Текст книги "Тайна Орлиной сопки. Повести"

Автор книги: Минель Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Прошел год, но перевели с повышением не Ярцева, а начальника отряда. Вскоре на инспекторской проверке застава вновь получила отличную оценку. Генерал – начальник штаба округа – сказал:

– Собирайтесь, товарищ Ярцев, в округ. – Но потом вдруг изменил свое решение: – Пусть-ка он еще покомандует заставой! – И перевел на оперативно важное направление, в Реги-Равон.

В прошлом году командование отрядом принял полковник Заозерный. Узнав, что Ярцев «засиделся» на заставе, он позвонил в округ:

– Надо выдвигать человека!

Генерал согласился:

– Правильно. Заберем Ярцева в соседний отряд. С повышением.

Однако полковник не захотел отпускать Ярцева:

– Сами что-нибудь придумаем, товарищ генерал.

– Что ж, придумывайте! – Генерал знал, как трудно расставаться с хорошим офицером.

Затем как-то освободилась должность в отделении службы, и Заозерный тут же связался с генералом:

– Я насчет Ярцева.

– Поздно, – с сожалением ответил генерал, – Москва уже прислала другого офицера.

Конечно, Ярцев мог подождать. По правде говоря, ему жалко было расставаться с заставой. Но постепенно стала расти обида. А тут вдруг еще это письмо от друга. Капитан сразу почувствовал себя разбитым, и напряжение последних дней обрушилось на него страшной усталостью. Лечь бы сейчас и выспаться, ни о чем не думая.

– Товарищ капитан!

Это старшина Пологалов принес накладные. Надо было проверить их, подписать. Едва за старшиной захлопнулась дверь, как вошли командиры отделений.

Ярцев просмотрел их конспекты. Потом приехал оружейный мастер. Начальник заставы показывал ему боевую технику. Потом беседовал с пограничниками. Потом инструктировал наряды…

Дефицитный товар

Электричка осторожно подкатила к перрону. Лейтенант Пулатов пропустил вперед Горского. Капитан сошел на платформу, одной рукой придерживая плащ. Он казался удрученным и молчал.

Пулатову тоже не хотелось разговаривать – слишком неожиданной была их встреча, и в голове не укладывалось, что вот есть человек, который мечтает о той же девушке, что и он.

Пулатов был знаком с ней третью неделю, с того самого дня, как убедился, что телевидение – величайшее изобретение человеческого гения. На экране возник лесопитомник. Пулатов узнал, что здесь находится одно из редчайших растений мира – гинкго. Его называют «живым ископаемым», потому что оно известно еще с палеозойской эры. Гинкго относится к хвойным растениям, хотя у него широкие клиновидные листья.

В естественном виде оно сохранилось только в горах Южного Китая.

Больше ничего о гинкго Пулатов не слышал: внимание его привлекла миловидная девушка, научный сотрудник питомника, очень смущавшаяся перед объективом. Корреспондент телевидения обратился к ней с каким-то вопросом и назвал Людмилой Андреевной. Пулатов тут же запомнил это имя, а на следующий день, кое-как справившись с лечебными процедурами, помчался в Чистые Воды.

Вот так же тогда накрапывал дождь и по перрону гулял ветер. Готовился к отправлению скорый Москва– Южногорск. Поблескивали цельнометаллические вагоны. На стеклах застыли крупные капли.

По перрону, прижав к коленям платье, уныло брела продавщица мороженого. Да вот и сейчас она идет навстречу. Увидела лейтенанта и улыбнулась. Третью неделю он покупал у нее мороженое и всегда был в отличном настроении. Сегодня продавщица удивилась: лейтенант едва кивнул ей. А она уже достала эскимо.

Но все мысли Пулатова были о другом. Тогда он нашел Людмилу и будто невзначай спрятался от дождя в том же павильоне, что и она. Потом они вместе ехали в город, он сел в тот же автобус, тоже будто случайно. Она сошла у вокзала, и он тоже. Решил: будь что будет! – догнал ее, извинился, рассказал, как смотрел передачу. Она очень смутилась и, пробормотав что-то несвязное, постаралась от него избавиться. Но он все-таки проводил ее до дому. А назавтра пришел опять. И так каждый день…

Лейтенант недружелюбно посмотрел на Горского.

– Вы напрасно на меня сердитесь, – сказал капитан.

– Я не сержусь.

– Эх, Лена, Лена, – вздохнул Горский. – Ну кто бы мог подумать, что она водит меня за нос. А ведь у меня были самые серьезные намерения. Понимаете, мне вот уже далеко за тридцать. Вы, конечно, моложе. Я все время в плавании. И вдруг встретил Лену…

– Постойте, – перебил Пулатов. – Почему Лену?

Горский пожал плечами:

– Ну потому, наверное, что такое имя ей дали родители. Или вас удивляет, что я не называю ее Еленой Андреевной?

– Людмилой Андреевной, – сухо поправил лейтенант.

– Еленой, – мягко сказал Горский. – Мою девушку зовут Еленой.

Лицо у Пулатова стало проясняться:

– А может быть, мы все-таки едем к разным девушкам?

– Где у вас назначено свидание? – спросил Горский.

– Возле Дома туриста.

– Когда?

– В половине седьмого.

– У меня тоже. Поехали, сейчас выясним.

Когда Пулатов и Горский выскочили из такси, к часам возле Дома туриста как раз подходили две девушки. Они были в одинаковых платьях с яркими розами в руках. И похожи были девушки друг на друга, как эти розы. Они улыбались. Видимо, им доставляло удовольствие замешательство молодых людей.

– Вы близнецы? – радостно спросил Пулатов, еще не зная, к какой девушке обращаться.

– А вы, оказывается, знакомы? – в свою очередь, спросила одна из них.

Пулатов узнал по голосу:

– Люся!

Но и Горский обрадовался:

– Леночка! – И шагнул к ней же.

Пулатов шепнул Горскому:

– Это Люся!

Горский беспомощно остановился. На них стали обращать внимание. Пулатов подтолкнул девушек к такси:

– Поехали, поехали, там разберемся!

Они расплатились за трамвайным парком и пешком направились к Загородной роще.

Девушки были одинакового роста, со светлыми, как лен, волосами. У Людмилы лицо было строже, и эта строгость, если приглядеться, делала сестер совершенно разными. Елена была живее: она смеялась громче и тащила за собой сестру. Безусловно, это она придумала назначить свидание молодым людям одновременно.

– Почему же ты не говорила, что у тебя есть сестра? – спросил лейтенант, взяв Людмилу под руку.

Она улыбнулась:

– А ты ведь не спрашивал.

Армен Микаелян торопился так, словно за поворотом откроется Ереван и «газик» свернет на улицу, где жили его родители. Но поворот следовал за поворотом, а дорога все бежала и бежала вперед, увлекая за собой машину. По обе стороны от шоссе веером растекались кусты хлопчатника с первыми желтыми завязями. По зеленым рядкам бойко тарахтел трактор с фанерным навесом от солнца.

Передние скаты набежали на яркие буквы, выведенные на гудроне, с огромным восклицательным знаком в конце – «СТОП!». Микаелян резко затормозил у шлагбаума.

К машине подошел пограничник, заглянул в кабину.

– На границе без происшествий.

– Хорошо, – ответил сидевший в машине майор Серебренников. – Продолжайте службу.

«Газик» проскочил завод эфирных масел и въехал в районный центр. Возле хлопкоочистительного завода пришлось задержаться: взад-вперед маневрировал паровозик. Он толкал порожние платформы, оглашая воздух петушиным криком, и наконец скрылся за железными воротами.

«Газик» прошмыгнул под проводами, укутанными почерневшими хлопьями ваты. Вдоль улицы выстроились чинары и тополя с побеленными стволами. За ними блестели оконными стеклами аккуратные домики. Лениво плескалась вода в арыках, слизывая с берега опавшие листья.

Потом поселок оборвался, и «газик» затрясся на выбоинах, взметая пыль. Запахло раскаленным песком.

Бородуля перестал дремать, уставился на крутой затылок майора. Серебренников повернулся к нему:

– Надо было выехать пораньше, пыли бы столько не наглотались. Впрочем, на границе говорят: поешь ветерку с песочком – и сыт.

– Почему? – спросил Бородуля.

– Вот послужишь на границе – поймешь, – ответил майор.

– У меня отец тоже на границе служил, – вдруг сказал Бородуля.

– Давно? – поинтересовался Серебренников.

– Еще перед войной.

– Я в то время на Дальнем Востоке служил. Есть такая бухта – Находка.

– Командовали? – спросил Бородуля.

– Командовал.

– Всей бухтой?

Серебренников засмеялся.

– Да нет. Немножко поменьше – отделением.

Бородуле вдруг показалось, что они с майором старые приятели.

Вскоре Серебренников уже знал, что Бородуля окончил лишь семь классов. В колхозе больше был на подсобных работах. Хотели его направить в школу механизаторов, да он отказался. Потом посылали было на курсы садоводов, но ведь это бабье дело. Сватали за него дочку бригадира. Хорошая девушка, между прочим. Да раз сами сватали, какой ему интерес был?..

Солнце прямым попаданием било в машину. Серебренников протянул водителю зеленые очки.

– Не надо, товарищ майор, – пытался возразить Микаелян.

– Берите, берите. А где же ваши очки?

– Они у меня, товарищ майор, не держатся.

– Вот только потеряйте эти, – пригрозил Серебренников, и Микаелян понял, что назад очки у него майор не возьмет.

Еще через полчаса въехали на заставу. Капитан Ярцев встретил у ворот. Серебренников протянул руку.

Дежурный представился:

– Сержант Назаров.

Бородуля высунулся из кабины и сразу признал в нем своего бывшего командира отделения.

– Почему не докладываете? – строго спросил Ярцев.

Бородуля удивился:

– Так ведь я это… с товарищем майором.

Но Серебренников тоже смотрел строго:

– Докладывайте, Бородуля.

Тот надулся, но доложил. Дежурный принес воду, полил Серебренникову на руки.

– Покажите рядовому Бородуле койку и пусть займется чем-нибудь, – распорядился капитан Ярцев.

– Есть! – ответил дежурный. – Пошли, Бородуля.

Солдат неохотно повиновался. Перед входом в казарму Назаров остановил его и молча показал на щетку. Бородуля поставил на ступеньки вещевой мешок.

Кряхтя, стал чистить сапоги.

Потом сержант провел Бородулю в дальний угол казармы, показал на аккуратно заправленную чистыми простынями койку под свернутым накомарником. К спинке была прикреплена незаполненная бирка.

– После обеда заполните. Ясно? И вот что: наше отделение лучшее на заставе.

– Понял, – вздохнул Бородуля. Его не очень-то радовало, что придется служить под началом сержанта Назарова. Бородуля помнил его по учебному взводу: язва, а не сержант. Просто отдохнул, пока был в хозяйственном взводе.

Часовой по заставе окликнул дежурного:

– Катер возвращается!

Сержант велел Бородуле привести себя в порядок и, придерживая клинок, чтобы не бил по ногам, зашагал встречать экипаж. Он видел, как Шарапов развернул катер, поставил против течения. Кошевник бросил чалку – толстый витой канат – на мертвяк, и почти сразу мотор заглох.

Когда пограничники подошли, Назаров отвел их в сторону:

– Разряжай!

По дороге на заставу Назаров будто невзначай заметил Шарапову:

– Увидишь Истат, предупреди серьезно, чтобы реже ходила к реке.

– Опять обливалась? – стараясь казаться равнодушным, спросил моряк-старшина.

Потом дежурный сообщил, что приехал Серебренников. Шарапов обрадовался – у него было много вопросов к майору.

Дежурный доложил начальнику заставы, что с границы прибыл экипаж катера. Ярцев, получив у майора разрешение, направился к наряду.

Шарапов на макете участка показал капитану, где река изменила фарватер и образовалась мель.

Ярцев слушал внимательно: все это он должен был учесть в службе пограничных нарядов. Он вернулся в канцелярию и стал что-то писать.

Серебренников оторвался от партийных документов, которые в это время просматривал. Ему показалось, что капитан нездоров. Сидит, низко опустив голову. И скулы, и нос, и подбородок – все заострилось.

– Ты, случаем, не заболел, Николай Петрович? Выглядишь что-то неважно.

– Устал, – неохотно ответил капитан. – Заместитель на курорте, вот и верчусь как белка в колесе.

– Ночью пойду на поверку, – заметил Серебренников. – Учти, пожалуйста.

В канцелярию вошел Шарапов и обратился к майору:

– Завтра у одного солдата день рождения. Мы хотим отметить, организовать на заставе стол именинника.

Серебренников заинтересовался.

– А ну-ка, садись, садись.

– Мы себе мыслим это так, – объяснял Шарапов, продолжая стоять. – Сажаем, значит, именинника с близкими друзьями за отдельный столик. На столе цветы… – Тут он запнулся. – В общем, есть бумажные у Тамары Ивановны Ярцевой, и она обещала. А потом – конфеты, пирог. Пусть солдат чувствует, что он действительно именинник.

– Молодцы! – одобрил майор.

Старшина прищурился, словно представил себе, как будет выглядеть стол именинника:

– Белая скатерть – хорошо. Цветы бумажные – тоже. Но вот если бы настоящие…

Зазвонил телефон.

– Ясно, куда клонит Шарапов, – сказал начальник заставы, поднимая трубку. – Есть в поселке девушка, и стоит у нее на подоконнике фикус.

– А что, – подхватил Серебренников, – это идея. У кого фикус?

– Конечно, у секретаря поселкового Совета, – ответил Ярцев и бросил в трубку: – Слушаю!

– Не даст она мне. – Шарапов смутился.

– А, Истат Мирзобаева, – вспомнил Серебренников. – Так вы скажите, старшина, что это я прошу.

Ярцев принимал телефонограмму.

– Поздравляю, товарищ Шарапов, – сказал он, вешая трубку. – Вам присвоено очередное звание. И Кошевнику тоже.

– Давно так не фартило. Дошел после второй стопки. Целуется.

– Не трепись, Зуб, выкладывай все по порядку.

На траву шлепнулся кожаный бумажник с двумя отделениями. В одном – паспорт и военный билет, в другом – двести рублей наличными и аккредитив.

– Так что же, на одном бумажнике пофартило?

– Есть еще сумочка, Буйвол. Только не у меня она, у штымпа.[5]5
  Новичок (на воровском жаргоне).


[Закрыть]

– Откуда штымп? Как познакомились?

– Ростовский, говорит. Ну я бумажник взял – и ходу. В тамбуре электрички дымы пускаю. Вдруг – он. Кругом никого, он да я. Вытаскивает часы. Я удивился: точь-в-точь как у моего «клиента».

– Что же сам не взял?

– Цепочка мудреная. Бился – никак.

Зуб – узкий в плечах, с длинным лицом. Когда смеялся, выставлял напоказ золотые коронки. Это своего рода приманка: заметит приезжий человек в ресторане хорошо одетого, с виду болезненного парня, тоже, наверное, отдыхающего, и проникается к нему доверием. Зуб робко попросит разрешения присесть рядом, закажет коньяк – и жертва обречена…

– Это, говорит, не вы, случаем, обронили? – продолжал рассказывать Зуб. – «Конечно», – отвечаю.

«Прошу, сэр». Я за часиками. А он: «Стоп!..» Предлагает руку и сердце.

– Раньше не бывал в наших краях? – сразу поинтересовался Буйвол.

– Упаси бог!

– Ладно, давай сюда штымпа. Познакомимся…

Разговор происходил в зарослях на берегу ворчливой Нежнинки. Вечер уже зажег звезды, с грохотом пронеслась невидимая за кустарником электричка, спешила в Южногорск.

Зуб подвел новичка. Лет шестнадцати, коренастый. С неприметным лицом.

– Познакомимся, детка. Как тебя кличут?

– Том.

– А настоящее имя?

– Со всех сторон Том.

– Ну что ж, – согласился Буйвол, – и это неплохо. Что о себе расскажешь?

– Вот.

Новичок выложил перед Буйволом все содержимое карманов. Золотые часы на цепочке с мудреным замком. Паспорт и курортная книжка. Лотерейные билеты, деньги. Несколько фотографий.

Буйвол раскурил папироску. Молодая красивая женщина снята возле грязелечебницы. Все фотокарточки одинаковые, видно, только что получила.

– Биография подходящая, – заметил Буйвол, кивая на вещи. – А где сумочка?

Новичок протянул руку в сторону Нежнинки.

– Молодец, детка, – процедил Буйвол простуженным голосом.

– Я – Том.

– Ну, если нужна самостоятельность – пожалуйста. Разве мы к себе звали?

– Одному тошно.

– Хорошо, пусть будет Том. А на чем засыпался?

– Человек попал под электричку. И откуда только взялся? Подбегаю – готов. Обобрал его, а тут еще люди, милиция. Я – ходу… Потом смотрю в его паспорт: Басенюк Афанасий Петрович. А паспорт чудной, никогда не видел такого. Сел я на первый поезд и уехал…

– Заливаешь складно.

– Правду говорю.

– А где чудной паспорт?

– Вот. – Том полез за пазуху.

Буйвол с любопытством изучил бордовые корки с золотым тиснением.

– Загранпаспорт?!

Зуб потянулся было тоже пощупать паспорт, но Буйвол плечом отодвинул.

– Теперь веришь? – спросил Том.

Буйвол пришел в отличное настроение:

– Все, что принесли, ваше. Хорошо поработали, детки.

Зуб забрал бумажник, из которого Буйвол уже вынул документы.

– Мое правило знаешь? Документы – штука опасная. Сам уничтожу.

Откуда-то появилась бутылка. Выпили из горлышка по очереди. Затем они прохаживались по тускло освещенному перрону. К платформе подошла электричка из Южногорска.

– Внимание, детки! – предупредил Буйвол.

Мужчина в плаще и офицер-пограничник, оживленно разговаривая, шли к стоянке такси.

– Завтра опять поедем вместе?

– Разумеется.

– А когда у вас процедуры?

– В четыре тридцать ванны.

– Устраивает. Там прямо и встретимся…

– Все слышали? – прошептал Буйвол и притянул дружков ближе к себе.

Истат показывает характер

Безусловно, ефрейтор Ковалдин хорошо знал, что восточноевропейскую овчарку лишь с конца прошлого века стали использовать в качестве розыскной и военной собаки, а впервые она была завезена в Россию накануне русско-японской войны. Но когда он начинал рассказывать про своего Амура, выходило, что его предки выносили раненых с поля Полтавской битвы. Тут Ковалдина нужно было останавливать, иначе дошел бы до индийского волка и ископаемой собаки бронзового века.

Последняя боевая операция надолго вывела овчарку из строя. Но вот уже несколько дней Амур наступал на лапы. Словно почувствовал, что на границе тревожно и болеть некогда. Сегодня утром Ковалдин возобновил тренировки. Он вывел Амура за дувал и дал волю.

– Гуляй!

Засидевшийся Амур с радостным лаем носился вокруг ефрейтора. Петр делал вид, что ловит его, и тогда Амур убегал большими пружинистыми скачками.

Неожиданно, когда Амур описывал самый дальний круг, Ковалдин резко окликнул его:

– Ко мне!

Амур с ходу врезался в песок и застыл.

– Ко мне! – требовательно повторил ефрейтор, поднимая руку в сторону и опуская на бедро.

Амур послушно вернулся к хозяину и сел у его левой ноги.

– Хорошо, Амур, хорошо! – Ковалдин достал из кармана небольшую палочку и бросил. – Апорт!

Потом Амур брал препятствия и легко выполнил еще несколько команд, словно никакого перерыва в его тренировках не было.

Петр возвращался на заставу, с удовольствием думая о своем четвероногом друге. Он не заметил, что надтреснутая кромка берега основательно размыта водой.

Свежий ветер, перейдя границу, срывал с гребней волн прозрачную пену. Ковалдину захотелось подставить лицо брызгам. Земля не выдержала его тяжести и с глухим шумом обвалилась.

Петр с головой ушел под воду. Фуражку подхватило течением, и она уплывала все дальше. Гимнастерка и сапоги сковывали движения. И в это время ефрейтор почувствовал на своей щеке горячее дыхание Амура.

– Выручай, друг!

Усталый и злой вылез Ковалдин на песок: пропала фуражка. Амур между тем то исчезал в клокочущих водоворотах, то снова на поверхности реки появлялась его остроухая морда. Петр вдруг испугался: загубит овчарку.

– Назад, Амур! – Но река перекрывала его голос.

Тогда он сорвал с себя сапоги и бросился в воду.

Дежурный передал Шарапову приказание начальника заставы выяснить, что за необычное купание затеял Ковалдин с Амуром, тем более что оно было временно запрещено.

Шарапов бросил Кошевнику:

– Отдать концы! – и, едва отойдя от берега, дал полный ход.

Капитан Ярцев не смотрел на Серебренникова. Опять ЧП! В руках у него только что полученная телефонограмма: ефрейтору Ковалдину присвоено звание младшего сержанта.

– Я, пожалуй, это сообщение придержу, – хмуро сказал капитан.

– Вы – начальник заставы, – спокойно ответил Серебренников. – Вам и решать.

Бегалин размечтался: вот бы с ним приключилась такая история! Несколько минут назад он сменился с поста и еще не знает, чем заняться.

– Рядовой Бегалин!

– Я, товарищ старшина!

– Понимаю, вы с наряда, и загружать вас больше не полагается, – начал говорить Пологалов. – Но, может быть, прокатитесь с водовозкой?..

За водой на реку? Да кто же от этого откажется! Золотой человек старшина!

Опуская шланг, Бегалин нарочно споткнулся и упал в реку. Потом нажал на коромысла насоса, прислушался, как вода стекает в цистерну. Звук становился все глуше. Цистерна наполнялась, а ему хотелось, чтобы она была бездонной. Наконец вода заплескалась через край. Бегалин вытащил шланг, снова окунулся.

Шофер медленно тронул машину с места. Бегалин следом. На заставу пришел сухой, точно и не окунался. Старшина с сожалением взглянул на него: что он может поделать?

Часов с шести вечера жара понемногу начала спадать. Пограничники возвратились со стрельбища.

Бородуля вычистил карабин, поставил в пирамиду. Посмотрел, как Кошевник сражается с Шараповым в бильярд, и присел на скамейку. Вообще-то он был недоволен. Как следует не дали отдохнуть с дороги, а сразу потащили на стрельбище. Хотел пожаловаться Микаеляну, длинные ноги которого торчали из-под «газика», но подумал, что тот ответит: «Это тебе не хозяйственный взвод!» – и не стал его трогать.

Солдат достал из кисета махорку, привычно скрутил цигарку. Подошел дежурный по заставе сержант Назаров:

– Ну, как успехи?

Никита Кошевник красиво забил шар и, очень довольный, ответил за Бородулю:

– Его пули, товарищ сержант, сейчас вокруг Луны вертятся.

Бородуля обиделся, а командир отделения сказал ободряюще:

– А ты научись стрелять, вот и не будут над тобой смеяться.

Но Бородуле показалось, что сержант тоже смеется.

Перед ужином Шарапов направился в поселок. За клубом встретился автопогрузчик. Ефремов остановил машину и любезно поздоровался с ним.

– Может, подвезти, старшина?

– Спасибо, мне рядом, – ответил Вахид и увидел на переднем крюке автопогрузчика камеру. – Вот если водички можно…

– Пей, – охотно разрешил Ефремов.

– А ну-ка сними камеру! – произнес кто-то над самым ухом.

Он обернулся: Истат. Стоит в двух шагах от него в ярком цветастом платье. По смуглым щекам разлился румянец. Губы приоткрыты и словно охвачены пламенем. Большие черные глаза смотрят дерзко.

– Сними, сними камеру!

Камера была основательно наполнена водой. Держать ее было трудно.

– Выше! – распорядилась Истат и тряхнула тяжелыми косами.

– Так? – спросил Шарапов, не без усилия поднимая камеру над головой.

Девушка кивнула.

– А теперь лей.

Он наклонил камеру. Истат вдруг подскочила и встала под струю.

– Что ты делаешь, девона?[6]6
  Сумасшедшая, безумная (тадж.)


[Закрыть] – окончательно сбитый с толку, спросил он.

Теперь Истат стояла перед ним мокрая и смешная. Цветы на ее платье почернели. Платье туго обхватило хрупкую девичью фигурку.

– Ну зачем ты это сделала? – спросил Шарапов с нарочитой строгостью. – Испортила платье.

– Пусть! Все платья испорчу. Приду к вашему начальнику. Покупайте, скажу, новые, раз заставляете меня обливаться.

– Тебя скорпион укусил, что ли?

– А почему купаться не разрешают? Что я, на тот берег уплыву? – Глаза у нее стали колючими. – Чего молчишь?

– Нельзя купаться, – сказал Шарапов.

– Всегда было можно, а теперь нельзя?

– Нельзя, – твердо повторил Шарапов. Он не мог ей объяснить, что этот приказ начальника отряда связан с последними событиями на границе. – У нас говорят: в жаждущую землю лей воду, понимающему говори слова.

Девушка круто повернулась.

– Постой, у меня дело есть! – Вахид загородил ей дорогу. – У меня знаешь сколько вопросов?

Она повела плечами и сама задала вопрос:

– А кто сказал:

 
Вопросов  полон  мир  –   кто  даст  на  них  ответ?
Брось  ими  мучиться,  пока  ты  в  цвете  лет.
 

– Не знаю.

– Омар Хайям.

Шарапов начал сердиться. Время его истекало, а он был еще далек от цели своего посещения.

– Ну не все ли равно, что сказал Хайям? – заметил он миролюбиво и стал объяснять: – Понимаешь, мы на заставе решили…

– Что вы решили?

Голос у старшины дрогнул:

– Меня майор Серебренников послал.

Он шел рядом с Истат и страшно злился на себя, на нее и особенно на Ефремова. Если бы тот не подвернулся со своим автопогрузчиком, ничего бы не случилось.

Она вдруг остановилась.

– Так что майор Серебренников?..

Шарапов уловил в ее голосе любопытство и облегченно вздохнул.

Мансуров слышал гудки: два длинных, один короткий. Ему казалось, что он слышит даже, как скрипит якорная цепь. Опять уходит «Медуза». Спускается вниз по течению старый капитан, и Мансуров вдруг почувствовал себя одиноким.

Он понимал: Максиму Максимовичу пора списываться на берег – годы немолодые, здоровье пошаливает. Но что делать ему в пустом доме? Будет совсем тоскливо. Не было для Мансурова человека ближе Максима Максимовича, хотя они при исполнении служебных обязанностей и относились друг к другу с подчеркнутой официальностью.

Во время войны, двенадцатилетним мальчишкой, Анвар Мансуров убежал из детского дома на фронт. Но до передовой не добрался, застрял в Оренбурге. Там, на вокзале, познакомился с моряком в прожженном бушлате. Моряк возвращался домой после ранения. Анвар не знал этого и привязался к нему. В Ташкенте мальчик хотел убежать. Но Максим Максимович пообещал: «Вот, салага! Погостишь у меня недельку —

и вместе махнем на фронт». Дом оказался пустым. Жена умерла перед самым его приездом. Моряк загрустил.

А Мансуров так и остался у него. Окончил среднюю школу, пограничное училище, служил в Закарпатье, а потом перевели в родные края.

Взгляд Мансурова упал на образцы паспортов, которые, точно на парад, выстроились перед ним в опломбированной витрине под стеклом. Правофланговым стоял дипломатический паспорт с золотым гербом на обложке. Рядом с ним такой же нарядный служебный. Затем еще какие-то специальные. А замыкал парад так называемый общегражданский загранпаспорт – в бордовом переплете и тоже с гербом, на котором золотом вытиснено: СССР.

Вот такой паспорт был похищен у журналиста Басенюка.

Мансуров включил приемник. Москва передавала вальсы Штрауса, накладкой ворвались сигналы точного времени. Сверил часы. Работа в поселке давно закончилась. А молодой начальник КПП привык к жизни без выходных и свободных часов: граница требовала полной отдачи сил.

Проверив, заперт ли сейф, Мансуров вышел на улицу и сразу столкнулся с Истат. Девушка была в мокром платье. На смуглом лице сияла улыбка.

– Откуда, Истат?

– Разве не видно? – ответила она задорно. – С работы.

– А почему мокрая?

Она прижала руки к груди:

 
Наполнено  такою  жаждой  измученное  сердце,
Что  и  потоки  вод  прозрачных  ее  не  утолят!
 

Вскинула на него глаза:

– Кто это сказал?

– Ты, – ответил Мансуров.

– Это сказал великий Саади, – засмеялась девушка и побежала дальше.

А к Мансурову подкралась тоска. Он не заметил, как старательно кивал ему с автопогрузчика Ефремов. Не заметил и позже, как неизвестно откуда появился майор Серебренников. Он подошел к Мансурову, который одиноко сидел на свежевыструганной скамье перед воротами КПП, и прогудел в самое ухо:

– Спим, товарищ старший лейтенант?

Мансуров вскочил.

– Товарищ майор, на участке без происшествий. Докладывает начальник КПП…

– Как то есть без происшествий? – перебил Сереренников. – А если вы не замечаете старшего офицера, разве это не происшествие?

В порту заработал движок. Словно потревоженные им, в сгустившейся темноте задрожали звезды.

– Рассказывай, как живешь, – спросил майор, шумно усаживаясь на диване в кабинете Мансурова.

Оказалось, что никаких новостей у начальника КПП действительно нет. Служба как служба. Живет не жалуется.

Серебренников покачал головой.

– Сколько часов ты проводишь в этом кабинете? – спросил он. Начальник КПП сделал движение, чтобы подняться. Серебренников жестом остановил его: – Ну так сколько?

– Много, товарищ майор.

– А дома?

Мансуров понял, куда клонит Серебренников. Не в первый раз заговаривает он с ним о том, что пора жениться. Только ведь это ни к чему.

Серебренников подошел к окну. Стирая звезды, по небу плыла чуть розоватая половинка луны.

Мансуров тоже подошел к окну, встал рядом с майором. Серебренников произнес задумчиво:

– Представьте себе вот такую же ночь и луну. Первое послевоенное лето. Я – лейтенант, и в моем подчинении младший по званию офицер – Нина Кравченко. Вызывают нас в Одессу, в штаб соединения. Добрались мы на попутном грузовике до ближайшей станции. Смотрим, стоит на путях поезд. Мы неплохо устроились у окна, и поезд тронулся. Мимо с ревом промчался встречный. «А этот куда же?» – спросил я пожилого мадьяра. «В Одессу…» И тут выяснилось, что мы сели не в тот поезд…

Серебренников улыбнулся своим воспоминаниям, положил руку на плечо Мансурову:

– Просто ты еще не встретил девушку, которая бы понравилась по-настоящему.

Потом начальник КПП провожал Серебренникова. Было темно и тихо. Они шли по рельсам узкоколейки. Теперь майор снова думал о капитане Ярцеве. Безусловно, Серебренников знал, что Ярцева недавно вновь собирались перевести с повышением. Но майор видел, как тот привязан к заставе, и считал, что лучше его не трогать. Хотя поговорить с ним, вероятно, следовало.

Где-то вдалеке послышался нарастающий шум поезда. Опережая состав, из-за холма вырвалась слабая полоска света. Она разливалась, будто фантастический рассвет. Наконец сконцентрированный сноп лучей заскользил по рельсам, вспыхивая подпрыгивающим голубоватым пламенем.

Пограничники сошли с полотна. Мансуров включил фонарь, стал проверять вагоны. Пустая платформа, цистерны, еще платформа. Мигнул красноглазый огонек. Рельсы вздрагивали, ожидая, когда после перестука колес к ним снова вернется тишина.

Впереди показалась застава.