Текст книги "Остров Свиней"

Автор книги: Мо Хайдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

11

На Куагач я вернулся только через три недели. Но ни на секунду не переставал думать о том, что произошло. Все время, пока я в полузабытьи лежал в постели, слишком слабый, чтобы подняться, я постоянно размышлял о том, как бы отомстить этому говнюку. Пострадал я не очень сильно: он лишь срезал большой кусок моего скальпа и раздробил мне череп. Открытого перелома не было, однако на «теменной кости» – что бы это ни означало – не хватало куска волос шириной в десять сантиметров. Правда, он также отхватил и здоровенный ломоть от моей памяти – я едва помнил, что произошло в первые сорок восемь часов.

Один Бог знает, как я добрался до деревни. Вероятно, Блейк поднял тревогу, пошел туда, где Дав оставил меня лежать в вереске, – мухи кругами вились над моим лицом, словно самолеты над аэропортом Хитроу. Я смутно помню, как меня несли между деревьями и холод пробирал мое тело до костей. Помню также вкус крови: через каждые пять минут меня рвало (залейте в человеческий желудок сырую кровь – он просто ее не вынесет). Помню, что в какой-то момент меня отнесли в темное и холодное место и словно мертвого положили на каменный пол. Целую вечность Блейк с Бенджамином спорили неподалеку от меня, и их голоса эхом отдавались в помещении, словно мы находились в гробнице. Блейк хотел заявить на Дава в полицию, говоря, что это покушение на убийство, а Бенджамин, вереща, как девчонка, заявлял, что не хочет иметь к этому никакого отношения: «В первую очередь мы не должны были приглашать на Куагач журналиста!» Наконец кто-то – я думаю, это был Блейк, – должно быть, положил меня в лодку и отвез на материк (карту из моей камеры он не вынул – никогда не знаешь, кто на твоей стороне), а в шесть утра верный ловец омаров нашел меня лежащим под одеялом на пристани возле Кроуб-Хейвена.

Позднее Лекси рассказывала, что, когда она открыла дверь, я стоял, поддерживаемый ловцом омаров. Моя левая рука сжимала правую, голова была в запекшейся крови, футболка в блевотине, и моими первыми словами стали: «Ножницы по металлу, Лекс! С изолированными ручками. Вот что мне было нужно!»

Увидев мое лицо, она решила, что со мной случился удар; я все еще помню в зеркале, которое она мне поднесла, какую-то страшную маску: правая сторона лица обмякла, как догоревшая свеча, а правый глаз настолько выдавался наружу, что я мог видеть красное дно собственного глазного яблока. Иногда это лицо является мне среди прочих кошмаров. Тем не менее я решительно отказался идти в полицию или в больницу – я не хотел, чтобы стражи правопорядка явились туда и все там перевернули до того, как у меня появится возможность самому вернуться на остров. Так что следующие несколько дней, когда у меня появлялись силы говорить, мы с Лекс спорили об этом. Все как всегда перерастало в классовые разногласия: она гневно расхаживала по комнате, вскидывая вверх руки, и сетовала, что не вышла замуж за человека из высшего общества:

– Я не могу в это поверить! Ты никогда не доверял полиции, потому что вы с Финном росли малолетними преступниками, и по-прежнему считаешь, что мы живем при какой-то кровавой диктатуре, описанной Оруэллом, когда нельзя доверять властям. И теперь из-за своего сверхрационального мышления ты не хочешь сообщать о покушении на убийство.

– Лекс…

– Что касается меня, то меня учили уважать власть. Если ты не заявишь об этом, Оукси, это будет тебя мучить. Запомни, что я говорю: это будет тебя мучить.

Я огорчал ее гораздо больше, чем Дав. Она переставала кричать только тогда, когда приносила мне поесть или меняла простыни либо когда стирала с моих волос запекшуюся кровь и пыталась соединить два куска моего скальпа. Та смесь заботы и бешенства, которую она обрушивала на меня, была очень странной. На второй день – четвертого октября – голая, она пробралась ко мне под простыню, прижавшись ногами к моей лодыжке, и положила руку на мой член. Я лежал молча, с закрытыми глазами, зная, что в таком состоянии никогда не смогу напрячься. Через десять минут она расплакалась, выскочила из кровати, выбежала из комнаты и хлопнула дверью. Оставшуюся часть ночи я слышал, как она громко плачет в гостиной – достаточно громко, чтобы я ее слышал.

Даже если бы я мог встать с постели, я все равно не знал, что ей сказать. Я не мог сказать, во что я больше влюбился – в Лекси или в ту черную мини-юбку, которую она носила, когда мы впервые встретились. В мини-юбку и то рассеянное выражение, которое появилось на лице у Финна, когда он ее увидел. Я женился на ней спустя два месяца: неандерталец и новобрачная шли между скамьями в церкви, новобрачная выглядела ослепительно в своем подвенечном платье, по которому водил рукой неандерталец. Теперь мои друзья говорят мне, что она никогда им не нравилась, – теперь, а не тогда. Спасибо вам за предупреждение, так называемые друзья. В ту ночь в бунгало я лежал, глядя в потолок, а она все плакала и плакала. Время от времени я слышал, как она открывает дверь в гостиную – наверное, просовывает голову, чтобы проверить, слушаю ли я.

После этого пару дней все было тихо. Я много смотрел телевизор. Приходил владелец бунгало, и я договорился продлить аренду еще на две недели. Через десять дней паралич и опухоль прошли, и я позволил Лекси отвезти себя в больницу на рентген, рассказав старую байку о том, что упал с велосипеда. Лекси оказалась хорошей сиделкой. Пожалуй, все это время она провела в лечебнице. Сломанная кость срасталась хорошо – мне не требовалось никакого особого лечения и не нужно было накладывать швы. Поэтому я зачесал волосы над шрамом и начал строить планы возвращения на Куагач. Я отправился в Лохгилпхед и купил там пару кусачек с изолированными ручками. Но смогу ли я найти хотя бы одного рыбака или владельца моторной лодки, готового высадить меня на южной стороне острова и подождать там? Да будь я проклят! В конце концов, после четырех дней поисков, я нашел в Ардферне одного типа, который согласился сдать мне в аренду маленькую лодку с подвесным мотором. Но пока я все это устраивал, погода изменилась. В Шотландию уже пришла осень, и в тот день, когда меня увезли с острова, все в один миг переменилось – только что стояло безмятежное бабье лето, и вот температура упала, а в горах даже выпал снег. Теперь стало еще хуже. Поднялся ветер, море бешено бросалось на берег. Поскольку я не хотел разбиться на скалах Луинга, то должен был сидеть и ждать.

Ждать пришлось долго. Прошла целая неделя, прежде чем я наконец увидел холодные лучи солнца, отражавшиеся в волнах пролива.

Странно, но мое самое яркое воспоминание о Лекси – совсем не то, о чем вы подумали, и не имеет никакого отношения к кошмарам. Напротив, скорее приятное. Это произошло в то утро, когда она пришла на пристань меня проводить. Даже сейчас эта сцена стоит у меня перед глазами. Лекси была в бешенстве из-за того, что я возвращаюсь на остров Свиней; она была в таком гневе, что едва могла говорить. Я прекрасно помню, как она стояла, положив руку на бедро и водрузив на нос темные очки, и смотрела на остров, потому что не могла заставить себя взглянуть на меня. Перед отъездом она сделала себе стрижку в Лондоне, а с лета на ее носу осталось немного загара. В общем, она в тот момент была не очень похожа на мою жену. Об этом я и думал, глядя на нее искоса.

– Почему ты не хочешь вернуться в Лондон? – спросил я. – Возьми такси и сядь в поезд.

Она не ответила, только пожала плечами и скрестила на груди руки, не отрывая взгляда от острова. Еще немного посмотрев на нее, я залез в лодку и завел мотор.

– Если нужно, в кейсе от моего ноутбука есть деньги! – крикнул я, когда лодка, описав дугу, начала удаляться. – В переднем кармане.

Она не стала ждать. Когда я отдалился от причала и оглянулся, думая о том, не стоит ли устроить романтическое представление – вернуться назад, выскочить на берег и молча ее поцеловать, – она уже отвернулась и поднималась по причальному трапу. Момент был упущен. Се ля ви, ребята! Раздраженно постукивая по румпелю, я смотрел, как она уходит. Никогда не знаешь, как все получится.

Прилив гнал меня вперед. Я направлялся из крейгнишского залива прямо в пролив, где на поверхности воды водовороты вздымали клочья пены размером с теннисный мяч, а с пустынных островов на меня смотрели козы. Бедные козы торчали здесь со времен испанской «Великой армады» – а Соверен еще жаловалась. Некоторое время меня здорово качало, и я уже представлял себе, как мощный водоворот Корриврекан засасывает меня, жует и выплевывает. Но тут я поймал нужное течение и не сразу понял, что волнение успокоилось и море мягкой рукой почти вытолкнуло меня на пустынную часть острова Свиней.

Подойдя ближе к берегу, я увидел маленькую заброшенную пристань с наброшенной на нее белой просоленной рыболовной сетью и галечные пляжи, простирающиеся повсюду, куда ни бросишь взгляд. Менее чем в полуметре от границы леса стояла проволочная изгородь, которая, видимо, являлась продолжением той, что находилась возле ущелья. Возможно, ее предназначением было не допустить вторжения ППИ с моря. А может, она служила клеткой, не выпускавшей кого-то наружу.

Привязав лодку к причалу, я взял кусачки и немного постоял, обшаривая взглядом остров. Я ждал, что Дав вот-вот появится из-за деревьев. Было тихо, лишь поскрипывала лодка, раскачивавшаяся возле выбеленных морем и солнцем досок старого причала. Подняв снаряжение, я двинулся вдоль берега, желая найти тихое место, где можно проделать отверстие. Налетел легкий бриз – холодный, отдававший рыбой, который оживлял деревья, лениво гнувшиеся и вздыхавшие по всей длине изгороди. К тому времени, когда я достиг скал в конце пляжа, бриз превратился по-настоящему в сильный ветер. Вскоре голова у меня заболела так, как никогда не болела раньше. В свете дня все выглядело не так мрачно, как в прошлый раз, однако клонившиеся от ветра кусты вереска казались предвестниками чего-то более мощного, готового вырваться из-за ограды. Тяжесть кусачек была мне сейчас только приятна.

Я остановился в нескольких дюймах от изгороди и поднял руку, ожидая, что электрическое поле вот-вот начнет вздымать на ней волосы. Однако на сей раз мой волосяной покров никак не реагировал и шевелился только от случайных порывов ветра. Слабого жужжания, запомнившегося мне в прошлый раз, теперь не было слышно, и мне пришло в голову, что, хоть я и не мог повредить цепь, возможно, я все-таки заставил Дава отключить ток, чтобы сделать ремонт.

Осторожно взявшись за ручки кусачек, я проверил, как на них лежат большие пальцы. Вероятно, изгородь не находилась под напряжением, но все равно сердце у меня стучало, словно молот. Опустив кусачки, я поднес их к изгороди. Но ничего не произошло. Кусачки лежали в руке спокойно, на их лезвиях отражалось бледное солнце. Покачав головой, я улыбнулся своему страху. Больше никаких оправданий, старина… Проверяя наличие блуждающих токов, я одним движением провел кусачками вниз по изгороди и, когда они упали на землю безо всяких искр, присел на корточки и начал перерезать проволоку.

По сравнению с блейковскими эти резали проволоку, как горячий нож режет масло. Менее чем за три минуты я проделал отверстие от самого верха до низа изгороди. Если кто-то наблюдал за мной, прячась среди деревьев, у него не могло быть никаких сомнений относительно моих намерений. Подобрав снаряжение, я шагнул внутрь, продолжая держать кусачки наготове.

Первое, что поразило меня в этом лесу, – свиной помет. Повсюду были целые кучи этих катышков, одни раздавленные, другие совершенно целые, овальные, с твердой корочкой – словно собачий корм. На земле виднелись отпечатки копыт, на ветках и камнях – куски щетины: видимо, сюда свиньи приходили почесаться. Каждый раз, когда ветер менял направление, меня окатывало волной запаха – но не от гниющих свиных голов, а от переваренной травы и листьев.

В глубине леса, куда ветер не мог проникнуть, все было до странности неподвижно, деревья стояли, будто придавленные тишиной. Я остановился, чтобы собраться с духом, в ушах звенело. Впереди между стволами виднелись блики солнечного света – видимо, там находилась большая поляна. Я уже стал различать кое-какие очертания – ржавый старый бункер и высоко натянутый канат подвесной дороги с висящей на нем старой вагонеткой. Сланцевый рудник.

Высунув голову из-за деревьев, я попытался найти на поляне какие-то признаки жизни, но безуспешно. Вагонетка, раскачиваясь взад-вперед, поскрипывала на ветру – это и был тот самый таинственный скрип, который я слышал из-за изгороди. Я направился через рудник и, разглядывая железяки, ткнул рукой вагонетку – в воздух взлетели чешуйки ржавчины. Возле скалы я увидел отверстие шахты, наполовину скрытое проржавевшей цистерной для воды, от которой исходил запах разложения, как от канализационной трубы. Я направил туда луч фонарика и увидел мертвую свинью. Некоторое время я всматривался в ее пустые глаза, размышляя о том, что для такой находки это довольно странное место. Должно быть, свинью туда столкнули. И разложение было не слишком сильным – труп выглядел довольно свежим. Возможно, это было одно из мест, куда Дав сбрасывал отходы. Я вспомнил слова Гаррика о том, что через эти шахты Дав общается с адом; я уже решил было залезть туда и сдвинуть свинью с места, но кое-что заставило меня остановиться.

Я услышал чей-то смех.

Я молча попятился назад от шахтного ствола, выключил фонарик и присел на корточки, озираясь по сторонам. Это был гнусный смех – как у ведьмы из мультфильма, он зловещим эхом разносился в этой пустой скалистой впадине. Я напрягся. Смех прекратился, и послышался другой звук – кто-то произносил длинный, тихий, бесконечный монолог. Что-то было в качестве звука – что-то настолько знакомое…

На моем лице появилась слабая улыбка. Телевизор! Теперь я был в этом уверен. Где-то впереди, среди необитаемых скал, работал телевизор.

Дом, построенный в викторианском стиле, возможно, предназначался для кого-то из руководства, но теперь стоял в лесу в полном одиночестве на заросшей сорняками бетонной площадке. Краска на стенах облупилась, грязные окна были покрыты мохом. Тем не менее он подавал некоторые признаки жизни: кружевные занавески подвинуты, бочки с нефтью сложены возле генератора, а в открытом окне первого этажа виднелся телевизор, показывавший старое черно-белое кино с Селией Джонсон.

Я заглянул в это окно. За колыхавшимися на теплом ветерке кружевными занавесками можно было разглядеть что-то темное – возможно, специально призванное привлечь внимание, – при виде чего каждый мой нерв начал кричать: «Ловушка!» Я медленно поднял над головой кусачки. Старина, ты же не какой-нибудь спецназовец. Не надо рисковать головой неизвестно из-за чего.

Шаг за шагом я осторожно приблизился к дому, прижался спиной к дальнему концу стены и тихо двинулся вперед, ощущая прикосновение теплых кирпичей. Едва дыша и держа наготове кусачки, медленно заглянул в комнату. В ней царил беспорядок – повсюду были разбросаны пакетики из-под чипсов, немытые чашки и пустые баночки из-под йогурта. Все это покрывал толстый слой пыли. За телевизором стояла обращенная ко мне кушетка. За ней находилось еще одно, закрытое, окно, точно такие же кружевные занавески молчаливо свисали в лучах палящего солнца, испещренные дохлыми мухами.

Кончиком пальца я осторожно толкнул дверь. Она резко распахнулась, за ней показалась выложенная плиткой прихожая. Я сделал шаг вперед, и мои сандалии сразу утонули в толстом слое грязи. Впереди зазвучала мелодия «Соседей», почему-то заставившая меня вспомнить скромные обеды в Килберне, когда Лекси находилась в клинике, а я работал дома. Застыв на месте, я прислушался. Кроме работающего телевизора, никаких звуков не было слышно, только время от времени шелестели тюлевые занавески.

Я прошел в гостиную – маленькую, забитую мебелью и разным хламом. Над камином висела покрытая густой пылью репродукция «Христа» работы Блейка, [12]12
  Уильям Блейк, английский поэт и художник (1757–1827).


[Закрыть]в нише стояла выполненная едва ли не в натуральную величину гипсовая статуя Девы Марии. Нечто подобное я видел в Тихуане – каждый дюйм изваяния был мастерски покрашен; сутана голубая, губы и щеки красные, глаза – сияющего василькового цвета. До пола свешивались стебельки цветов и какая-то мишура. Дом религиозного маньяка, подумал я. Как раз то, что я бы…

В этот момент сзади меня произошло какое-то движение.

В голове снова промелькнуло слово «ловушка». Держа наготове кусачки, я резко повернулся, ожидая встретить Дава или что-нибудь похуже. Но в гостиной было пусто. Стоявшая на подоконнике в цветочном горшке детская ветряная мельница вдруг начала с треском крутиться. Мигая, я стоял и смотрел, как ее крылья то набирали скорость, то замедляли вращение, издавая ленивое «клик-клик-клик». Затем мне удалось различить отдельные цвета – красный и желтый, и наконец игрушка неуверенно остановилась.

Я не двигался с места. Глядя на ветряную мельницу, я ждал, пока сердце выкачает из крови остаток адреналина. Через некоторое время я снова опустил кусачки. В доме снова стало тихо, только за спиной продолжал бормотать телевизор. Стиснув зубы, я бросил взгляд на лежавшую в прихожей кучу одежды, затем снова на ветряную мельницу. Часть одежды была детской – она принадлежала маленькой девочке. Меня вдруг пронзила мысль, что здесь находится ребенок – или несколько детей, возможно, их удерживают силой. Задрав глаза к потолку, я дал этой мысли устояться, а затем, понимая, что если хочу остаться в здравом уме, то не должен давать воли воображению, начал осматривать коттедж.

В доме было пусто – ни одной живой души. Все, что удалось выяснить, сводилось к одной мысли: Малачи полный псих. Нормы гигиены или нормы культуры его нисколько не беспокоили. Было очевидно, что в доме какое-то время находились женщины (женщина) или даже дети. Одна из комнат оказалась удивительно чистой по сравнению с остальными, односпальная кровать аккуратно заправлена, занавески задернуты, книги расставлены на полках. Где сейчас находились ее обитатели, мне не хотелось и думать. В ту секунду, как я окажусь на материке, я сразу же позвоню в полицию и заставлю их проверить списки без вести пропавших.

«А ты сообразительный парень, Оукси. Очень сообразительный», – сказал я себе.

Стоя на краю поляны спиной к дому, я тяжело дышал и жалел о том, что позволил Лекси прийти на пристань. Здесь у меня не было никаких шансов разжиться табаком, и сейчас я был готов отдать свои почки за единственную затяжку. Глядя на уходящую в лес, в сторону ущелья, утоптанную дорожку, я знал, что по ней недавно кто-то прошел. Самым неприятным было то, что сейчас по ней собирался пойти я. Вслед за гнусным созданием Дава. За его биформой.

Идти мне совсем не хотелось. Сжав руку в кулак, я постучал ею себе по голове. Пора идти, гребаный козел. Подняв свою ношу, я продолжил путь.

Тропинка была извилистой и временами возвращалась назад, но я знал, что она обязательно приведет меня к ущелью. Деревья препятствовали движению воздуха, так что тот нагревался, и заглушали звук, отчего даже мои собственные шаги звучали очень тихо. Через полчаса я увидел впереди поблескивающую между деревьями изгородь. Я прибавил шаг, по движению воздуха поняв, что ущелье уже недалеко: ветер должен дуть по нему, как по туннелю. Я чувствовал, как мои шорты и футболка, вначале облегавшие тело, начали хлопать, словно паруса. Примерно в семи метрах от изгороди деревья поредели, и я оказался на лугу. С каждым порывом ветра трава образовывала причудливые формы. Рядом с изгородью распростерлась мертвая свинья, кожа ее была плотно прижата к ребрам. Трава то скрывала ее, то в следующую секунду откатывалась назад, обнажая мумифицированную челюсть и зубы. Что-то в положении свиньи подсказывало мне, что она пришла сюда сама, – и действительно, на рыле было заметно черное пятно – след от удара электрическим током. Мрачно посмотрев на изгородь, сверкающую и поскрипывающую от ветра, я увидел, что тропинка ведет по траве прямо к открытым воротам. Сердце у меня забилось чаще.

Собрав свое имущество, я переступил через труп свиньи и приблизился к воротам, разглядывая противоположный край ущелья. Кто-то или что-то недавно здесь прошло.

Ветер шевелил мертвые ветви, заставляя их скрипеть, лучи солнца сверкали на старых бочках с химикалиями. Примерно в четырехстах метрах отсюда, над выведенным ППИ лозунгом – «Изыди, сатана!» – раскачивались на ветру деревья, и на какой-то миг та сторона острова мне показалась такой же чуждой, какой раньше казалась эта. Я оглянулся назад, туда, где ветер гулял между деревьями, создавая в листве впадины, обнажая разноцветные участки и кусочки неба. На этой стороне острова никого не было, и внезапно я полностью в этом уверился. Я снова повернулся к ущелью и принялся смотреть на дальний его откос, на стоящие открытыми ворота, и тут в голове у меня сами собой сложились следующие слова: «Дав ушел в деревню. И взял с собой своего дьявола».