Текст книги "Сказания о Хиль-де-Винтере (СИ)"

Автор книги: Моранн Каддат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

Полководец молчал. Он считал, что это Матей лишил его семьи, дома и подослал ту страшную лошадь в лесу, когда он был маленьким. Он размахнулся и нанес удар по тому месту, где всего долю секунды назад был герцог Эритринский на своем странном коне, буквально растаявшем в воздухе.

А герцог очутился снова на базарной площади. Энсета в паре метров от него с трудом отбивалась от наседавших гвардейцев, пеших, потому что их кони в страхе разбежались от невиданного чудища. Энсета сыпала заклинаниями направо-налево, ее посох сверкал, как молния, в темноте ночи, но нападавших не становилось меньше. Более того, они прибывали со всех сторон и вот-вот могли стянуть ее с седла.

Матей, применив несколько страшных смертельных заклятий, бросился на помощь к колдунье. Он похлопал своего коня по шее и что-то шепнул на ухо, и чудовище начало выдыхать столпы огня, поджигая остатки палаток торговцев и солому на площади.

И в замке начался пожар. Ливень, вызванный Энсетой, давным-давно стих, еще до того, как они проникли в замок через башенку-маячок. И потому пламя разгоралось все сильнее, пожирая все на своем пути, захватив уже почти всю площадь.

Воины закрывали лицо одеждой, но огонь настигал их, оплавлял железные доспехи. Началась паника. Гвардейцы покидали замок через пролом в восточной стене вслед за своими обезумевшими лошадьми, вплавь пустившимися к берегу. Площадь превращалась в один сплошной костер, посреди которого кружились Энсета и Матей на черных абисских конях. Вся меньше воинов предпринимали попытки добраться до них. Конные гвардейцы целыми полками покидали Хиль-де-Винтер, спасаясь от разгоревшегося пожара.

И только один человек не бросился за всеми к пролому. Он, сколько мог, заставлял коня лететь вперед сквозь огонь и дым, прямо к герцогу на его страшном чудовище. Ноктурнус соскочил, наконец, с упиравшегося животного, в руке он сжимал священное масло – елей, которым изгоняют бесов из больного – его он нашел в замковой капелле. Ноктурнус на бегу отстегнул меч, бивший его по бедрам, осторожно неся крошечную вазочку из синего заморского стекла. Он носил синий плащ, вообще любил синий цвет, и ему показалось знаковым, что баночка с елеем имела этот цвет.

Ноктурнус, закрываясь рукой от дыма и гари, перепрыгнув через горящую лужу китового жира, подкрался к Матею с бока и одним махом вылил на его черного коня священное масло.

Раздался страшный крик, словно десяток волков и людей выли одновременно, и Ноктурнус не сразу осознал, что это кричит черная лошадь герцога. На боку ее, который он окропил маслом, вдруг образовалась пустота, словно бы рана, по краям которой плясали язычки пламени. Конь взвился в воздух, высоко, выше всего на площади, и исчез. На землю полетели искры, пламя и клочья паленой шерсти.

И герцог Эритринский.

Он долго летел до земли с большой высоты. Его горностаевая мантия взметнулась над ним, как крыло, и через секунду его уже поглотило пламя базарной площади.

Ноктурнус не мог больше оставаться на месте. Своды рыночных строений рушились, и если бы он вовремя не пригнулся, его бы задело полыхавшей падавшей балкой. Он накрылся с головой плащом и стал пробиваться к выходу из замка.

Глава 21. Верные ответы

Очнулся Матей Эритринский в своих покоях в замке. Тело болело так, словно все королевское войско пробежало по его спине, а лицо горело, будто он засунул его в камин. Да уж, и кому только могло прийти в голову назвать, скажем, объятья или поцелуи «жгучими»? Дешевая патетика эта не могла иметь ничего общего с ожоговой болью.

Герцогское тело от этой участи по большей части спасла его одежда из замши, но и она, как видно, тлела по швам, отчего на некоторых участках кожи остались некрасивые полосы. «Хорошо, что кто-то вовремя вытащил меня из огня, пока одежда не загорелась», – подумал он.

Пока Матей пытался оценить, сможет ли он встать, в комнату вошла колдунья с отваром в кувшине. Она выглядела осунувшейся и уставшей, наверное, не одну ночь провела, ухаживая за ним.

– Ну вот, – полушутливо, полусерьезно обратилась она к герцогу, хотя ее взгляд выражал только тревогу. – А говорил, что сможешь справиться с конем.

Матей усмехнулся, и это причинило боль.

– Разве это был конь? – С трудом выговорил он, потому что в горле пересохло.

Колдунья улыбнулась в ответ.

– Какое это теперь имеет значение? – Она размышляла вслух, проверяя, нет ли у ее пациента температуры. – Главное, что Хиль-де-Винтер снова твой, хотя и такой ценой.

Ее лицо помрачнело, и герцог понял, что у него жар.

– Здесь немного жарко, – попытался оправдаться он.

– Выпей вот это, – колдунья помогла ему отпить из кубка, в который она налила отвар из кувшина.

– Редкостная гадость, – закашлялся Матей, чувствуя на языке что-то одновременно кислое и остро-соленое.

– Ничего, потерпишь. Замку не нужен парализованный владелец.

– Сколько я уже так? – Матей попытался пошевелить руками и ногами, но это ему не удалось.

Энсета уловила его тревогу.

– Все будет нормально, мы поставим тебя на ноги. Нельзя недооценивать силу магии. Ты поправишься и будешь бегать, как конь.

Матей криво ухмыльнулся, отчасти потому, что Энсета обтерла ему лицо отваром, жгучим, как черный перец.

– Нет уж, хватит с меня абисских коней, – ответил он. – Как замок? Хоть кто-нибудь из стражников выжил?

– Стражники укрылись в одном из подвальных этажей башен. Не все, конечно. Многие погибли. – Энсета вздохнула, снова намочив тряпку в отваре и приложив ее к телу герцога. – Погиб и капеллан.

– Что? – Если бы Матей мог, он бы вскочил с кровати, но он только слабо пошевелился. – Как это произошло?

– Проткнули копьем, когда он собирался отправиться на поиски тебя. Говорят, это их полководец, Ноктурнус.

Матей слабо застонал.

– Ну почему же я не убил этого ублюдка, ну почему? Из-за этого… я теперь лежу здесь, как беспомощный младенец, когда замок нужно восстанавливать. – Матей ругнулся. – Он плеснул на коня что-то, Энсета, от чего тот стал неуправляем. А теперь еще и капеллан…

Колдунья участливо посмотрела на Матея.

– Капеллана похоронили там же, где и твоих предков, у капеллы. А о замке я позабочусь.

Энсета закончила лечение герцога на тот день и оставила его одного. Уже выходя из спальни, она сказала:

– Приезжали послы от короля с требованием сдать Хиль-де-винтер.

– И что ты им сказала?

– Послала их туда, где рос наш королек-Гельне – в деревенскую кучу свиного навоза! – развеселилась колдунья.

* * *

Прошло почти две недели, с тех пор как Матей оказался прикованным к постели. Каждый день Энсета приносила ему кувшин со свежей порцией лекарства и целый ворох новостей о том, как налаживается жизнь в замке. Хиль-де-Винтер полностью восстановили, на это ушли все денежные запасы герцога, и он шутил, что стал нищим, как церковная мышь. Говоря это, он, конечно, сильно преувеличивал. Торговцы вернулись в замок, заплатили налоги и многие даже не потребовали компенсации за сгоревшее имущество, предпочитая не связываться с владельцем Хиль-де-Винтера.

Спустя еще несколько дней герцог почувствовал себя лучше. Ожоги зажили, лишь кое-где остались отметины, но он уже придумал способ избавиться от них магически. Спина больше не болела, все вроде было в норме, и Матей попробовал встать. У него получилось сделать несколько шагов, но затем поясницу пронзила такая боль, что он ухватился за кровать, чтобы не упасть. Вдалеке он вдруг услышал чьи-то приближающиеся шаги и поспешно забрался на кровать, стараясь укутаться в одеяло так же, как его укрывала Энсета.

Это и была она. Колдунья выглядела лучше, может, потому, что сменила свое мрачного цвета платье на более светлое. В руке у нее был кувшин с зельем, но что-то еще в ее облике показалось Матею необычным. Точно. Она забыла взять с собой посох, с которым, казалось, не расставалась, даже когда спала.

– Как себя чувствуешь, герцог? – Участливо осведомилась колдунья, поставив кувшин на тумбу и приготовив пару кусочков ткани, чтобы сделать компресс.

– Также, – Матей вдруг подумал, что не стоит говорить ведьме о том, что он уже способен встать на ноги.

Матей терпеливо ждал, пока она оботрет его всего горячим зельем, напоит лекарствами, такими же неожиданно гадкими на вкус, как и в прошлый раз.

– Рокберн приезжал вчера ночью. – Вдруг сообщила ведьма.

– Что ему было нужно? – Матей нахмурился. Только Рокберна ему сейчас и не хватало.

– Он остановился на мысе, с которого видно остров с замком, но к нам переправляться не стал. Просто стоял и долго смотрел на замок.

– Один?

– Да. Но я не заметила, чтобы он использовал магию.

– О… У него свои приемы. Я до сих пор ни разу не застал его за занятиями колдовством.

– Так может, он и не колдун вовсе?

– Не знаю, но с магией он слишком хорошо знаком, как для простого смертного.

– Ты не боишься, что он может проникнуть в замок?

– Замок хорошо защищен по этой части. Пока я здесь, он не сможет захватить его, пусть даже прилетел бы верхом на драконе.

Энсета улыбнулась.

В душе у Матея, как абисский конь, из ничего вдруг выросли сомнения насчет Энсеты. На что она рассчитывала, когда помогала ему захватить замок? Зачем она ухаживала сейчас за ним? Что ей было нужно?

Матей долго думал об этом, и теперь, когда колдунья вплотную подобралась к вопросу, какие магические чары защищают замок, герцог окончательно утвердился во мнении, что ее поступки не бескорыстны. Она и о Рокберне, его главном враге, неспроста завела разговор, был уверен он.

– Что это? – Удивился герцог, уставившись на дверь.

Энсета резко обернулась, но не увидев и не услышав ничего подозрительного, непонимающе глянула на Матея. Тот постарался придать своему лицу невинное выражение.

– Мне показалось, что кто-то стоит под дверью.

Колдунья отодвинула зелье и направилась к двери, чтобы убедиться, что их разговор никто не подслушал.

Когда травница скрылась за дверью, Матей как мог быстро поднялся и рывком открыл нижний ящик прикроватной тумбы. Он выдвинул его до упора, убрал фальшивую стенку и в руке его оказался небольшой сверток. Внутри оказался черный, как любимое платье Энсеты, уголек, чуть припорошенный золой, которым герцог быстро начертил круг перед порогом. Затем он метнулся к своей мантии, брошенной на спинку кресла, и достал из кармана, в котором лежала колода карт, маленькую книжечку, в которой несколько заклинаний были написаны его почерком.

Когда вошла Энсета, он не успел занять свое место на кровати, и она остановилась, ошарашенная тем, что он поднялся без ее помощи. Она хотела подойти к нему, но взгляд ее упал на круг, в который она только что наступила. Матей, не теряя времени, плеснул содержимое небольшой склянки из свертка и прочитал заклятье из книжечки. Все это время Энсета не шевелилась и молча смотрела на него. В ее светлых лучистых глазах читались обида и укор. Когда Матей закончил, она, наконец, обратилась к нему:

– Я, кажется, не давала тебе повода так обращаться со мной.

Герцог Эритринский молчал. Он с трудом добрался до кровати, держась за стену. Теперь он не был уверен, что сломанные ребра и позвоночник срослись.

– Тебе не следовало помогать мне, – сказал он, пытаясь отдышаться.

– Если бы не я, кто бы вытащил тебя из огня? – Вскрикнула Энсета. Голос ее дрожал от гнева, но она ничего не могла сделать, чтобы выйти из круга.

– Значит, такова была моя судьба, – спокойно ответил герцог.

– Судьба? – Энсета чуть не задохнулась от гнева. – Судьба? Ты имеешь в виду ту судьбу, что прочитал на своих картах? – Она презрительно фыркнула и попыталась сделать какой-то жест в сторону Матея, но круг угрожающе зашипел, вынуждая колдунью отдернуть руку назад.

– Зачем все это? – Крикнула она, указывая на круг, от которого шла чуть заметная мерцающая дымка, словно напоминание Энсете о том, что магией его не сломить.

– Я хочу поговорить с тобой, – отозвался Матей со своего ложа.

– Ты мог бы и так спросить меня, о чем угодно, – укорила она его.

– Мне нужны стопроцентно верные ответы, – возразил герцог.

Энсета промолчала.

– Что тебе здесь нужно? – Бесцеремонно спросил Матей. Энсета вытаращила на него глаза. – Зачем ты искала меня?

– Нет, ты точно ударился головой, когда упал, – почти истерично хохотнула Энсета. – Почему мне нужен повод, чтобы увидеться с тобой, своим старым знакомым?

– Я восемь лет не знал, жива ты или твои кости гниют в Абиссе, от тебя не было ни слуху, ни духу, и теперь ты снова появляешься в моей жизни. – Герцог откинулся на подушки, и колдунья не смогла разглядеть выражения его лица.

– Выпусти меня из этого проклятого круга, – прошипела она, и рука ее непроизвольно сжалась в кулак.

– Только когда это будет необходимо, – отрезал Матей.

– Да что ты сможешь сделать со мной? – Вскинулась колдунья.

– Да все, что угодно, – ответил герцог, поднимаясь с кровати.

Он снова откупорил маленькую склянку и поставил ее нагреваться в огонь, который развел в вазочке с подоконника. От склянки повалил пахучий дым, распространяя запах летнего луга, и почти сразу же глаза у Энсеты начали закрываться. Матей отошел вглубь комнаты, чтобы не вдыхать зелья, укутал лицо в свою неизменную мантию. Энсета тем временем зевнула и опустилась на пол, свернувшись калачиком внутри круга. Ее грудь мерно вздымалась, и от того казалось, что седые волосы, рассыпавшиеся по ее плечам – словно бы морские волны, которые ветер гонит по темной глади моря.

– И заметь, никакого волшебства, – сказал сам себе Матей, глядя на спящую крепким сном колдунью в круге. – Только сонная трава.

* * *

Гард настоял, чтобы выигранные в героической схватке с рино деньги пошли не только на лечение его обожженных лап и руки Като, но и на продолжение празднования. Сидя в самых шикарных апартаментах «Красной розы», прямо на паркете из карельской березы они уже неизвестно какой день подряд врывались по крепким спиртным напиткам. Като только что проснулась, в то время как кота уже где-то носило. С похмелья на оставшиеся виски и ром тошно было даже смотреть, поэтому Като попросила горничную принести легкий горячий завтрак и много, много кефира.

Когда она уже осилила пару фужеров (кефир из фужеров – ведь неплохо?) этого божественного, как ей тогда казалось, напитка, из соседней комнаты с бассейном пришлепал кот, оставляя мокрые лужищи на паркете. Като тем временем, уже приступила к горячим бутербродам с черной икрой, слегка подплавленной моцареллой и бужениной, переложенной слоями какого-то кисло-сладкого красноватого то ли фрукта, то ли овоща – нечто типично сеймурианского, какого, Като была уверена, в Н-ске днем с огнем не сыщешь.

Гард, вылакав свою долю божественного кефира, отважился на маленький ломоть королевского бутерброда.

– Что, перепел? – шутливо спросила его Като.

– Не перепел, а перепил, – устало ответил кот. – Ты права, можно утомиться от всех этих попоек и изысканного безделья. – У тебя голова не болит, случаем?

Глаза кота как-то странно сверкали, или ей это только показалось – Като не разобрала и добавила на свой бутерброд еще немного икры из ведерка со льдом.

– Уже нет.

– Очень жаль, – протянул кот.

– Что значит – жаль? – Като одним махом проглотила очередной бутерброд и забралась на обитый парчой диван.

– Просто знаю одно прекрасное средство.

– И какое же?

Кот замялся.

– Может быть, все-таки по бокалу твоего любимого вермута? – Голос его был необычно слащав, не хуже самых приторных сортов этого напитка.

– А, ты об этом. Ну что же, очень может быть. Нельзя же вот так сразу пытаться перейти на здоровый образ жизни.

Кот хихикнул. Но каким-то странным, угодливым, совсем не свойственным ему смехом. Когда принесли вермут, он не столько пил, сколько наблюдал за Като, стараясь поддерживать разговор.

– Неплохое средство, – отметила Като, ощутив приятный огонь, растекающийся по жилам.

– Да нет же, средство еще лучше, – загадочно резюмировал Гард.

– Что за шарады, кот, валяй.

Гард придвинулся ближе к дивану, не осилив и половины своей доли вермута.

– Позволь мне сделать тебе приятное, Като, – патетично выдал он.

Като наклонилась к нему с дивана, поставив пустой бокал на паркет. Котяра что-то затеял, ни дать, ни взять.

– О чем это ты? – Не поняла Като.

Гард замялся в нерешительности.

– Ну Като… мы так долго с тобой празднуем… и бродим по лесам, стреляем дичь… В конце концов, мы вместе пережили такое – бой с этим чудовищем, шкуру которого ты вот так запросто сейчас носишь, словно рино – это какой-нибудь пушной горностай или шиншилла. В общем, я даже не знаю, как тебе это сказать.

Като вдруг неожиданно для себя самой громко расхохоталась.

– Гарди, если бы ты не сидел сейчас передо мной в кошачьей шкуре, черт возьми, я бы подумала, что ты меня клеишь и хочешь затащить в постель.

Если бы Гард не был сейчас в кошачьей шкуре, он бы, вероятно, густо покраснел. Да уж, бой с разъяренным рино, как ни странно, дался ему куда легче. Да и раньше, в Н-ске, пока он был не котом, а Даниэлем Гардом – у него не возникало проблем с девушками.

– Я всего лишь хотел сказать, что мне приятно, когда ты порой снисходишь до того, чтобы почесать меня за ушком, все такое.

– Хм, – с сомнением протянула Като, внимательно наблюдая за котом. Все-таки какой-то он сам не свой сегодня.

И тут Гард, наконец, выдохнул и сказал это:

– Поэтому не сочти за дерзость или посягательство на твое достоинство. Но я все больше начинаю понимать, что кошачья шкура – это для меня бремя. Не потому что я не могу взять бокал, другое. Я не могу подсобить тебе залезть в седло…

«Как издалека начал», – подумалось Като.

– Я не могу подать тебе руки, когда ты спускаешься где-нибудь. – Не слыша ее мыслей, продолжал Гард. – И самое главное – я не могу заправить прядь твоих волос, выбившуюся на ветру, не могу обнять тебя, чтобы приободрить, когда что-то идет не так. Я не могу сделать тебя счастливой. В таком виде все, что я могу – доставить тебе немного удовольствия, так, небольшой либертинаж, если ты позволишь, и не побоишься моих клыков.

Като побагровела. То ли это сказались дни беспрерывной алкоголизации, то ли она попросту не ожидала такой смелости от кота, и это ее смутило, даже привело в негодование, в общем, вызвало бурю эмоций. Она вскочила, опрокинув бокал, из которого на дорогой паркет вылилось несколько капель белого вермута, крошечными лужицами поблескивая и отражаясь в глазах кота, в которых читалось лишь недоумение.

– Что ты себе позволяешь? – Като сорвалась. На ее крик прибежала даже горничная, постучавшись в массивную входную дверь, она спросила, все ли в порядке.

Отослав горничную, Като сбавила тон, но это не остудило ее пыл, потекший по руслу войны.

– Я действительно думала, – в горле вдруг застрял какой-то комок. – Действительно думала, что нас связывает взаимовыручка, просто дружеские хорошие отношения. Я думала, мы понимаем друг друга.

– Разве одно другому мешает? – Решился вставить кот, но уже каким-то совершенно другим, сухим и холодным тоном, в котором сквозило легкое разочарование.

– Я действительно думала, что ты не как все это стадо, именующее себя сильным полом, а на самом деле кроме этого… как ты это назвал? Либертинажа – не думающего ни о чем.

– Чем я заслуживаю твой очередной жесткий выхлест? – Отчеканил кот. – Я ничего не могу требовать взамен, заметь, я кот.

– Вот именно. А я не зоофилка! – Като вдруг снова сорвалась. Ее мелко-мелко затрясло, по телу словно пробежала судорога. Только вот ее истерика уже мало зависела от нее самой. Гард словно задел какую-то тонкую струну, ступил на какой-то шаткий мосток, соединявший ее обычное самосознание и странные опасения и страхи, которые она держала в себе, отгородившись от них пропастью самоконтроля.

Гарда покоробило.

– Я не животное. – Строго и четко сказал он, при этом в голосе звенели нотки отчаяния. Он вовсе не ожидал такой неадекватной реакции от Като. А ведь как он думал, он уже достаточно знал ее.

Като опустилась на диван, с которого вскочила в порыве этой необъяснимой истерики. И подперев лицо руками, грустно уставилась невидящим взглядом в пол.

– Ответь мне на один вопрос. – Тихо, подчеркнуто холодно начал Гард. – Я не буду сейчас спрашивать, почему ты меня причисляешь к какому-то абстрактному множеству, этому стаду, как ты называешь мужчин. Хотя для меня это новость. Ответь только на это. Даже если кто-то из этого стада что-либо сделал для тебя низкого, плохого, то почему ты отказываешь себе в минуте ни к чему не обязывающей ласки? Даже не минуте, ты должна была уже понять, что мне всегда в радость сделать для тебя что-либо приятное.

Тем временем, к Като потихоньку возвращалась способность к логическим поступкам. Она снова взяла все свои стороны под контроль. Ей было стыдно за свои крики, нелепые высказывания, но почему-то она до сих пор испытывала дикое желание досадить коту, разозлить его, за его нахальное предложение.

– Я не обязана и не хочу отвечать тебе на такие вопросы. И знаешь что? Я больше, чем уверена, что тот же герцог никогда не позволил бы себе такого.

– Ах, герцог! Прешься по дворянству, Като? Так зачем же ты проводишь время здесь, со мной, что мешает тебе прямо сейчас к нему отправиться? Разозленный кот вышел из номера, несколькими минутами позже – из гостиницы. Через полчаса его уже не было в городе. Но Като об этом не знала.

* * *

– Стой! Кто идет? – Услышала она оклик часового с парусника.

Като в нерешительности замерла на месте, так и не справившись с привязью лодки на острове Хиль-де-Винтер, на котором она только что высадилась.

– Я – графиня Като Камбрези, – выпрямившись, чтобы ее лучше было видно, ответила она. Руки ее почему-то дрожали.

Часовой оглядел ее в бинокль с дотошностью.

– Замок в осадном положении, графиня, – таков был его вердикт. – Вам лучше покинуть остров.

– Но мне нужно в замок, – и без того ее тихий голос едва не заглушали всплески моря у береговой линии.

– Замок в осаде, просто так вас туда никто не пропустит. – Крикнули с парусника.

– Но меня там ждут, – не унималась Като.

– В такое-то неспокойное время, – начал было часовой.

Като порядком надоели все эти препирательства. Она молча вытащила из сумочки охранную грамоту и подаренный ей кусочек мантии Матея.

Часовой удивленно взглянул на нее.

– О! Так вы под двумя флагами ходите, графиня? – Его реплика сквозила неприкрытым сарказмом. С парусника вдруг послышался хохот матросов и воинов. – И нашим, и вашим?

– Я э… соблюдаю нейтралитет, – как могла сдержанно ответила она, пряча грамоту обратно в сумочку. – Теперь я могу проследовать в замок?

Часовой махнул рукой. Трое хиль-де-винтеровских стражников, удобно расположившиеся на замковой стене, внимательно наблюдавшие за развернувшейся сценой, попросили Като подойти поближе.

Она с полчаса изучала замковую стену, пока, наконец, герцог не дал добро на ее пропуск, и ей спустили длинную веревочную лестницу. Като зажмурилась, боясь посмотреть вниз, и начала карабкаться на стену по мотавшейся на ветру из стороны в сторону лестнице. Стражникам оставалось только тащить лестницу с «графиней» наверх и извиняться, что в условиях осады ей не могут предоставить лучшего приема.