Текст книги "Истинная для Ворона (СИ)"

Автор книги: Мирослава Адьяр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

34. Шиповник

Стоит только открыть глаза, как под веки врывается раскаленное солнце. Зажмуриваюсь, скручиваюсь в тугой комок и прикрываю голову руками, будто и правда могу защититься от тяжелых молотов невыносимой жары. Тело колотится в ознобе так, что зуб на зуб не попадает, а под пальцами чувствуется корка, похожая на засохшую кровь или грязь.

Замираю, руки скользят вниз и не находят привычной одежды. На мне какие-то лохмотья, пропахшие плесенью, кровью и подгнившей водой.

Едва касаюсь волос, и из груди вырывается сдавленный стон. Я не обрезала их с того самого момента, как Север купил меня, а сейчас пряди короткие, растрепанные и слипшиеся.

Осторожно приоткрываю глаза и вижу пыльную дорогу, усеянную мелкими камушками и сциловым крошевом. Я валяюсь посреди улицы, уткнувшись носом в липкую грязь, а сверху придавливает жар, мешая собраться с мыслями.

Упираюсь в землю и медленно поднимаюсь, преодолевая дрожь и жгучие вспышки боли в спине. Даже не морщусь, когда острые камешки протыкают кожу на ладонях. Темные тяжелые капли оставляют на песке крохотные маковые пятна, а из горла рвется сдавленный стон вперемешку с болезненным хрипом.

Вместо штанов и рубашки на мне короткое подобие платья из грубой коричнево-серой ткани. На руках нет следов от пут, в теле не чувствуется привычной силы – будто я снова вернулась в прошлое, во времена жизни в трущобах.

В трущобах…

С трудом сглатываю застрявший в горле сухой комок и осматриваюсь по сторонам. Приземистые одноэтажные дома мне хорошо знакомы. Сложенные из грязно-серого камня и стеклопластовых панелей. Темные, затхлые клоповники, где светло бывает только на восходе и закате – когда солнце заглядывает в крохотные окошки-бойницы.

Пыльные дороги и узкие переулки, на стенах трещины выписывают замысловатую вязь. Тут и там растянуты синтетические нитки, на которых хлопает влажное белье и одежда. У стен составлены глубокие тазы и кувшины.

В них набирают дождевую воду, когда есть возможность. Стирка и мытье – праздник, и мы могли устроить его едва ли чаще, чем раз в месяц.

Момент узнавания сменяется подкатившим ужасом, любая разумная мысль тонет в вязкой черной каше из паники и неверия.

– Это все не настоящее. Не настоящее!

Губы еще шевелятся, выталкивая проклятия и стоны, когда справа, из переулка, выходят двое в знакомой форме дозорных. Они смеются и переругиваются, а потом замечают меня. Замирают, но всего на мгновение, чтобы оценить обстановку и осмотреться по сторонам.

Проверить, есть ли кто поблизости и придут ли мне на выручку.

В животе все скручивается от отвращения, и я срываюсь с места, не обращая внимание на гневные крики за спиной.

– Стой, мелкая шлюха! – слова впечатываются в лопатки, как раскаленные камни, а я уже ныряю в первый попавшийся переулок. В голове гремит мысль, что оружия под рукой нет, а эти двое – с пистолетами и клинками. Если не спрятаться, то кто-то обязательно всадит в меня пулю, а уж потом использует, как захочет.

В таких домах иногда были подвальные окна, точно на уровне земли, замаскированные листами стеклопласта и камнем. Тайные ходы, иногда расположенные в двух или трех местах, чтобы беглец мог нырнуть внутрь и выбраться с другой стороны. Трущобы были сплочены в едином порыве – не дать дозорным себя убить или искалечить.

Шарю взглядом по сторонам, высматриваю знакомые крохотные знаки, которые научилась находить, еще будучи сопливой маленькой девочкой. И мне сказочно везет, потому что на стене дома впереди я замечаю отметки, кричащие в лицо каждого, кто умел их читать: «Убежище здесь».

Скольжу по острым камешкам и пыли, падаю на живот у чуть отогнутого в сторону стеклопластового листа и вваливаюсь внутрь, в сухой и прохладный полумрак. Лист становится на место в считаные мгновения, и грохот сапог преследователей проносится мимо, даже не задержавшись у укрытия.

Прикрываю глаза и медленно вдыхаю горьковатый воздух – нужно всего несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте. Те, кто живет в трущобах, всегда привыкают быстро. Ко всему.

Голод или зной, мрак или яркий свет – адаптация происходит почти мгновенно, иначе впереди ждет только смерть.

Приспосабливайся или сдохни – простой закон.

Поднимаюсь на ноги и упираюсь макушкой в потолок, отчего приходится чуть согнуться, а руки выставить перед собой, чтобы ощупывать размытые силуэты предметов. Шкаф, приземистый грубый стол, какие-то коробки, сваленные в кучу у стены и первые ступеньки лестницы, ведущей в дом.

Туда нельзя! Если дозорные решат заглянуть и найдут меня, то все семейство казнят за укрывательство. Остается надеяться, что подвал сквозной и где-то в другой стене есть еще один секретный лаз.

Глухой отдаленный щелчок заставляет меня вздрогнуть.

Шум и грохот, что-то падает буквально рядом с домом, кто-то кричит – надрывно, протяжно – зовет на помощь.

Я этот голос знаю…

Шарю вокруг в поисках хоть какого-то оружия, а когда уже отчаиваюсь, в руку ложится рукоятка клинка. Ощупываю лезвие и раздосадованно цокаю – старый, пахнет кровью и ржавчиной. Не сциловый – стальной, наверняка затупившийся.

– Лучше, чем ничего, – бормочу под нос и возвращаюсь к лазу. Стеклопласт поддается с трудом – эта дверь рассчитана только на вход, а не на выход, но искать другую некогда. С трудом протискиваюсь наружу и встаю в полный рост.

Кричат за углом, всего в десяти ярдах от укрытия.

– Отпустите-е-е! – Прислушиваюсь, ловлю знакомые интонации: поблекшие, стершиеся за столько лет, но все еще цепляющие уголки души крохотными крючками-колючками.

– Заткни ты ей пасть, Шайт, больно много сучка верещит!

Крики глохнут, превратившись в тихое мычание, а я прижимаюсь к стене, чтобы заглянуть за угол. Всего на мгновение – нужно оценить обстановку.

Трое.

Трое здоровенных ублюдков, окруживших хрупкую девчонку, заткнули ей рот какой-то тряпкой. Один сидит на жертве верхом и держит руки, второй остервенело скручивает тонкие лодыжки силовыми путами.

Пробегаю взглядом по заплаканному, искаженному лицу и каменею, не в силах отвернуться.

Я ее знаю…

Точно знаю!

Только в прошлый раз, когда ее насиловали, я спряталась в подвале и дрожала от страха. Я ей не помогла…

Рука с такой яростью сжимает нож, что мне кажется – рукоятка вот-вот переломится.

Тело слабое, молодое, хрупкое.

Мой страх пожирает внутренности, точит, разъедает кости, лишает сил. Но даже в юном теле, еще не иссеченном шрамами, не натренированном, не готовом к бою, я – все еще я. И куб не может отобрать у меня знания и опыт.

Эта мразь не отберет мою суть!

Ублюдки за углом не ждут нападения. Конечно, не ждут.

Уже даже портки приспустили, чтобы начать пиршество. Один только успевает голову повернуть, когда охотничий нож, не без труда, входит в подбородок снизу. Пробивает мышцы, язык и втыкается в нёбо, как в расплавленное масло. Вспарывает податливую мякоть так, что мои запястья становятся влажными от крови врага.

Кажется, что силы рук не хватит, чтобы вырвать оружие из бьющегося в конвульсиях тела; но ненависти много, она переполняет вены и натягивает каждую жилу до опасного состояния. Мышцы накачены кипящей кровью, а я уже подныриваю под руку второго мудака, чтобы вонзить нож в небольшую прореху в броне.

Я точно знаю, что она там есть, а такие отбросы вряд ли беспокоятся о тугой шнуровке куртки и подгоне защитных пластин. Кто в трущобах может дать им отпор? Зачем напрягаться лишний раз, проверяя экипировку?

Одного удара мало, а третий насильник уже тянется к пистолету. У барабана горит красный огонек, и выстрел превратит мою голову в груду раскаленных углей и пережаренных мозгов. Выхватываю пушку из кобуры на поясе раненого дозорного и стреляю первой. Не целясь, почти вслепую.

Красная вспышка прошивает густой воздух и разлетается в стороны раскаленными осколками, оставляя оплавленную дыру в броне. Изо рта мужчины вылетают хрипы и толчками выплескивается кровь, а через мгновение он падает подрубленным колосом, утыкается носом в землю и затихает.

Раненый еще пытается дергаться, даже хочет повалить меня на землю, но один удар и проворот стали в горле быстро отправляют ублюдка на суд Саджи.

Девчонка на земле скулит и извивается, пытается отползти в сторону.

– Тише. Тише! Я не сделаю тебе больно.

Путы приходится ослаблять медленно и осторожно – их не возьмет ни нож, ни клинок дозорного – и как только падает последняя петля, девушка вытаскивает изо рта кляп и смотрит на меня с подозрением и страхом. Узнает ли?

Конечно, узнает. Глупый вопрос.

Имеет ли это значение?

Ведь в реальном мире ничего не изменилось. Она все еще где-то там, дома, похоронена вот этими руками.

Я сбежала. Струсила и спряталась, не помогла.

Сжимаю дрожащее плечо и мягко улыбаюсь, хочу подарить этой иллюзии хоть каплю своей уверенности. Может быть, это и не обман вовсе. Может, нечто забрасывает меня в иные реальности, где все идет чуточку иначе? И в этом мире, среди миллионов возможностей, я выбрала жизнь, а не страх, несмотря на слабое тело.

– Беги домой, – говорю уверенно и помогаю девушке встать. Подталкиваю ее в спину, хочу, чтобы ушла поскорее, потому что чувствую, как в груди натягивается болезненная струна.

Что-то неумолимо меняется, мир мигает и идет волнами, а над головой раскалывается блекло-голубое небо, трескается точно посередине, как упавшее переспевшее яблоко. Пульсирующая боль прошивает живот и бьет по позвоночнику, выгибает так, что кажется – сейчас я пополам переломлюсь.

– Чего ты хочешь от меня?! – в горле вместо крика стынет мышиный задушенный писк, вокруг – непроницаемая чернота, а трущобы давно смазались и растворились, уступив место новому пейзажу.

Под ногами тонкой красной лентой, в неизвестность, тянется узкая тропинка, не больше фута в ширину. Пронзительное карканье заставляет поднять голову, и я вижу знакомое зеленоватое свечение.

– Разве это возможно?

Шаг. Осторожный второй. Нужно поймать нужный темп, чтобы двигаться быстро. Одежда непривычно тесная и плотная, отчего кожа моментально покрывается потом. Кроме дороги ничего не видно – только темнота вокруг, ни единого всполоха, лишь зеленые росчерки вороньих крыльев впереди. Через секунду срываюсь на бег, чтобы угнаться за вороном, а за спиной что-то шуршит и щелкает, будто сам мрак – живой.

Через сотню шагов мир раскалывается надвое, выбрасывая меня на освещенную солнцем безлюдную площадь.

Место совершенно незнакомое. Не трущобы и не верхний город. Вообще другая планета.

Тихо шелестит листва – красная, осенняя, подожженная заходящим солнцем. В воздухе разливается яблочная терпкость и сладковатая горечь влажной земли, тихо шуршит желтоватый камень под ногами. Гладкий, отполированный сотнями тысяч сапог и непогодой.

У небольшого здания неподалеку на скамейке сидит, ссутулившись, пожилой мужчина. В руке – раскрошенный хлеб, а возле ног собралась стайка птиц.

У меня в ухе что-то жужжит, а я нащупываю знакомое устройство связи.

Нажимаю и чуть не вскрикиваю от облегчения, услышав знакомый голос.

Но совершенно чужое имя.

– Анна, ты меня слышишь?

Анна?

Язык немеет во рту, ни слова не сказать, а голос продолжает допытываться, слышу ли я его.

– Анна, не молчи!

– Да! – выдыхаю и прикрываю рот рукой, чтобы не застонать от разрывающего меня дурного предчувствия. – Я… слышу.

– Слава Садже, я уже начал волноваться.

И правда. Его голос никогда не был таким взволнованным, как сейчас.

– Дождись меня, не лезь вперед, хорошо?

Куда «не лезть» я не особо понимаю. Вокруг ничего нет, кроме сферического здания из такого же желтоватого камня, как и площадь, скамейки и бесконечных алых деревьев. Проверяю пояс и нахожу незнакомые клинок и пистолет.

Подхожу к скамейке медленно и осторожно. Не знаю, как отреагирует человек на женщину с оружием. Место спокойное, и не думаю, что тут к такому привыкли, – где бы это «тут» не находилось.

Будто подтверждая мои мысли, мужчина заговорил. Удивительно мощный глубокий голос никак не вяжется с хрупким старым телом, а по моей спине бегут холодные мурашки. Пакостное предчувствие возится под ребрами, поднимает голову и тихо шипит.

– Наемники у нас редкость, – слабая улыбка кривит тонкие губы, но в запавших водянисто-синих глазах не мелькает ни единой искорки. Взгляд впивается в лицо, не отвернуться.

– Работа приводит нас в самые разные места.

Это не мои воспоминания. Они не могут быть моими. И страхи это не мои.

Ищу глазами ворона и вижу его на ветке над головой.

Зачем ты меня сюда привел? И как куб может показывать то, что случилось не со мной?

Корэкс обещал мне кошмары, но…

Испытывал ли он прибор на ком-то до этого? Наверняка. Что с ними случилось – неизвестно, но судя по насмешкам и горящему взгляду сумасшедшего ублюдка – подопытные либо сошли с ума, либо вообще не проснулись.

Для чего существует куб? Показывать те моменты, когда ты проявил малодушие? Когда не успел или не спас? Зачем?

Мучить человека виной. Раздавить его, уничтожить.

Но я спасла девочку в трущобах! Я не дала ей погибнуть, пусть это и был всего лишь плод моего воображения и работа куба.

Может, дело в этом? Для меня это очевидный сон. Он недостаточно реален, чтобы пробраться под кожу, оставить ощутимый след.

Но почему я вижу сейчас это место?

И как выбраться из ловушки?

– Присаживайтесь, юная леди, – старик хлопает узкой ладонью по скамейке и чуть сдвигается в сторону, освобождая мне место. – Расскажите, что в мире творится, а то я затворником в Драйкосе уже двадцать лет живу.

Сажусь на самый край, и мужчина протягивает мне горсть хлебных крошек. Глаза – два стылых озера, и мне все больше хочется вскочить и бежать, не оглядываясь.

– Сейчас всех заботит только угроза от камкери, – с трудом выдавливаю слова и стараюсь не терять собеседника из виду, сижу вполоборота.

– Правда? – мужчина так натурально удивляется, будто вообще никогда ни о чем подобном не слышал. – Мне все казалось, что камкери – это миф такой. Пугалка для детей.

– Эта «пугалка» пожирает целые звездные системы, – бросаю немного хлеба птицам, и они благодарно подлетают ближе, чтобы собрать самые лакомые крошки, – и все идет к тому, что она вот-вот захватит все, что мы знаем.

– Сильный пожирает слабого, – мужчина кивает, и кажется, что он мыслями далеко-далеко, – это закон природы, разве нет?

– Камкери не созданы природой! Они просто обезумевшие хищники, в них нет ничего естественного.

– Вы так думаете? Когда-то люди ходили на четвереньках, а потом – бах! – и мы уже космические колонизаторы. Мы выживали с насиженных мест целые расы. Разрывали их планеты, уничтожали миры. Но все называют это «прогрессом», и никто – «варварством». Камкери встали на похожий путь, и люди заволновались, завопили о «неестественности». Двойные стандарты как они есть, – вам не кажется?

– Вы так говорите, пока они не стоят на пороге вашего дома.

– И даже когда встанут, я не запру дверь! – хохочет мужчина. – Кто знает, какой дар завоеватели могут предложить побежденным? И раз уж мы заговорили о неестественном, – он доверительно наклоняется ко мне, и нос щекочет запах собачьей шерсти и тления. – Среди людей тоже достаточно неестественных тварей. Их вы не уничтожаете, вернее, делаете это не так остервенело.

От этого странного разговора болит голова, а мысли барахтаются в липком вязком сиропе. Я медленно запутываюсь в невидимой паутине чужих слов и не могу найти выход.

– Камкери пришли питаться, – вдруг говорит мужчина, – как и люди пришли до них. Как когда-то до людей приходили юлад-канай, пожиратели звезд, что построили транспортные врата в тысячах звездных систем. И кто-то придет после камкери. Это вечный, неизбежный круг пожирания.

Поднимаюсь на ноги, а голову ведет, мир расплывается перед глазами.

– Вы – милая девушка, – голос мужчины ломается, искажается, будто кто-то его душит. – Но зря сюда явились. Я вас, охотников, за версту чую.

От первого удара я уворачиваюсь и чуть не растягиваюсь на земле. Мой собеседник неуловимо меняется: вытягивается на добрых два фута, раздается в плечах, а его пальцы теперь увенчаны пятидюймовыми когтями. Губы расходятся в стороны, вспухают, обнажая мощные серповидные клыки, а из багровой глотки вылетает лай вперемешку с воем.

Взмах такой стремительный, что я едва успеваю выставить перед собой клинок. Сила удара подгибает ноги, кажется, что тварь вобьет меня в землю по пояс.

– Анна!

Зверь поворачивается, а красный росчерк выстрела прошивает поросшие жесткой бурой шерстью плечо и бок. Тварь едва ли замечает раны, рвется вперед, победно воет и встречает новый выстрел грудью – но не останавливается, летит над землей, едва касаясь лапами камня.

Валит стрелка, а у меня в горле сохнет, когда я вижу его лицо.

– Герант…

Ни секунды на размышления, ни единого лишнего движения.

Тварь как раз замахивается, когда я запрыгиваю на широкую спину и вгоняю клинок в твердую плоть.

А через мгновение когтистая лапа уже отдирает меня, как клеща, и сдавливает так, что ребра предательски трещат, а в горле булькает теплая кровь.

Рывок – и тело, теперь больше похожее на мешок мышц и костей, встречается с камнем на полном ходу. Почти не чувствую боли, вообще ничего не чувствую – рассудок и мир вокруг заливает багровая воющая тьма, в которой вспыхивают выстрелы и крики.

Это не память Геранта. Он не мог слышать разговор со стариком.

Тогда кто же?..

Протяжное карканье разрезает темноту, и что-то тяжелое опускается на плечо.

Почему ты здесь, ворон? Ты заберешь меня домой? Я хочу домой, правда… даже если я должна умереть для этого.

– Кар!

– Анна! – меня подхватывают, прижимают и баюкают, как ребенка. Я чувствую знакомый аромат – он укутывает меня, успокаивает, а я уже едва различаю голос вольного. Взволнованный, глухой, полный невысказанной боли. – Нет-нет-нет, пожалуйста, пожалуйста…

– Отпусти, – шепчу одними губами. – Отпусти – и я к тебе вернусь…

Это все сон. Иллюзия. Порочный круг памяти, единственная цель которого – вечно страдать. Но моя сила в том, что я знаю – все это ненастоящее.

– Ты не можешь удержать меня…

Мои слова уже не для Геранта, а для багрового пятна перед глазами. Куб висит в воздухе, мерцает острыми гранями. Я чувствую его недовольство, даже злость, но под ними пробиваются робкие ростки понимания.

Мне нечего делать в тюрьме, которая меня не пугает.

Он не может сломать того, кто не боится.

Возможно, когда-то давно – вечность назад – после того, как дом рухнул, а Севера не стало, я бы превратилась в безропотную куклу, пленника иллюзий.

Но не сейчас. Никогда больше.

– Поиграли – и хватит. Найди себе другого подопытного.

Мне кажется, что я слышу тяжкий вздох.

И мир окончательно гаснет.

35. Ворон

Ворон тянет меня вперед.

В бесконечность. В другое измерение, где нет ничего, кроме щемящей боли, стискивающей сердце когтистой лапой.

Я даже не чувствую пола под ногами, не вижу стен, не замечаю давления низкого потолка. Все расплывается перед глазами, затягивается черным вязким туманом, и только крохотный зеленый огонек все еще мерцает вдалеке, не дает сбиться с пути; а нос щекочет запах шалфея: слабый, смазанный, почти растворившийся в пепельном воздухе мертвой планеты.

Все, что я слышу, – это гулкий стук крови в висках. Он медленно превращается в слова, в раздирающие меня изнутри крики, в которых я узнаю голос Анны всего за мгновение до ее смерти. Я ведь не могу опоздать, правда? Я бы знал, если бы Ши не стало…

Нет, Саджа, ты не можешь сделать это со мной снова!

Чувство вины поднимается из самой глубины нутра, подкатывает к горлу горько-кислой тошнотой. Я давал себе зарок, что больше никогда из-за меня не погибнут любимые! И что теперь?

Не сберег!

Коридоры узкие и путанные, пыльные, переполненные тяжелым духом смерти и пряностью крови. На полу едва различаю следы сапог и более глубокие полосы там, где проволокли тело. Стискиваю зубы до хруста и срываюсь на бег, едва ли опасаясь, что кто-то может выскочить из-за угла и всадить в меня пулю. Голову откручу и не поморщусь.

Когда вижу перед собой перекошенную, некогда герметичную дверь, то не останавливаюсь, чтобы проверить замок.

Выхватываю дробовик и вгоняю в панель управления полную пригоршню огненных всполохов, отчего несчастный кусок пластика обугливается и исходит едким дымом, оплавляется и падает на пол тяжелыми вязкими каплями раскаленного стеклопласта.

На полном ходу влетаю в душное влажное помещение и замираю у самого порога, чтобы осмотреться, а когда взгляд натыкается на связанную Ши и стоящего напротив нее Корэкса, то мысли из головы вылетают начисто.

Дыхание со свистом вырывается изо рта, когда мужчина оборачивается и встречает меня блаженной улыбкой отбитого наглухо психопата. Разводит руки в стороны, будто предлагает полюбоваться на результаты своей работы, даже отходит чуть-чуть, чтобы я в полной мере оценил вид черных жгутов-щупалец, обвивших мою девочку.

И она чувствует мое присутствие, даже голову немного поворачивает, а с бескровных губ срывается тихий болезненный стон.

Даже не соображаю, как оказываюсь рядом с Корэксом и одним точным ударом валю его на землю. Мгновение, и я сижу на ублюдке и методично впечатываю кулак в ухмыляющуюся рожу, мечтая стереть эту дикую противоестественную гримасу.

Слышу хруст – и на пол веером брызжет кровь, в костяшки впиваются обломки костей, а перед глазами – только красное непроницаемое марево из ярости и ненависти. Не могу остановиться, рвусь на части от дикого, звериного гнева, что готов испепелить мои вены.

Прихожу в себя, только когда кто-то кричит над самым ухом, а шея оказывается в стальном захвате. Хриплю, потому что чужая рука передавливает горло, тянет вверх, заставляет подняться на ноги и запрокинуть голову. В нос бьет знакомый запах мяты и черного перца, а за спиной раздается холодное шипение Фэда:

– Остановись, идиот! Только он может знать, как ее вернуть!

Пытаюсь ответить, но магистр сжимает сильнее, безжалостно, а мне не остается ничего, как поднять руки и подчиниться.

– Флоренс! – Фэд отталкивает меня к стене и пристально рассматривает из-под полуопущенных век. В почерневшей глубине глаз вспыхивают молнии, обещающие мне мучительную агонию, если я сейчас же не возьму себя в руки.

Девчонка буквально материализуется за его спиной и без лишних слов достает из-за пояса небольшую походную аптечку. Две молниеносные манипуляции – и Корэкс с хрипом отключается, после чего методично и быстро связывается.

Я же подхожу к столу и разглядываю куб, слабо мерцающий в желтоватом свете ламп. Внутри меня поднимается какая-то непреодолимая гадливость. Будто я смотрю на паразита, готового в любой момент вцепиться в теплую живую плоть. Этим он и занят.

Ублюдок прилип к Ши, как пиявка!

– Я помогу, – слышу рядом, но даже не поворачиваюсь. Все мое внимание приковано к девушке.

Двигаюсь по инерции, выполняю команды, освобождаю Ши от силовых пут. Я выпотрошен, уничтожен и ослаблен. Последняя вспышка отняла силы и возможность трезво мыслить, а на смену гневу пришел знакомый привкус вины и досады.

Если Ши погибнет, то это будет на моей совести.

Зачем набросился на мудака? Почему не допросил прежде, чем выбивать у него зубы и мозги?!

Идиот!

Самобичеванию нет конца, а Флоренс тем временем аккуратно снимает куб со стола и кивком указывает на дверь.

Правильно. Нужно вернуться на корабль.

Фэд поглядывает на свою помощницу и что-то набирает на прикрепленном к запястью коммуникаторе.

– На Гулан-Дэ требуется группа опустошителей. Да, мой приказ! Отец, мне не нужно говорить об ответственности! Кто-то из Совета затребовал груз, который чуть не стоил мне хорошей команды, – губы Фэда сжимаются в тонкую нитку, голос бьет по нервам ледяными осколками, а Флоренс передо мной вздрагивает так сильно, что я вижу идущую по ее спине вибрацию, – я не знаю, сколько крыс осталось на этом зараженном куске камня, но я вычищу его до самого основания. Я прошу твоего разрешения, потому что таков порядок, но могу договориться самостоятельно, не как Фэд-магистр, а как твой сын – Фэд дел Тирен!

Возымела ли действие его угроза – я уже не слушаю. Коридор сдавливает меня со всех сторон, обрушивается на голову низким потолком, и все, на чем сконцентрировано мое внимание, – слабые удары сердца Ши под моей ладонью.

***

Отсек регенерации.

Ши здесь – слишком частый гость, отчего в копилку дурных мыслей падает еще одна звонкая невидимая монета.

Где-то в соседней комнате Фэд занимается Корэксом лично, и, судя по протяжным всхлипам, ублюдок близок к последней черте.

Бардо тоже в долгу не остается. Полчаса назад он покинул отсек, оставив магистра и его жертву один на один. Друга потряхивало от гнева. Он хорошенько влез в сознание психопата, хотел вытащить признание, но вместо мозгов у Корэкса нашлась только мешанина разрозненных образов. Впрочем, без подарка Бардо ублюдка не оставил. На полную катушку включил все самые жуткие образы, какие только способен внушить человеку.

К концу Корэкс уже просто визжал на одной ноте и оставил под собой внушительную лужу. Бормотал, что человек сам может покинуть куб, если окажется «достоин».

Усевшись у открытой капсулы, я рассматривал, как лицо Ши искажается то ли от боли, то ли от удивления, то ли от страха.

Иногда она вздрагивает, даже поднимает руку, будто хочет до чего-то дотянуться. Тонкие пальцы хватают воздух, и ладонь безвольно падает на живот, чтобы до судороги в мышцах сжать промокшую от пота рубашку.

Я не сразу понимаю, что цепляюсь за собственные волосы и мну их в кулаках. Мне невыносимо смотреть на ее муки, невыносимо не знать, какие кошмары копошатся сейчас в ее голове, как клубок червей.

Я могу только беспомощно ждать, отчего хочется выть, рвать обшивку отсека и забраться на потолок.

От тихого шипения двери вздрагиваю и бросаю в сторону входа быстрый затравленный взгляд. Когда вижу Флоренс, то позволяю себе немного расслабиться.

Девчонка Фэда вызывает странное чувство покоя и безопасности, и даже ее напускная нелюдимость не может скрыть переживание и желание помочь. Она молча достает из блока на стене специальные салфетки и два инъектора – Ши мучается от жара, и приходится сбивать его лекарствами.

Флоренс протягивает мне упаковку салфеток, чтобы обтереть испарину, а сама опускается на корточки и быстро вкалывает оба препарата. Ее руки не дрожат, а все движения отточены до какого-то жуткого совершенства.

Ворон отделяется от меня зеленоватым облачком, и я вижу, как Флоренс рассматривает его с каким-то жадным глубинным интересом. Она следит, как птица перебирается на плечо Ши и распластывается под ее подбородком, будто укрывает собой от невидимой опасности.

– Ты чувствуешь все, что и она? – вдруг спрашивает девчонка.

– Не сейчас. Куб мешает.

Флоренс кивает, и в отсеке становится так тихо, что можно услышать, как пыль на пол оседает. Мне кажется, что я замечаю горечь во взгляде помощницы Фэда. Болезненную и лихорадочную, как у человека, что впервые столкнулся с отчаяньем, и оно жрет его каждую секунду.

– Мне очень жаль…

– Не нужно! – резко поднимаю руку, вынуждая девчонку замолчать. – Рано еще ее хоронить.

– Я не это имела в виду. Если бы мы пришли раньше…

– Никто не знал, что все так обернется, – я беру ладонь Ши в свою, и она мне кажется слишком холодной, – хорошо, что Бардо вообще догадался рассказать Фэду о том, как нас встретили.

– Магистр почти сразу отдал нам приказ выдвигаться. Волновался сильно.

– Фэд? «Волновался»?

Я не могу сдержать усмешку, отчего Флоренс краснеет до корней волос, а в глазах вспыхивают настоящие грозы.

– Он искренне ценит своих людей! – в ее голосе столько уверенности, непоколебимой решимости, что я растерянно раскрываю рот, да так и забываю его захлопнуть. – Магистр – хороший, необыкновенный человек! Он на все готов, чтобы помочь своим пилотам в беде! Я…

– Ты зря теряешь время.

Девчонка вспыхивает еще сильнее – того и гляди дым из ушей пойдет.

– Не понимаю, о чем ты!

– Фэд любить не умеет, мелочь.

Остроскулое личико вмиг бледнеет, огонь в глазах будто гаснет, и мелко дрожит нижняя губа. Флоренс встает в полный рост и медленным отточенным движением стряхивает с плеча невидимые пылинки. Поправляет выбившиеся из пучка темные пряди и идет к двери. Стук ее каблуков кажется мне оглушительным, точно Флоренс гвозди в пол заколачивает.

– Я загляну позже, – чеканит она и выскальзывает в коридор.

Как только дверь за ней закрывается, Ши глубоко вздыхает и сжимает мою руку до легкой боли. Ворон на ее груди нервно ерзает.

– Поиграли – и хватит, – шепчет она тихо, а куб, стоящий в изголовье, слабо вспыхивает и втягивает в каменное нутро черные жгутики.