Текст книги "Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика"

Автор книги: Мишель Шнайдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Лос-Анджелес, Беверли Хиллз
конец августа 1960 года

Во время съемок «Неприкаянных» Кларк Гейбл увидел Мэрилин плачущей в фургоне-ранчо, который служил им гримеркой. Сцена из фильма, в которой Розлин не давала троим мужчинам убить мустанга, чтобы продать его на живодерню, совершенно ее сломала. Эта сцена заканчивалась очень жестоким кадром. Мэрилин на фоне неба, с телом, перерезанным надвое линией горизонта, оборачивается к Кларку Гейблу и кричит: «Я тебя ненавижу!» Страдала не лошадь, а она сама. Она страдала физически, она больше не могла притворяться, что это только кино, всего лишь кадры. Снимали один дубль за другим; раньше это ей нравилось, но теперь каждый кадр превращался в пытку; с нее словно снимали кожу по кускам. К тому же каждый раз, когда операторы кричали ей, чтобы она подняла глаза на объективы или повернула голову, так чтобы лицо было в тени, она чувствовала себя лошадью, которую укрощают голосом, прикручивают лассо, чтобы она не вырвалась, так что наконец она превращается просто в кусок плоти, парализованный страхом и ненавистью.

– Птичка моя, – говорил ей Гейбл. – Мы все уйдем когда-нибудь, есть тому причина или нет. Умирать – так же естественно, как жить. Люди, которые боятся умереть – это люди, которым слишком страшно жить, я всегда это видел. Значит, единственное, что остается, – просто не думать об этом.

Один и тот же вопрос мучил всех: придет ли Мэрилин сегодня на работу? Последний фильм измотал ее; любовных разочарований становилось все больше. Ее роман с Ивом Монтаном был окончен. Миллер, который написал новеллу, легшую в основу сценария, в Неваде, когда ожидал вынесения решения о своем первом разводе, теперь жил там же, и его брак с Мэрилин потерпел крах. Ему было больно видеть, как Мэрилин в первых сценах фильма приходит в суд, чтобы подать на развод, – для него это были словно картины тяжелого сна, от которого удалось пробудиться. Но несмотря на напряженность отношений, Мэрилин часто искала помощи именно у Миллера.

Чтобы подбодрить ее, на съемки вызвали Ли Страсберга, который появился в пустыне, одетый как ковбой: в клетчатой рубашке, кожаных штанах, остроносых сапогах с брелоками. Видя в этом костюме Страсберга, который всегда одевался, как марксистский проповедник, Мэрилин смеялась до слез. Страсбергу не удалось отговорить ее от ежедневного приема двадцати доз нембутала, действие которого она ускоряла, протыкая каждую капсулу булавкой.

В субботу, 20 августа, накануне премьеры «Давай займемся любовью» в кинотеатре «Крест», в Рено, на которую были приглашены Ив Монтан и Симона Синьоре, Мэрилин пропала. Днем загорелась сьерра, по небу поплыли клубы черного дыма. Напрасно с самолетов пытались распылять специальные составы, чтобы остановить распространение пожара. Линии электрической сети сгорели, Рено погрузился во тьму. Премьеру отменили. На террасе пустынного отеля «Мейпс», освещенной лишь белой неоновой вывеской, работающей от генератора, Мэрилин пила шампанское с кинотехниками, глядя на далекие огни пожара в ночи.

Через три дня съемки возобновились, но уже без Мэрилин. Расс Мети, главный оператор, объяснил продюсеру Фрэнку Тейлору; «Я не могу ее снимать. Глаза у нее совсем заплыли. Ее невозможно снимать крупным планом. Если так будет продолжаться, с фильмом покончено».

Двадцать шестого августа Мэрилин пришлось вновь покинуть съемочную площадку «Неприкаянных»; вернулась она только 6 сентября. Ходили слухи, что она пыталась покончить с собой, но ее спасло промывание желудка. Когда ее перевозили в Лос-Анджелес, стоял страшный зной. Мэрилин внесли в самолет завернутой в мокрую простыню. Хьюстон, который рассчитывал или надеялся на то, что она уже не оправится и ее можно будет заменить, вернувшись из аэропорта, вздохнул с облегчением и сел за привычный игральный столик в казино, напевая мотив «Венесуэлы». Съемки были прерваны на неопределенное время решением постановочной группы.

Но Мэрилин сдалась не сразу. По прибытии в Лос-Анджелес она сразу же поехала в Беверли Хиллз, где посетила светский ужин, устроенный вдовой кинематографиста Чарлза Уидора. В воскресенье вечером Гринсон и Хайман Энгельберг, врач-терапевт Монро, приняли решение о госпитализации. Они вместе объявили ей о временном прекращении съемок и предписали недельный отдых, но не в отеле и не в собственной квартире Мэрилин. Так как Хильди Гринсон отказалась приютить актрису у себя дома, а студия «Юнайтед Артистс» обязалась возместить расходы на госпитализацию, Мэрилин приняли в удобную палату больницы «Уэстсайд Уэстбрук» на бульваре Ла Сьенега. Под именем миссис Миллер она провела там десять дней. Ее навещали Марлон Брандо и Фрэнк Синатра. Гринсон проводил у ее постели дни и ночи.

В этот период психоаналитик казался своим пациентам совершенно отсутствующим и потерянным. Его коллеги слышали, как он говорил о фатальности прошлого и невозможности изменить судьбу. Но он оправился. В больнице он нашел для Монро постоянную сиделку и позвонил Хьюстону, уверяя его, что Мэрилин вернется к съемкам не позднее чем через неделю. Рассерженный Хьюстон отвечал: «Если я не смогу закончить «Неприкаянных», мне конец как режиссеру. Ни один продюсер не захочет финансировать мои фильмы». Репортеры сообщали, что Мэрилин очень больна, ее состояние хуже, чем предполагалось, и она проходит курс психиатрического лечения. Энгельберг не мог не обратиться к прессе: «Мисс Монро страдает острым переутомлением. Ей очень нужен отдых». Фрэнк Тейлор говорил о проблемах с сердцем и подчеркивал, что съемки фильма, почти полностью натурные, оказались физически крайне утомительными, тем более что последовали сразу за съемками «Давай займемся любовью». О чем не мог сказать ни тот, ни другой, так это о том, что Гринсон нашел ее наглотавшейся снотворных таблеток: либриум, плацидил и хлоралгидрат.

Из больницы она не могла не позвонить Иву Монтану. Телефонистка отеля «Беверли Хиллз» передала ей, что «господин Монтан не может подойти к телефону». Когда психоаналитик увидел ее после этого зова в пустоту, она выглядела потерянной и повторяла: «Только посмотрите, что он, поганец, сказал в интервью с этой заразой, Хеддой Хоппер! Он сказал, что я очаровательная бесхитростная девочка, что я влюбилась в него как школьница. Сексуально озабоченная девчонка. Он жалеет, что поддался, сжалившись над моим детским горем. Он даже сказал, что трахался со мной, только чтобы придать любовным сценам в фильме больше страсти и реализма».

Гринсон пытается убедить ее продолжать съемки любой ценой: «Вы в тупике. Я называю это тупиком любви. Когда туда попадаешь, можно сделать больно другому, только делая больно себе».

Позже у себя дома, в Санта-Монике, он принял Хьюстона, пришедшего узнать о состоянии больной: «Нам остается только ждать и тянуть время. Звезда – это уже не мужчина или женщина. Это ребенок. Звезда все время ждет – между двумя фильмами, между двумя сценами, двумя съемками. Будучи звездой, ты ничего не контролируешь. Время тебе не принадлежит. Звезда крайне пассивна. Актеры часто становятся режиссерами или продюсерами, чтобы избежать этого ожидания… Ожидание всегда было уделом женщин. Надо ее понять. Но я гарантирую, что через несколько дней она сможет продолжить съемки».

Хьюстон уже готов был перебить Гринсона с его клиническим отчетом, но тут посреди беседы появилась Мэрилин, подтверждая всем своим видом слова врача. Оживленная, блестящая, изящная, она кокетливо приветствовала режиссера. Затем обратилась к психоаналитику со смущенной улыбкой ребенка, пойманного врасплох: «Я понимаю, насколько мне повредили барбитураты. Но с ними покончено». Она повернулась к Хьюстону: «Мне очень неловко… Спасибо, что дал мне отпуск на эту неделю. Я хочу вернуться. Ты позволишь?» Постановщик не ответил. Молчание прервал Гринсон, заявив, что Мэрилин будет готова без барбитуратов.

Мэрилин вернулась в Рено 5 сентября. Самолет совершил посадку жаркой ночью. Слышались приветственные возгласы, аплодисменты и пение, играл оркестр. Плакаты кричали: «Добро пожаловать, Мэрилин!» Хьюстон взорвался: «Умеют же эти суки-продюсеры устраивать рекламные компании! Они скрыли передозировку всенародным ликованием…»

На следующий день с утра Мэрилин уже была на съемочной площадке. Но когда она вступила под свет софитов, то почувствовала что-то нереальное. В себе, вокруг себя.

Съемки в Неваде закончились 18 октября. В последние дни Артур Миллер все время переписывал сценарий, и когда Мэрилин сообщали об этих изменениях, она всю ночь готовила новые реплики. Кларк Гейбл сказал ей: «Я больше не могу мириться с этими изменениями сценария. Помоги мне. Нам надо от них отказаться». В начале ноября в голливудских студиях «Парамаунт» были сняты интерьерные сцены фильма. Фотограф из агентства «Магнум», пришедший снять репортаж об окончании съемок, Эрнст Хаас, описывал обстановку так: «Все, кто участвовал в фильме, выглядели неприкаянными – Мэрилин, Монти, Джон Хьюстон, – все они в какой-то мере предчувствовали катастрофу». За восемь лет до этого, в попытке биографии «Моя история», Мэрилин назвала себя «голливудской неприкаянной».

Гейбл, верный себе, говорил мало. В последний день съемок Мэрилин, услышав, как ассистент Хьюстона, Том Шоу, крикнул: «Пленка уже в коробке!», рассмеялась: «Прекрасно сказано! Только в коробке чувствуешь себя хорошо! Тесновато, но спокойно!» Все понимали, что некоторые кинозвезды напоминают звезды, которые видны на небосклоне, но на самом деле уже давно погасли. Их свет еще доходит до нас, но они мертвы. Эти актеры играли не что иное, как отражение их собственной жизни. Они словно явились на свои же похороны.

В начале декабря Мэрилин снова встретилась с Фрэнком Синатрой, который выступал в отеле «Сэндз» в Лас-Вегасе. Также там были две сестры президента Кеннеди, Пэт Лоуфорд и Джин Смит. По возвращении Монро Гринсон заметил, что она чувствует себя страшно одинокой, и сказал Марианне Крис, что «ее мучает параноидно окрашенный страх преследования». По его мнению, это реакция на людей, с которыми она встречается и которые могут только повредить ей. Он не назвал – даже по инициалам – тех, на кого намекает.

Вскоре после этого актрису встретил в Голливуде Генри Хэтэвей, который был режиссером фильма «Ниагара», где она снималась. Монро сидела одна в пустой студии звукозаписи. Подойдя, он заметил, что она плачет. «Я играла Мэрилин Монро, Мэрилин Монро, Мэрилин Монро. Я пыталась играть по-другому. И все равно оказывалось, что я опять подражаю самой себе. Я хочу чего-то другого. Я полюбила Артура, потому что он сказал, что я ему нужна, настоящая я. Когда я вышла за него замуж, я мечтала, что теперь смогу, благодаря ему, отдалиться от Мэрилин Монро, а сейчас вижу, что опять делаю то же, что и раньше. Я не могу этого вынести. Хочу выйти из этого круга. Не стану больше играть ни одной сцены с Мэрилин Монро».

Во время съемок «Неприкаянных» Мэрилин съездила в Сан-Франциско. Возможно, она должна была там с кем-то встретиться. Известно, что в ночном клубе «Финнокио» она смотрела шоу пародиста-травести, который подражал ее внешности и голосу. Известно, что она ушла до окончания шоу.

Санта-Моника, Франклин-стрит
начало сентября 1960 года

Когда Джон Хьюстон полетел на самолете в Лос-Анджелес, чтобы встретиться там с Гринсоном, он хотел не только узнать о состоянии находящейся в депрессии актрисы, но также обсудить план своего фильма о Фрейде, вызвавший определенные проблемы. Он знал о враждебном отношении психоаналитика к этому плану и о его влиянии на Мэрилин и решил воспользоваться последним шансом, чтобы обеспечить его поддержку.

«Я прилетел из Рено в Лос-Анджелес, только чтобы увидеть Гринсона, – говорил режиссер Артуру Миллеру. – Не для того, чтобы увидеть ее. Пусть сама разбирается со своими таблетками. Но он, паршивец, уже два года не дает мне осуществить мой проект насчет «Фрейда». Она появилась во время нашей беседы, и я не смог заставить ее сказать своему психоаналитику, что она будет сниматься в моем «Фрейде»». Именно тогда Хьюстон понял, что на участие Мэрилин рассчитывать больше нечего. Он готовил этот фильм уже многие годы и предложил ей роль за несколько месяцев до того, но в итоге она отказалась играть Сесили. В сценарии, написанном Сартром и самим постановщиком, этот персонаж сочетал в себе разных пациенток Фрейда – истеричек, – благодаря которым и родился психоанализ.

В фильме Хьюстон собирался показать, как Фрейд лечил сексуальную патологию словом, и таким образом воскресить историю изобретения психоанализа. Режиссер любил напоминать, что кино зародилось именно в том году, в котором сделал свое открытие Фрейд, – в 1895-м.

Когда Мэрилин узнала, что Хьюстон готовит этот проект, она сразу же им заинтересовалась. «Я хочу, чтобы в моем «Фрейде» ты играла Сесили, а Монти играл бы доктора, который лечит истеричек!» Мэрилин была в восторге. «Роль пациентки я знаю; разбираюсь и в истерии», – пошутила она. Она знала, что Хьюстон ее терпеть не может, но ее манила эта роль. К тому же она не жалела, что снималась под его руководством в своем первом важном фильме – «Асфальтовые джунгли» и, совсем недавно, в фильме «Неприкаянные». Она была несколько суеверна и считала, что лучше никогда не сниматься больше чем в двух фильмах с одним и тем же режиссером. Но через несколько дней она сказала режиссеру: «Я не могу играть в этом фильме. Анна Фрейд запретила показывать в кино жизнь своего отца. Мне это сказал мой психоаналитик. Тем хуже для Фрейда, пускай дожидается меня, перебирая свои антикварные древности!»

В данном случае Гринсон пытался соблюсти интересы как своего интеллектуального наследия, так и своей пациентки, для которой он теперь выполнял роль агента, управляя ее карьерой и финансовыми контрактами.

Когда режиссер заговорил с ним на эту тему, он ответил категорично;

– Фрейдовские кадры на экране – пожалуйста. Но чтобы в кадре появился сам Фрейд – об этом не может быть и речи.

– Не понимаю, – недоумевал Хьюстон. – Психоанализ говорит о сексе, любви, забытых воспоминаниях, которые Фрейд хотел услышать от пациентов.

– У Фрейда действительно преобладала зрительная модальность восприятия, но он не терпел, чтобы его фотографировали. Фильм о нем стал бы нонсенсом.

– Не соглашусь! Он воспользовался таким странным расположением дивана и кресла для того, чтобы пациент и аналитик не смотрели друг на друга, а видели образы, возникающие из слов. Вот это я и хочу показать в моем «Фрейде». В этом – самое сердце кино: взгляд, обращенный к тайне за экраном, к тому, чего мы не видим. Мы прислушиваемся, задаваясь вопросами о кадрах. В конце концов, ваш психоанализ произошел от гипноза, когда врач и пациент смотрят друг другу в глаза, чтобы оживить прошлое. Скажите: этот отказ от показа психоанализа в кино объясняется, как вы говорите, их глубинным противоречием или, как вы понимаете, их слишком тесной близостью?

– Ни тем, ни другим, – ответил Гринсон. – Исключительно тем фактом, что хранительницей памяти о Фрейде является его дочь Анна, которая еще жива.

Лондон, Мэрсфилд Гарденс
весна 1956 года

Отношения между Ральфом Гринсоном и Анной Фрейд долгое время оставались поверхностными и эпистолярными. Затем мало-помалу установились более тесные связи. В 1953 году Гринсон послал Анне ее фотографии, которые она сделала во время своего пребывания в Лондоне. Ее ответ был несколько странным: «Обычно на фотографиях я выгляжу как больной зверек, но на ваших – вполне похожа на человека». В 1959 году, когда Анна в первый и последний раз приезжала в Лос-Анджелес, она проживала у Гринсона. Он гулял с ней по аллеям своего просторного сада, Анна плавала в его бассейне, он сам отвез ее в Палм-Спрингс, который она хотела посетить после своих лекций в Лос-Анджелесском психоаналитическом обществе. Гринсон устроил прием в честь дочери Фрейда, и никто из приглашенных не осмелился сесть на диван рядом с ней. Анна поблагодарила его: «Теперь я с трудом представляю Лос-Анджелес без меня».

Через год Ральф и Хильдегард Гринсон нанесли ответный визит в Лондон и провели в Мэрсфилд Гарденс несколько недель.

«Супруги Гринсоны поселились в моей комнате, – расскажет Паула Фихтель, домоправительница семейства Фрейд, – и господин доктор даже спал в моей постели. Госпожа Фрейд провела много часов с господином доктором и доктором Крис. Они обсуждали миссис Монро, как специалисты».

В тот раз Гринсоны привезли Анне маленькую индейскую куколку из замши. «Иногда я играю с куклой, – писала им Анна в благодарственном письме, – а иногда только смотрю на нее, воображая, что это моя языческая богиня».

В 1956 году, когда Анна Фрейд провела краткий курс лечения самой знаменитой актрисы на свете, Гринсон еще не лечил Мэрилин, но уже старался защищать интересы Института фрейдизма. Психоаналитическое сообщество готовилось к празднованию столетия со дня рождения Фрейда. Некоторые надеялись на показ фильмов, снятых при жизни Фрейда, в частности Марком Брунсвиком, бывшим пациентом, который пытался оплачивать свой анализ, продавая сделанные им фотографии Фрейда в официальные архивы. Анна и Эрнст, дети мэтра, хотя и были озабочены положением Брунсвика, твердо возразили против этого плана и попросили всех венских психоаналитиков, проживающих в Америке, поддержать их позицию.

У работников кино были свои идеи, воплощению которых требовалось срочно воспрепятствовать. Джон Хьюстон, при поддержке различных продюсеров, вернулся к старой идее фильма о Фрейде. Он привлек двух сотрудников по работе над фильмом «Да будет свет» – продюсера Джулиана Блауштейна и сценариста Чарльза Кауфмана. «Снять этот фильм, – скажет кинематографист, – все равно что пережить некий религиозный опыт. Моя увлеченность этой темой основана на глубоком убеждении, что самые великие начинания человечества, самые великие путешествия никогда не сравнятся с открытиями, которые совершил Фрейд в потаенных глубинах человеческой души». Но решительное противостояние Анны Фрейд в течение пяти лет не давало воплотить проект. Хьюстон не перестал восхищаться Фрейдом и его открытием, но со временем искренне возненавидел недостойных служителей его культа – психоаналитиков.

Когда дочь отца психоанализа услышала о его плане, она очень рассердилась. Ее особенно сильно опечалило то, что в состав исполнителей была включена Мэрилин. Отец на киноэкране, слушающий растянувшуюся на диване Мэрилин Монро, в фильме, поставленном по сценарию Сартра, – это уже слишком для весталки храма, которая впоследствии завещает похоронить себя в пальто своего отца и будет подписывать свои письма именем Аннафрейд, в одно слово.

Но в то время Марианна Крис, которая только эпизодически оказывала помощь актрисе, когда она заезжала в Нью-Йорк, не могла воспрепятствовать этому мрачному сценарию. Будучи не в состоянии запретить фильм, Анна прибегла к помощи Гринсона, чтобы отстранить от фильма свою бывшую пациентку. Роль Сесили дали Сьюзен Йорк. Съемки продолжались пять месяцев. Фильм «Фрейд, тайная страсть» вышел в 1962 году и потерпел коммерческий провал, который Хьюстон объяснял тем, что роль мученицы секса исполняла не Мэрилин. После премьеры он заявил: «Мы попытались совершить нечто беспрецедентное в истории экрана: проникнуть в подсознание публики, шокировать и растрогать зрителя, который узнавал собственные тайные психические мотивы».

Гринсон не явился на показ фильма в Голливуде, хотя Хьюстон и пригласил его. Но через несколько недель он позвонил режиссеру и завел разговор о Мэрилин.

«Мне вам нечего сказать, – прорычал постановщик. – Вы трус. Это к лучшему, что нам не удалось заставить ее сыграть фрейдовскую истеричку; никто бы не понял, почему старый мудрец не завалил ее на диван в первые же секунды «лечения словом»».

Нью-Йорк, Сентрал Парк Уэст
1957 год

Мэрилин порвала с Маргарет Хохенберг в начале 1957 года, и Анна Фрейд, которую она попросила направить ее к новому психотерапевту, порекомендовала ей Марианну Крис. Марианна, дочь педиатра, лечившего детей Фрейда, была для Анны больше чем коллегой, эмигрировавшей в Америку. Подруга детства и спутница в венские годы, Крис выбрала изгнание в Америку в 1938 году. Как и Анна, Марианна прошла психоанализ у самого отца-основа-теля, и Мэрилин надеялась через нее соприкоснуться с самыми истоками учения Фрейда.

В 57 лет Марианна Крис все еще была красивой черноволосой женщиной. Она недавно похоронила мужа, который также был психоаналитиком и экспертом-искусствоведом. Третий анализ Мэрилин (если считать анализ, проведенный самой Анной) продолжался четыре года и в последний год прерывался поездками в Лос-Анджелес, где ее наблюдал Ральф Гринсон.

Марианна Крис жила в том же доме, что и семья Страсберг, по адресу 135, Сентрал Парк Уэст, и весной 1957 года Мэрилин продолжила свой анализ, проходя по пять сеансов в неделю. Выходя от Марианны, она поднималась на лифте на этаж, где жили Страсберги, и работа над воспоминаниями продолжалась в более театральном ключе. Ей давали «упражнения на память» – требовалось вспомнить детство и юность. Однажды Мэрилин надо было сыграть голодного младенца. Даже не сыграть, а высказать – или, скорее, предоставить ему слово, уточнял Страсберг. В другие дни – одинокую сироту, потерянную школьницу, невесту, которую предали… Эти сеансы были так дороги, что Артур Миллер решил снять вместе с Мэрилин квартиру подальше от центра. Вопрос психоанализа стал предметом споров между Мэрилин и ее мужем. Он считал, что большинству людей психиатры помочь не в состоянии, и его раздражало, что для нее уже не бывает невинных обмолвок и незначительных оговорок, в каждом движении или фразе таится скрытый умысел, а самое банальное замечание может нести смертельную угрозу.

Признавая за Марианной Крис, как позднее и за Ральфом Гринсоном, глубокую честность и настоящую преданность интересам пациентки, Миллер сделал вывод, что анализ оказался неудачным. «Большинство из моих знакомых, которые начали психоанализ, так и не закончили его. Они с самого начала пребывали в состоянии распада; такими они и остались. До того как у нас появились психиатры, люди жили в стаях или сообществах, и их поддерживали или губили те нравственные и религиозные ценности, которые были им внушены. Нельзя требовать от психиатрии, чтобы она дала человеку нравственные ценности».

Разумеется, Ли Страсберг был не согласен с Миллером. Он считал, что психоанализ начинает освобождать Мэрилин. По его мнению, занятия в актерской студии служили анализом психоанализа. Когда в сценах возникали трудности из-за неспособности актера вступить в контакт с некими переживаниями в своем прошлом, воспоминания об этом опыте в рамках психоанализа делали возможным этот контакт и представляли собой своего рода сублимацию. Однажды Мэрилин, несколько запуганная психоаналитиком, сказала Сьюзен Страсберг, что во время сеансов ей не удается воскресить воспоминания детства. Она призналась, что, когда ее психоаналитик задает ей вопрос, на который она не может ответить, она старается придумать что-то интересное. А Руперту Алену, своему агенту, она призналась, что с Крис, как и с Хохенберг, ей казалось, что она ходит по кругу, описывает круги вокруг своего недоступного прошлого. «Все время одно и то же: почему я так пережила то или иное, почему, по моему мнению, моя мать поступила так, а не эдак? Никогда они не пытались понять, куда я хочу прийти, а только где я побывала. Но я и сама знала, через что прошла, какое мерзкое у меня было детство. Я хотела узнать, что делать, чтобы вырваться из этого порочного круга».

Чтобы убить страдание, порожденное этими переживаниями двойного психоанализа, она глотала снотворные, которые действовали сильнее, чем сеансы. Она попыталась покончить с собой. Миллер спас ее и говорил впоследствии, что бессмысленно связывать этот поступок с чем-то сделанным ранее или сказанным: «Смерть, желание смерти, всегда возникает из пустоты». Пустота – это пространство внутри, внутренняя темнота, приговоренная к забвению, страдание в ожидании объекта. Было ли это отчаянием, оставшимся после выкидыша? Или попытка самоубийства была вызвана тем, что Мэрилин заметила, как Миллер, который поклялся ей, что никогда не воспользуется ею как персонажем, описывает в пьесе «После падения» женщину, сбившуюся с пути, рассказывая всему миру то, что он знал о Мэрилин? Возможно, она думала, что, превращаясь в Мэгги, женщину, которую презирает герой пьесы Квентин, она сможет воплотить этот литературный образ себя в действительности и придать ему правдоподобие собственной смертью?