Текст книги "Пароль остается прежним"
Автор книги: Минель Левин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
Он содрогнулся, вспоминая, и опять стал недоговаривать слова:
– Стреляли... Вот так. В живот!.. Чтобы враг, умирая, мучился... В живот. Как ту, ощенивш... суку, которую меня застави... убить. В живот. Она выла и корчилась, А я смотрел... Нас учили забыть о жалости...
Они изучали фотодело и топографию. Оружие и тайнопись. Историю разведки. Систему охраны государственной границы СССР. Проходили специальные занятия по практике наблюдения за военными объектами и добыванию документов.
Абдусаломов допил воду в стакане и опять потянулся к графину.
Заозерный неспеша пересек комнату и подсел к Шилову.
Абдусаломов вопросительно взглянул на полковника:
– Вы спрашивали о Кулиеве?.. Однажды мы были в Нью-Йорке... Есть такое здание – «Эмпайр стэйт билдинг». Пятое авеню, между Тридцать третьей и Тридцать четвертой улицами. Скоростной лифт. Помню ощуще... как на самолете. Высота триста восемьдесят метров. Тысяча девятьсот три ступеньки...
– Помните? – спросил Шилов.
– Развивали память,– сказал задержанный.– Мы не считали ступеньки. Но нас всё заставляли запоминать и говорили: это вам не Советская Россия... Ездили в кабриолете «Импала»[21]
[Закрыть]... Пили до тошноты... Точно окунулись в омут. И вдруг...
Голова у него стала дергаться.
– Вдруг нас отвозят на Третье авеню, туда, где его пересекает Четырнадцатая улица. Вы знаете, что это за место?.. Там проживают русские эмигранты... А потом с пьяной компанией ворвались в какую-то квартиру и там встретили девушку. Она играла на пианино. Нам с Кулиевым показалось, что она из другого мира – такая чистая. Даже хмель прошел... Она испуганно смотрела на нас. А Кулиев вдруг подошел к пианино и заиграл. Он говорил, что до войны учился в консерватории, но я как-то этому раньше не верил.
«С такими руками только на пианино играть!» – вспомнил Заозерный. Значит Шарапов выловил труп Кулиева. Но почему Кулиев так поспешно принял яд? Полковник ждал, что дальнейший рассказ Абдусаломова прольет на это свет, и не ошибся.
Задержанный находился в таком состоянии, что ему необходимо было высказаться до конца. Теперь офицеры верили, что он говорит правду: его истосковавшееся по родине, истерзанное сердце, в котором долгие годы пытались заглушить всё человеческое, вдруг воспрянуло к жизни.
«Возможно не сразу, но этот человек обязательно бы явился с повинной»,– подумал Шилов. Задержание шпиона на границе ускорило развязку.
Шилов слушал, что говорит задержанный. Выслушать надо было всё, а уж потом вернуться к протоколу и всё тщательно взвесить, проанализировать.
Так что же с Кулиевым?
– Он играл превосходно и, когда закончил, сказал девушке:
«Это для вас»... В общем, командование разрешило Кулиеву бывать у нее. Вы понимаете: столько лет быть одному, скрывать чувства и вдруг встретить человека, который понимает тебя и любит... Нет, вам это трудно понять!..
Абдусаломов сдавил виски руками. Так он сидел некоторое время молча, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом снова заговорил:
– Ему сказали: если провалится с заданием – убьют ее и... ребенка. Единственный выход—яд.
Абдусаломов вскинул глаза на офицеров:
– Он примет яд, я знаю... А мне зачем? Теперь я дома и дышу родным воздухом! Понимаете?!. Мне сказали, что если в случае провала я не приму яд, меня расстреляете вы. Пусть вы! Только бы умереть человеком. Я не хочу больше такой жизни! Я хочу хоть умереть самим собой?.. На родной земле!..
– Успокойтесь,– Шилов придвинул задержанному графин с водой.
– Больше мне нечего сказать,– произнес Абдусаломов.– О Кулиеве я ничего не знаю. В последний раз я видел его на борту самолета. Это было три недели назад. Потом нас где-то высадили. Ночью... И увезли в разные стороны...
О ПРИЕМНЫХ ОТЦАХ
– Как хотите, товарищ лейтенант, а я буду обижаться! – вздыхал старшина Пологалов, помогая Пулатову сгружать вещи.—Ну, куда я вас определю, если мы тут затеяли ремонт и начали с вашей комнаты?
– Ничего, старшина, разберемся.
Попутный грузовик, доставивший Пулатовых на заставу, скрылся в густой пыли. Людмила закашлялась и отвернулась. Но пыль была всюду.
Людмила закрыла лицо руками, плотно стиснув пальцы. Горький запах песка, медленно оседавшего на землю, стал слабеть, и она осторожно опустила руки. Ее габардиновый плащ посерел. Она ударила по нему рукой и снова закашлялась.
– Привыкнете,– ободряюще произнес Пологалов. – Чемоданы – ко мне! – шепнул он дежурному.
Пулатов взял молодую жену под руку. Она молчала, должно быть, подавленная убогостью выжженной солнцем степи, и ему стало тревожно.
Чистый двор, окруженный глинобитными стенами. Побеленные приземистые постройки. Серая от пыли машина с цистерной, прижавшаяся к отстойнику. Деревянная вышка с часовым в широкополой шляпе...
В квартире старшины Пологалова было прохладно.
Лейтенант помог Людмиле снять плащ и усадил на кушетку.
– Вы тут устраивайтесь, как дома,– просто сказал Пологалов,– а мы организуем баньку и насчет завтрака сообразим.
Людмила устала: ей было все равно.
Пулатов спросил старшину:
– А мы тебе не помешаем?
– Нет,—сказал старшина и добавил тихо:– Пусть приляжет. Устала с дороги. Он покачал головой: – Ну, дела!..
Пулатов, узнав, что капитан Ярцев отдыхает, попросил его не будить. Старшина понимающе кивнул и вышел.
Лейтенант подошел к жене.
– Ты устала?
– Дай напиться, Акобир.
Он засуетился. Не сразу нашел кружку. Зачерпнул воду из прикрытого дощечкой ведерка. Теплая, мутная вода не принесла удовлетворения. Она сделала несколько мелких глотков и отставила кружку.
– Ты приляг, Люсенька-хон,– предложил он.– Отдохни.
Что делалось у нее в душе? Наверное, было грустно и обидно, что забралась в эту глушь.
Он вздохнул.
Людмила лежала на кушетке и рассматривала комнату. Давно нетопившаяся плита служила чем-то вроде этажерки. Здесь были сложены стопки книг, и рядом – детские игрушки: формочки для песка, кукла с отбитым носом.
От входных дверей бежала через всю комнату ворсистая дорожка. Она ныряла под стол, накрытый бахромчатой скатертью, и заглядывала в соседнюю комнату. Там Людмила видела трюмо и отраженный в нем платяной шкаф.
Пулатов дождался, пока она закрыла глаза, и на цыпочках вышел из комнаты.
Он соскучился по заставе. Хотелось всем пожать руку и, конечно, прежде всего капитану Ярцеву.
Лейтенант остановился посреди двора, раздумывая, куда пойти вначале.
Солнце припекало. Он поднял глаза, зажмурился и решил идти на вышку. Поднялся на один пролет. Посмотрел вниз. Возле бани на старшину наступала маленькая энергичная женщина. Конечно, это Лариса—жена Ярцева.
Пулатов забыл про свое солидное, «женатое», положение и по-мальчишески резво подбежал к ним.
– Ну, вот!—всплеснула она руками.—Приехал, да еще не один. А мы узнаем об этом последними.
Пулатов улыбался.
– Вот сейчас доложу капитану,– попробовала она рассердиться.– И всыплет он тебе десять суток.
– С удовольствием! – засмеялся Пулатов. А старшина поддакнул:
– Он как раз сейчас нуждается в домашнем аресте. Жена-то ведь молодая.
Капитан Ярцев выглянул в окно, и через минуту офицеры уже тискали друг друга в объятиях.
Пулатов чувствовал себя счастливым. Наконец-то он снова дома. И, конечно, Людмиле понравится на заставе. Вот они, его друзья – Ярцев и Пологалов – помогут Людмиле привыкнуть к новой обстановке, окружат вниманием, не дадут скучать.
Лейтенант не очень удивился, когда после бани они вернулись к старшине и оказалось, что жена Пологалова уже дома. Она была в белом полотняном кителе с железнодорожными петлицами—грузноватая, полногрудая. На загорелом лице застыли настороженные голубые глаза.
«Вот уж никогда бы не поверила, что голубые глаза могут быть строгими!»– подумала Людмила.
– Александра Ивановна, – представилась Пологалова.
– Людмила.
– Значит решено, располагаться будете здесь,– тоном, не терпящим возражений, сказала Александра Ивановна.– А обедать пойдем к Ярцевым.
Лариса хлопотала на кухне, но стол уже был накрыт, и Александра Ивановна предложила Людмиле выбрать место.
– Мне все равно.
– Тогда садитесь сюда, – почему-то шепотом ответила Александра Ивановна. Она показала на диван, к которому, чтобы разместить всех, придвинули стол. Над диваном висел красивый ковер.
– Персидский?– спросила Людмила.
– Ходжентский,– также шопотом ответила Александра Ивановна и пояснила:—Наш, таджикский.
Мужчин не было, и Александра Ивановна занимала гостью.
В соседней комнате слышалась возня.
– Это – детская,– сказала Александра Ивановна,– и моя Томка здесь. Когда я на работе, Томка всегда у Ярцевых. Лариса, знаете, замечательный человек!
– Что же вы сейчас не идете к дочке?– спросила Людмила. – Или не хочется?
– Очень хочется! – снова шопотом заметила Александра Ивановна.– Но она увидит меня и будет капризничать. А так привыкла, что я прихожу за ней после работы, и молчит.– Строгость исчезла с ее лица: – Я потому и разговариваю шопотом.
В комнату шумно вошли мужчины. С капитаном Ярцевым Людмила уже познакомилась. А вот этого старшего лейтенанта видит впервые. Как у Акобира – густые, черные брови. Глубоко посаженные глаза. Нос с небольшой горбинкой.
– Анвар Мансуров.
Она уже слышала о нем от мужа и охотно притянула руку:
– Здравствуйте. Людмила.
Мансуров бесцеремонно разглядывал ее: смущенное личико с не очень-то выразительными чертами. Короткие льняные волосы. Неожиданно черные глаза. Голубая блузка с рукавами-фонариками.
«А в общем, миленькая»,—решил он и на правах друга сел рядом с ней. Пулатов вынужден был довольствоваться местом напротив.
Старшина развернул небольшой сверток, и к всеобщему удовольствию на столе появилась бутылка портвейна.
Обед прошел оживленно. Мансуров всё чаше поглядывал на свою черноглазую соседку.
– Нравится? – спросил Ярцев так, чтобы слышали все.
– Ничего.
Лариса и Александра Ивановна тотчас набросились на Мансурова: как можно говорить о женщине «ничего»? Они, может быть, в его понятии тоже «ничего»?!
– Нравится!– взмолился Мансуров.—Честное слово, нравится!
– Ну, тогда дело поправимое,– вмешался в разговор Пулатов.
– То есть?– не понял Мансуров.
– Я могу познакомить тебя точно с такой девушкой.—И лейтенант рассказал, что у Людмилы есть сестра – Леночка. Забавно было слышать, как они с Горским пришли на свидание и не могли различить, какая же из сестер Елена, а какая Людмила.
– Кто такой Горский?– недовольно спросил Мансуров.
– Моряк!– ответил Пулатов.
А Людмила добавила:
– Еще какой!
– Значит я опоздал,– Мансуров сказал это так, что трудно было понять: шутит он или говорит серьёзно.
В Фирюзеваре загудел пароход.
Мансуров заторопился.
– «Медуза»,– догадался Пулатов.
Мансуров кивнул. Старшина Пологалов пошел его провожать.
– На «Медузе» плавает капитаном приемный отец Анвара,—пояснил лейтенант,—вот он и неравнодушен к этой посудине.
Людмила грустно улыбнулась:
– У нас с сестренкой тоже вроде приемный отец. Василий Васильевич. Ты же знаешь.
Дежурный позвал капитана: звонил из отряда майор Серебренников.
«Наконец-то!»—обрадовался Ярцев. Он был уверен, что секретарь партийной комиссии продолжит разговор, начатый в ту памятную ночь, когда заснул Бородуля и задержали нарушителя границы. Серебренников – из тех людей, которые ничего не забывают и всё доводят до конца. Это знали в отряде, и Ярцев ломал голову, почему майор несколько дней молчал? Теперь он догадался: ему давали возможность подумать.
Пулатов тоже встал.
– Сиди,—остановил его капитан. Я быстро.
Лариса убрала со стола тарелки, принесла вазу с конфетами, старательно расставила чашки.
Александра Ивановна спросила, придвигая к себе конфеты:
– А что же ваши родители?
Людмила ответила задумчиво:
– Отца я совсем не помню. Он ушел на фронт в начале войны и не вернулся. Мы тогда на Кавказе жили. А три года назад умерла мама.
– Василий Васильевич – отчим? – спросила Лариса.
– Нет.
– Тогда кто же?
Пулатов заметил весело:
– Это – мой сват.
– Василий Васильевич – наш сосед,– сказала Людмила.– Семьи у него нет. Вот и заботится вроде.– Она замялась.
– Почему «вроде»?—удивилась Александра Ивановна.
– Да как вам сказать,– Людмила помолчала.– В общем-то он ничего для нас не сделал. Но так всегда спрашивал: как живем, не нуждаемся ли в чем?– Она смутилась.– Да еще, конечно, советовал в отношении прически. Он – дамский мастер... А когда умерла мама, как-то взял на себя все заботы о ее похоронах... Ну, мы и чувствовали себя обязанными:
Вернулся капитан Ярцев. Вид у него был довольный.
– Ты знаешь,– обратился он к своему заместителю,– у нас тут начинание за начинанием. Недавно Шарапов предложил организовать на заставе «стол именинника». А сейчас Серебренников звонит: у соседей открыли ларек без продавца. Предлагает и нам попробовать. Ты как думаешь?
– По-моему, интересно,– ответил Пулатов.
– Ну, ну.
Капитан Ярцев присел к столу и задумался о своем. Конечно, не только о ларьке шел разговор по телефону. Серебренников спросил:
– Так что, капитан, будем прощаться с заставой?
И ведь был подготовлен Ярцев к этому вопросу, сам надоумил Серебренникова заняться им, а тут вдруг почувствовал: теперь обязательно переведут!– и спасовал. И ответил неожиданно:
– Разрешите, я подумаю,– будто раньше не думал.
Ему показалось, что Серебренников одобрил:
– Ну, думай, думай...
И представил себе капитан Ярцев, как сидит в штабе, а с границы сообщают:—след! И не он, Ярцев, высылает наряды, не он организует поиск, не он спит, как убитый, после бессонной ночи, когда все закончено. Другой ничего не видит во сне, другой просыпается в полдень таким счастливым!..
И он понимает, что не может расстаться с заставой, что так и надо сказать. И пусть ему не подыскивают вакансий. У каждого свое счастье в жизни. И если он уедет с заставы, то потеряет свое счастье.
Ярцев, наконец, вспомнил о своих гостях.
– Ты, наверно, устал?– озабоченно спросил он Пулатова.
Лариса тоже засуетилась.
– И вы устали,– сказала она Людмиле.
Александра Ивановна решительно поднялась.
– Идемте-ка отдыхать.
– А может быть у нас?– предложила Лариса.
– Нет, нет!– ответила за Пулатовых Александра Ивановна.
Лариса укоризненно посмотрела на мужа. Он беспомощно развел руками: тут не прикажешь.
– Да, мы, пожалуй, пойдем,—поднялся лейтенант.– А на боевом расчете я обязательно буду.
– Отдыхай уж,– предложил Ярцев.
– Вы заходите запросто,– сказала Людмиле Лариса.
Людмила кивнула: ей было хорошо среди этих людей.
ПОД СТАРОЙ ЧИНАРОЙ
Молния угодила в чинару, выжгла дупло у самого основания. Медленно, тяжело оседала чинара. Услужливый клен-великан подставил ей свои плечи. Древняя глинобитная кибитка, в которой сейчас размещался движок, тоже не осталась в стороне, и чинара доверчиво опустила на нее тяжелые ветви.
Обугленное дупло зияло, словно искрошенный зуб. Толстая кора, потрескавшаяся от натуги, свисала рваными клочьями.
Клен в три обхвата – прямой и могучий, раскинул зеленый шатер, такой густой и тенистый, будто старался за себя и чинару.
Свободное воскресенье выдавалось не часто, и приятно было лежать, ничего не делая, вслушиваясь в многоголосый гомон реки.
Серебренников положил голову на колени жены. Смотрел ей в глаза, такие же светлые и ласковые, как в те дни, когда они только что познакомились.
Это было осенью сорок четвертого года. Нина Терентьевна приехала в Мстиславль, где формировались части по охране тыла, и пришла к Серебренникову—парторгу батальона– чтобы встать на учет.
Он очень устал и ни о чем не стал ее спрашивать. Сказал только:
– У вас есть тридцать минут времени?
– Ну, есть,– ответила она неуверенно.
– Тогда вот что,– сказал он устало,– никого ко мне не пускайте. Ровно тридцать минут. А я посплю.
Он уронил голову на стол и заснул.
Вначале она хотела рассердиться и уйти, но потом вспомнила, что ночью была операция. Преследовали какую-то банду. Он, наверное, не спал всю ночь, а, может быть, не спал и позапрошлую ночь, потому что тоже была операция...
За полчаса несколько человек пытались повидать Серебренникова, но когда узнавали, что парторг спит, на цыпочках выходили из комнаты. Она видела, как добрели их лица при виде спящего лейтенанта, и поняла, что все в полку любят его.
Прошло тридцать минут. Она не хотела его будить, но он проснулся сам. Улыбнулся ей, как старой знакомой, сказал весело:
Ну, вот, подзарядил аккумуляторы,– и пошевелил онемевшей кистью.
Потом они долго не встречались. Потом встретились снова, на партийном собрании. Она прислушивалась к его словам и чувствовала, что это самые верные, самые нужные слова. Пока он говорил, ей хотелось научиться говорить так же, как он, а после собрания – слушать его еще.
Вскоре полк вступил в Польшу и остановился недалеко от Белостока. Там застал новый, 1945 год. Встречали его вместе у начальника медицинской службы. Серебренников много танцевал. И больше всего танцевал с ней, Ниной Кравченко.
Потом помнит, как готовили доклад к восьмому марта. Серебренников снабдил ее газетами и журналами, но она потонула в них и не знала, с чего начать.
Он просидел с ней вечер, и материал удивительно складно стал ложиться в конспект.
На другой вечер она снова пришла к нему, и снова он отложил свои дела, чтобы помочь ей. Но окончить доклад не удалось. Серебренников выехал по тревоге. Где-то завязался бой с прорвавшейся на запад немецкой группировкой.
Утром в медчасть поступили раненые. Она принимала их с трепетом и только сейчас поняла, как дорог ей Владимир Серебренников.
Раненых было много. Банда оказалась многочисленной и прекрасно вооруженной. Говорили, что есть убитые. Среди убитых мог быть лейтенант Серебренников. У нее все валилось из рук, и хирург приказал ей идти отдыхать. Он думал, наверно, что это от бессонной ночи.
Она вышла на улицу, сделала несколько шагов непослушными, словно чужими, ногами и вдруг увидела Серебренникова. Живой и невредимый, он шел ей навстречу.
Она рванулась к нему, и спрятав голову на его взмокшей от дождя шинели, вздрагивала от беззвучных рыданий. А он восторженно, точно боясь спугнуть, гладил ее по волнистым волосам.
...Неужели это было пятнадцать лет назад?!
Нина Терентьевна пополнела за это время. Срезала косы. Губы поблекли. Но Серебренников любил ее еще больше, чем прежде...
Он лежал под кленом и смотрел ей в глаза. Как жаль, что они с ней редко бывают вместе.
Вот недавно он приехал с границы, а завтра – снова в путь. Опять на неделю. Проверит политическую работу, будет присутствовать на комсомольских собраниях, на одной из застав создаст партийную организацию, прочтет несколько лекций.
И снова – на день-два домой. А потом – на другой участок. К Ярцеву, за которого он теперь все время будет беспокоиться. К Бородуле, способному натворить черт знает что...
Вот так незаметно и кончился отдых. Снова майор Серебренников был во власти своих повседневных дел. И Нина Терентьевна заметила это, вздохнула. Он был рядом, но уже отошел от нее и, конечно, несмотря на воскресенье, снова отправится в политотдел. Найдет повод.
В раскрошившееся дупло чинары влетела стрела. Пронзительный свист вскинул Серебренникова.
– «Последний из могикан!» – шепнул он с удовольствием.
За кленом послышалась возня:
– Я – Соколиный глаз. Приказываю сдаваться!
Серебренников увидел за стволом босую ногу и, изловчившись, сграбастал «Последнего из могикан».
– А я – Оцеола, вождь семинолов! – грозно ответил он.
– Пусти, пусти! – вырывался «Соколиный глаз».– Это нечестно.
– Почему нечестно?
– У меня дело.
– Ну давай.
«Последний из могикан» раздвинул длинные ноги в подвернутых брючишках и уставился на отца такими же, как у него, серыми глазами:
– Васька поймал мышь и съел.
– Ну и что?
– А если поймает десять мышей?
– Съест десять.
– А сто?
– Значит, сто.
– Ну, а тысячу?
– Тебя съест! – Серебренников бросился за улепетывающим сыном.
Нина Терентьевна с грустной улыбкой посмотрела им вслед и стала сворачивать плед.
ТЕЛЕГРАММА НЕ ПО АДРЕСУ
На десятый день после того, как при переходе государственной границы был задержан Рахматулло Абдусаломов, он же Умар Ходжиев, он же Абдулло Мухаммедов —агент американской разведки,– к начальнику телеграфной конторы одного из городов курортов зашел человек в сером спортивном костюме. Он был невысокого роста, худощавый, с продолговатым лицом. Прищурил широко поставленные, немного раскосые глаза и попросил разрешения говорить наедине.
Начальник конторы молча уставился на своего посетителя через роговые очки. Человек в спортивном костюме протянул ему удостоверение личности. Начальник конторы заглянул в красные корочки и прочел: капитан госбезопасности Харламов.
– Чем могу служить? – спросил он.
– Видите ли,– произнес Харламов,– не исключено, что в ближайшее время поступит телеграмма по этому адресу.– Он протянул собеседнику небольшой листок.—Необходимо, чтобы ее доставил надежный человек.
– Конечно,– начальник конторы поправил очки.– Скажем, Зоенька Пилипенко. Проверенный товарищ. Активистка. Народный дружинник.
Последний довод пришелся Харламову по душе.
– И, пожалуйста, предупредите меня сразу, как придет телеграмма,– заметил он, прощаясь.– Вот телефон.
Начальник конторы позвонил на следующий день.
– Сейчас приеду,– ответил Харламов.
На телеграфе его дожидалась маленькая, бойкая девушка. К борту ее форменного костюмчика был прикреплен значок ВЛКСМ.
Харламов познакомился с Зоенькой и объяснил, в чем суть дела. Зоеньке предстояло доставить телеграмму по указанному адресу некоему Степану Васильеву. Харламов предупредил, что, как ему известно, Степан Васильев по этому адресу не проживает.Однако ей нужно...
В общем, Зоенька все поняла, все хорошо запомнила и направилась выполнять поручение.
Идти пришлось далеко, на окраину города. Она долго шла глухими переулками, всматриваясь в номера домов, и, наконец, остановилась возле приоткрытой калитки.
На яростный лай бульдога вышел усатый старик. Зоенька узнала его и удивилась: это был известный дамский мастер дядя Вася. Но капитан Харламов запретил ей удивляться, и Зоенька сказала равнодушно, как человек, которому вовсе не интересно разносить чужие телеграммы:
– Товарищу Васильеву телеграмма.
– А, сейчас, сейчас! – засуетился Василий Васильевич и прикрикнул на бульдога.
Дядя Вася, должно быть, узнал Зоеньку по перманентной завивке и протянул руку для приветствия.
Зоенька подала ему квитанцию и карандаш. Бульдог перестал лаять, и Зоенька испугалась, что дядя Вася услышит, как стучит ее сердце. Однако дядя Вася, шевеля усами, спокойно расписался в квитанции и получил телеграмму.
Зоенька, как велел Харламов, тут же повернулась и пошла. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как дядя Вася окликнул ее.
– Постой, дочка!
Зоенька остановилась.
– А ну-ка поди сюда.
Ей стало страшно. Она невольно оглянуласы в переулке – никого. Зоенька собрала все свое мужество и, медленно переступая ногами, подошла к мастеру.
Василий Васильевич смущенно возвратил ей телеграмму:
– Ты что же, милая, не по адресу вручаешь?
– Как не по адресу? – осмелев, спросила Зоенька.– Улица ваша?
– Наша.
– И дом ваш?
– Дом – мой. Только я не Васильев, а Василий Васильевич. Читаю: Ходжиев. Думаю: кто такой? Скоро Приеду... А я никого не жду... Смотрю: Васильеву. Вот-те на... Адресок-то перепутан, наверно.
– Как же быть? – растерялась Зоенька.
– Да как быть? – Василий Васильевич пошевелил усами.– Неси обратно. А расписочку мою порви.
Зоенька пожала крутыми плечиками и взяла телеграмму. На ее кукольном личике было написано недоумение, и Василий Васильевич засмеялся:
– Ничего, дочка, бывает.
Зоенька повертела в руках телеграмму и засунула в карман.
– А расписочку? – напомнил Василий Васильевич.
– Вот,– Зоенька послюнявила карандаш и поставила крест на квитанции. Потом она медленно побрела назад по улице.
Василий Васильевич постоял, посмотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом и, прикрикнув на рвавшегося с цепи бульдога, вернулся домой.
Капитан Харламов ожидал Зоеньку. Она рассказала ему всё, как было.
– Так вы сказали, Зоенька: товарищу Васильеву телеграмма? – уточнил Харламов.
– Сказала,– подтвердила Зоенька.
– И он взял?.
– Взял.
– Прочел?
– Да, прочел.
– А потом говорит: не по адресу?
Зоенька кивнула.
– Молодец, Зоенька!—Харламов пожал ей руку и напомнил:—Так, значит, никому ни слова!
Зоенька надулась: она умела молчать. Иначе бы ее просто не взяли в дружинники.
А Харламову было над чем задуматься.
