Текст книги "Тайна Орлиной сопки. Повести"

Автор книги: Минель Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Костер медленно догорал. Так же медленно тянулась ночь.

Таир прилег и закрыл глаза. Старый Хол тоже начал дремать, время от времени покрикивая на Пахту и Хунука, когда они слишком громко лаяли.

Молодой чабан заснул, широко разбросав руки. Здесь, за барханами, почти нет комаров, и сны такие сладкие. А стариковский сон чуток. Хол слышал, как возвращался катер, потом прошел поезд. И опять шум винтов… Но в предрассветный час и ему захотелось спать. А тут вдруг словно с цепи сорвались Пахта и Хунук.

Старик разбудил помощника – ведь рядом граница.

Тревожно заблеяли овцы. Таир подошел к воротам, заглянул в кошару. Овцы метались: попробуй тут разберись, в чем дело?

Собаки уже охрипли от лая.

– Смотри! – вдруг окликнул старый Хол своего помощника.

Таир тоже увидел, как в небе разрывалась сигнальная ракета.

Старший сержант Боярун, лучший инструктор службы собак отряда, прорабатывал тот же след, что и Ковалдин. Его Дозор также вскоре вышел к железной дороге. Примерно через два километра от отметки 1-400, где рельсы делали очередной поворот, Дозор насторожился. Он сошел с полотна и нерешительно остановился возле едва различимого отпечатка следа, оставленного человеком, обутым в кауши.[9]9
  Национальный вид обуви типа калош.


[Закрыть]

«Чабан, – подумал старший сержант. – Но почему не заметно, что прошла отара? И почему след ведет к барханам, если утром отара обычно направляется к реке?»

Он стал искать начало следа. Пересек рельсы, вернулся по шпалам назад – нигде ничего. Значит, это прошел нарушитель границы. Он, должно быть, надел кауши, чтобы сбить пограничников с толку, когда спрыгнул с поезда.

Складной линейкой Боярун измерил общую длину следа от заднего среза пятки до средней точки изгиба носка, затем определил ширину подметки. Измерения записал в небольшой блокнот и пошел по следу.

Отпечаток другого кауша обнаружил сразу же, через метр. Потом опять левый след и правый на таком же расстоянии друг от друга. Ясно: человек бежал. Отпечатки были нечеткие, а затем и вовсе пропали: уже занесло песком.

За одним из барханов сержант увидел кошару. Рядом, возле потухшего костра, сидел старый Хол.

Вскоре Бояруну стало известно, что на рассвете Пахта и Хунук подняли страшный лай, потом заволновалась отара. А когда чабаны увидели ракету, догадались: в кошаре – чужой. Таир побежал на заставу.

Хол же решил не выгонять овец из укрытия до прихода пограничников.

«Значит, нарушитель еще в кошаре», – подумал Боярун и быстро наметил план действий.

Застоявшаяся отара с веселым блеянием ринулась навстречу солнцу, толкаясь и застревая в распахнутых настежь воротах.

Когда овцы освободили кошару, старый Хол впустил туда Пахту и Хунука. Они с громким лаем влетели в кошару. В это же время на противоположной стене появился Боярун. Он увидел прижавшегося к стене человека с занесенным над головой ножом.

– Руки вверх!

Человек обернулся на голос, и собаки сбили его с ног.

Музыкальные руки

Полковник Заозерный сидел за столом капитана Ярцева – спокойный и даже, казалось, равнодушный.

Рядом стоял начальник КПП, выполнявший роль переводчика. До этого полковник обращался к задержанному по-русски и по-английски, но тот не понимал.

Местное наречие оказалось ему знакомым, и он охотно заговорил, сразу сообщив, что фамилия его Мухаммедов. Абдулло Мухаммедов. Бедный человек. Как перешел границу – сам удивляется. Шел ночью в Фирюзевар, да, видно, заплутал. Просит отпустить домой: брат тяжело болен, единственный брат, и у него ребятишки.

– Ребятишки, говорите? – переспросил полковник.

Мансуров перевел.

– Ребятишки. Бедный человек. Отпустите, помочь надо, – запричитал Мухаммедов.

Он знал, что ничего компрометирующего у него пограничники не нашли. Нож в брезентовом чехле – так ведь у всех ножи!

Мухаммедов говорил быстро, не сбиваясь, словно повторяя хорошо заученный урок. Он часто произносил слова «бедный человек», будто хотел заставить пограничников поверить в это.

Пока Заозерный не пытался направить разговор в нужное русло. Он просто слушал. Нарушитель между тем продолжал развивать свою легенду. Он не думал, что это пограничная река. Потом пошли пески. А ведь пески – всюду пески. И вдруг железная дорога. Он удивился: неужели за те пять лет, что он не был у брата, среди песков проложили рельсы. И тут загудел паровоз. Он испугался и побежал. За барханами различил кошару. Обрадовался, что сейчас все выяснит у чабанов. Но сторожевые псы прижали его к дувалу, и, спасаясь от них, он очутился в кошаре. Бедному человеку всегда не везет.

– Значит, вы просите отправить вас к брату? – проговорил полковник.

Мансуров опять перевел, и задержанный усиленно закивал.

Он сидел перед полковником в помятых полотняных брюках и порванной на локтях рубахе. Подпоясывавший ее синий выцветший платок сейчас лежал на столе.

Брюки у Мухаммедова задрались. Полковник видел ступню с высоким подъемом. Еще раньше, как только ввели задержанного, он на глаз определил, что рост его примерно метр семьдесят сантиметров. Значит, пограничники правильно прочли след.

Мухаммедов медленно повернулся к окну. У него было смуглое лицо, покрытое каплями пота, хотя в этот ранний час еще не было жарко. Стараясь скрыть волнение, он ждал, какой еще зададут вопрос.

Из своей многолетней практики полковник знал, что от следующего вопроса будет зависеть многое. Нужно обязательно спросить не то, к чему приготовился задержанный, и он спросил, казалось, самое безобидное:

– У вас, Мухаммедов, большая семья?

– Холост, – тут же ответил тот на своем родном языке.

Расчет оказался правильным: нарушитель границы ответил, не дожидаясь переводчика. Полковник сделал вид, что не заметил его оплошности. Но сам Мухаммедов не смог этого скрыть.

– Куда вы дели шест? – продолжал наступать полковник.

– Шест? – оторопело переспросил Мухаммедов.

– Хотите, я расскажу, как вы перешли границу?

Задержанный вцепился в подлокотники кресла.

– Я ничего не знаю! – Он по-прежнему отвечал на родном языке.

– Шест был полым? – вдруг догадался начальник отряда.

– Я ничего не знаю!

– Подумайте хорошенько, – сказал полковник. – У вас еще есть время.

В этот ранний час на заставе, как всегда, было тихо. Но, против обыкновения, никто не спал. Одни пограничники устроились на завалинке перед казармой, другие, словно тени, бродили взад и вперед. Никто не взялся за кий, никто не хотел ехать с водовозкой. Даже Бегалин, для которого лишний раз окунуться в реку было величайшим наслаждением. И может быть, впервые за все время службы на границе он не думал о том, что скоро поднимется солнце, станет трудно дышать.

Пологалов снимал пробу в столовой, и подошедший Кошевник вертелся вокруг него.

– Ну говори, что у тебя? – помог старшина.

– Интересуюсь: а нарушителя будут кормить?

– Конечно, если ты уступишь ему свой завтрак.

– Почему я? – Ответа старшины он не расслышал: пришла водовозка.

Кошевник смотрел, как наполняется цистерна-отстойник. Шарапов тронул его за плечо:

– Лучше займись делом. Можешь красиво написать: «Стол именинника»?

Сержант Назаров уныло брел по двору.

– Бородулю не видели?

Кошевник вмиг подлетел к нему:

– Как обнаружили след?

Назаров отмахнулся. Куда-то запропастился Бородуля, а тут Кошевник лезет со своим дурацким вопросом.

– Значит, не видели?

– А ты в казарме смотрел? – спросил Шарапов.

– Что ему делать в казарме? – ответил Назаров.

Он знал, что ни один пограничник не пойдет в казарму, если на заставе боевая обстановка.

– А ты все-таки загляни.

Назаров нехотя пошел к казарме.

– Бородуля! – громко крикнул и прислушался: пожалуй, за стенкой кто-то сопит. – Рядовой Бородуля?

Молчание.

Назаров отодвинул ставни. Теперь он хорошо видел Бородулю. Солдат безмятежно спал.

В комнате дежурного начальник отряда внимательно выслушал Ярцева. Итак, овчарка привела к Ефремову. Тот не отрицает, что ехал на последней платформе. Вскочил на ходу, потому что поезд отходил раньше времени. Хотел поздравить жену с днем рождения.

Никого во время пути не видел.

– Кстати, товарищ Мансуров, почему наряд не доложил вам о Ефремове? – спросил полковник.

– Так ведь он сам говорит: вскочил на ходу.

– А вы проверьте. Возьмите «газик» майора Серебренникова и через двадцать минут доложите.

– Есть!

– Он давно подозревает Ефремова, – сказал Ярцев, когда за начальником КПП захлопнулась дверь. – Тот действительно ведет себя странно: слишком предупредителен, заигрывает с пограничниками. Но я объясняю это тем, что биография у него тяжелая. Был человек в плену, боится, что потерял доверие.

– Возможно, – согласился полковник. – А не кажется ли вам, капитан, что если бы Ефремов и нарушитель границы встретились преднамеренно, то последнему вовсе не обязательно было бы прыгать с поезда здесь. – Заозерный подошел к макету участка. – Он мог это сделать дальше, ведь в районном центре легче замести следы.

– Я подумал, товарищ полковник, что нарушитель мог что-нибудь передать Ефремову.

– А действительно ли у его жены сегодня день рождения? Это необходимо проверить.

«Газик» взметнул облако пыли. Микаелян вспомнил про подарок Серебренникова и, достав очки, протянул сидевшему рядом офицеру.

– Надень сам, – сказал Мансуров.

«Как могло случиться, что наряд проглядел Ефремова?» – думал он.

Машина промчалась улицей поселка, замерла возле контрольно-пропускного пункта. Микаелян не любил ждать. Но на этот раз долго ждать и не пришлось. Мансуров быстро во всем разобрался. Наряд, как обычно, проверил поезд и разрешил отправление. Кто-то прыгнул в последний тамбур. Пограничники не сомневались, что это кондуктор Ахмедов. Мансуров наказал их за беспечность.

Снова пылила дорога. Впереди показалось приземистое здание станции. Из-за барханов вынырнул мотовоз с неровной цепочкой красных вагонов.

– Стой! – приказал Мансуров.

Микаелян резко затормозил. Когда пыль улеглась, шофер увидел, что какая-то женщина, не дожидаясь остановки поезда, спрыгнула с платформы и побежала к «газику».

– Так ведь это Ефремова! – узнал Микаелян.

Женщина, задыхаясь, подбежала к «газику». Сухие губы дрожали. Пальцы вцепились в борт машины, и, казалось, нет силы, которая могла бы их оторвать.

– Где… Где мой муж? – На ее лице было отчаяние. – Что вы с ним сделали?

– Да вы успокойтесь, – растерялся Мансуров.

– Кто позволил?.. Я спрашиваю: кто позволил?!

– Успокойтесь. Мы должны были кое-что проверить, – неожиданно для себя стал оправдываться старший лейтенант.

– Ах, проверить! – Она словно впечатывала слова. – Его проверить… А вы… а ты… – Голос ее гремел: – Зубы у тебя целы? Ребра целы? Легкие не отбиты?

Мансуров побледнел.

– Где он? – наседала женщина. – Немедленно везите меня к нему!

Поисковая группа доставила шест, которым пользовался нарушитель границы. Шест, как и предполагал полковник Заозерный, оказался полым. За двойными стенками находились облигации трехпроцентного выигрышного займа, советские деньги и паспорт на имя Умара Ходжиева.

– Ну вот, – сказал полковник, предъявляя задержанному вещественные доказательства. – Теперь ваше запирательство ни к чему не приведет.

Ефремову принял Серебренников.

– Товарищ майор! Как хорошо, что вы здесь! – Сразу она заговорила о муже: – Он честный, только всего боится. Думает, что не верят ему. Это так страшно. Я говорю: чего боишься?.. Наконец отходить стал. И вдруг…

Она отстранила стакан, который ей протянул Серебренников, спросила с обидой:

– За что его? Поверьте, он честный человек!

– Конечно, – согласился Серебренников. – Только зачем было ехать домой ночью?

– Ночью? – машинально переспросила она.

– Даже если торопишься на семейный праздник.

– Праздник? – Глаза Ефремовой расширились. – Какой праздник?

– День вашего рождения.

Женщина некоторое время оторопело смотрела на него, и вдруг по ее щекам хлынули слезы.

– День рождения! – повторила она, счастливо улыбаясь. – А я завертелась. Вот дни рождения всех детей помню. А свой… – Из груди вырвался вздох облегчения. – Так вот почему он приехал! А я думала: что случилось?

Микаелян увез Ефремовых в поселок. Мансуров угрюмо смотрел вслед: и все-таки он не верил Ефремову…

– Как хотите, товарищ лейтенант, а я буду обижаться! – вздыхал старшина Пологалов, помогая Пулатову сгружать вещи. – Ну куда я вас определю, если мы тут затеяли ремонт и начали с вашей комнаты?

– Ничего, старшина, разберемся.

Попутный грузовик, доставивший Пулатовых на заставу, скрылся в густой пыли. Людмила закашлялась и отвернулась.

– Привыкнете, – ободряюще произнес Пологалов. – А сейчас прошу вас ко мне!

В квартире старшины было прохладно.

– Вы тут устраивайтесь как дома, – просто сказал Пологалов, – а мы организуем баньку и насчет завтрака сообразим.

Узнав, что капитан Ярцев отдыхает, Пулатов попросил его не будить. Старшина понимающе кивнул.

Лейтенант подошел к жене.

– Ты устала?

– Дай напиться, Акобир.

Он не сразу нашел кружку. Зачерпнул воду из прикрытого дощечкой ведерка. Она сделала несколько мелких глотков. Теплая, мутная вода не принесла удовлетворения.

– Ты приляг, отдохни.

Пулатов присел рядом с ней на диван, а когда Людмила закрыла глаза, осторожно вышел из комнаты.

Он соскучился по заставе. Хотелось каждому пожать руку, и, разумеется, прежде всего капитану Ярцеву.

Лейтенант остановился посреди двора, раздумывая, куда бы вначале пойти. Возле бани на старшину наступала маленькая, энергичная женщина. Конечно, это была Тамара, жена Ярцева.

– Чего расшумелись? – спросил Пулатов.

– Ну вот! – всплеснула она руками. – Приехал, да еще не один. А мы узнаем об этом последними.

Пулатов улыбнулся.

– Вот сейчас доложу капитану, – попробовала она рассердиться, – и всыплет он тебе десять суток.

– С удовольствием! – засмеялся Пулатов.

А старшина поддакнул:

– Он как раз сейчас нуждается в домашнем аресте.

С капитаном Ярцевым Людмила уже познакомилась. А вот этого старшего лейтенанта видела впервые. Как и у Акобира – густые черные брови, глубоко посаженные глаза.

– Анвар Мансуров.

Она уже слышала о нем от мужа и охотно протянула руку.

– Прошу всех к столу, – сказала Тамара.

Обед прошел оживленно. Мансуров все чаще поглядывал на Людмилу.

– Нравится? – спросил Ярцев.

– Ничего.

Тамара тотчас набросилась на Мансурова: как можно говорить о женщине «ничего»?!

– Нравится, – взмолился начальник КПП, – честное слово!

– Ну тогда дело поправимое, – вмешался в разговор Пулатов.

– То есть? – не понял Мансуров.

– Могу познакомить тебя с такой же девушкой. – И лейтенант рассказал, что у Людмилы есть сестра. Забавно было слышать, как они с Горским пришли на свидание и не могли различить, какая из сестер Елена, а какая Людмила.

– Кто такой Горский? – спросил Мансуров.

– Моряк! – ответил Пулатов. А Людмила добавила:

– Еще какой!

– Значит, я опоздал. – Мансуров сказал это так, что трудно было понять: шутит он или говорит серьезно.

В Фирюзеваре загудел пароход. Мансуров заторопился.

– «Медуза», – догадался Пулатов и тут же пояснил: – На ней плавает капитаном приемный отец Анвара, вот он и неравнодушен к этой посудине.

– У нас с сестренкой тоже есть близкий человек, Василий Васильевич. – Людмила грустно улыбнулась. – Отца я совсем не помню. Ушел на фронт и не вернулся. А три года назад умерла мама. Василий Васильевич – наш сосед. Вот и заботился о нас постоянно. К тому же он замечательный дамский парикмахер.

Дежурный позвал капитана: звонил из отряда майор Серебренников.

На первом же допросе задержанный решил говорить правду:

– Моя настоящая фамилия Абдусаломов. Рахматулло Абдусаломов.

Подполковник государственной безопасности Шилов включил магнитофон. Нарушитель границы закрыл лицо руками, и потому голос его доносился будто издалека.

– Я хочу, чтобы вы мне поверили. Я не сразу решился говорить правду. Но вы узнаете мою историю и поймете, чего я хотел.

Абдусаломов справился с волнением и, сосредоточившись, приступил к рассказу.

Он родился в Туркмении. Когда исполнилось шестнадцать лет, началась война. Весной сорок четвертого года призвали в армию. Двадцатого июля под Гродно попал в плен. А когда войска 2-го Белорусского фронта стремительно двинулись на Белосток, Абдусаломова вместе с другими военнопленными погрузили в эшелон и отправили в Германию.

Он не будет рассказывать о всех тех ужасах, которые пришлось пережить. Во всех концлагерях было одинаково, и вряд ли он сообщит что-нибудь новое.

Но время шло, а он оставался в живых. И вдруг его перевели в особый лагерь. Вот об этом он и хочет рассказать, потому что иначе невозможно понять всего того, что с ним приключилось.

Новый лагерь находился километрах в ста пятидесяти от Берлина. Он не верил своим глазам: вокруг стояли только туркмены и узбеки, таджики и киргизы. Все, как и он, истощенные, жалкие, никто не знал, зачем их сюда согнали.

И вдруг на деревянный помост, который не сразу разглядели, поднялся человек с густой черной бородой. Его длинный халат вылизывал наспех сколоченные доски. Человек прижал руки к груди и пропел, закатывая глаза:

– Бисмиллоху рахмону рахим…[10]10
  Аллах велик… (молитва).


[Закрыть]

Он читал молитву, просил аллаха сжалиться над несчастными, опутанными коммунистической пропагандой людьми, которые отныне возвращались к вере и должны были служить аллаху, как это записано в коране.

Потом их погнали в баню, выдали зеленые робы, накормили горячим супом.

Снова на помост поднялся чернобородый мулла, низко поклонился долговязому оберсту в попоне с золотой оправой и обратился к строю военнопленных:

– Слушайте, мусульмане!

Оберст кашлянул и выкрикнул срывающимся фальцетом:

– Наши враги – русские! А все мусульмане – друзья! Мы протягиваем вам руку помощи. Зачисляем в Туркестанский легион великой германской армии. Хайль Гитлер!

Несколько голосов недружно ответили:

– Хайль!

Оберст ударил в ладоши. Рассыпалась барабанная дробь, и отделение эсэсовцев вынесло знамя. На голубом полотнище с белой полоской в верхнем углу горел золотой полумесяц.

Потом какие-то младшие офицерские чины обошли строй «вернувшихся к вере» и вручили каждому нарукавные эмблемы с изображением минарета…

Конечно, подполковник Шилов знал о Туркестанском легионе. Формирование его началось еще вскоре после разгрома гитлеровцев под Москвой. В то время фашисты спешно основали марионеточную организацию, которая впоследствии стала называться «Туркестанским национальным комитетом». Прикрываясь целью борьбы за создание «единого Туркестанского государства», этот комитет руководил подготовкой и засылкой шпионов и диверсантов в глубокий советский тыл. Насколько большое значение придавалось комитету и его легиону, свидетельствует тот факт, что руководство ими осуществляли непосредственно ост-министерство, занимавшееся делами оккупированных территорий, имперская разведка "абвер" и главное управление СС.

…Шли дни и недели в беспрерывном молении и муштре. Но вот однажды в лагерь приехал человек в черном костюме и черном галстуке, в ослепительно белой манишке и скрипящих штиблетах. Точеное лицо его, бледное, как у европейца, тем не менее выдавало сына Востока. Надломились в улыбке бескровные, тонкие губы.

Человек в черном был крупной фигурой. Его охраняли эсэсовцы, даже сам оберст относился к нему почтительно.

– Вали Каюм-хан! – объявил он и выкинул вперед руку: – Хайль Гитлер!

– Хайль! – ответил человек с бледным лицом и обратился к застывшим в строю легионерам: – Братья, мы с вами одной крови и одной веры. Аллах да поможет нам!

Это был тот, кого немцы прочили в президенты Туркестанского государства. Вали Каюм-хан – матерый враг советского народа. Сын ташкентского торговца, в 1922 году он поехал на учебу в Германию, но затем отказался вернуться на родину и стал платным агентом немецкой разведки. С приходом Гитлера к власти занимался антисоветской деятельностью среди эмигрантов, был назначен руководителем «Туркестанского национального комитета». После полного разгрома фашистов бежал в английскую зону оккупации и по заданию британской разведки приступил к возрождению своей организации на территории Западной Германии.

Знал ли Абдусаломов, кого заслушался в тот роковой для него день? Позже с группой легионеров-фанатиков он оказался в Марокко, где со временем превратился в «перемещенное лицо». А ведь это человек нетолько без родины, но и без всяких прав.

– Я искал работу и молил аллаха дать мне силы все вынести. Потом встретил такого же несчастного земляка – Бердиева. Его история похожа на мою. Мы стали бродяжничать вместе, мечтая о родине, готовы были умереть, но прежде увидеть ее.

Абдусаломов задыхался.

– Отдохните, – предложил подполковник.

– Нет, нет! – воскликнул Абдусаломов, словно боясь, что ему помешают высказаться до конца. – А затем мы оказались в полицейском участке и подписали какую-то бумагу. Бердиев сказал: «Слава аллаху».

Так они согласились работать на американскую разведку. Иначе не видели возможности вернуться домой.

– Почему же именно вас избрали агентом? – спросил Шилов.

– Дед у меня муллой был, – беспомощно развел руками Абдусаломов. – Но ведь я учился в советской школе и не скрывал, что дед – мулла. А тут предупредили: времена другие. Да еще я был в легионе. В общем, я запутался, совсем растерялся…

– А что же ваш друг, Бердиев?

Жалкая улыбка скривила губы задержанного.

– Действительно, я ведь вам еще не все рассказал. Мой друг Бердиев… Вначале мы вместе учились в разведшколе. На ферме были вдвоем, если не считать инструкторов да собак, всегда спущенных с цепи. – Абдусаломов содрогнулся, вспоминая: – Стреляли… Вот так. В живот!.. Чтобы враг, умирая, мучился. В живот, как ту собаку, которую и меня заставили убить. Она выла и корчилась. А я смотрел… Нас учили забыть о жалости…

Они изучали фотодело и топографию, оружие и тайнопись. А еще историю разведки и систему охраны Государственной границы СССР. Проходили специальные практические занятия по наблюдению за военными объектами и добыванию документов.

– Вы спрашивали о Бердиеве?.. Мы были в Нью-Йорке. Эмпайр-стейт-билдинг – необыкновенное здание на Пятой авеню. Высота триста восемьдесят метров. Тысяча девятьсот три ступеньки. Тренировали нашу память… Пили мы до тошноты, точно окунулись в омут. И вдруг нас отвозят на Третью авеню, туда, где ее пересекает Четырнадцатая улица. Вы знаете, что это за место?.. Там проживают русские эмигранты. Мы с пьяной компанией ворвались в чью-то квартиру. Девушка играла на пианино. Нам с Бердиевым показалось, что она из другого мира, даже хмель прошел.

А Бердиев вдруг подошел к инструменту. Он ведь до войны учился в консерватории.

«Музыкальные руки! – вспомнил подполковник Шилов переданные ему слова эксперта. – Может, пограничники выловили труп Бердиева?»

Абдусаломов продолжал:

– Он играл превосходно. «Это для вас…» – сказал девушке. В общем, ему разрешили бывать у нее. Вы понимаете: столько лет быть одному и вдруг полюбить.

Ему сказали: провалится с заданием – убьют ее и… ребенка. Единственный выход – яд. Он примет яд, я знаю… А мне зачем? Теперь я дома, дышу родным воздухом!.. Мне сказали, что, если в случае провала я не приму яд, расстреляете вы… Пусть вы! Только бы умереть человеком. Я не хочу больше такой жизни! Хочу хоть умереть самим собой, на родной земле!..