бесконечности, особенно тем, как вы их принимали, так что желают повторить. Не думай, что если Эфет нет, так барин уж и не придет. Барин, если ему понадобится, и на других может обратить внимание». А она отвечает: «Если эти ему не понравятся, так я займу тут одну у соседок, потому что очень мне ваш барин понравился, мне желательно всегда ему служить». Сиавуш-Мирза рассердился:

– Зачем я туда пойду? Я Эфет хочу, а Эфет там нет.

Мохаммед-Таги сказал:

– Да ведь я уже вам докладывал, что это я только из любезности сказал, а то я знаю, что там теперь ничего такого нет, что было бы вам по вкусу и мне, вашему слуге, по зубам. Но, чтобы ей голову заморочить, я даже ей сказал, что барин, мол, еще сегодня к вам придут.

Сиавуш-Мирза засмеялся, а потом с некоторым разочарованием сказал:

– Так! Значит, все неудачно. Ну, что ж, может быть, ты выищешь другое местечко?

Мохаммед-Таги поклонился.

– Сейчас же, срочно, отправлюсь повидать одну женщину, что с нами по соседству жила.

Вечером Мохаммед-Таги вернулся и повел Сиавуша в один из домов на Хиабане Мухтар эс-сальтанэ. По счастью, там с ним ничего не случилось, и никакой Хасан-Ризэ или Хусэйн-Хордэ его не ранил. И Сиавуш-Мирза с тех пор продолжал эти занятия. Три-четыре раза в неделю ходил он в эти места. Иногда ему приходилось бывать и у доктора на Лалезаре, посещаемого кругом ашрафов. Но он был молод и, пользуясь молодостью, только приговаривал:

– Ничего, молодая сила всякую болезнь переборет.

Это лечение Сиавуша отец его в беседе с Ф... эс-сальтанэ истолковал как «работу над медикаментами и устройством лаборатории ради служения народу». Работа над медикаментами заключалась в применении Сиавушем различных лекарств для внутреннего и наружного употребления, а аппаратура лаборатории заключалась в «ирригаторе», который Сиавуш-Мирза имел у себя дома для всяких промываний. Так как никто, конечно, без серьезной причины не станет возлагать на себя столько хлопот, то со стороны отца было естественно отнести все это на счет служения народу.

В таких занятиях прошло три месяца.

Несколько раз за это время отец вызывал его и заговаривал о женитьбе. И всякий раз Сиавуш старался поскорее удрать и вознаграждал себя за скуку отцовского многословия прогулкой в «хорошие места».

Однажды шахзаде К. сказал:

– Мэин похитили на кумской дороге. Таким образом, все наши планы рушатся. Если Мэин не найдется, значит, свадьбе не бывать, а ее капиталам не перейти в твой карман.

В другой раз отец сказал:

– Слава богу, господь не оставляет нас своей милостью. Мэин нашлась. Но, к сожалению, она заболела. Говорят, она больна оттого, что похитители угрожали ей смертью.

Но Сиавуш был так увлечен прелестницами Хиабана Мухтар эс-сальтанэ, Хиабана Шени и улицы Каджаров, что в его голове не находилось даже самого крошечного местечка для мыслей о Мэин. Поэтому он не выразил удивления и ничего нe сказал, даже не спросил отца, что же это за люди похитили Мэин и с какой целью они это сделали.

Наконец шахзадэ К... потребовал к себе Сиавуша и объявил, что через три дня состоится агд и смотрины.

И даже в этот день Сиавуш отнесся к этому известию без всякого внимания. Только сказал:

– Очень хорошо.

Оставив отца и решив погулять, он не спеша отправился: по Хиабану Дервазэ-Казвин, миновал улицу Больницы, площадь Тупханэ и, повернув на Ала-эд-Довлэ, шажком направился вверх по этой улице.

Дойдя до Хиабана Бордж-Нуш, он вдруг увидел двух девушек-армянок, которые вызвали в нем живейший интерес.

«Не вредно будет за ними пойти», – сказал себе Сиавуш.

Он приблизился и начал произносить им вслед французские слова, которые остались у него в памяти от медрессэ Сан-Луи, куда его насильно посылал отец.

Сиавуш был бесконечно удивлен, что девушки не обращают на него внимания. Он сказал себе:

«Это просто потому, что они не знают моего звания и положения. Иначе, почему они даже не отвечают?»

Сиавуш-Мирза не оставлял преследования до самого конца Бордж-Нуш, то есть почти до перекрестка Казакханэ. Возвращаясь, он разочарованно ворчал: – Какие упрямые армянки... Я полагал, что те, кто ходит с открытым лицом, скорее идут на эти вещи... А оказывается, наоборот: они ни слова мне в ответ не сказали.

Он медленно пошел по Ала-эд-Довлэ. И только что дошел до конца, как мимо него тихо, с опущенной головой, прошел Ферох.

Сиавушу уже давно хотелось видеть Фероха, но за эти три месяца тот ему ни разу не попался, а адреса его Сиавуш не знал. В ту страшную минуту Ферох ему ничего не сказал, да и Сиавуш-Мирза позабыл дать свой адрес.

Увидев Фероха, он так обрадовался, что далее его важное надутое лицо столичного франта отразило удовольствие. Подойдя, он положил руку на плечо Фероха. Тот поднял голову и от удивления слегка вскрикнул.

После саляма и обычных церемонных приветствий – «ваш покорнейший слуга»... «иншаала, вы здоровы»... «не встречаемся»... «такая уж немилость хезрет-э-валя и таково несчастье вашего покорнейшего слуги»... «одно с другим совпало» – Сиавуш-Мирза сказал:

– Товарищ, вы обо мне совсем забыли. К несчастью, я не знал вашего адреса и не мог удостоиться чести... К тому же не знал, в каком учреждении изволите служить, чтобы хоть там вас повидать.

– По счастью, – ответил Ферох, – я не служу ни в одном из этих учреждений, где собраны всякие подонки, воры и жулики. Я не отдам свою свободу за сотню мест и постов. Но я живу на улице... Если пожелаете сделать мне честь, можете во всякое время пожаловать ко мне.

– В ту ночь я от страха позабыл дать вам свой адрес. Дом вашего покорнейшего слуги на Хиабане Дервазэ-Казвин, возле... Мой отец шахзадэ К... все знают, и вы всегда можете найти. Но это на будущее, – добавил Сиавуш, беря Фероха под руку. – А сейчас, прошу вас, пойдемте в кафе «Лалезар», посидим немножко, поговорим.

Хотя Ферох и избегал всегда общества подобных франтов, ему все же не хотелось в эту минуту прогонять Сиавуша. Он подумал: «Может быть, в разговоре с ним я хоть немножко рассеюсь и успокоюсь».

Они направились в кафе, помещавшееся на Лалезаре, там, где сейчас находится типография «Роушенаи». Было шесть с половиной часов. Как ни трудно это было, а Тегеранское Баладие, у которого было тогда не больше ста поливальщиков улиц, ухитрялось все же поливать Хиабан Лалезар. Пыль осела, воздух был свеж и чист. Пройдя улицей Эмин-эс-сальтанэ и добравшись до южной части Лалезара, молодые люди вошли в кафе, где за столиками, разбросанными по разным уголкам сада, сидело уже много публики, угощавшейся мороженым и палудэ. Они тоже устроились в уголке под виноградной лозой, на выкрашенных в белый цвет стульях и спросили мороженого.

По мрачному лицу Фероха Сиавуш видел, что тот чем-то озабочен, и спросил о причине его задумчивости. Но Ферох не желал рассказывать о себе и промолчал.

Тогда Сиавуш, как и подобает сынкам ашрафов и богачей, заговорил о себе и тотчас же начал хвастаться. Он то говорил о великолепных имениях своего высокопоставленного отца, о том, какие у него модные кареты и коляски и сколько у него в конюшне лошадей, то блистал своей образованностью в области разных наук. Он говорил об эзотерических знаниях, то переходил к обществоведению, сильно напоминая того сомнительного поэта, который выдавал себя за подлинного писателя и знатока музыки, в то время как по писательской части занимался больше воровством, а в музыке смыслил так мало, что не знал даже известных песен «Бейяте-Шираз» и «Абу-Эта». Тем не менее он касался взглядов Канта, Дарвина, Карла Маркса, имена которых, должно быть, попались ему в газетах.

Потом он заговорил об огромном состоянии своего отца и о своих развлечениях и принялся рассказывать о своей любви к известной кокотке Э... и о том, как он за несколько дней истратил на нее триста туманов. Он не видел в этом ничего предосудительного: недаром некий раис в Хорасане хвастался тем, что какой-то известной прости..тке давал по пятьдесят туманов за ночь из денег, украденных из казны несчастного народа.

Ферох больше молчал, изредка покачивая головой. Наконец он устал слушать и спросил Сиавуша, почему при таких средствах он не женится.

Сиавуш тотчас подхватил:

– А зачем мне жениться? Связаться навсегда с одной женщиной? Наоборот, при таких средствах я должен перепробовать как можно больше женщин, и пока что это идет до некоторой степени успешно.

Ферох хотел избавиться от этого нелепого бесстыдника и уже было начал прощаться, но замолчал: как раз в это время Сиавуш, все продолжая свое хвастовство, вдруг сказал:

– Отец все настаивает, чтобы я женился. И, к сожалению, через три дня назначен агд. Вы, конечно, приедете? Пожалуйста!

Услышав слова «через три дня», Ферох ощутил беспокойство.

Он спросил себя: «Уж не Мэин ли отдают этому кавалеру?» Не обнаруживая ничем своего волнения, он спросил:

– Вы не сказали еще, с кем вы собираетесь вступить в брак?

Сиавуш спокойно ответил:

– А с дочерью господина Ф... эс-сальтанэ. Отец говорит, что после этого брака наш огромный капитал удвоится. Тогда мне будет на что повеселиться.

Ферох едва сдерживался. Ему хотелось треснуть кулаком по голове этого дурака, собиравшегося жениться на Мэин и развратничать на ее деньги с другими, избить его так, чтобы он тут же простился с жизнью или, по крайней мере, изувечить его насколько удастся. Но он остановил себя: «Что за сумасшествие! Надо выслушать до конца, что скажет этот дурак».

И, сдержавшись, он сказал:

– Это поистине прекрасная партия.

А Сиавуш, важничая, ответил:

– Теперь, когда вы знаете, кто жених и кто невеста, вы, конечно, пожалуете на агд, а потом не откажетесь осчастливить своим присутствием и свадьбу.

Ферох ответил:

– К сожалению, что касается агда, то прошу меня извинить, но, иншаала, приеду на свадьбу и принесу вам свои искренние поздравления.

Сиавуш, чувствуя, что настояния его не помогут и Фероха на агде не будет, больше об этом не говорил и продолжал свое: то о красоте какой-то женщины с Хиабана Шени, то о фигуре другой женщины из Шахреиоу, и наконец заговорил о вещах, о которых говорят между собой развратники другого рода, которых в Тегеране становится все больше (по выражению одного оперного композитора, о «любви к юноше»), и принялся рассказывать, что он делал со своими товарищами и что товарищи делали с ним.

Измученный Ферох, у которого болела голова, встал и, сказав, что у него в восемь часов свидание с одним человеком, попросил его отпустить.

– Надеюсь, скоро увидимся, – сказал Сиавуш.

Ферох кивнул головой и пошел из кафе. Выйдя, он направился домой.

У него явилась новая мысль. Он нашел исход!

Глава тридцатая
ОБРАЗЧИК ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ И БЛАГОРОДСТВА

Добравшись до дому, Ферох сейчас же уединился в своей комнате. После нескольких минут раздумья он подошел к письменному столу, взял лист бумаги и принялся составлять письмо.

Он решил написать Сиавушу, желая напомнить ему, что он его спас и что Сиавуш сам выразил желание, чтобы Ферох попросил его об услуге и дал бы возможность ему за все отплатить. Ферох решил обратиться к Сиавушу за помощью: просить его уступить Мэин.

Кончив, Ферох кое-что изменил и прочел письмо вслух.

«Я знаю, что подобного рода просьба, тем более в самом начале дружбы, может показаться и неожиданной и неуместной, но ввиду того, что дело это имеет для меня чрезвычайную важность и так как вы сами в тот страшный вечер настаивали, чтобы и я когда-нибудь и о чем-нибудь вас попросил, я считаю нужным просить вас, уважаемый Сиавуш-Мирза, о следующем: во-первых, так как я безгранично люблю мою двоюродную сестру Мэин, и она любит меня, я прошу вас – откажитесь от этого брака: прошу у вас этого, как милости, за которую я буду вам всегда признателен, во-вторых, прошу вас как можно скорее уведомить о своем нежелании вступать в этот брак, точнее о невозможности этого брака, как вашего отца, так и отца Мэин. Этим вы еще более меня обяжете.

Несомненно, на первый взгляд эта просьба вашего покорного слуги покажется чрезвычайно странной, пожалуй, неприличной, однако, подумав хорошенько и приняв во внимание, что здесь идет речь о великой, истинной любви, – в особенности же, если вы наведете справки относительно меня и Мэин и узнаете все, – вы сочтете ее вполне законной, конечно, если в вас я действительно имею друга; в противном случае вы назовете меня сумасшедшим.

Тот, кто будет считать вас своим истинным другом, если...

(подписано) Ферох Дэгиг».

Запечатав послание, Ферох положил его на стол, чтобы утром отправить по назначению. Потом, вспомнив, что завтра утром должна зайти Шекуфэ, чтобы взять письмо к Мэин, он написал второе письмо:

«Любимая моя, дорогая! Вчерашнее послание, которое вы направили мне как ваше последнее письмо, получено. Хотя я считаю, что распускать таким образом нюни, является не чем иным, как проявлением слабости, однако, я более, чем понимаю, моя дорогая, что после стольких несчастий – в течение стольких лет – могли опостылеть и люди и жизнь!

Дорогая моя, позволь рассказать тебе об одном случае, происшедшем около трех месяцев назад, случае, который имеет весьма тесную связь с твоей и моей дальнейшей жизнью, если, конечно, эта совместная жизнь нам суждена.

Три месяца тому назад один молодой человек, находившийся в это время в п... доме, подвергся нападению пьяного казака. Молодой человек этот уже прощался с жизнью, так как казак приставил к его лбу револьвер, и через несколько секунд его бы не было в живых. Но в это время другой молодой человек, проходивший по этой улице, вошел в этот дом и спас того, первого, от столь печального конца.

Милая Мэин, человек, подвергшийся угрозе смерти со стороны пьяного казака – твой будущий муж, Сиавуш-Мирза, а другой, спасший его, – тот, кто любит тебя без меры, – то есть я. Ты, вероятно, уже догадываешься, что я хочу сказать? Сиавуш обязан мне жизнью; по счастью, вчера, когда я под впечатлением твоих строк шел по улице и раздумывал, что же нам делать, я встретился с ним. Он был со мной очень любезен и добр. И я решил написать ему. Я потребовал, чтобы он отказался от этого брака и сообщил своему отцу, так же как и твоему, что эта свадьба не может состояться.

Ты понимаешь, дорогая, что это обстоятельство может уже дать нам некоторую надежду. Ведь если Сиавуш-Мирза отстранится, то пока твой отец выищет кого-нибудь другого и пока будет подготовлять твой брак с ним, пройдет много времени, а следовательно, у нас будет срок и, может быть, мне удастся каким-нибудь другим путем достигнуть своей цели, то есть – тебя. Любимая, надейся! Венера не оставит нас, она помогает любящим.

Целую – мысленно – твои руки и ноги.

Ферох Дэгиг».

Написав эти строчки, Ферох несколько успокоился. Надежда, что письмо его подействует на Сиавуша и тот захочет ему и Мэин помочь, оживила его. Он улегся в постель, долго мечтал, потом крепко заснул. В этот вечер он меньше обыкновенного думал о Джаваде: его целиком захватил другой вопрос, на разрешение которого, как он думал, теперь можно было питать некоторую надежду.

Он вскочил в шесть утра. Он еще сидел за чаем, когда пришла Шекуфэ. Ферох встретил ее с улыбкой и, передавая ей письмо, спросил, как себя чувствует Мэин. Мэин не показалась Шекуфэ особенно печальной. Это тоже порадовало Фероха. Он попросил Шекуфэ поскорее доставить письмо. Потом он позвал старого слугу отца и, дав ему точное указание, как разыскать дом Сиавуш-Мирзы, вручил ему письмо для срочной доставки по адресу.

Баба-Гейдар так хотел услужить Фероху, что чуть не бегом кинулся исполнять приказание, – только подошвы гивэ засверкали.

– Вы не смотрите, что я старый, можете быть уверены, что через час буду здесь.

Оставшись один, Ферох некоторое время ходил взад-вперед по комнате и думал. Потом оделся и вышел на улицу.

Он решил: «Если ответ Сиавуша будет благоприятным и я буду спокоен за Мэин, я все силы посвящу Джаваду».

Действительно, несчастный Джавад сидел уже три месяца, целых девяносто дней! При мысли о том, что прошло уже девяносто дней, а он все еще не мог сделать ничего для освобождения, Фероха охватывало раздражение, и он, как бешеный, топтал ногами землю, словно вымещал на ней все, что сделали люди. «Девяносто дней в темной камере, впереди еще шесть месяцев тюрьмы и сто плетей» – дико звучали в его ушах эти слова, и от одной мысли о плетях больно билось сердце.

Два часа Ферох бродил по улицам. По счастью, в местах, через которые он проходил, было не много прохожих. В этот час только на бесчисленных площадях южной части Тегерана людно и шумно: там, ругаясь друг с другом, спорят из-за наживы деллали, здесь идет ссора из-за цены лошади, дальше проходящие вереницы верблюдов и ослов сталкиваются друг с другом. А в северной части города царствует тишина. Только под вечер появляются здесь кучки «цивилизованных» молодых людей, «европеизированных» персов – погулять или побезобразничать.

Медленным шагом Ферох вернулся домой. Баба-Гейдар с ответом Сиавуша еще не приходил.

И еще час он прождал его.

Наконец открылась калитка, и Баба-Гейдар, задыхаясь и весь обливаясь потом, подал ему письмо. И сказал:

– Вы уж, пожалуйста, другой раз таким людям не пишите. А если будете писать, так меня не посылайте.

Ферох, медля вскрыть пакет, попросил его объяснить, что это значит.

– Так как же, – сказал Гейдар, – прихожу я туда, вижу – пишхедмет с другим разговаривает. Подал я ваше письмо, прошу передать Сиавуш-Мирзе. А он осмотрел меня с ног до головы и решил, должно быть, что я в письме этом работы или места прошу. Должно быть, зависть его взяла, – смотрю, безо всякого внимания к письму, стоит себе, с другим разговаривает. Полчаса таким манером прошло. Наконец у меня терпение лопнуло. Говорю: «Если ты не намерен передать своему барину письмо, я его снесу назад к моему барину». А он голову поднял, спрашивает: «А от кого же ты это письмо принес?» Я ему говорю: «Это письмо наш молодой барин для Сиавуш-Мирзы написал». Тут, гляжу, забеспокоился пишхедмет, как бы ему не попало! Бегом побежал в дом, потом приходит и говорит: «Изволили уйти в баню, подожди, когда выйдут из бани, прочтут и, если нужно будет, ответ напишут». Стал я опять ждать. И очень мне обидно стало. В старину не так было. У нас, бывало, уважали друг друга, по-товарищески все, уж если приходится столько ждать, бывало, стакан чаю дадут или трубочку покрепче поднесут. А эти – ничего подобного. Ну, мы, – старик стал говорить о себе «мы», – конечно, ругали как следует эту самую мэшрутэ и мэшрутэ-талабов, от которых все эти новые порядки пошли, и говорим пишхедмету: «Ладно, я посижу в соседнем кавеханэ да отдохну немного, а через полчаса опять буду к вашим услугам и возьму ответ».

И пока Ферох, задумавшись, вертел в руке письмо, все еще не решаясь его распечатать, Баба-Гейдар рассказал, как он пошел в кавеханэ, как ему сразу попался там шагерд с четырьмя-пятью стаканчиками крепкого чаю в руках, как ему подали стаканчик, а потом еще и еще, как он «заправил» и выкурил три чопока и как, проведя таким образом полчаса, вновь пошел к пишхедмету, который сказал ему, что ага уже изволили выйти из бани, прочли письмо и пишут ответ.

Баба-Гейдар ждал еще полчаса и выкурил еще три чопока. Потом пишхедмета позвали из эндеруна, и, сбегав туда, он принес большой пакет с ответом.

Обрадовался я, беру пакет, вдруг слышу из эндеруна чей-то голос, веселый такой, со смехом. «Что за глупый парень, – говорит, – с какими нелепыми просьбами ко мне обращается!»

Услышав эти слова, Ферох вскрыл письмо и прочел. Потом прочел второй раз. На лбу его выступили капли холодного пота. Он сказал только одно слово:

– Подлец!

Ответное письмо хезрет-э-валя Сиавуш-Мирзы было следующего содержания:

«Милостивый государь! Чепуховое письмо ваше прочел. Поистине я был удивлен, до чего вы неразумны, что решили обратиться ко мне с подобными неуместными просьбами.

Я же шахзадэ, а мы, принцы, – я и мои кузены – если кто-нибудь оказывается нам полезен, называем его всегда из приличия своим другом, но раз этот человек бесполезный, мы бросаем его и поворачиваемся к нему спиной.

Если я вам что-нибудь такое и сказал, то лишь в надежде, что вы впредь можете оказать мне какую-нибудь услугу, ну, что ли от смерти меня спасти, но если вы надеетесь, что я буду оказывать вам услуги, то это просто необдуманное воображение и совершенно неуместное. Что Мэин ваша двоюродная сестра, это меня не касается. И что вы ее любите, и будь она даже ваша тайная метресса, из этого не следует, что она может наносить ущерб моим интересам. Мой отец решил ее за меня взять, я тоже согласился и вовсе не намерен по просьбе такого человека, как вы, отказаться от состояния в полмиллиона и предоставить его вам.

Так что вы и сами изволите признать, что ваше требование совершенно неуместно и я в ответ могу только посмеяться. Но если когда-нибудь вы захотите бракосочетаться с кем-нибудь другим, и вам понадобится чья-либо помощь для сношений, извольте только сказать и я, настолько могу, буду к вашим услугам.

Милостивый государь! Не грустите, не сердитесь и не бранитесь, потому что в нашем словаре, то есть в моем и моих кузенов, высокие понятия о признательности и справедливости не имеют эквивалентов.

Смеющийся над вами после вашего письма, шахзадэ Сиавуш-Мирза».

Мог ли Ферох, прочтя подобное письмо, – это торжественное свидетельство подлости, безмозглой тупости и наглости автора – не возненавидеть весь мир?

Невольно вспомнил Ферох ту ночь, когда он спас Сиавуша. Ведь мог же он тогда спокойно и безучастно пройти по улице, не обратив никакого внимания на то, что там происходило. Пусть бы Хасан-Ризэ избавил мир от этого гнусного негодяя. Но разве Ферох был способен победить в себе чуткость к чужому горю, свою человечность и удержаться, чтобы не войти в тот дом?

Прочтя письмо, – одно сплошное оскорбление, – Ферох пришел в такое раздражение, что почти не понимал, что с ним делается. Он с силой ударил себя в грудь, туда, где сердце.

«Зачем ты заставило меня спасать его от смерти? Чтобы теперь он оказался на моем пути? Мало того! Чтобы это ничтожество теперь издевалось надо мной!»

Но через минуту, успокаивая себя, он думал:

«Разве можно давать доступ подобным мыслям? Если бы я так же не исполнял своего долга и не делал бы, что мне повелевает совесть, и я был бы таков же, как эти шахзадэ, ставшие предметом общей ненависти».

Бедняга Ферох за эти последние дни видел столько жестокости, что не выдержал и, убежав к себе, в отчаянии повалился на кровать.

Вечером у него началась жестокая лихорадка, усиливающаяся с минуты на минуту. Он был в таком тяжелом положении, что не узнавал окружающих. Старая нянька, заменявшая ему покойную мать, сидела у изголовья кровати, обмахивая его веером, тихонько плакала.

Фероху было от чего заболеть. У него не было больше сил и не оставалось больше надежд.