Текст книги "Остров Свиней"

Автор книги: Мо Хайдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

7

Дансо пил чай из кружки, сделанной из нержавеющей стали, остальные довольствовались кофе в пластмассовых стаканчиках, которыми был уставлен весь стол. Мы ели имбирное печенье, лежавшее на тяжелых белых тарелках, все еще горячих и отдающих капустой, словно их только что извлекли из посудомойки. Буфет напоминал турецкую баню, от титанов и плит поднимался пар, отчего по оконным стеклам текли струйки воды.

Нас заставили ждать. Нам скармливали обрывки информации, не имеющие ничего общего с главными новостями. Нам сказали, что, по их мнению, Дав нашел нас по взятой напрокат машине. Каким-то образом – один Бог знает как – он засек меня во время одной из поездок, возможно, около полицейского участка в Обане, и несколько дней следил за нашим номером. Нам рассказали, что такой седан видели в семидесяти восьми местах, так как символика «Селтика» над задним сиденьем, оказывается, не такая уж редкая вещь в этой части Шотландии. Нам показали крошечную заметку в «Глазго гералд», где говорилось, что полиция отказывается подтвердить или опровергнуть нападение в Думбартоне, в результате которого одна женщина оказалась в больнице в критическом состоянии.

– И это напоминает мне… – Дансо вытер губы и посмотрел на меня. – Я собирался спросить вас еще кое о чем. – Он проглотил кусок печенья. – О машине. Вы уверены, что не видели ту машину припаркованной? – Он достал из кармана пиджака шариковую ручку и, развернув салфетку, нарисовал на ней несколько пунктирных линий. – Смотрите, мы думаем, что она могла быть припаркована вот здесь. – Он нарисовал крестик на дороге, которая вела на восток через поля. – Что вы думаете?

– Не исключено. Но когда я ее увидел, – я указал на параллельную дорогу, – она была вот здесь, на этой дороге.

– Что ж, давайте поставим все на свои места. Вы ехали отсюда, – он пометил западную дорогу, – где находился ваш «нянька», остановились здесь, глядя в эту сторону, и заметили его здесь, параллельно Хамберт-Плейс.

– Да.

– Значит, он парковался или здесь, или здесь. Его мог видеть любой, кто находился на этой дороге или ходил по полям.

– Кроме вашего «няньки».

Дансо откашлялся.

– Мы просто пытаемся отследить его передвижения по кварталу.

– Потому что хотите снять с крючка своего парня?

Он вздохнул.

– Простите, Джо. Вы считаете, будто мы пришли сюда, чтобы с вами спорить. Но это не так. Наш сотрудник хочет извиниться перед вами после того, как закончится срок его наказания.

Я вздохнул и откинулся на стуле, сложив руки на груди и одарив его недоверчивой улыбкой.

– Ради Бога, не надо морочить мне голову.

– Я серьезно. Он хочет извиниться. Ему будет полезно с вами поговорить. Что вы думаете?

Я ослепительно улыбнулся сначала ему, потом Стразерсу. Кривой, фальшивой улыбкой.

– А вы как считаете? Вы что, действительно думали, что я соглашусь?

Дансо засунул палец за воротник, он явно чувствовал себя неловко.

– Да. Мы так и думали. – Он искоса взглянул на Стразерса. – Мы и не думали, что он обрадуется. Ведь так?

– Так.

– Ладно, – сказал Дансо. – Я не собираюсь давить…

– Я говорю серьезно. Я не собираюсь с ним разговаривать. Я не хочу слышать его хныканье о том, как трудно было заметить Дава в этом поселке.

– Мы не поэтому размышляем о передвижениях Дава.

– Тогда почему? – Я опустил руки и принялся их разглядывать, чувствуя, как во мне закипает гнев. – Какая еще может быть причина для того, чтобы знать, где именно он ездил по этому гребаному поселку, чтобы ввести мою жену в эту гребаную кому?

– Потому что, – вмешался Стразерс, лицо которого слегка покраснело, – мы хотим знать, откуда он отправил вот это. – Он достал из портфеля коричневый конверт и положил его на стол. – Вот почему.

Наступило молчание. Мы с Анджелиной пристально смотрели на конверт.

– Он как следует почистил дом, – раздраженно сказал Дансо. – Я ведь вам говорил – он ничего там не оставил, совсем ничего. До этого мы даже не могли связать его с этим районом. Это единственный вещдок, который у нас есть. – Открыв конверт, Дансо достал оттуда содержимое, которое состояло из двух черно-белых фотографий и крафтового конверта – все в запечатанных пластмассовых файлах. – Отправлено по почте из поселка за некоторое время до трехчасовой выемки в тот день, когда он напал на Лекси. Если мы правильно понимаем, все идет как надо.

– Все идет как надо?

– Все. – Он посмотрел на меня, потом на Анджелину, потом снова на меня. – Это предсмертная записка. Он сообщает нам, когда собирается совершить самоубийство.

8

На конверте не было штемпеля. Он был адресован Дансо в Обане и содержал две фотографии Малачи Дава, исчезнувшие из его кабинета на острове Свиней. На первой он был изображен вместе с Асунсьон, матерью Анджелины. Вероятно, это была свадебная фотография, потому что у Асунсьон были цветы в волосах, а у него цветок в лацкане пиджака. На второй фотографии он был снят молящимся – лежащим на спине, словно мертвец, и спрашивающим Господа, не пришло ли время ему умереть. Увидев это, мы с Анджелиной одновременно протянули к ней руки.

– Нет-нет! – предупредил Стразерс. – Не прикасайтесь. Мне пришлось продать душу ответственному за доказательства, чтобы получить их на сегодня. Принцип «целостности доказательств» высечен у него прямо в сердце, и если я принесу их обратно с вашими отпечатками, он намотает мне кишки на палочку. – Стразерс слабо улыбнулся Анджелине. – Прости, детка, за грубое выражение.

– Это его фотографии, – с каменным лицом сказала Анджелина. – Из его кабинета.

– Да, мы знаем. Они упомянуты в описании места преступления. – Перевернув снимки, Дансо продемонстрировал нам строчки мелким почерком с завитушками. Потом пододвинул к нам фотографию Дава и Асунсьон. Наклонившись, мы попытались прочесть, что там написано. Я сразу же напрягся.

– Это о вас, – сказал Стразерс. – О вас с Алекс.

«Я повалялся с твоей телкой, мой друг [писал он]. И теперь, когда ты выплатил все до последнего цента, ты мучаешься так, как мучается скорпион, когда ужалит человека. Жить и скорбеть – это хуже смерти. В свое время ты будешь искать смерти и не найдешь ее, ты пожелаешь УМЕРЕТЬ, но смерть будет ускользать от тебя…»

На моем лице появилась циничная усмешка. Эти слова напомнили мне былые времена в Альбукерке, когда я был молод и достаточно зол, чтобы нападать на мерзавца. Только на этот раз победителем оказался я, потому что Лекси осталась жива. Моя жизнь словно описала круг и вернулась в прежнюю точку.

– А вот это мне очень нравится, – через некоторое время сказал Стразерс, глядя на оборот второй фотографии. – Посмотрим, действительно ли он говорит то, что, как нам кажется, он говорит.

Верхняя часть была разделена на две колонки, озаглавленные «Кого прибрал к себе Господь» и «Кого прибрал к себе Антихрист». Под колонкой с Антихристом было написано: «Иуда и Ахитофел». [40]40
  Советник Авессалома, сына царя Давида, поддержавший его восстание против отца и повесившийся после его провала.


[Закрыть]Под второй колонкой он написал: «Авимелех, [41]41
  Царь Филистимский.


[Закрыть]Самсон, [42]42
  Обладавший сверхъестественной силой герой эпохи Судей.


[Закрыть]Малачи Дав». А внизу можно было прочитать несколько строчек:

«В доме своих друзей я был ранен, и теперь мой урожай собран, лето закончилось, дни мои как трава – ветер пролетел над ними и их развеял. Как олень стремится к ручью, так душа моя стремится к Тебе, о Господи. Ни один человек не заберет ее у меня, но я сам отдам ее Тебе на склоне своих пятидесяти лет».

Наступило долгое молчание. На кухне кто-то уронил стопку тарелок. Хлопнула дверь, послышался смех. Но за столом было тихо.

– На склоне своих пятидесяти лет? – через некоторое время переспросил я. Стразерс и Дансо кивнули. Оба внимательно наблюдали за нами, желая убедиться, что мы придем к точно такому же выводу. – В свой день рождения?

– Мы так думаем.

– Это двадцать пятое октября, – слабым голосом сказала Анджелина.

– Точно.

– И это будет…

– Завтра. – Стразерс кивнул. – Завтра. Все, что нам нужно сделать, – это продержать Алекс вне досягаемости газетчиков еще двадцать четыре часа.

Вот так и получилось, что весь следующий день мы провели в ожидании. Уверенные, что нужно лишь пережить его день рождения и все будет в порядке. И это было просто нелепо – вы поймете это, когда узнаете, что к концу дня я думал совсем не о Малачи Даве. Я начисто забыл и о нем самом, и о том, где и как собираются искать его тело. Потому что к вечеру единственное, о чем я думал, была Лекси и как случилось, что она умерла. От заражения крови. В девять тридцать, двадцать пятого октября. В возрасте тридцати двух лет.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ФЕВРАЛЬ В ЛОНДОНЕ

ОУКСИ

1

Десять пустых банок «Ньюки браун» [43]43
  Сорт темного английского пива; точное название – «Ньюкасл браун эль».


[Закрыть]…

Напротив меня выстроились в ряд десять пустых банок из-под «Ньюки браун». Десять. Лежа в ванне, я тупо смотрел на них, пытаясь понять, за какое время я их выпил. Я никак не мог уговорить себя вылезти из ванны и пройти в туалет, но мне нужно было пописать – уже минут двадцать, так что сколько, получается, я здесь пробыл? Час? Два?

Со дня смерти Лекси прошло полтора месяца («Сепсис, – сказал тогда консультант. – С момента поступления ей угрожал сепсис, и мне трудно поверить, что вас не предупредили об этой возможности»), и, пожалуй, будет справедливо сказать, что я позволил себе расслабиться. Не знаю, что угнетало меня больше – то, что она умерла, или что Дав в конце концов победил. Каждый раз, когда кто-то находил в Шотландии труп, будь то кости, гниющие в дальнем ущелье, или что-то болтающееся в море, сразу думали, что это тело Дава. Но потом оказывалось, что это не так. Я-то думал, что его легко будет найти, но и в этом я ошибся. Иногда мне казалось, что я знаю ответы, иногда – что не знаю.

На полу зазвенел мой мобильник. Опустив руку, я схватил джинсы и тряс их до тех пор, пока он не выпал из кармана.

– Как ты считаешь, можно пользоваться мобильником в ванной? – спросил я у своего телефона. На дисплее светилась надпись: «Финн. Ответить?» – Я вот не знаю. Я имею в виду – убьет меня, если я стану разговаривать? – Я открыл телефон. – Я в ванной, – сказал я. – Это может меня убить.

– Замечательно! – сказал он. – Сейчас два часа дня, ты лежишь в ванне, а я сижу перед компьютером и жду пятнадцать тысяч слов и синопсис, которые должны были прийти самое позднее к девяти утра. Вместо этого я получил шесть рукописей и письмо от какого-то типа, который просит перевести деньги на его банковский счет.

Я не ответил. Я до сих пор тянул с контрактом, дожидаясь, пока найдут тело Дава. Но я прекрасно понимал, что могу все потерять – многое из того, что происходило на Куагаче, уже было опубликовано: публика знала о трупах свиней, о горгульях, о том, какова была жизнь пастырей психогенического исцеления. Двое бывших членов общины уже подписали контракты на публикацию своих воспоминаний. Сюжет, который последние полгода был моей главной целью, прямо на глазах ускользал у меня из рук.

– Он умер, Оукс. Умер. Ты меня слышишь?

Вытащив из воды ногу, я принялся ее рассматривать. Нога была розовой и вся в складках – как детеныш крысы. Пальцами ног я попытался завернуть кран горячей воды, но тот не сдвинулся с места.

– Оукс! – позвал Финн. – Ты меня слышишь?

Я толкнул кран сильнее. Когда это не помогло, я сменил тактику и заткнул отверстие пальцем ноги. Посмотрев на него пару секунд, я засмеялся, вспомнив один старый фильм, когда водопроводчик приходит в ванную и видит, как какая-то блондинка или брюнетка лежит, заткнув отверстие пальцем ноги. Я снова засмеялся, радуясь тому, что мой голос эхом отражается от стен.

– Оукс, ты меня пугаешь. Ты смеешься. Ты сам-то себя слышишь? Ты смеешься.

– Угу, – сказал я. – Я знаю. Я зажал кран пальцем ноги. Это забавно.

Наступило долгое ледяное молчание.

– Джо, ты можешь сидеть и смеяться оттого, что зажал пальцем этот гребаный кран, но в реальном мире каждый день появляются статьи о том, что случилось на Куагаче. Только сегодня утром написали о его жене-мексиканке, Асуньон. Она умерла на материке два года назад, ты знаешь об этом?

– Да, знаю.

Вновь наступило молчание. Я смотрел на свою ногу. Теперь она еще больше походила на крысу. На крысу, которая затыкает носом кран.

– Оукс, тебе сейчас очень нужны деньги – разве я не прав?

Я опустил ногу в воду.

– Угу, – вяло согласился я. – Ты прав. – Деньги уже давно не поступали на мой счет. За издание своих работ я больше ничего не получал. Хуже того – когда я вернулся в Лондон, то обнаружил, что Лекси без моего ведома проделала изрядную дыру в нашем бюджете. На нашем совместном счете образовался овердрафт на три с лишним тысячи из-за того, что она платила своему врачу по семьдесят фунтов за сеанс. А из клиники ей прислали письмо об увольнении. Об этой стороне своей жизни она как-то забыла мне упомянуть.

– И потом, – продолжал Финн, – вчера я слышал, как один репортер из Глазго пытался продать свою историю. Он говорит, что взял интервью у некоторых ключевых фигур в полиции и группе, которая приводила остров в порядок. Говорит, что его допустили во временный морг и у него есть фотографии.

– Фотографии из морга есть у меня, – холодно сказал я. – Я тебе уже говорил…

– Я знаю, но прошло уже почти три месяца.

– Да. И за эти три месяца я потерял жену.

Финн вздохнул.

– Мне в самом деле очень жаль. Но ты до сих пор витаешь где-то в небесах. Послушай, я хочу сказать тебе, что нужно сделать. – Я услышал, как он выключил компьютер и повернулся в кресле. – Прежде всего дай мне эти пятнадцать тысяч слов. Не беспокойся о Даве, просто сделай их и все. После этого я хочу, чтобы ты поговорил с тем мальчишкой.

– С каким мальчишкой?

– С тем, который состряпал подделку с видео. Который бродил в костюме дьявола. Для книги он очень важен. Ты еще не говорил с ним?

Я помолчал, глядя, как в лучах зимнего солнца сверкают капли влаги на оконном стекле. Анджелина была в саду. Она приехала со мной в Лондон, дожидаясь, пока найдут тело Малачи и его завещание вступит в силу. Теперь я понимал, что допустил ошибку. Я предоставил ей гостиную и матрац в оранжевый цветочек, который страшно нравился Лекси, и она валялась на нем целыми днями, плотно закрыв дверь, поднимаясь только затем, чтобы приготовить еду или поработать в саду. Она проводила там много времени, копаясь в земле и сажая овощи, иногда даже в темноте. Но больше всего времени она проводила, глядя на меня. Она могла сидеть за кухонным столом, подперев руками подбородок, и смотреть на меня, словно ожидая, когда я что-то скажу. Но я на нее не смотрел. Я знал, что, если посмотрю на нее, в моем сознании откроется уголок, который открывать не стоит.

– Ну что? – повторил Финн. – Ты взял у него интервью? Без такого интервью создастся впечатление, что ты неизвестно куда смотришь. Впечатление небрежности.

– А знаешь что?

– Что?

– Наверное, я и в самом деле такой неряшливый. Знаешь что? Я настолько неряшливый, что сейчас писаю в ванну, в которой лежу. Вода остыла, поэтому я писаю в нее, пока разговариваю с тобой.

Наступила пауза, потом он сказал:

– Не может быть. Ты же не больной.

– Писаю. – Я закрыл глаза, расслабил мышцы, и моча потекла из меня вдоль бедер. – Говорю тебе, это так.

– Господи, Оукс! Что с тобой происходит? Что происходит? Тебе нужно собраться…

Я бросил телефон на пол и вытянулся в ванне. С потолка свисали капли – вся ванная была насыщена паром. Неудивительно, что стало так холодно – ванна крадет мое тепло, подумал я и вдруг заплакал. Я дрожал и плакал, прижимал руки к лицу, качая головой и рыдая как ребенок. Потом наконец поднялся. Ты же только что себя описал, черт побери! Когда же этому придет конец? Спустив воду, я включил душ и встал под него, обессиленный; рыдания вырывались из моей груди до тех пор, пока сверху не полилась холодная вода, а моча не исчезла в сливном отверстии.

2

Мы с Лекс почти четыре года прожили в этом доме на Харроу-роуд. Все находившиеся по соседству викторианские одноквартирные дома были снабжены подъездными дорожками и боковыми входами; если верить местным агентам по недвижимости, регулярно опускавшим в почтовый ящик свои брошюрки, они дорого стоили. Но я знал, что мой дом явно сбивал цену здешней недвижимости – хотя бы своими неряшливыми окнами и подвалом, забитым всякой рухлядью, оставшейся от прежнего владельца, – бачками для краски, плиткой для кухни и проржавевшим холодильником, который я так и не решился выбросить. Когда в декабре мы с Анджелиной приехали из Шотландии – дом четыре месяца простоял запертым, – из подвала доносился неприятный запах. Первое, что я сделал, пока она включала отопление и выметала с подоконников мертвых мух, – это спустился вниз и открыл дверь в сад, чтобы немного проветрить. С тех пор прошло пять недель, а я даже не вспомнил об этом. Дверь-то я открыл, но закрывать ее так и не стал.

Во вторник, на следующий день после того, как позвонил Финн, я сидел под больной старой яблоней, замерзая в своем тонком свитере, и смотрел на дверь подвала, пытаясь найти в себе силы встать и что-то с ней сделать. Анджелина перекапывала тяжелую глину, в воздухе висело облачко от ее дыхания. Когда я выходил в сад, чтобы вот так побыть с ней рядом, мы почти никогда не разговаривали. Не считая тихих звуков ее дыхания и позвякивания вил о камни, в саду было тихо, чувствовалось, что сейчас зима. По выходным соседи высыпали в переулок, проходивший вдоль ограды, завозя в свои сады компост и плодородную землю, но сейчас вокруг было пусто. Кроме нас, поблизости никого не было, окна смотрели на нас мертвыми глазницами, в которых отражались голые ветки.

Анджелина работала усердно, изо всех сил втыкая вилы в землю; время от времени она наклонялась, чтобы вытащить из земли корень или камешек и бросить его в кучу. На ней были перчатки, платок, ботинки с налипшей на них грязью и толстая юбка. Ее волосы уже здорово отросли и стали очень темными и вьющимися. Когда она наклонялась, под юбкой смутно выделялась дополнительная конечность.

– Что такое? – спросила она, выпрямляясь. Работа и холодный воздух добавили краски ее лицу, на сером фоне сада это было особенно заметно. Заправив под платок выбившиеся пряди волос, она спросила: – На что вы смотрите?

– Ни на что.

– Вы смотрите на меня. Почему? Вы знаете, что у меня под этим пальто – вы это видели, – так почему же вы смотрите?

Я сделал резкий выдох, пульс немного участился. Итак, сегодня придется об этом поговорить.

– Так что?

– Что – что?

– Вы это видели, но ни разу не говорили, что об этом думаете. – Теперь она вся раскраснелась, даже костяшки пальцев утратили свою белизну. – Джо, что вы думаете о моем близнеце?

Я смотрел на нее, не мигая, и не мог ничего ответить. Не мог выдавить из себя ни слова. Я сам не знал, что я об этом думаю. Я прочитал письма Лекси, поговорил с Пикотом, и какое-то смутное представление у меня сложилось, но я предпочитал о нем не думать. Оно было заблокировано в таком месте, куда я предпочитал не заходить.

– Так что?

Я стоял, избегая ее взгляда, потом по замерзшей земле прошел туда, где ветер слегка приоткрыл калитку, ведущую в переулок; за ней виднелась мощенная булыжником дорожка. Я подождал секунду или две в надежде, что придумаю, что сказать, но на ум ничего не приходило. Я закрыл калитку и привалил к ней камень, чтобы удержать ее на месте. Посмотрев еще раз сначала на калитку, потом на камень, повернулся к Анджелине:

– А знаешь что? Знаешь, когда мне станет лучше?

– Нет. А когда вам станет лучше?

– Когда найдут тело твоего отца. – Подойдя к двери, ведущей в подвал, я закрыл ее и стоял, стряхивая с рук грязь и глядя на распростершуюся над нами бесформенную облачную завесу. – Но я думаю, ты и так это понимаешь.

Пройдя на кухню, я открыл банку «Ньюки браун» и уселся за стол. За окном потемнело, облака заметно потяжелели, словно в любую минуту из них мог посыпаться град. Я сидел выпрямившись, уперев руки в колени, сердце глухо стучало. Я попытался читать газету, но не смог. На стене оглушительно тикали часы.

Через десять минут дверь открылась. Сначала я решил, что это ветер, но потом вошла Анджелина, принося с собой дождь и опавшие листья. Не видя, что я сижу в темноте, она принялась стряхивать грязь с ботинок, да так усердно, что можно было подумать, будто она сердится на пол. Она стянула один ботинок и уже собиралась приняться за второй, когда вдруг обнаружила мое присутствие. Она замерла на месте, стоя в одном ботинке и скосив на меня глаза.

– Что такое? – спросил я, чувствуя себя виноватым за то, что сижу на собственной кухне. – Что такое?

Анджелина покачала головой и собралась что-то сказать, но вместо этого закрыла глаза и стала очень часто и тяжело дышать, будто внезапно заболела. Потом из ее глаз полились слезы, скатываясь по лицу на подбородок.

– О Господи! – Не зная, что предпринять, я вскочил, потом осторожно похлопал ее по плечу – так, как хлопают животное, которое может укусить. – Господи! Прости, прости.

Отвернувшись от меня к стене, она зажала руками уши и только плакала и плакала, словно хотела выплакать все, что с нею приключилось. Вот так мы и стояли – я, потрясенный, беспомощный, не решаясь ее обнять, и она, прижимаясь лбом к стене; плечи ее отчаянно тряслись.

– Когда все это кончится, Джо? Когда?

– Что кончится?

– Это. Это… это… – Она с трудом выговаривала слова – так сильно она дрожала. – Вы парализованы, Джо, просто парализованы, и я не знаю почему. Я имею в виду – вы же читали письмо. И знаете, что она сделала.

– Кто она? Ты имеешь в виду Лекси?

– Да, Лекси. Вы знаете, что она сделала. П-почему вы не можете ее забыть?

– Почему я?.. Нет. Дело не только в ней.

– Тогда дело в моем отце. Это все из-за него.

– Да, из-за него, – сказал я. – Из-за него тоже. Тут много…

– И это тоже очень плохо. Разве вы не видите – разве не видите? Если вы перестанете писать, значит, он победил. Он снова побеждает, а вы просто сидите, и жизнь проходит мимо нас.

– Да, но… эй, подожди – куда ты пошла?

Проскользнув мимо меня, она выскочила из комнаты, быстро поднялась по лестнице и исчезла в своей комнате. Я постоял секунду, прислушиваясь и не зная, нужно ли мне идти за ней. Я слышал, как она передвигает какие-то вещи, и через пару минут вышел в коридор, следуя за ошметками грязи, которые оставил на лестнице ее единственный ботинок. Дверь спальни была открыта. Она была там и расхаживала по комнате, скидывая книги с полок. В ее комнате я не был уже несколько недель. За это время она успела заполнить ее библиотечными книгами и тетрадями, а также распечатками из Интернета.

– Джеймс Поро. – В тот момент, когда она увидела меня на лестнице, на пол полетела какая-то книга. На раскрытой странице виднелась черно-белая фотография. Я не успел ее разглядеть, потому что за этой книгой последовала другая. И еще одна. – Лазарус и Жан-Батист Коллоредо, Бетти Лу Вильямс … – Она повернулась к книжной полке, просматривая другие книги, в то время как я недоуменно смотрел на ту, что лежала на полу. В ней была фотография ослепительно красивой девушки в платье с оборками, предназначенном для похода в церковь. Из-за платья виднелись четыре маленькие пухлые конечности, темневшие на фоне белой ткани. Если там и была голова, она не просматривалась, находясь где-то в животе у девушки. Я смотрел то на конечности, то на ее лицо.

– Бетти Лу. – Анджелина проковыляла ко мне, держа в руках книги, присела, так что они остались зажатыми между ее грудью и коленями, и протянула руку к лицу девушки. Анджелина больше не плакала, слезы высохли у нее на щеках, взгляд стал сосредоточенным. – Близнец Бетти Лу был эпигастриусом. Знаете, что это означает? Да нет, откуда! Это означает, что близнец был прикреплен вот здесь. В районе груди. – Она раскрыла еще одну книжку и швырнула ее на пол. – Большинство из них эпигастриусы, но некоторые такие же, как и я. Посмотрите – Фрэнк Лентини. Он был такой же, как я, – с дополнительной ногой. Смотрите, Джо, смотрите, где она прикреплена!

Я поднял руку, пытаясь ее остановить. Я не мог все это выдержать. Эту научную фантастику, этот викторианский бестиарий, который она мне показывала.

– Это все ненастоящее. Ненастоящее.

– «Более заглубленная часть паразита состоит из крупных кистозных и трубчатых структур. – Она подняла листок бумаги и с выражением прочитала: – А также плотных органов, напоминающих печень и…»

– Анджелина…

– «…напоминающих печень и селезенку. Есть рудиментарные желудочно-кишечные структуры, например, желудочный мешок, рудиментарная мочеполовая система, серьезные скелетные аномалии, подвергающие опасности позвоночник аутозита… [44]44
  Плод, на поверхности или в теле которого существует близнец-паразит.


[Закрыть]» – Она подняла другую книгу, приблизив ее к моим глазам так, чтобы я мог посмотреть. – Это все настоящее, Джо. Настоящее.

В этой книге на снимке был запечатлен молодой человек с небольшим тюрбаном на голове. Любезно улыбаясь в камеру, он поддерживал две крошечные руки, высовывающиеся из его вышитой туники. Чуть ниже пояса болталась пара соответствующих ножек. Под фотографией было написано: «Коллекция „Барнум и Бейли“. До наступления эпохи дородового сканирования цирки были переполнены паразитическими близнецами».

– Это Лалу. Он был знаменит. Даже нажил состояние. Но знаете, что было для него хуже всего? Для этого Лалу?

Я отодвинул книгу в сторону и сел, прислонившись спиной к дверному косяку и обхватив руками колени. Я больше не мог это видеть.

– Хуже всего было то, что он ничего не мог поделать, когда его близнец мочился.

– Пожалуйста…

– Он никогда не знал, когда это может произойти. Он не мог этого остановить. А вы еще считаете, будто у меня есть какие-то проблемы!

Она стояла надо мной в дверях и тяжело дышала; краска приливала к отдельным участкам ее лица – к носу, к губам, к кончикам ушей. На лице Анджелины лежала тень от ветки, двигаясь туда-сюда. Мне вдруг пришло в голову, что до этого я никогда не разглядывал ее лица, никогда не замечал, что она симпатичная. До сих пор я думал только о ее теле. Я опустил глаза, сердце бешено стучало. Я просто не мог на нее смотреть.

– Джо! – тихо сказала она. – Джо, вы не можете заставлять меня и дальше хранить этот секрет. Я не могу о нем не говорить. Я больше не могу оставаться с ним один на один.

Я привстал, с пылающим лицом глядя на ткань ее юбки, борясь с ощущением, что сейчас поломаю себе всю жизнь. Ну же, старик! Сделай это. Сделай или умри. Откашлявшись, я встал на колени и подался вперед, так что мелочь из карманов пиджака посыпалась на пол. Протянув вперед руку, я запустил ее под юбку Анджелине. Она замерла, но я не убрал своей руки. Найдя ее тонкую теплую лодыжку, я обхватил ее большим и указательным пальцами. Задник ее ботинка прижимался к моим рукам. Мы долго простояли в этом странном положении, не глядя друг на друга и не говоря ни слова, – лишь вверху на чердаке шумел ветер.

– Ты не одна, – наконец сказал я через какое-то время, показавшееся мне вечностью. – Ты это понимаешь?