Текст книги "Сказания о Хиль-де-Винтере (СИ)"

Автор книги: Моранн Каддат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Глава 27. Предисловие

Я, Раус Грэйд, записал все, что знал или слышал о Шерле и том, что с ним связано, в надежде, что те, кто будут искать его, никогда его не получат.

Те времена, в которых начинается мой рассказ, вряд ли уже кто-либо помнит. Это было так давно, что тогда еще люди не знали ни кровавых битв, ни пышных дворцов, и с Северных равнин первые кочевники пришли к Кэтлейскому морю. Хотели они тогда идти дальше, искать новые, лучшие земли, но наткнулись на одну необычную пещеру в северных отрогах Ульмских гор, что на северо-запад от Жемчужного залива. И в пещере той все: и стены, и пол, и потолок светилось и переливалось неземным блеском. Кочевники осели в тех местах и открыли первые серебряные копи. Они не ушли в дальние края за лучшей долей, а остались здесь, в сегодняшней Сеймурии, и стали называться сеймурианцами. Жили они безбедно, пока могли добывать серебра достаточно, чтобы прокормить все свое племя. Но годы шли, проходили столетия, а извилистая шахта рудника уходила все глубже и глубже под землю, пока, наконец, не достигла таких глубин, что человеку здоровому и не выйти оттуда на свет божий за целый день. Тогда и появились у сеймурианцев люди невольные, рабы, а следом за ними – и первые надсмотрщики. И все они были одного роду и племени, пока жажда наживы не разделила их на властьимущих и тех, кому пришлось навеки поселиться во Тьме рудников.

Никто точно не знает, сколько поколений рабов выросло там, в шахтах, при тусклом свете свечей, не зная ласкового солнечного света, сколько дней и ночей они провели в поисках заветной руды, сколько раз натруженные руки поднимали и опускали тяжелую кирку, вгрызаясь в неподатливую породу.

Но был среди них один раб, единственный, кто вел счет времени, проведенному в подземелье. И это был я.

От рожденья мне не ведомы были ни свет далеких звезд, ни яркого солнца, и день работы для меня измерялся количеством восковых свечей, освещавших мой нелегкий труд. Я работал, пока на уступе скалы, в который я ставил свечу, не оставалась маленькая лужица застывшего воска с потухшим фитилем.

К тому дню, когда произошло ЭТО, я точно знал, сколько свечей потратил. Шесть.

В тот день наша бригада разделилась – половина осталась на старом месторождении, хотя там уже давно ничего не находили, а вторая половина – и среди них я – ушла в один из новых боковых ходов. Порода там была зернистая, неподатливая, и когда догорела третья свеча, я уже не чувствовал рук от усталости. Но бездельничать было опасно, можно было схлопотать кнутом по спине от стражников, и когда я в очередной раз занес кирку над выбоиной, она скользнула в мокрых от пота руках, и сбила наземь осколок скалы. Я ругнулся и хотел было уже продолжить работу, но взгляд мой упал на этот самый отбитый кусок породы, и в слабом мерцании тухнущей свечи я заметил, что одна сторона его светится, преломляя и отражая неяркий свет пламени свечи. Я сразу понял, что это не просто кусок материнской породы, а, может, большой самородок, и незаметно нагнулся, чтобы осмотреть добытое. С трудом я счистил твердую, как гранит, породу, скрывавшую не что иное, как огромный черный камень неземной красоты.

Когда, наконец, надсмотрщики протрубили отбой, я, хоть и устал нечеловечески, не мог сомкнуть глаз. Всю ночь напролет я рассматривал черный камень, и, натерев его до блеска наждачной бумагой, рассматривал странные видения-иллюзии, то появлявшиеся, то исчезавшие в его гранях. Временами мне даже казалось, что в нем я видел солнце, лесистые горы и какую-то пустыню. Хотя, может, мне это лишь чудилось…

Теперь, когда я нашел сокровище, дни неволи стали тянуться бесконечно долго. Мне казалось, что я больше не могу жить как прежде, зная, что там, в кусках отработанной руды у меня припрятано ни много, ни мало – целое состояние.

В очередной раз я проснулся не в лучшем расположении духа и обнаружил, что разбудили меня вовсе не звуки гонга, возвещавшие о начале рабочего дня, (хотя в подземелье, конечно, день – понятие относительное), а ропот работников.

– Что случилось? – Спросил я своего соседа по лежаку, первый раз заговорив с ним в течение долгого времени.

– Все надсмотрщики куда-то делись, – охотно объяснил он, такой же раб, как и я.

– Значит, нам тоже пора выбираться отсюда, – решил я.

– Кто-нибудь знает, где стражники? – Крикнул я так громко, что эхо разнеслось по всей шахте.

Но никто мне не ответил, рабы были заняты тем, что сбивали оковы и собирались идти наверх. Они бежали налегке, побросав внизу, в шахтах все: еду, одежду, спальные мешки, настолько им хотелось поскорее выбраться из этого мрачного подземелья и вдохнуть полную грудь вольного воздуха с равнины. Они и не догадывались, что один из них прихватил на память из подземелья камень, цветом такой же черный, как и глаза его обладателя.

Когда, наконец, мы достигли выхода из мрачного подземелья, то зажмурились и остановились, удивленные, впервые в жизни узрев солнце у себя над головами. Если бы у выхода дежурили стражники с арбалетами, многим из нас это стоило бы жизни, но мы были одни, совершенно одни на много миль, насколько хватало взора осмотреть всю долину, вид на которую открывался с Серебряных гор.

Грязные и уставшие, но окрыленные свободой, мы ни разу не остановились на привал, двинулись на юго-восток, подальше от ненавистных гор.

Мы еле тащились по пыльной дороге, нестерпимо хотелось есть и пить, и за несколько дней мы добрались, наконец, до Альбиции, о которой, живя в подземельях, и слыхом не слыхивали.

В многолюдном шумном городе никто и не обратил внимания на толпу бледных нищих в жалком рубище, никто не спросил нас, кто мы и откуда мы родом, хотя у многих на запястьях виднелись незаживающие следы оков. Большинство из нас разбрелось по столице Сеймурии, смешались с местными жителями, и никто из них больше не встречал своих недавних товарищей, чтобы никогда не вспоминать о кошмарных подземельях.

Многие не знали, куда податься в чужом городе, мы ведь никого здесь не знали, и не у кого было узнать причину ухода стражей из рудников.

Но я раскрыл эту тайну еще на входе в город. Стражник у городских ворот, изнывающий от скуки, с удовольствием во всех подробностях поведал мне, как с юга пришли кочевники, захватили часть Сеймурии вместе с древним городом Орленд, и стали называть ее Замией. Война с кочевниками затянулась, и призвали даже стражей из подземелья, полагая, что у рабов в оковах не хватит ума выбраться оттуда.

Поблагодарив стражника за сведения, я отправился на рынок с целью сбыть свое сокровище и, наконец-то, зажить по-человечески.

Но как только я очутился в базарных рядах, то обнаружил, что карманы мои пусты, а камня и в помине нет там. Далеко в толпе со всех ног улепетывал какой-то голодранец. Вне всякого сомнения, это и был карманный воришка, только что бессовестно обчистивший меня. Я собрал все силы и попробовал угнаться за мальчишкой, но куда там, тот бегал так быстро, что скоро я потерял его след в бесконечной рыночной толпе покупателей и продавцов.

– Разрази тебя гром, гаденыш, – прошептал я, держась за бок и пытаясь отдышаться от быстрого бега.

И каково же было мое удивление, когда светлое до того небо разом превратилось в одну большую темно-серую тучу, и из центра ее в землю ударила ослепительная молния, сопровождаемая оглушительным громом. Послышался истеричный женский крик, торговцы заметались, пытаясь усмирить взбесившихся коней, я же бросился прямиком в самый центр этой неразберихи.

Толпа окружила пепел, который остался на земле от воришки, настигнутого молнией. Я смотрел на почерневшую землю и не верил своим глазам, но все говорило само за себя – мои слова сбылись! Меня обуял такой страх, который не описать никакими словами. К месту трагедии, распихивая толпу, приближался стражник, и, быстро нагнувшись, я вытащил из груды пепла камень и бросился бежать от этого места прочь.

* * *

С тех пор прошло так много времени, что крошечный росток яблоньки, что я посадил под окном своего дома, давно превратился в огромное разлапистое дерево и уже начал стариться, с каждым годом принося все меньше плодов. Я поселился в горах подальше от людских глаз. Но не в тех горах, где были серебряные копи, нет – я построил свою лачугу там, где отродясь не водилось ни людей, ни серебра, только бескрайние леса и Белая пустыня.

Я придумал себе новое имя, Раус Грейд, просто первое, что пришло в голову, но меня некому было звать по имени – ведь я был здесь совсем один. Со мной жил только большой мохнатый пес, который прибился ко мне однажды на охоте, и с тех пор мы вместе следили за сменой времен года в нашем Ульмском лесу.

Ранним утром я нашел когда-то посаженное мной дерево мертвым. Я запустил руку в большое дупло, но пальцы мои нащупали лишь труху. Я набрал побольше этой мертвой, разлагающейся древесины и, разжав пальцы, отпустил ее с внезапно налетевшим порывом ветра. Я с изумлением смотрел на свои пальцы, позабыв о мертвом дереве – рука моя выглядела так же, как и в тот день, когда я впервые вышел из рудника на поверхность, на ней не было ни морщин, ни других следов течения времени. Я достал из кармана камень, с которым с тех пор не расставался, и внимательно всмотрелся в одну из его полированных граней. Сначала я не видел ничего, но потом вдруг, словно по чьей-то прихоти, там проступило довольно ясное отражение моего лица, молодого и свежего, как у юноши.

– И что же мне теперь, жить вечно, что ли? – Крикнул я своему отражению, и белый мохнатый пес, прибившийся ко мне в лесу на охоте, испуганно заскулил.

– Я не хочу! – В отчаянии я бросил камень в горячий песок, прямо туда, где заканчивалась зеленая трава, спускавшаяся с лесистой горы, и начиналась Белая пустыня. – Надеюсь, здесь тебя никто никогда не найдет.

Избавившись от камня, я повернулся в сторону леса и побежал без оглядки домой.

Когда я проснулся на следующее утро, то вспомнил вчерашний день и то, что оставил камень. И мысль, что кто-то может найти его и стать его хозяином, неприятно кольнула меня.

Я понимал, что мое небывалое долголетие как-то связано с тем, что я всегда носил с собой Черный Камень. Пока я жевал кусок вяленого мяса, совсем нерадостные мысли посещали меня, и я уже раскаивался, что днем раньше отказался от Камня.

Покончив со скудным завтраком, я отправился за Камнем.

Но то, что я увидел на месте, где ожидал найти его, не вязалось с обычным ходом вещей.

Посреди Белой пустыни, прямо на том месте, где вчера я оставил Камень, теперь высилось странное сооружение, похожее на холм из ноздреватого песчаника. Вершина «холма» была гладкой и плоской, а в центре ее на постаменте в металлических оковах лежал Камень. Солнце пыталось пробиться сквозь тьму его граней, но он безжалостно забавлялся с лучами, направляя их туда, куда хотелось ему. Сквозь одну грань даже Солнцу путь был заказан, и Камень отражал все падавшие на нее лучи, вызывая нестерпимо яркую вспышку света.

Я долго стоял, изумленный представившемся мне зрелищем, а затем двинулся к Цитадели, как я мысленно окрестил «холм», и обнаружил, что в ней имеется дверь. Старая, изъеденная древоточцами, с проржавевшими засовами, но от того еще более величественная. Она тоже словно светилась изнутри. Чуть скрипнув, дверь впустила меня в Цитадель, и я ахнул от удивления и восхищения – прямо на стенах горели сотни, нет, тысячи крошечных, как у свечи огоньков. Пораженный великолепием, я застыл на месте, любуясь отсветами огоньков на полированных до зеркального блеска стенах, не в силах сдвинуться с места.

– Кто же создал все это за ночь? – Вырвалось у меня.

За тысячи миль от ближайшего поселения я и не ожидал, что кто-либо ответит мне, поэтому вздрогнул, когда огоньки, на мгновение поднявшись до самого свода, слились в одно целое и образовали подобие человеческой фигуры из огня.

– Шерл, о наш Повелитель, ему не должно лежать в песке, словно какому-то придорожному камню, – с легким потрескиванием и шипением, как шипят сырые дрова на костре, ответила фигура, раскачиваясь в такт мерцанию остальных огоньков на стенах Цитадели.

– Шерл – это…

– Одно из имен Того, кого ты посмел бросить, – сурово ответила фигура.

– Я не понимаю, – признался я, ошеломленный появлением Цитадели посреди безлюдной пустыни и теперь еще и разговорами с огнем.

– Мы – духи огня. – Торжественно представилась фигура, и мне вдруг показалось, что остальные огоньки на стенах согласно закивали. – Мы нашли Камень, после того, как ты бросил Его.

– Я знаю, что я бросил его. – Согласился я. – Но это вовсе не потому, что он мне не нравился, просто…

Огненная фигура расхохоталась, если можно назвать хохотом этот рев, и чуть не рассыпалась тысячью искр. Но она быстро взяла себя в руки и продолжила разговор.

– Можешь не трудиться и не рассказывать нам о своей никчемной жизни. Не нам судить, что ты не смог должно воспользоваться ею и малодушно просил у Камня смерти.

Фигура сделала паузу, смакуя сказанное.

– Но ты был не вправе распоряжаться судьбой Камня и бросать Его на произвол в этой глуши. За это тебя ждет наказание.

Сердце мое ухнуло в пятки.

– Быть тебе Хранителем Камня лет, скажем, на тысячу. Ты должен следить, чтобы больше ни один смертный не коснулся его.

– Зачем? Ведь я же нашел его, столько носил при себе, со мной же ничего не случилось… – Пораженно прошептал я.

– Ты не знаешь, ЧТО носил все это время! – Голос огненной фигуры превратился в рев, в котором трудно было различить слова. – Но придут те, кто будут знать ему цену, и бойтесь, тогда, смертные, бойтесь тогда не за свои жизни, а за жизнь ваших Миров!

Фигура вдруг замерцала, как будто огоньки собирались распасться и опять занять свои места на стенах Цитадели.

– Подождите, – вскрикнул я, пытаясь остановить этот процесс.

– Что тебе, смертный? – Нетерпеливо спросила фигура, словно ей поскорее хотелось стать простым огнем.

– А что произойдет тогда, через тысячу лет? – спросил я, пытаясь перекричать все нараставший рев пламени. Огненная фигура ответила мне чудовищным хохотом.

– Никому этого знать не суждено, но, возможно, что конец этого света, – невозмутимо ответила огненная фигура.

Я сглотнул комок, подступивший к горлу.

– Все так ужасно? – Только и смог выговорить я.

– Хуже некуда, – неожиданно ответила фигура. – Ваш мир ничем не лучше Мрака, это хаос, которому никогда не приблизиться к идеалу Абсолюта. Земля погрязла в кровавых войнах, жестокости, лжи и лицемерии. Этот мир вряд ли сможет стать на путь истинный, как и ты, Раус, на твоей совести тот мальчишка с рынка, помнишь?

Я вздрогнул. Откуда эти духи огня узнали мое имя? Ведь это я придумал его себе, кроме меня его не знал никто. Если про мальчишку еще как-то можно было узнать, выследить, то имя… Неужели они читают мои мысли?

– Я же не знал, что камень услышит меня и испепелит вора! – Попытался оправдаться я.

– Ты не имел права лишать кого-то жизни даже в своих мыслях, – просто ответила фигура и, не дожидаясь новых вопросов, рассыпалась на сотни огней, занявших свои места на стенах Цитадели.

– Я еще о многом хотел спросить, – напомнил я им, но огни вдруг исчезли, оставив меня в кромешной Тьме, а потом появились вновь, словно показывая, что к ним лучше не обращаться с глупыми вопросами.

– Так и быть, – проворчал я. – Так и быть, останусь пока здесь, а там посмотрим. Тысячу лет, не больше!

С тех пор прошло так много времени, что мне никаких свечей не хватило бы сосчитать время своего заточения в Цитадели. Время шло, а я все ждал и ждал, кого-то, кто должен был забрести в эту глушь за Камнем, но люди, кажется, забыли, что на земле есть такое место, как это.

Странное дело, но мой пес, которого я окрестил Свордом, тоже не собирался уходить в мир иной, и я благодарил Бога и этих самых духов, что хоть одно живое существо было оставлено мне, чтобы скрасить мое одиночество.

Я остался жить в Цитадели, как и было оговорено, лишь время от времени покидая свой пост, чтобы взглянуть на Солнце и осмотреть верхушку Цитадели с Камнем.

Годы шли, я решил, что прошло не одно столетие с тех пор, как я добровольно заточил себя в Цитадели. Каждое утро я находил еду на алтаре в центре «холма» – какую-нибудь пташку, запеченную целиком, с перьями, словно это духи огня избавляли меня от необходимости охотиться. Конечно, им только и надо, чтобы я поменьше выходил из Цитадели, следил за камушком.

Назначения самого алтаря я не понимал и скоро превратил его в постель.

– Все-таки я не понимаю, какому идиоту понадобится красть этот камень, если ничто живое не сможет выбраться из кольца огня, а, духи? – я, как обычно, размышлял вслух.

– Узнаешь, – услышал я не то тихое шипение, не то свист, как может свистеть только огонь.

– Эй, вы опять на связи? – Я удивился, что мне ответили спустя столько лет.

Ответом мне было лишь почесывание пса. Сразу две мысли, толкаясь, родились в моей голове. Мысль первая: духи огня явно здесь не для разговоров по душам. И вторая: зря я чесал пса на днях. У него, оказывается, блохи. Откуда только они взялись в этой глуши, будь они неладны.

* * *

Покончив с чтением записок, обнаруженных в тайнике герцога, Като поставила их на место и еще раз прошлась по комнате. Одновременно было страшно и любопытно. Но страх – ярмо тех, кто пугаясь всего абсолютно, даже своих мыслей, забивается в нору и так коротает дни. Поэтому, остановившись на секунду перед письменным столом герцога, Като отбросила страхи и решительно выдвинула первый ящик. Записи, документация Хиль-де-Винтера, что-то личное, но нет, не время разбирать чужие любовные переписки. Вытащив пачку писем, бумаг и пергаментов, она осмотрела дно ящика.

Пасьянс. Как странно.

Это были карты со странными рисунками и необычным крапом. Неизвестно, что хотел сказать художник, изобразив на обороте картинок (а карты были рисованные, а не распечатанные на принтере), рассветное море с перевернутым месяцем, своими рожками, словно руками, тянувшимся к морю. Может, это был какой-то знак, символ, явно забытый в нашу эпоху и в нашем мире.

Сами картинки изображали странное существо, с большими горящими глазами, под которыми залегли черные тени, черными же извивающимися волосами и гибким, без намеков на принадлежность к какому-то полу телом. На карте, что лежала сверху, это существо сидело, как одинокий отшельник, скрестив руки, в норе-пещере. На стене висели цепь и факел, на сводах пещеры играли странные красноватые отсветы. На следующей карте он (или она?) стоял с поднятыми к небу руками, как символ отчаяния, а вокруг него танцевали демоны в трансе с хищными оскалами и копьями в когтистых лапах. На третьей карте существо смотрело на расстилавшийся перед ним пейзаж, лениво развалившись на пушистом белом облаке. На четвертой у него в руках был окровавленный нож. Нигде не было видно не надписи, ни пояснения, и толкователем, Матей, судя по всему, не пользовался. Като пролистала колоду, постепенно теряя интерес к тому, чего разгадать не представлялось возможности. И только одна из предпоследних карт кое-что прояснила для нее.

Посреди песчаного фона высился постамент, на котором лежал темный, без оправы, камень. Наверное, это и был тот самый пресловутый Шерл. Его охранял большой белый пес с янтарными глазами. Сворд. Андрогинное существо с предыдущих карт тоже присутствовало на изображении, но на этот раз оно безвольно стояло на втором плане, и все внимание Като захватил рисованный белый пес.

Интересно, Матей знал Грейда? А Грейд Матея? Теперь Като начала догадываться, что Матей не был далек от всей этой истории с Камнем. Но какую роль играл он во всем этом? Как ни притягательно было изображение белого пса, но его вместе со всей колодой придется оставить на том же месте, где они лежали прежде.

Теперь ее внимание привлекли полки со всякой всячиной. В груде красных лоскутков она обнаружила восковую куклу, из груди которой торчала длинная игла. Пугающая игрушка. Затем Като заинтересовало содержимое первой попавшейся склянки полкой выше. Она была из темного, иссиня-черного стекла, покрыта пылью и липкой на ощупь. Вдобавок ко всему от нее странно пахло, словно в церкви. Пока склянка стояла, она ничем не отличалась других таких же склянок, сгрудившихся на полке. Но как только Като взяла ее в руки, ее вдруг охватило необъяснимо странное и пугающее чувство, смесь ужаса и тревоги, она совсем забыла, где и зачем находится. Позади нее громко ухнула сова, и девушка от неожиданности выронила склянку.

Сосуд ударился об пол и разбился на несколько частей; из осколка с горлышком потекла маслянистая жидкость и лужицей разлилась на дощатом настиле. И странное дело – от нее начал подниматься густой белесый пар. Его становилось все больше и больше, скоро он достиг потолка и начал клубиться. Като в страхе отступила вглубь комнаты, но ничего ужасного не произошло. Пар задержался на секунду и заскользил к выходу из подземелья.

Перед тем, как просочиться за пределы ангстлоха, дух, или что это было, завис в воздухе перед решеткой, загородившей теперь выход из подземелья. И тут оказалось, что белый дым из синей бутыли – существо разумное и способное мыслить.

Дым окутал прутья решетки, он обволакивал ее со всех сторон, от низа до верха, пока не послышался лязг и скрежет металла.

Когда он рассеялся, Като глазам своим не поверила – решетки и след простыл, и теперь она могла беспрепятственно выбраться отсюда. Когда она выглянула из комнаты, то еще успела разглядеть следы белого дыма в самом верху ангстлоха, а затем он полностью исчез.

– эй, постой! – Крикнула Като, подпрыгивая на краю пропасти и боясь потерять из виду своего спасителя.

– Ты что такое? Или кто?

Она опоздала. Дым исчез из виду. Като с досады грохнула кулаком по стене. Окинув беглым взглядом осколки синей бутыли и записи, которые у нее не было времени разбирать, Като решила последовать примеру дымного духа и, пока опять чего-либо не произошло, покинуть подземелье.

* * *

Когда Като выбралась из ангстлоха, и ступила, наконец, на лестницу, то не сразу направилась к выходу. Она еще долго сидела у края деревянной лестницы и переживала заново все, что с ней произошло в «черной дыре». Рука неторопливо сматывала бельевую веревку, по которой она спустилась в подземелье, а перед глазами все еще стоял письменный стол колдуна-Матея с рогатым черепом и ожившая сова.

Когда, наконец, веревка была смотана, Като начала подъем вверх по лестнице. Она затушила свечи в банке, потому что в их жидком свете не было больше необходимости. Подъем освещали факелы, которые кто-то заменял на новые раньше, чем старые успевали сгореть дотла.

Като быстро, почти бегом пересекла базарную площадь и, никем не замеченная, прошмыгнула на территорию дворца. Ее вид, наверное, внушал подозрение, потому что попавшаяся по дороге горничная как-то странно посмотрела на нее и поспешила свернуть в соседний коридор. Като беспрепятственно добралась до своей комнаты, чтобы привести в порядок свою одежду и, главное, мысли.

Все так усердно готовились к приезду Матея, что даже не заметили, что некоторое время ее не было во дворце. Но на этот счет Като ошиблась. Все же был один человек в замке Хиль-де-Винтер, которому было приказано совмещать два эти несовместимые, на первый взгляд, занятия. Как только она очутилась в ванной комнате, сбросила с себя платье и погрузилась в воду с ароматными эфирными маслами, в комнату бесцеремонно ворвалась ключница. Като уже и не сомневалась, что Матей приказал ей не спускать с нее глаз. Может, даже, он знал, что она никакая ни графиня, а просто самозванка, проникшая в замок вовсе не из личных симпатий к его владельцу. Может даже, он подозревал, откуда она на самом деле. В таком случае неизвестно, что он с ней сделает, когда узнает, что она ворвалась в его тайник, который он так тщательно скрывал от посторонних глаз. Ее мысли прервала ключница. Служанка заметила конец бельевой веревки с кухни, торчащий из-под покрывала на кровати, и потому без промедлений зашла за стену из плюща, очутившись в ванной. Она приободрилась, как гончая, взявшая след, и открыла рот, тряся зажатой в руке веревкой, но Като опередила ее. Она поднялась из ванной, набросила на плечи махровый халат цветов Хиль-де-Винтера и раздраженно рявкнула на ключницу, как ее обязывал поступить ее мнимый графский титул.

– Ну? – Ее глаза сверкали гневом. Она старалась выглядеть, как Матей в гневе, то есть почти так же, как разъяренный рино. – Что такое могло случиться, что ТЫ почтила меня своим присутствием? – Последнее было сказано еще и с убийственной долей сарказма.

Ключница опустила глаза. Она поняла, что в стремлении уличить Като в каких-то подрывных действиях по отношению к Хиль-де-Винтеру зашла слишком далеко, и взгляд ее не поднялся выше загорелых ступней Като с ногтями, накрашенными черным лаком. Рука с бельевой веревкой безвольно опустилась.

– Я спрашиваю: что? – Като напирала на растерявшуюся ключницу. Ее голос звенел, как сталь, как нож дамасской стали, скользнувший по железу.

– Вы ненадолго отлучились из дворца… Мы везде искали вас… – Промямлила ключница.

– Я была на рынке. Присматривала себе прислугу, которая знает свое место, – быстро сообразила Като и тут же подумала, что нанесла укол по самолюбию ключницы в лучших традициях Гарда. – Мне все равно, что ты не могла найти меня во дворце – это не повод, чтобы беспокоить меня. Думаю, ты не беспокоишь своего хозяина в сортире, чтобы сообщить, что обед готов.

Ключница покраснела. В ее глазах читалась крайняя степень ярости. Казалось, еще один подкол со стороны Като – и она станет выдыхать огонь и облака дыма, как дракон. Ясное дело, она доложит герцогу о каждом ее слове, и герцог может не понять смысла таких странных шуток. Ну и черт с ним, с герцогом.

Теперь, когда Като, наконец, узнала о герцоге Эритринском то, что он так тщательно скрывал от всего белого и черного света, пора была покинуть Хиль-де-Винтер. Узрев тайное, теперь она поймала себя на мысли, что боится его. Ведь герцог оказался магом! А вдруг, узнав, что она залезла в ангстлох, он превратит ее в собаку взамен той, что погибла не без ее помощи?

Если она попробует покинуть замок своим ходом, до его прибытия, наверняка ее задержат стражники. По воздуху она летать не умеет. Равно как и путешествовать под землей. Оставался только один путь побега из Хиль-де-Винтера.

Вечером того же дня у Като был готов план. Конечно, план безумный, но, с другой стороны, лезть к Матею в тайный чулан тоже было форменным безумием. Осуществить задуманное ей могли помешать только стражники, которые по указанию ключницы теперь удвоили свою бдительность и ходили за ней по пятам, не отставая ни на шаг. Като чувствовала себя словно под конвоем.

Как только стемнело, она отправилась на прогулку по замку. С моря веяло прохладой, над Хиль-де-Винтером сгущались тучи цвета ее любимого лака для ногтей. Като выбрала закрытое платье, а сверху набросила на плечи шкуру рино. Поднялся порывистый ветер, от чего язычки пламени на огненной шкуре затухали, но тут же появлялись вновь.

Като захватила свой колчан со стрелами, лук и кинжал, флакон с полюбившимся ей маслом ванили, а также пару мелочей из комнаты на память. Она неторопливо шагала по замковой стене, а у нее за спиной вышагивали, бряцая доспехами и оружием, стражники. Они выглядели так внушительно и опасно, что Като даже не сказала им ничего по обычаю о погоде, кстати, портящейся на глазах. Снизу под стеной громыхали волны, с ревом чудовища разбиваясь о стену замка, обливая камни пеной на высоте в два человеческих роста. Като повернула назад и зашагала по направлению к южной части стены, обращенной к суше, но находящейся подальше от замковых ворот. Като специально выбрала место, где под стеной не высились острые валуны, а сразу было довольно глубоко и, перекрестившись, прыгнула прямо в бушующее штормовое море. Соскочив с высокой стены, она глубоко ушла под воду, а когда вынырнула, то еле успела снова нырнуть под приближавшуюся гигантскую волну. С замка до нее доносились отчаянные крики стражников. Они, наверное, решили, что она хочет утопиться, но в такую бурю никто не решался прыгнуть за ней.

Грести в шубе и с оружием на спине было тяжело, и Като не всегда удавалось оказаться на верхушке волны, и тогда ее с головой накрывало водой. Плавала она неплохо, но шторм был таким сильным, что сколько она не гребла, берег от того не приближался. Тучи все сгущались, волны становились все больше и больше, надвигалась гроза, а Като была одна посреди Кэтлейского моря, и силы ее начинали иссякать. Она попробовала нырять и плыть под водой, но подходившая большая волна всякий раз отбрасывала ее назад к замковой стене. Като уже не заботило, сколько еще осталось плыть до берега, все ее силы уходили на то, чтобы просто держаться на плаву.

Като попыталась вспомнить хоть что-нибудь к случаю из заклинаний Матея, которые она нашла в подземелье. Несколько раз она запнулась, приврала слова, и ее накрыло самой большой волной, какой ей когда-либо приходилось видеть. Като благоразумно решила, что в ее случае магией не поможешь.

– Ну вытащите же меня отсюда, ну хоть кто-нибудь, – взмолилась она, нахлебавшись воды. Она уже была не рада, что решила таким способом вырваться из Хиль-де-Винтера, и была готова принять помощь от ключницы, она даже жалела, что нагрубила ей. Она приняла бы помощь от кого угодно, лишь бы снова очутиться в своей комнате в замке в теплой ванной с безмятежной гладью ароматной воды, а не в штормящем море. С каждой секундой морская стихия рождала все более сильные и мощные волны, больше ее, больше уже даже кипарисов с соседних островов. Она уже рада была бы доплыть хоть куда-нибудь: до суши, на острова с их скверной славой, или же обратно в Хиль-де-Винтер. Ей становилось все труднее держаться на плаву, все чаще ее захлестывали огромные черные, как грозовое небо, волны. Они несли с собой кучи зеленых водорослей, что цеплялись за руки и мешали плыть, и прозрачных, как стекло, медуз, готовых обжечь не хуже шкуры рино.

Като почти не гребла; она уже не слышала криков с замка, шуба на ней намокла и тянула ко дну. Две волны, идущие одна за другой, захлестнули девушку, и больше уже вынырнуть она не смогла.