Текст книги "Тайна Орлиной сопки. Повести"

Автор книги: Минель Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Ирина отсекла ножницами концовку ленты с непонятным сочетанием букв – «спс мл дв». Худобердыев спросил, что оно означает.

– Неужели не догадываетесь? – вдруг рассмеялась девушка. – А еще офицер милиции.

Худобердыев напрасно ломал голову. Ирина стала подсказывать:

– Кто принял телеграмму?

– Ну ты.

– Вот мне и ответили: спасибо, милая девушка…

Сержант Веселовский воевал с телефонами.

– Милиция! – отвечал он на бесконечные звонки.

– Я потеряла паспорт. Что делать?..

– Милиция!

– Из травматологического пункта беспокоят…

– Милиция!

– Глухов говорит, заместитель министра. У меня пропал сын. Жена звонила вам около часу тому назад.

Веселовский взглянул на часы, установленные на центральном пульте. С момента сообщения об исчезновении Володи Глухова прошло значительно меньше времени. Он так и сказал заместителю министра.

– Какое это имеет значение? Есть кто-нибудь из старших офицеров?

– Майор Тагаев.

– Передайте ему трубку.

– Я вас слушаю, – сказал Тагаев.

– Кто со мной разговаривал? – недовольно спросил Глухов.

– Помощник дежурного.

– Вот как… У меня пропал мальчик.

– Владимир, пяти лет? Ищем.

– Такая броская примета – синяя маечка.

– Красная, – поправил Тагаев, для верности заглядывая в журнал учета происшествий, который ему подсовывал Веселовский.

– Нет, синяя! – настаивал Глухов. – Моя жена ошиблась.

– Хорошо, – согласился Тагаев. – Мы это обязательно учтем. Немедленно сообщить всем ПА поправку! – приказал он Веселовскому.

Снимая телефонную трубку, Мавджуда привычно зафиксировала время.

– Пульт централизованной охраны.

– Девушка, – проскрипел старческий голос. – Я очень извиняюсь, но такое, понимаете, дело…

– Слушаю вас.

– Зардодханов тревожит. Мне просто необходимо выйти из дома. В гастроном только схожу.

– Идите, не волнуйтесь.

– Тогда примите мои хоромы.

– Код?

Зардодханов снизил голос до шепота:

– Ленинград – девяносто четыре.

Мавджуда хорошо знала этого чудаковатого старика пенсионера. Неизвестно, что за богатства он так старательно оберегал, но уже извел всех операторов, по нескольку раз в день сдавая свою квартиру под охрану милиции.

Каждый раз, когда звонил Зардодханов, Мавджуда вспоминала сказку про глупого скрягу. Жил скряга в кишлаке, ходил в рваном халате, держал впроголодь жену и детей. А сам все копил деньги. Наконец тайком зарыл под забором кувшин с золотом. Однажды в неурожайный год вспомнил он про кувшин и откопал его. Но вдруг услышал голос:

«Не тронь, это деньги Курбана!»

А бедный юноша Курбан хотел жениться на дочери скряги, да не имел возможности выплатить калым.

«Не достанутся тебе эти деньги!» – решил раздосадованный скупец. Он срубил арчу, отпи лил чурбан, выдолбил в нем отверстие и, высыпав туда золото, туго забил клином. Потом сбросил чурбан в реку. Но бедный юноша Курбан его и выловил…

Мавджуда потянула на себя тумблер, и желтый глазок рядом с цифрами 94 стал блекнуть.

Она невольно перевела взгляд на спаренные двойки, подумала об археологе. Байматова тоже звали Курбаном. Свой «кувшин с золотом» он пустил в дело – незадолго до их знакомства купил «Жигули».

Чудаковатый старик вернулся домой через пятнадцать минут.

– На ночь стаканчик кефира очень полезно, дочка, – сказал он.

Мавджуда сняла с охраны номер девяносто четвертый.

Карпенко включил сирену, подзывая экипаж.

– В чем дело? – спросил старшина Набиев.

– Тот чертов мальчишка не в красной майке, а в синей, – объяснил Карпенко.

Набиев вспомнил малыша у стадиона «Спартак».

– Так ведь его звали Люсиком, – подсказал Рахимов.

– Что это еще за имя? – стал сомневаться Набиев.

Вначале он не придал этому значения, потому что мальчик был в синей майке. Но сандалии на нем были желтые, с ремешком крест-накрест. – По-моему, он тебя надул, – заметил старшина. – А ну-ка вернемся, проверим.

Но у стадиона «Спартак» мальчика в синей майке уже не было. Кто-то из прохожих подсказал, что он только что сел в автобус. Старшина поблагодарил.

Мальчик сошел у кинотеатра «8 Марта». Здесь его и остановил Набиев.

– Послушай, герой, что это ты все один путешествуешь?

– А так.

– Тебя как зовут?

– Люсик.

– Но ведь такого имени не бывает. А как твоя фамилия?

– Не скажу.

– Тогда я отвезу тебя в милицию, – сказал старшина.

– Глу-хов! – испуганно прошептал мальчик. – Я не обманываю. Меня дома зовут Люсик.

– Зачем же ты убежал?

– А почему меня больше не любят?

Мальчик вспомнил обиду и зашмыгал носом. Оказывается, его всегда привозили в детский сад на «Волге». А сегодня отец куда-то очень рано уехал, и малыша повели пешком. Домой он тоже возвращался пешком. Ребята во дворе стали смеяться: «Люсик ножками притопал!» Вот он и обиделся на родителей, решил уйти от них навсегда.

– Тяжелый случай, – посочувствовал старшина Набиев. – Ну хватит реветь. Ты же не девочка. Садись в машину. А с твоими родителями придется серьезно поговорить. Нельзя так детей воспитывать. Понимаешь?

– Я больше не буду! – заскулил Вовка.

– Ты-то здесь при чем? – как взрослому сказал ему Набиев.

Виктимогенная обстановка

Преступная биография Стоса началась в одном из среднеазиатских городов сразу после войны. Здесь он быстро прослыл специалистом по «шмелькам» и «лопатникам», как называли в кругу его новых друзей кошельки и бумажники. Никто лучше его не мог запустить руку в «чердачок» – верхний карман пиджака или в «окно» – задний кармашек брюк.

Потом он разработал свой метод брать «пеху» – внутренние карманы пиджаков и пальто. Это хорошо было делать в набитом до предела автобусе. Стос ловко орудовал бритвой и передавал свою добычу напарнику по кличке Фатер.

Фатер был уже ветхим старичком. Он всегда хорошо одевался, носил пенсне в золоченой оправе. Никто бы не мог подумать, что этот благородный старичок причастен к преступлению. На том все и кончалось.

Фатер подметил Семена на базаре. Подросток ловко обработал денежного покупателя и хотел скрыться. Фатер выследил его, предложил работать вместе.

Парнишка оказался бездомным.

– Я введу тебя в высшее общество! – многозначительно пообещал Фатер. – Но прежде запомни, что вор с вором всегда должен быть честным. В нашей среде выговоров не объявляют, все конфликты разрешаются на сходке. Какое она примет решение – так тому и быть.

Шел тысяча девятьсот сорок седьмой год. В июле Семену исполнилось шестнадцать. Фатер отметил его совершеннолетие тем, что впервые привел на воровскую сходку. Он не сказал, как надо себя вести, – не имел права, но думал, что новичок сам во всем разберется, постоит за себя.

Сошлись на рассвете за старым мусульманским кладбищем. Все тут друг друга хорошо знали и на Семена Дереева сразу обратили внимание – новенький.

Долговязый паренек с утиным носом подошел к Семену и дернул за руку. Семен промолчал. Тот снова дернул его за руку.

– Отцепись!

– Ты чего? – насмешливо спросил долговязый.

– А что ты пристал?

– Так ведь ты теперь дерганый.

Вокруг засмеялись. Семен вопросительно взглянул на Фатера. Старик отвернулся, не желая встревать в назревавший конфликт. Тогда Семен развернулся и двинул обидчика кулаком в подбородок.

Долговязый медленно поднимался с земли. В руке у него блеснуло лезвие ножа.

Их разняли.

Красивый мужчина лет сорока с монгольским разрезом глаз, судя по всему, главный на сходке, взмахнул широкими рукавами халата.

– Ты парень горячий, – сказал он с мягким акцентом. – Но впредь запомни, что бить кулаком своего запрещено. Бить можно только ладонью и до первой крови – по решению сходки. И тот, кого бьют, не имеет права уклоняться, давать сдачи.

Главаря звали Шер-ханом.

Это он потом научил Семена играть в карты. Любимой его игрой был «стос». Мечут в две колоды по три карты. Ставки кушевые. Валет – столько-то рублей. Король – столько-то. Туз – еще больше. Шер-хан не знал себе равных в этой игре и неизменно выигрывал.

– Так он, наверное, шулер, – высказал однажды предположение Дереев.

– Ты что? Вор с вором и в карточной игре должен быть честным, – испуганно заверил его Фатер.

Фатер всегда боялся Шер-хана. Его все боялись. Как главарь шайки, он редко участвовал в деле, но самолично разрабатывал особенно сложные операции и потом забирал себе львиную долю добычи. Если воры попадались, он отчитывал их за несообразительность, а сам оставался в стороне. Выдавать его не решались, боялись беспощадного возмездия.

В преступном мире справедливость всегда на стороне сильного. Дереев быстро сообразил это. Конечно, в картах Шер-хан мошенничал. Наблюдательный Семен без особого труда распознал все его секреты. Он был первым, кто выиграл в «стос» у Шер-хана.

– А ну давай еще! – не слишком любезно предложил Шер-хан.

Дереев опять выиграл.

Шер-хан стал злиться – новичок подрывал его авторитет. Но Семен вовремя понял это и проиграл.

Шер-хан догадался, что новичок проиграл ему нарочно, но виду не подал, даже решил поощрить и окрестил Стосом. Так эта кличка и прилипла к Семену Дерееву на всю жизнь.

Старший лейтенант Худобердыев заглянул в кабинет к своему начальнику. Майор Тагаев склонился над исписанными листами бумаги.

– Что у вас? – спросил он, прерывая свое занятие.

Худобердыев показал на часы.

– Вас уже, наверное, заждались дома, товарищ майор.

– Справедливая критика, – улыбнулся Тагаев.

– Так в чем же дело?

– Хочется закончить главу. – Тагаев дописал несколько слов. – Ну-ка послушайте, что получилось:

«Виктимология не конкурирует с криминалистическими науками и уголовным правом. Она лишь дополняет их более углубленным изучением социальных проблем. Изучать личность потерпевшего необходимо для того, чтобы выработать меры предупреждения от неосмотрительных действий самой жертвы».

– Как это понимать? – спросил Худобердыев.

– А очень просто. Поведение человека может быть не только преступным, но и виктимным. Если под виктимностью понимать обратную сторону преступности. Понятно?

– Не слишком.

– Иными словами, виктимность – это черты в поведении жертвы, опасные для нее самой. Скажем, распущенность, легкомыслие, уступчивость.

– Вот теперь ясно, – сказал Худобердыев.

– Не мешало бы вам запомнить и такой термин, как виктимогенная обстановка, – посоветовал Тагаев.

– И что же это такое?

– Частный случай в криминологии. Ну а если точнее – та обстановка, которая способствует возникновению обстоятельств, создающих опасность причинения вреда, но обязательно связанная с личностью или поведением самого потерпевшего.

– Любопытно, – согласился Худобердыев. – А если привести пример?

– Хоть из библейских преданий.

– Совсем интересно.

– Тогда пожалуйста. – Тагаев достал из верхнего ящика стола «Библейские сказания» Зенона Косидовского и передал старшему лейтенанту. – Откройте на двадцать первой странице и читайте.

«У Адама и Евы были два сына: старший – Каин, и младший – Авель. Авель пас овец, Каин обрабатывал землю. Однажды случилось так, что Каин принес в дар богу плоды земли, Авель же посвятил ему первородных ягнят от стада своего. Бог Яхве благосклонно принял дары Авеля, а на подношение Каина даже не посмотрел. Каин был разгневан, и лицо его помрачнело… Снедаемый завистью, он заманил Авеля в поле и коварно убил его».

– Если перевести на язык виктимологии, – сказал Тагаев, – то это будет выглядеть так. В данном случае жертва вызвала лютую зависть у близкого человека и, сама того не желая, спровоцировала преступление. Авель чувствовал какую-то вину перед братом и надвигающуюся опасность, но дал легко заманить себя в глухое место, где и совершилось насилие. Между прочим, такое состояние жертвы, предшествующее насилию, – ее безволие, покорность – принято называть «синдромом Авеля».

– Беру на вооружение, – улыбнулся Худобердыев.

– И правильно. А если захотите узнать об этом подробнее, возьмите книжку моего научного руководителя Франка «Виктимология и виктимность».

В телетайпной скучала Ирина Климова.

– Известно ли тебе, что такое «синдром Авеля»? – спросил с порога Худобердыев.

Она пожала плечами.

Старший лейтенант недоверчиво покосился на аппарат прямой связи.

– Он у меня сознательный, – заметила Ирина. – Когда надо – молчит.

– Так вот, – многозначительно начал Худобердыев. – Криминология изучает преступность. Но ведь и поведение жертвы имеет большое значение…

Он говорил вдохновенно, мысленно благодаря майора Тагаева за урок.

Оставшись одна, Ирина задумалась над его словами.

…Был пожар. Как все это произошло, Ирине рассказали потом, много лет спустя. А тогда она просто испугалась. Проснулась ночью от страшного крика. Из соседней комнаты рвалось пламя. Ее схватили за руки и выбросили в окно. Она упала в траву, оцепенев от ужаса.

Еще ей запомнился душераздирающий крик:

– Горим, горим!

Потом провал в памяти.

Всю жизнь она была в детском доме, даже казалось, что и родилась здесь. А тот пожар, должно быть, приснился однажды. Ей было привычно в детском доме среди таких же, как она, обездоленных ребятишек.

Когда исполнилось восемь лет, Ирину вызвали в кабинет директора.

– Здравствуй, доченька! – сказала незнакомая женщина с отечным, морщинистым лицом. – Не узнаешь? Ну как же так? Ведь я – твоя мама. Вот и гостинцы тебе принесла, Ириша. – Непослушными, дрожащими пальцами она развязывала узелок.

Девочка крепче прижалась к воспитательнице.

Незнакомая женщина наклонилась к ней и робко протянула руку, пахнущую табаком. Ирина сжалась.

– Ладно, – решила женщина. – Я к тебе после приду.

Потрясение было таким сильным, что девочка заболела. Конечно, втайне она мечтала когда-нибудь встретить родителей (у некоторых ее подружек нашлись мамы), но чтобы все произошло так…

Поправлялась она медленно и больше всего боялась, что мать снова придет. Потом их встреча в директорском кабинете тоже стала казаться недобрым, тяжелым сном.

Когда училась в третьем классе, снова пришла мать.

На этот раз она была не одна, а с худенькой девочкой лет двенадцати, с длинными, тонкими ножками, как у кузнечика.

– Это твоя сестренка, Ириша, – сказала мать.

– Меня зовут Валя, – представилась девочка-кузнечик. – А я и не знала, что ты есть.

Ирина молчала насупившись.

– Ну чего ты? – спросила женщина, как и в тот раз, наклоняясь к ней. Опять запахло табаком, ударило водочным перегаром. Девочка отстранилась, заслоняясь рукой.

– Чего побледнела? – спросила мать. В ее голосе прозвучала неуверенность…

Опять больничная палата. Девочка медленно выходила из транса.

«Что у меня за мать? Почему я в детдоме, а Валя с ней? Когда-то я, возможно, жила с ними. Пожар… Теперь я знаю, что он был. А больше ничего не помню. И Валю тоже. Где мой отец? Кто он?.. Наверное, мы жили вместе. Потом – пожар!..»

В детский дом она вернулась замкнутой, повзрослевшей. Мать больше не приходила. А спустя некоторое время в детском доме с вещами появилась Валя.

– Здравствуй, – сказала она Ирине. – Ну вот мы и вместе.

– Хорошо, – безразличным тоном ответила младшая сестра.

Валя вдруг зарыдала, уткнувшись носом в подушку.

– Ты чего? – растерялась Ирина и неожиданно для себя прильнула к ней.

– Если бы ты только видела!.. – сквозь слезы причитала Валя. – Вытащили женщину из-под колес. «Старая пьяница, – сказал кто-то. – Все знали, что она плохо кончит». Подошла я ближе. Мама… Мамочка!..

Валя была старше на два года. Когда оправилась от потрясения, стала рассказывать про свою жизнь с матерью.

Пожар, оказывается, действительно был. Мать часто вспоминала о нем: «Если бы не пожар!» Еще она говорила: «Все к черту сгорело!»

Вале тогда было пять лет.

После пожара они переехали в общежитие техникума, где мать работала уборщицей. Жили в маленькой комнатушке под самой крышей. Если кто-нибудь приходил, Валю выпроваживали на улицу. Ложилась она поздно, не высыпалась. Училась плохо.

Мать почти всегда была пьяна. Протрезвлялась редко. И тогда жалела Валю, неумело, робко ласкала ее. В эти минуты Валя прощала ей все. Мать плакала, жаловалась на свою судьбу, обещала больше не пить. Но все повторялось сначала.

А недавно был суд. Мать сидела на скамье подсудимых. Она отвечала на вопросы судьи, и Валя понимала, что решалась ее судьба.

– А вы подумали о дочери, которая видела, какую разгульную жизнь вы вели?

– Что она понимает в таком возрасте?

– Наверное, девочка никогда не чувствовала материнской теплоты. Посмотрите, какой болезненный у нее вид, как она плохо одета.

– При чем тут одежда? Сама не в шелках хожу!

– Пить надо меньше.

– Это уж мое дело.

– Ошибаетесь. Это – дело общественное. И еще, ведь у вас есть другой ребенок, в детском доме. Бывает, конечно, так: матери одной трудно, отдает она ребенка на попечение государства. Но ведь пишет, мучается, думает о ребенке, навещает, живет мыслями при первой же возможности забрать его домой. А вы?..

Когда вышли из здания суда, мать сказала Валентине:

– Ну вот… Лишили, значит, меня родительских прав. А тебя отдадут в детский дом.

Наутро мать допила начатую вечером бутылку.

– Слушай, – сказала она, силясь, чтобы ее слова дошли до Валентины. – Вот название улицы и номер дома. Живет там еще одна твоя сестренка, старшая – понимаешь?.. Катей зовут. Держались бы вы все вместе… А моя жизнь кончена.

И ушла из дома. В тот же день ее вытащили из-под колес автобуса.

Валя оказалась трудным подростком – была упря мой и дерзкой. Воспитатели с ней мучились, девочки ее боялись.

Их было много в детском доме. Одни только девочки.

Валя добывала где-то сигареты и тайком курила.

– Смотри, – говорили ей подружки, – отправят тебя в воспитательную колонию.

– А не все ли равно, где жить? – бравировала она.

Но Ирина к ней привязалась, жалела. Пыталась образумить.

– Что ты, дурочка, понимаешь? – насмешливо отвечала Валя.

Потом она стала перелезать через дувал, отгораживающий детский дом, и подолгу пропадала.

Шел уже третий год ее жизни в детском доме. С наступлением лета должны были перевести в ПТУ. Она тогда с грехом пополам заканчивала восьмой класс. Ирина была в седьмом. Но если она казалась еще совсем ребенком, то Валя выглядела старше своих неполных шестнадцати лет. Во всем ее облике было что-то вызывающее, вульгарное.

Однажды она вдруг вспомнила о старшей сестре, о существовании которой и не знала до последнего дня жизни матери.

– Что, если нам познакомиться?

– Зачем? – спросила Ирина.

Валя понимала, что скоро ей придется начинать самостоятельную жизнь, и старшая сестра могла пригодиться.

Ирине тоже захотелось познакомиться, и она, поколебавшись, согласилась.

– Давай мы ей напишем, – предложила Ирина.

– Нет, мы сделаем иначе.

Валя с того дня вдруг притихла, стала задумчивой. В детском доме сразу заметили перемену в ее поведении. Воспитатели возрадовались.

Спустя две недели Валя пришла к директору и стала рассказывать о старшей сестре.

– Так мы вызовем ее сюда! – был ответ.

– А что, если мы поедем к ней? – спросила Валя. – Ведь еще неизвестно, кто она и захочет ли с нами познакомиться.

– Ну что же, – согласились с ней. – Ты уже взрослая, Валя. И мы тебе доверяем. В самом деле, может быть, так будет лучше.

В следующее воскресенье девочки садились в рейсовый автобус на Душанбе.

Дверь открыла женщина лет двадцати трех, невысокого роста, с чуть раскосыми зеленоватыми глазами.

У девочек были такие же глаза.

– Вам кого? – спросила она, запахивая полы ситцевого халатика.

Девочки не знали, с чего начать.

– Вы – Катя? – спросила наконец Валентина.

– Да, Катя.

– А я – Валя.

– Ну и что? – удивилась женщина. – Да вы входите, не бойтесь.

В квартире больше никого не было, и это придало девочкам смелости.

Комната, в которой они оказались, была светлой. Красивая мебель импортного производства: сервант с хрусталем и дорогими сервизами, зеленый диван, стулья с высокими спинками.

– Прошу вас, – сказала Катя, показывая на диван.

Девочки сели и, перекинувшись взглядом, смущенно улыбнулись.

Катя тоже улыбнулась. Она еще не догадывалась, кто они и зачем пожаловали.

– Так я слушаю.

Валя набрала полные легкие воздуха и захлебнулась, закашлялась.

– Да вы что в самом деле? – рассмеялась Катя.

Девочки вдруг поняли, что она добрая. Торопясь, заговорили вместе.

Катя не сразу уловила, что они пытались ей втолковать.

– Погодите, погодите… Так, значит, вы – мои родные сестры?

– Разумеется.

– А где наша мать?

– Так мы же говорим – умерла.

– А вы живете в детском доме? – все больше удивлялась она.

– Правильно.

Потом Катя угощала девочек чаем с вареньем и домашними пирожками. Таких вкусных пирожков с мясом и рисом они еще никогда не ели.

Катя то смеялась, то плакала:

– Бедные вы мои…

Потом она рассказала о себе. Было ей три года, когда мать отправила ее к своим родителям в Куйбышев. Там Катя выросла. Но мать ни разу не вспомнила о ней. Старики печалились – непутевая. Окончив восемь классов, Катя вдруг заявила, что поедет к матери в Душанбе. Ее отговаривали, но она настояла на своем. Тем более что в это время шел набор в техникум, куда ей хотелось поступить.

Она разыскала мать через справочное бюро. Но та ей не обрадовалась. Злая, спившаяся женщина вызвала полное отвращение. Больше Катя не могла заставить себя прийти к ней.

Катя закончила техникум и работала в хлопчатобумажном производственном объединении.

– А ты замужем? – спросила Валя.

– Замужем.

Тут на лицо старшей сестры набежала тень, но она быстро прогнала ее.

Вечером, провожая девочек, Катя сказала:

– Вы заходите, родные ведь. – Поцеловала искренне. – Это хорошо, что вы объявились. Очень хорошо. А то ведь я совсем одна здесь.

Следующая их встреча произошла спустя месяц.

Катя обрадовалась:

– Молодцы, что приехали!

И принялась потчевать домашним.

– Да вы ешьте, не стесняйтесь. В детдоме-то небось такого не дают.

Они стали защищать свой детский дом:

– Он ведь у нас образцовый!

Когда пили чай, Ирина спросила про отца:

– Какой он из себя?

Катя замялась, не сразу нашлась, что ответить. Потом сказала, словно извиняясь:

– Так ведь я вашего отца не знаю.

– Ну тогда расскажи про своего, – не сразу поняла ее Ирина.

– Своего знала. Он музыкантом был, на скрипке замечательно играл. Одно время жил у нас с бабушкой. Только хворал часто, и вот уже лет пятнадцать как умер.

– Пятнадцать? – не поверила Ирина.

– Так ведь у нас разные отцы, девочки, – попыталась мягко объяснить Катя…

Она пришла к ним в детдом в январе. Принесла огромную банку вишневого варенья. Но была грустная, и девочки это сразу подметили.

– Просто голова болит, – уронила она. Однако, прощаясь, вдруг попросила пока к ней не приезжать…

Перед Восьмым марта они получили от Кати поздравительную открытку и десять рублей в конверте.

Тогда они сами сняли запрет и поехали к ней с тортом и цветами.

Катя открыла дверь, обрадовалась:

– Ах вы, мои дорогие сестрички!

– Мы поздравить пришли.

– Спасибо!

В тот день наконец они познакомились с ее мужем. Он сидел на диване в полосатой пижаме, читал газету. Увидев девочек, снял очки с толстыми стеклами и, близоруко щурясь, поднялся навстречу.

– Давно пора познакомиться. Меня зовут Павлом Афанасьевичем.

Он был среднего роста, худощав. Протянул руку с длинными, цепкими пальцами.

– Угощай сестренок, Катюша, – оживленно сказал он жене и помог ей накрыть стол.

Обед прошел весело. Павел Афанасьевич шутил и все больше смотрел на Валентину. Она ему откровенно улыбалась, и под конец он стал обращаться только к ней.

Прощаясь, Павел Афанасьевич тоже просил девочек обязательно заходить.

Катя вернула торт, который принесли сестры:

– Пожалуйста, съешьте там сами.

Она проводила их до троллейбусной остановки.

– В тот раз мы немного повздорили. Характер у моего мужа крутой. Вот я тогда и просила повременить.

Затем сестры приехали в город летом, сразу после экзаменов. Катя была в положении и чувствовала себя неважно.

Павел Афанасьевич сводил девочек в цирк, а когда представление закончилось, повел в павильон «Мороженое»…

В самом конце июня Валя переехала в город. Спустя месяц прислала письмо. Устроилась хорошо. Общежитие, правда, далековато, но какое это имеет значение? Назначила свидание у Кати на ближайшее воскресенье.

Ирина приехала утренним рейсом. Катя была дома.

– А Вали еще нет? – спросила Ирина.

– Нет, – устало ответила Катя.

– Ты лежи, лежи, – сказала Ирина и, весело напевая, приступила к генеральной уборке в ее квартире.

Валя так и не пришла.

– Она хоть к тебе заходит? – спросила Ирина.

– Заходит. А несколько раз даже оставалась ночевать…

Через две недели Катя родила сына. В день выписки приехала Ирина. Валя, оказывается, по настоянию Павла Афанасьевича жила теперь в квартире старшей сестры.

Ирина обо всем догадалась.

– Ну что ты на меня так смотришь? – взорвалась Валя. – Не устояла я, понимаешь? Не рассчитала силы! – И вдруг разрыдалась, как в тот день, когда пришла в детский дом после трагической гибели матери. С тех пор это были первые ее слезы.

– Уйду я отсюда, уйду! – причитала она. – Только Катя пусть ни о чем не знает!