Текст книги "Тайна Орлиной сопки. Повести"

Автор книги: Минель Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Смелыми не рождаются

Бородуля сел на койку. Не открывая глаз, стал натягивать гимнастерку. Нащупал ногой сапоги и стал наворачивать портянки. В последнее время они лежали там, где их сразу можно найти.

Что и говорить, Бородуля уже не тот, каким был в первые дни на заставе. Научился вставать сразу по команде дежурного. И на тумбочку больше не натыкался. И мыло всегда находил на умывальнике. И койку заправлял прилично, аккуратно сворачивая крендельком накомарник.

Вскоре он предстал перед старшим наряда Бегалиным в полной боевой готовности. Бегалин поморгал безбровыми глазами и стал осматривать снаряжение Бородули.

А потом его снаряжение проверил и капитан Ярцев. Прежде чем отдать боевой приказ, снова спросил номер карабина. Бородуля ответил правильно, четко и сам удивился.

– Ну, главное сделано, – пошутил капитан. – Теперь осталось только научиться метко стрелять.

Ночь стояла душная. Небо словно цеплялось за вороненый ствол карабина с примкнутым штыком. Спина Бегалина маячила впереди черным пятном. Это пятно то приобретало контуры человеческой фигуры, то расплывалось.

Плотной стеной обступили камыши, лишь справа вклинивалась узкая полоска мягкого грунта. Пограничники освещали ее фонариками. Недавно пробороненная земля дышала покоем. Бородуле показалось, что он в родном колхозе, и сразу нахлынули воспоминания об отце. Тот всегда хотел, чтобы сын тоже служил на пограничной заставе. Служит. И чем хуже других?..

Бородуля наткнулся на Бегалина. Тот шепотом:

– Будь внимательней.

В монотонное гудение реки вписался рокот мотора, в глаза ударил сильный луч прожектора. Точка-тире, точка-тире… Бородуля зажмурился. Бегалин послал в ночь ответные точки-тире. Катер взревел мотором, пошел дальше.

Некоторое время шли молча. На изгибе реки Бегалин подал знак остановиться. Бородуля увидел, как старший наряда распластался на земле, и тоже залег.

Затем пограничники отползли в камыши и прислушались. Кто-то шагал навстречу.

Вот приглушенные шаги уже совсем рядом. Бородуля увидел ноги в солдатских сапогах. «Наряд!» – сообразил он и, преодолевая неизвестно откуда взявшуюся слабость, подал опознавательный знак. Сапоги замерли.

Чья-то рука легонько стукнула по голенищу. «Свои!» – облегченно вздохнул Бородуля, вылезая из камышей. Перед ним стоял сержант Назаров.

Бегалин доложил:

– На границе без происшествий.

– А как Бородуля? – спросил командир отделения.

«Сейчас нажалуется!» – решил Бородуля. Но Бегалин, наоборот, похвалил напарника.

Когда майор Серебренников снова приехал на заставу, ему доложили, что Бородуля все еще нет-нет да проявляет страх при несении дозорной службы. В наряд с ним пограничники шли неохотно, и капитан Ярцев старался поменьше посылать его на границу.

Правда, сержант Назаров теперь не мог особенно жаловаться на Бородулю: внутреннего распорядка солдат не нарушал, приказания выполнял точно, на занятиях старался вникнуть в смысл того, что говорил командир. Но подавленное состояние не покидало его, он даже перестал реагировать на остроты Кошевника, а если тот слишком уж допекал, просто отходил в сторону.

Командир катера Шарапов, секретарь комсомольской организации заставы, по совету капитана Ярцева провел диспут на тему «О воинском долге и храбрости». Говорили об Александре Матросове, Юрии Смирнове, о пограничнике-следопыте Карацупе, молодогвардейцах. Потом смотрели фильм «Подвиг разведчика». Бородуля, казалось, увлекся.

На следующий же вечер Шарапов затеял викторину. Он поставил на бильярд огромный сверток, перетянутый красной лентой (никто не знал, что в этом свертке пирожок), и объявил условия игры. Каждый говорит пословицу о храбрости. Считают медленно до трех. Кто скажет последним – получит приз. Желающих оказалось много.

– Где смелость, там победа! – начал старшина Пологалов.

– Где смелость, там победа. Раз!.. – подхватил Шарапов.

– На героя и слава бежит! – вставил кто-то.

А другой тут же добавил:

– Смелость города берет!

– У страха глаза велики! – выпалил Никита Кошевник и толкнул в бок соседа. Им оказался Бородуля. Он обиделся и отошел от стола.

Все это майор Серебренников выслушал внимательно, а потом сказал комсомольскому вожаку:

– Мне кажется, ваша ошибка заключается в том, что вы действуете слишком прямолинейно. Ну зачем без конца напоминать человеку о его слабости? Уверен, что это его тоже мучает. Сами говорите: изменился, ушел в себя Бородуля. А вы оставьте его в покое, дайте ему все обдумать. А если будете говорить о храбрости, то как-нибудь, знаете, искренне, убежденно, не формально.

В тот же вечер майор и сам провел беседу с пограничниками, сказал, что на имя командира части пришло письмо. Незнакомая девушка просила сообщить, что с тем пограничником, который, прощаясь с нею, обещал писать часто, а потом совсем замолчал.

Никита сидел красный, хотя Серебренников не назвал имя девушки и не сказал, откуда пришло письмо.

– Само собой разумеется, – задумчиво произнес Серебренников, – любовь проверяется не только письмами. Вот служил у нас в батальоне солдат. Звали его Володя. Тезки мы с ним. Хороший парень, веселый. И девушкам, видно, нравился. Полевая почта только на него и работала. Между прочим, в первый раз он влюбился, когда еще учился в школе…

Умеет майор-политработник находить живой контакт с людьми. И ни о каких таких боевых подвигах вроде не рассказывал. А пограничники сидели, внимательно слушая каждое слово. И видели три ряда орденских планок на гимнастерке офицера. Может быть, у них даже мелькнула мысль, что говорил он о себе…

Бородуля удивился, когда вечером на скамейку рядом с ним присел майор Серебренников.

– Красиво, – произнес он, вглядываясь в звездное небо. – Смотрите, вон высоко над горизонтом зажегся четырехугольник ярких звезд. Знаете, как они называются?

– Нет.

– Это созвездие Пегаса. Если примерно в час ночи вы посмотрите на небо, увидите к северо-востоку от него две ярких звезды – созвездие Персея. А вот блеклое пятно между Пегасом и Персеем – Туманность Андромеды – относится уже к другой звездной системе.

И тогда солдат спросил с плохо скрываемым волнением:

– А Большая Медведица, товарищ майор… где она?

– Что это вас так заинтересовала Большая Медведица?

Бородуля решился:

– Вот выхожу я, товарищ майор, на границу, и творится со мной что-то неладное. Вот, скажем, Большая Медведица – семизвездный ковш, а куда он делся?

– А вы разве до сих пор не знаете, что каждая звезда появляется и исчезает в определенное время? Это, между прочим, зависит и от времени года, и от того места, откуда мы наблюдаем звездное небо. Большая Медведица видна здесь, но низко над горизонтом, в первой половине ночи, а вы ищете ее, вероятно, под утро.

Весь день лейтенант Пулатов и его молодая жена бродили по ташкентским магазинам. Перед самым закрытием, вконец измученные, они вышли из универмага и, вырвавшись из людского потока, свернули к уютному скверу.

Три дня, которые полковник Заозерный дал молодоженам на обзаведение хозяйством, подходили к концу. Контейнер был уже загружен, и от всех сбережений лейтенанта Пулатова осталось ровно столько, чтобы можно было скоротать сегодняшний вечер и добраться на заставу.

Ташкентские куранты пробили семь раз. Лейтенант предложил Людмиле поужинать, и они зашли в ресторан «Бахор». У четырехугольной колонны возле окна за столиком сидел человек в легком чесучовом костюме.

– Разрешите?

Человек поднял голову. Пулатов узнал в нем своего старого приятеля и обрадовался.

– Познакомься, моя жена. А это – старший лейтенант Ибрагимов.

Тот поздоровался рассеянно.

«Наверное, ждет девушку», – решил Пулатов. Он был настроен добродушно:

– А дела твои совсем плохи, дружище, если ты уже не в состоянии заказать что-нибудь более существенное. – Он показал на чайник и смахнул в сторону спички, которыми, видимо, забавлялся Ибрагимов.

Людмила с беспокойством смотрела на мужчин: ей казалось, что назревает ссора.

– Пойдем лучше, – сказала она мужу. – Я не хочу есть.

– Вот еще! – возразил Пулатов. – А я прямо умираю с голоду.

Ибрагимов вдруг достал ручку и что-то написал на бумажной салфетке. Лейтенант прочел записку, смутился.

– Ты права, Люсенька-хон, – сказал он. – Нам лучше уйти.

Ибрагимов, оставшись один, облегченно вздохнул.

Часы пробили восемь, потом девять, но никто к нему больше не подходил. Ибрагимов подождал еще немного и рассчитался с официанткой.

Он не заметил, как в тот момент, когда Пулатов подошел к нему и особенно когда лейтенант представил Ибрагимова Людмиле, вытянулись лица у сидевших за соседним столиком посетителей. Узкий в плечах, с виду болезненный парень, сверкнув золотыми коронками, что-то шепнул коренастому подростку. Тот кивнул и вышел из ресторана.

Перейдя улицу, будто невзначай остановился у небольшой застекленной будки. Сделал вид, что читает вывеску: «Приемный пункт по ремонту обуви». Но он этой вывески не читал, а опять-таки, словно ненароком, перебросился парой фраз с человеком, которому только что старательно начистили желтые ботинки.

Мужчина расплатился с чистильщиком и развязной походкой двинулся по улице Куйбышева к скверу. Возле одноэтажного розового домика, где размещался продовольственный магазин, он замешкался и невольно обратил внимание на бросающийся в глаза номер: тринадцать. Поморщился и нехотя зашел в магазин. Подросток уже поджидал его у окна.

– Шухер, Буйвол. Это офицер. А потом знаешь, кто к нему подходил в ресторане? Тот самый лейтенант, которого мы чуть не обработали на курорте.

– Сматывайтесь, детки, – прохрипел Буйвол. – Встретимся, как договорились.

Буйвол первым вышел из магазина и свернул на Хорезмскую. Не задерживаясь, дошел до улицы Пушкинской, где дорогу преградил хлынувший через перекресток поток автомобилей. Возле почтового отделения, на углу, попалось свободное такси. Буйвол остановил его и тяжело опустился на заднее сиденье.

– Прямо! – бросил он шоферу, незаметно поглядывая назад. Никто за ним не следил. Буйвол зло усмехнулся и вытер ладонью взмокшую шею. Когда, огибая сквер, поравнялись с улицей Пролетарской, приказал ехать к вокзалу. В это время вспыхнули фонари, и огненные дорожки заплясали по асфальту. Сзади приближалась «Волга» стального цвета. Такси свернуло на улицу Шевченко, но и «Волга» тоже свернула туда.

«А, черт! – выругался про себя Буйвол. – Неужели засекли?»

Хорошо, что он взял с собой Зуба и Тома. Правда, Василий Васильевич строго-настрого приказал ему вылететь одному. Но Буйвол решил действовать по-своему.

В последнее время ему вообще хотелось все делать наперекор шефу. Тот втягивал его в слишком опасную игру, и Буйвол это чувствовал.

Он решил подстраховаться и выработал план, как будет действовать в Ташкенте. Своим подручным он сказал: один «медвежатник» хочет взять на дело, но сперва надо к нему приглядеться. Зуб и Том должны были сидеть в ресторане до тех пор, пока «медвежатник» не рассчитается, а потом выследить, куда он пойдет. Ни в коем случае не заговаривать с ним и не показывать вида, что он их интересует.

Если бы Василий Васильевич узнал об этом плане! Да пошел он к черту, старый хрыч!..

«Волга» стального цвета продолжала двигаться следом. С досадой, все больше перераставшей в страх, Буйвол краешком глаза следил за ней. Такси нырнуло под светофор. Если «Волга» ринется на вспыхнувший красный цвет, значит… Но неизвестный шофер спокойно затормозил.

У вокзала Буйвол вышел из такси и быстро пересел в отходивший троллейбус. Как ни говори, а он все-таки рожден под счастливой звездой!..

Старшина Пологалов сказал: «Собирайся!» – и Бородуля сразу полез в кузов.

Кошевник выбрал момент:

– Сегодня ты откроешь программу нашего концерта.

Бородуля удивился:

– А что я буду делать?

– Поднимать занавес.

– Ты что же думаешь: я ничего не умею? – обиделся Бородуля. – Я же фокусник!

Кошевник захохотал:

– Вот уж что верно, то верно!

– Дай платок, – потребовал Бородуля.

Кошевник достал платок.

– Гляди, – сказал Бородуля и стал скатывать платок в шарик. Потом он дунул в кулак точно так, как это делал сержант Рощин. В этот момент машину тряхнуло. Платок, подхваченный ветром, очутился за бортиком.

– Где платок? – спросил старший матрос.

– Да у тебя в кармане.

Кошевник полез в карман и достал платок. Он очень удивился. Но еще больше удивился сам Бородуля.

Локаторщики помогли сгрузить нехитрый реквизит. Капитан Бунин пригласил Пологалова к себе.

– Вы что-то редко у нас бываете, – заметил старшина.

– Служба, – ответил Бунин.

Бородуля увидел Рощина.

– Здравствуй, – сказал сержант. – Как настроение?

– Вот, с концертом к вам приехали. А вы только покажите свой фокус.

– Ладно, – сказал Рощин, – может, и покажу.

Бородуля пошел за казарму, где на тенистой площадке приделывали занавес. Кошевник обрадовался:

– Гляди, как дергать надо.

– Сам дергай! – сказал Бородуля. В это время его окликнул Рощин.

Они уединились в какой-то комнате, и Рощин показал, как надо делать фокус.

– Держи платок. Так… Смотри, что под платком? Расческа. Опять смотри… Значит, расческа. Накрой. Теперь смотри… Что? Ничего нет. Вот так-то.

Потом начался концерт. Наконец объявили номер Рощина: «Великий маг и волшебник!» Вместе с ним на сцену вышел Бородуля. Сержант стянул платок в узел, дал пощупать Бородуле – никакого подвоха. Но Рощин дунул, и узла не оказалось. Их долго не отпускали со сцены.

Затем Бородуля рассказал Рощину про фокус с платком Кошевника.

– Как это у меня получилось?

Сержант смеялся до слез:

– А ты спроси, сколько у него было платков?

– Так, значит, один платок улетел, а в кармане у него лежал совсем другой? – догадался Бородуля.

– Но ты уж ему свою «тайну» не выдавай, – посоветовал Рощин.

– Конечно. А ты откуда фокусы знаешь?

– Я же в цирковой школе перед армией учился.

– Давай дружить, – вдруг предложил Бородуля.

– Давай. – Рощин протянул руку. – Только уж ты меня не подводи.

Капитан «Медузы»

Елена хотела оставить девичью фамилию, но Горский притворился обиженным. Тогда она засмеялась и сказала:

– Ладно, пусть будет ни по-моему, ни по-твоему. – И в брачном свидетельстве к своей фамилии прибавила фамилию мужа.

Этот знаменательный день они отпраздновали скромно. Гостей не звали. Правда, пришел Василий Васильевич и поздравил молодых. Но он скоро ушел, сославшись на недомогание.

На следующий день Горский был особенно внимателен к Елене.

– Скоро я должен уехать… Как же нам быть? Взять тебя с собой? Но ведь я на полгода уйду в море.

– Что же делать? – спросила она растерянно.

Он обнял ее и долго не отвечал.

– Давай все-таки поедем вместе, – предложил Горский.

Елена представила себя одну в чужом, холодном городе.

– А может быть, я все-таки останусь? Что скажет сестра, если я брошу наш родной дом?

– Дом, конечно, бросать не стоит. Но я думал по просить Василия Васильевича присматривать за ним.

– Он уже старенький. Трудно будет ему и за своим домом следить, и за нашим.

– Возможно, ты права, – согласился Горский. – Что же, тогда оставайся. А я постараюсь что-нибудь еще придумать.

Как всегда, решение пришло неожиданно. Харламов продолжал наблюдать за дамским мастером. Не успел Василий Васильевич поздравить Елену и Горского с законным браком, как капитану сообщили; Елена оставила девичью фамилию, но прибавила к ней фамилию мужа.

Тут же возникла догадка: а у Марии Кузьминичны Спириной чья фамилия – своя или мужа? Оказалось, что ее девичья фамилия – Трошина. «И как это я сразу не додумался?» – упрекал себя Харламов. «М. Т.» – буквы на кольце убитой в январе 1946 года женщины, безусловно, могли означать: Мария Трошина.

Теперь капитан почти не сомневался, что ее смерть – дело рук Василия Васильевича. К тому же комсорг батальона, как теперь выяснилось, не опознал по разосланным фотографиям своего бывшего однополчанина Ушаковского.

Стало ясно, что дамский мастер живет под чужим именем.

Решили пока его не трогать, но усилить наблюдение. Однако на следующий день Василий Васильевич из дому ушел, а на работу не явился. Когда стали производить обыск в его особняке, обнаружили крышку люка. Люк вел в подвал с подземным ходом.

Начавшиеся розыски успеха не принесли.

20 сентября. Бородуля был необыкновенно внимателен на стрельбище. В первый раз за все время службы на заставе он выполнил упражнение на четверку. После занятий сержант Назаров построил отделение и объявил ему благодарность.

Кошевник, неизвестно откуда появившийся в этот момент, дождался, когда Назаров распустит строй, и пристал к Бородуле:

– За что выговор?

– Не выговор, а благодарность.

– Виноват, – почтительно сказал Никита. – А за что?

Бородуля собирался с мыслями, как бы поскладнее ответить.

– Наверно, сам догадался койку заправить? Или свежий воротничок подшил?

– Ошиблись, товарищ ефрейтор. Упражнение я выполнил на четверку.

– Так за это на гауптвахту сажают!

– Старший матрос Кошевник!

– Я! – Никита повернулся на каблуках. На него строго смотрел сержант Назаров.

– Вам что, делать нечего? Ступайте и займитесь своим делом.

9 октября. На этот раз Бородуля на «отлично» выполнил упражнение из карабина.

Вечером после ужина за камышовыми стенками столовой раздался голос дежурного:

– Выходи строиться на боевой расчет!

Лейтенант Пулатов скомандовал:

– Смирно, равнение налево!

– Здравствуйте, товарищи пограничники! – сказал начальник заставы.

– Здравия желаем, товарищ капитан!

– Рядовой Бородуля, выйти из строя… За отличную стрельбу объявляю вам благодарность.

Глубокой осенью на заставу прибыло пополнение. Старослужащие разъезжались по домам. Младший сержант Ковалдин приучал к молодому пограничнику Амура и грустил, что скоро придется расставаться с четвероногим другом.

Старшина первой статьи Шарапов остался на сверхсрочную. Все понимали, что он сделал это из-за чернокосой Истат. Перед Новым годом старшина решил наконец с ней объясниться. Против обыкновения, решительно направился в поселковый Совет.

Некоторое время они испытующе смотрели друг на друга.

– Так вот… – наконец приступил было к разговору командир катера.

Девушка перебила полушутя-полусерьезно:

 
Страсть  бесконечна,  страстным  дорогам
Нет  пересечения,  нет!..
В  деле  отрадном  ждать  ли  гаданья,
Предвозвещения?  Нет!..
 

– Хафиз! – безошибочно определил Вахид. – А я за тобой.

Она смотрела насмешливо:

– Интересно…

– Я люблю тебя, Истат! – В первый раз он объяснился ей в любви.

Девушка вспыхнула и отвернулась…

На катере друга поджидал Кошевник. Шарапов угрюмо молчал.

– Ясно! – Никита тут же помчался в поселковый Совет, разыскал Истат.

– Что ты сказала старшине?

– А что я должна была сказать?

– Вот женится старшина на первой встречной – будешь тогда знать!

Девушка ответила стихами:

 
Чтоб  мудро  жизнь  прожить,  знать  надобно  немало,
Два  важных  правила  запомни  для  начала:
Ты  лучше  голодай,  чем  что  попало  есть,
И  лучше  будь  один,  чем  вместе  с  кем  попало.
 

– Кто это сказал? – лукаво спросила она.

– А я почем знаю?

– Омар Хайям сказал, вот кто!

Кошевник разошелся:

– Чихал я на твоего Хайяма!

Истат сразу отреагировала:

– А я на твоего старшину. И потом, кто его просил нанимать адвоката?..

Так и не внес изменения в личную жизнь старшины первой статьи Шарапова Новый год.

Только что майор Серебренников сообщил капитану Ярцеву, что его застава признана лучшей в округе.

– Кстати, о Бородуле. – Ярцев знал, что этот солдат всегда интересовал политработника. – Помучились мы с ним, поработали, товарищ майор, но пограничную службу он научился уважать.

– Очень хорошо, – ответил Серебренников. – А почему вы не принимаете Бородулю в комсомол?

– Рановато еще.

В день Советской Армии застава, как обычно, выстроилась на боевой расчет. На погонах Пулатова появилась третья звездочка. А когда к застывшим по команде «смирно» пограничникам подошел начальник заставы, на нем были майорские погоны.

Были и другие перемены на заставе. Бородуля стал ефрейтором, ходил теперь старшим пограничного наряда. Бегалина назначили командиром отделения, а сержанта Назарова перевели на соседнюю заставу старшиной.

Молодые солдаты постепенно втягивались в службу.

Вечером офицеры собрались у Ярцевых. Лариса Петровна приготовила праздничный ужин. Когда на столе появился чай, пришел начальник КПП. Его шумно приветствовали. Людмила протянула фотографию сестры:

– Только что получила.

– Неужели люди могут быть так похожи? – в который раз спросил Мансуров.

Людмила улыбнулась:

– Думаю, что скоро вы в этом убедитесь. Сестра собирается приехать сюда. Вот только как быть с родительским домом?

– Сдайте на время хорошим людям. А я с удовольствием познакомлюсь с вашей сестрой.

Стекла вздрогнули от густого пароходного баса.

– Я пошел, – сразу поднялся Мансуров. Его не задерживали, причаливала «Медуза».

Максим Максимович встретил пограничников на мостике. Начальник КПП не спеша поднялся по трапу и прошел в его каюту.

Мансуров раздвинул шторку на иллюминаторе и ждал, когда старый капитан положит перед ним на откидной столик судовые документы и паспорта. На этот раз Максим Максимович показался ему особенно усталым.

Юнга принес чайник. Капитан кивком поблагодарил его и отпустил.

– В понедельник меня провожают на пенсию, – наконец сообщил он.

– Почему так неожиданно?

– Кому-то срочно понадобилось мое место.

– Ты что-то не договариваешь, отец.

– Все правильно, Акобир. Мне давно пора уходить на берег. Только ты дай мне слово, что всегда сам, слышишь, сам будешь встречать «Медузу».

На палубе пробили склянки. Максим Максимович отвернулся и непослушными пальцами стал набивать трубку.

«Медуза» шла вверх по течению с полными трюмами. День заметно прибавился. Рассвет наступил рано, и солнце, едва показавшись на горизонте, начало припекать.

«Медуза» спешила. Первый раз на ее мостике стоял новый капитан. Он вглядывался в однообразные, поросшие камышом берега, однако мысли его были далеко отсюда.

– Приближаемся к Реги-Равону, – предупредил рулевой.

– Малый ход!

– Жена небось заждалась?

– Да, конечно.

Но Горский думал не о ней, а о своей прошлой жизни. Стремительная карьера отца при нацистах. Секретная школа, с которой связывал свои мечты о будущем. Осенью 1944 года, когда положение на восточном фронте стало катастрофическим, его вызвал к себе начальник школы:

– Пришло твое время, мой мальчик!

С того дня Ганс Траубе стал Анатолием Горским. Он знал, что настоящий Горский был его сверстником, русским солдатом, попавшим в плен на Карельском перешейке. На допросе Горский показал, что воспитывался в детском доме, из родственников никого не имеет. На вопросы, касающиеся военной тайны, он отвечать отказался наотрез, да его особенно и не пытали. Выстрелили в спину и еще полуживого засыпали землей.

План перехода Траубе-Горского через линию фронта был тщательно разработан. До окончания войны Ганс должен был храбро сражаться на стороне русских, но обязательно выжить. Капитан третьего ранга Павлов, которого новоявленный Горский под артиллерийским обстрелом вынес с поля боя, стал его верным другом.

Когда гитлеровская Германия капитулировала, Горский получил приказ затаиться. Предложение вернувшегося к гражданской профессии капитана Павлова оказалось как нельзя кстати. Горский стал моряком и отправился с ним на промыслы в Северную Атлантику. Спустя год он уже плавал старпомом и постепенно привык к своему положению.

Но время от времени на Горского находила тоска: разве для того он воспитывался в секретной школе, чтобы радоваться уловам советских траулеров? Разве для того отказался от личной жизни и покинул свою страну?

Изредка он узнавал, что о нем помнят: вдруг останавливал незнакомый моряк и, обменявшись паролем, вручал деньги. А то приходили до востребования письма от Анюты. Это тоже был пароль. Наконец «Анюта» пригласила его к себе. Они встретились в вагоне скорого поезда Ленинград – Москва. С тех пор Горский стал работать на американскую разведку.

После провала разоблаченной в Южногорске шпионской группы ему поручили сообщить Василию Васильевичу, что он, Горский, становится резидентом. Так он впервые появился на курорте.

Ради выполнения нового задания Горский женился на Елене. Капитан траулера помог Горскому быстро перевестись в речное пароходство. Павлов тоже когда-то любил. Но бросить море у него не хватало духа, а девушка между тем вышла замуж за другого.

…Река сделала поворот. Горский увидел наблюдательную вышку с красным флагом и белые постройки на заставе. Потом, словно на ладони, предстал весь поселок Реги-Равон.

«Медуза» дала знать о своем приближении длинным, осипшим гудком.

Башенный кран на пристани со скрежетом задрал стрелу. К самому берегу подкатил автопогрузчик. Хилый водитель, муж заведующей гостиницы, где они с Леной временно остановились, высунулся из кабины. На Ефремова у Горского были свои виды: он уже знал темную страницу его биографии.

Наряд пограничников возглавлял старший лейтенант Мансуров. Рядом с ним капитан «Медузы» различил две женские фигурки. Он помахал им рукой и велел подать трап. Первый раз на судне, которым командовал Горский, должен был производиться таможенный досмотр.

Мансуров старался скрыть волнение, с которым в это утро поднимался на борт «Медузы». Как требовала инструкция, он представился капитану и попросил предъявить судовые документы.

– Прошу, – любезно ответил Горский, приглашая в каюту. – Правда, здесь очень тесно, – добавил он, не зная, куда посадить офицера-пограничника. – Ну да уж как-нибудь.

Горский откинул тяжелую крышку сейфа и с независимым видом стал подавать паспорта.

– Судовую роль, – напомнил начальник КПП.

– Ах да, пожалуйста.

Мансуров стал сличать данные паспортов с судовой ролью.

– Вы всегда так тщательно проверяете документы? – спросил Горский.

– Всегда, – сухо ответил Мансуров.

Когда проверка была закончена, Горский сошел на берег, нежно обнял Елену, прикоснулся губами к щеке Людмилы.

Мансуров посмотрел в ту сторону, где стояли сестры и новый капитан. «Почему, – подумал он с раздражением, – мне сегодня снилось, что я никак не мог различить, какая из сестер Елена?..»