Текст книги "Пароль остается прежним"

Автор книги: Минель Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

„МЕДУЗА“ ПРИХОДИТ В ПОРТ

Буксирный пароход «Медуза» причаливал к берегу. Капитан передвинул ручку машинного телеграфа на «стоп».

Буксир задел бортом деревянный причал, выплеснул на берег изрядную порцию воды.

Матросы на баржах торопливо освобождали чугунные кнехты от тросов. Описав дугу, тросы полетели на берег и обвились вокруг мертвяков[2]

[Закрыть].

Капитан спустился с мостика встречать пограничников. Это был уже старый человек с усталым лицом. Глаза у него выгорели и казались бесцветными. Впалые щеки испещрены морщинами. Во рту трубка, словно приклеенная к нижней губе. Седые отвислые усы. Он был невысокого роста, в белом форменном кителе. Фуражка с «крабом» и золотым шнуром.

Старший лейтенант Мансуров – начальник КПП – сегодня сам возглавлял наряд.

Едва на пирс был переброшен трап, Мансуров с двумя младшими контролерами поднялся на судно. У трапа остался плечистый сержант.

Мансуров представился капитану и потребовал документы.

Капитан пригласил начальника КПП к себе в каюту.

Мансуров пропустил его вперед и пошел следом. Он был выше капитана и шире в плечах. Кожа у него отливала бронзой. Густые черные брови оттеняли глубоко посаженные глаза.

В каюте было тесно.

Капитан выдвинул откинутый к стенке столик и достал из небольшого, привинченного к полу, сейфа паспорта. Один за другим он передавал их старшему лейтенанту. Мансуров раскрывал темнокоричневые с золотым тиснением корки и медленно перелистывал чуть зеленоватые листы[3]

[Закрыть].

Не обнаружив в них ничего подозрительного, он сказал капитану:

– Прошу, Максим Максимович, судовую роль[4]

[Закрыть].

Сверив данные паспортов с данными судовой роли, Мансуров вернул их капитану и попросил грузовые документы.

В это время младшие контролеры, ознакомившись с накладными, проверяли баржи, груженые кунжутом и кожевенным сырьем.

Плечистый сержант, одной рукой придерживая автомат, патрулировал от спущенного с буксира трапа к баржам и обратно, пока на мостике не показался старший лейтенант Мансуров. За ним шел капитан, попыхивая трубкой.

Сержант остановился у трапа, ожидая распоряжений.

Мансуров жестом подозвал его и приказал осмотреть судно. Сам он спустился на берег и встал возле сложенных в штабеля бревен, где копошился автопогрузчик.

Водитель был в трусах и майке. Щуплый, с выпирающими ключицами на черном от загара теле, он казался юношей. Но Мансуров знал, что Степану Ефремову около сорока лет. Воевал. Под Харьковом попал в плен. Два с лишним года провел в концентрационных лагерях. После освобождения вернулся домой, на Орловщину. В живых осталась только сестра: эвакуировалась в Среднюю Азию. Он списался с ней и приехал – без денег и без специальности. Сестра была замужем. Он поступил разнорабочим на строительство, а жить перешел в гостиницу. Тогда это была еще не гостиница, а комнаты для приезжих.

Заведующая гостиницей, молодая женщина, овдовевшая в последний год войны, осталась с двумя детьми. Она пригрела Ефремова, и вскоре он переехал в ее дом.

Робкий и болезненный, Ефремов ни в чем не перечил жене. Она устроила его на курсы шоферов, и он стал учиться. Она сказала, что в Реги-равоне можно хорошо заработать и устроила его на автопогрузчик. Он уехал в поселок и стал работать на пристани.

Водитель автопогрузчика поймал строгий взгляд Мансурова и закивал. На его сухом, остроносом лице застыло подобие улыбки.

Мансуров подумал, что если бы его воля, он запретил бы Ефремову жить в пограничной зоне. Этот человек не внушал ему доверия. Но все документы у Ефремова были в порядке.

Он неохотно кивнул Ефремову и отвернулся.

Пограничники продолжали досмотр судна.

Капитан все еще стоял возле борта и попыхивал трубкой. В прошлом году речное пароходство справляло его шестидесятилетие. Тридцать пять лет плавал Максим Максимович на пограничной реке, из них больше двадцати (с небольшим перерывом во время войны) капитаном. Казалось, зачем проверять судно, которым он командует? Но Мансуров знал: проверять обязательно нужно. Капитан тоже не в состоянии за всем уследить, и мало ли что может случиться во время погрузки в заграничном порту.

– Поберегитесь, товарищ старший лейтенант, не то бревнышко на мозоль наступит!

Мансуров не заметил, как подъехал автопогрузчик. Ефремов смотрел на Мансурова заискивающе, словно просил в чем-то прощения, и Мансуров опять почувствовал неприязнь. Он посторонился.

Автопогрузчик положил еще одно бревно на платформу. Ефремов решил, вероятно, что теперь достаточно, поставил машину в сторону и, забравшись на платформу, стал обвязывать бревна канатом.

Подошел мотовоз, подцепил платформу и поволок на станцию.

Досмотровая группа между тем закончила свое дело.

Мансуров козырнул капитану. Максим Максимович помахал ему рукой и стал набивать трубку.

Ефремов спрыгнул с платформы, снял кепку и вытер вспотевшее лицо. Мансурову показалось, что он радуется уходу пограничников.

На мгновение Мансуров замешкался,– вряд ли он сам знал, что хотел делать,– но тут же взял себя в руки и зашагал дальше с независимым видом, чувствуя, однако, что Ефремов смотрит ему вслед.

На КПП Мансурову передали важное сообщение:

«Всем начальникам КПП. Похищен загранпаспорт, выданный на имя журналиста Басенюка Афанасия Петровича. Срок годности 5 мая 196... года. Человека с таким паспортом задержать. Обратить внимание на приметы, вписанные в паспорт: рост 1 метр 75 сантиметров, глаза – серые, волосы – каштановые».

Мансуров дважды прочел сообщение и, точно запомнив, запер в сейф. После этого он приказал дежурному вызвать к нему старших контролеров и позвонил на заставу. Надо было договориться с капитаном Ярцевым о совместных действиях.

К телефону подошел старшина Пологалов. Ярцев отдыхал. Мансуров знал: прошлая ночь была для него тяжелой, впрочем, как и все последние ночи, потому что заместитель начальника заставы лейтенант Пулатов уехал в отпуск.

– Не надо будить,– ответил он старшине. – Я позвоню позже. – И подумал о своем друге лейтенанте Пулатове.

Мансурову явно не хватало Пулатова, который был частым гостем в его холостяцкой квартире. Он поймал себя на мысли, что завидует Пулатову, безмятежно отдыхающему где-то далеко-далеко отсюда.

«И нет ему дела до выловленного утопленника, или какого-то Басенюка»,– подумал он.

Не знал начальник КПП, что у Пулатова свои заботы, и скоро эти заботы коснутся его...

СОВПАДЕНИЯ

Тучи стремительно убегали в сторону Желтых скал и дальше к Южногорску. Сейчас они, должно быть, щедро поливали меловые скалы и усеянные яркокрасными плодами кусты барбариса где-то в районе Нежнинского перевала.

Над мокрой платформой Старо-Нежнинского вокзала показалось чистое небо. Солнце побежало по Коммунистической улице, украшенной газонами, к так называемому «пятачку», где возле Курортного парка разместилась лучшая в городе гостиница.

Из магазина «Подарки» торопливо вышел молодой лейтенант. Солнечный луч ударил в глянцевую поверхность нахимовского козырька и, казалось, поджег зеленое сукно фуражки.

Лейтенант был высокий. Смуглое лицо его с резко очерченными линиями выдавало южанина. Он задержался на площади возле разукрашенного наподобие шахматной доски столбика с буквой «Т» и весело взглянул на светлую дорожку, которая, словно рассыпанная ртуть, плясала на мокром асфальте.

Шоколадного цвета «Волга» обдала лейтенанта брызгами. Он не стал ждать, когда она остановится, на ходу открыл дверцу и сел рядом с шофером.

Водитель спросил равнодушным голосом:

– Вам куда?

– Прямо, ака-джон[5]

[Закрыть], пожалуйста. И скорей.

– Можно скорей,– согласился водитель с видом человека, которому некуда спешить.

– Стойте, стойте!

– Ну, что там еще? – недовольно спросил лейтенант, высовываясь из окошка.

К «Волге» бежал мужчина в светлом плаще и синей велюровой шляпе.

– Возьмите меня с собой! – задыхаясь попросил он. – Честное слово, опаздываю.

– А вам куда? – не очень любезно спросил лейтенант.

– На вокзал!

– Садитесь.

Попутчик тоже, видимо, торопился. Он сверил свои золотые часы с часами-секундомером лейтенанта и сказал неизвестно в чей адрес:

– Безобразие! Четыре минуты осталось до поезда.

– В Южногорск? – спросил лейтенант, поворачиваясь к нему.

– Ну, да, в Южногорск. А мне ближе – в Чистые воды.

– Мне тоже в Чистые воды.

– У вас уже есть билет? – спросил человек в плаще.

– Нет.

– У меня тоже.

– Значит, не успеем,– сказал лейтенант.

Когда такси выехало на привокзальную площадь и стало огибать памятник павшим борцам революции, попутчик предложил лейтенанту:

– Вы расплачивайтесь за такси, а я побегу в кассу.

Он выпрыгнул на ходу, и лейтенант подивился его ловкости.

Бегло взглянув на счетчик, лейтенант протянул водителю деньги. Тот медленно полез в карман, чтобы дать сдачи.

В это время диктор объявил, что электричка на Южногорск прибывает на второй путь.

Лейтенант не стал дожидаться сдачи, махнул рукой и побежал.

Его новый знакомый уже стоял у входа на платформу, размахивая билетами.

Они перебежали на второй путь и едва вскочили в последний вагон, как электричка тронулась, быстро набирая скорость.

В вагоне было мало народу. Они сели у окна, один напротив другого.

– Познакомимся? – сказал лейтенант.

– С удовольствием,– ответил попутчик и снял шляпу. У него оказались густые, вьющиеся волосы.

Лейтенант представился:

– Пулатов.

– Капитан Горский,– охотно ответил попутчик.

– Вы – капитан? – удивился Пулатов. – А я смотрю на ваш габардиновый плащ и думаю...

Горский засмеялся:

– Правильно думаете. Я человек гражданский с головы до ног.

– Почему же тогда – капитан? – спросил Пулатов.

– Я – моряк,– ответил Горский и в свою очередь спросил:– Давно отдыхаете?

– Третью неделю.

– Что же один?

Пулатов смутился. А Горский вдруг наклонился к нему и зашептал:

– У меня, знаете, роман... Как вас зовут?

– Акобир.

– Меня – Анатолий... Так вот, значит, пью я как-то в центральном источнике и вдруг – фантасмагория! Стоит рядом фея, ну точно сошла с картинки. Она—к выходу. Я—за ней. Проходит второй ванный корпус, сельскохозяйственный институт. Останавливается возле этой, ну, как её...

– Беседки Грёз,– подсказал лейтенант.

– Правильно. А за беседкой Грёз – цветник. В цветнике – скамейка. С одной стороны скульптура...

– Девушка с целебной водой в кувшине,– решил блеснуть своей осведомленностью лейтенант.

– Правильно. А с другой стороны—тигр, приготовившийся к прыжку.

– На камнях,– добавил Пулатов.

– На камнях! – страшным шопотом повторил Горский и опять засмеялся: – Одним словом, на этой самой скамейке мы с ней и познакомились.

– Вступление романтичное,– пошутил лейтенант.

– Слушайте дальше,– не обратил внимания на его замечание Горский. – Я, конечно, декламирую: «О, Желтые скалы, приветствую вас! Вы взлелеяли детство мое, вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю об вас да о небе». И спрашиваю: «Ну, как, нравится?» Она смотрит на меня с любопытством: «Это вы сами сочинили?» «Конечно, отвечаю, сам». «Замечательно,—говорит она. – Ну-ка, сочините еще что-нибудь». Я говорю и говорю. А выше, знаете, с той площадки, где открывается вид на скалы, на нас смотрят тысячи глаз. И все, конечно, завидуют мне. Я это знаю. Я чувствую, что произвел на нее впечатление. И вдруг, когда я уже совсем был уверен в успехе, она показала на этих зевак и равнодушно сказала: «Вспомнилось: «На крутой скале, где построен павильон, называемый Эоловой арфой, торчали любители видов и наводили телескоп на Эльбрус». Она помолчала и добавила: «Это случайно не вы сочинили?». Я понял, что разоблачен, и что она не хуже меня знает Лермонтова. А ведь я нарочно заменил «Синие горы Кавказа» на наши Желтые скалы. Она собралась идти и не позволила мне себя провожать. Я взмолился: «Где вас можно найти?» «Это не обязательно»,– сказала она. «Почему?» – спросил я.– Горский виновато посмотрел на лейтенанта: – Глупо спросил, правда? Она ответила: «Потому, что вы не герой нашего времени»...

Он перебрался на сидение к лейтенанту и счастливо заметил:

– А потом я ее нашел. И сейчас мы должны встретиться.

Горский достал из кармана черную коробочку. Приоткрыл. На атласной подушечке лежала брошь с красным камнем, точно такая же, какую полчаса назад купил в магазине подарков лейтенант Пулатов. Он даже подумал, что это та же самая брошь и сунул руку в карман Но заветная коробочка лежала на месте.

Горский увидел замешательство лейтенанта.

– Что с вами? – спросил он обеспокоенно.

Лейтенант рассмеялся:

– Удивительные совпадения. Я сажусь в такси и вы – тоже. Мне надо в Чистые воды, и вам – в Чистые воды. Я выбираю своей девушке самую лучшую брошь, но, оказывается, что вы купили своей точно такую.

Горский усмехнулся.

– Может быть, еще окажется, что мы с вами влюблены в одну и ту же девушку? – С этими словами он распахнул плащ и, достав из кармана фотокарточку, протянул лейтенанту.

Сердце у Пулатова дрогнуло.

– Да,– глухо сказал он,– это она.

Горский недоверчиво посмотрел на него;

– Ну, знаете, это уж слишком.

СОЛДАТУ НАДО СЛУЖИТЬ

Граница затаилась.

Прошел день, другой, но все было спокойно, и усиленные наряды не замечали ничего подозрительного.

Майор Серебренников опять собирался на фланг отряда и, чтобы успеть до отъезда закончить дела, пораньше пришел в штаб. Он придвинул к себе настольный календарь. Уставился серыми, немигающими глазами на исписанный убористым почерком календарный листок. Много, очень много предстояло сделать сегодня. И, конечно, прежде всего вызвать Бородулю. Он взял слово «Бородуля» в кружок. Потянулся к телефону.

– Дежурного по отряду,– загудел он. – Дежурный?.. Майор Серебренников. Бородулю ко мне. – Нажал на рычажок и сразу отпустил: – Коммутатор?.. Пожарского... Несите документы, лейтенант.

Опять постучал по рычажку:

– Спишь, коммутатор!

В дверях показался капитан с интендантскими погонами.

– Разрешите, товарищ майор?

Серебренников кивнул и положил трубку:

– А я как раз хотел вам звонить.

Интендант сел на диван, прямо на солнечные зайчики. Они легко вспорхнули и стали ощупывать его нарядный китель.

– Слушаю,– сказал Серебренников.

Интендант, не вставая с дивана, придвинулся ближе к столу.

– Хочу посоветоваться.

– Давайте,– согласился Серебренников, что-то записывая на календарном листке.

Капитан сказал:

– Зашел меж солдатами разговор: бабка у одного верующая. Сам слышал.

– Ну и что?

– Как что? Вот я решил прочесть лекцию на атеистическую тему. А то все говорят: сторонюсь воспитательной работы.

Серебренников положил ручку и с любопытством посмотрел на капитана. Интендант сидел важно, боясь пошевелиться, чтобы не помять отутюженные стрелочки на брюках. В руках мял свернутую трубочкой тетрадь.

– Значит, лекцию? – переспросил майор с плохо скрываемой иронией.

– Ну да. Лекцию.

– Бабка верующая?

Верующая.

– Безобразие?

– Конечно, безобразие,– капитан говорил серьезно.

В кабинет вошел молодой лейтенант с голубой папкой. По знаку майора встал рядом с ним, делая вид, что не прислушивается к разговору. Но Серебренников спросил у него:

– Если бабка верует – безобразие?

Лейтенант не был подготовлен к вопросу.

– Почему – безобразие? Вот моей тетке семьдесят лет и тоже верует. А так – замечательная.

Капитан хотел возразить.

Серебренников жестом остановил его:

– Лекция, конечно, не помешает. Только я знаю другой способ атеистической пропаганды. Эффективнее.

Интендант насторожился.

– Нужно все церкви передать в ведение КЭЧ[6]

[Закрыть].

Брови интенданта поползли вверх:

– Почему КЭЧ?

– Развалятся! – убежденно сказал Серебренников и выдвинул средний ящик стола. – Вот, полюбуйтесь: это всё заявления. Штукатурка обваливается. Стекла не вставлены. Половицы прогнили. А здесь, с вашего разрешения, ассенизационный узел третью неделю не действует!..

– Мы думали завтра...

– Всё завтра да завтра! – возмутился Серебренников.– А люди хотят – сегодня!

Капитан ответил, разглядывая свои до блеска начищенные ботинки:

– Сделаем, товарищ майор.

– Поверю в последний раз,– строго сказал Серебренников. – А лекцию оставьте. Посмотрю. Чтобы вы, так сказать, не были в стороне от воспитательной работы. Кстати, у какого же это солдата бабка оказалась верующей?

– У Бородули, товарищ майор.

В дверь постучали.

– А вот и он,– сказал Серебренников. – Свободны, капитан, и не забывайте о нашем разговоре.

Принесли почту.

Лейтенант поставил на стол пузырек со спецчернилами, которые захватил с собой, и принял почту.

Серебренников окунул ручку в пузырек. Пробуя перо, провел несколько линий на чистом листе бумаги.

Лейтенант положил газеты на диван и, бережно развязав тесемки на голубой папке, разложил перед майором партийные документы.

Серебренников склонился над столом. Продолговатый шрам выглянул из-под отложного воротничка сорочки цвета хаки. Погоны были зеленые с двумя просветами. В тон им – галстук. Светлее – пуговицы и звездочки на погонах.

В дверь снова постучали. На этот раз нерешительно.

– Да, пожалуйста.

Никто не входил.

– Прошу! – громче повторил Серебренников.

Никакого ответа.

– Посмотрите, лейтенант, кто там,– попросил Серебренников.

Лейтенант распахнул дверь.

– А, Бородуля...

Большеголовый солдат с вялым, невыразительным лицом доложил сбивчиво:

– Товарищ майор, по вашему приказанию рядовой Бородуля... Это... Прибыл... Рядовой Бородуля.

– Подойдите ближе,– сказал Серебренников.

Бородуля сделал полшага вперед и приставил ногу.

– Еще ближе.

Бородуля сделал еще полшага.

– И еще ближе!

Снова полшага.

– Ну, как хотите. Можете оставаться там... Садитесь.

Бородуля подумал и боком двинулся по ковровой дорожке. Неуклюже присел на краешек стула. Серебренников предложил ему пока посмотреть газеты.

Бородуля кивнул, но газеты не взял. Стал разглядывать кабинет. Прямо – на полстены книжный шкаф. Рядом – географические полушария. Радиоприемник «Белорусь». (А вот у них дома – «Рига»). Полумягкие стулья с квадратными спинками. Зеленая скатерть на столе. Лучше красная.

В простенке между окнами—портрет Владимира Ильича Ленина. Ничего не скажешь: хороший портрет. Только рамка коричневая. Надо бы золотую.

Лейтенант старательно дует на подписанные документы, чтобы высохли чернила, и подает новые.

Бородуля сидит и от нечего делать думает.

А для чего, собственно, вызвали? Ну, ходил в самоволку. Так ведь это было давно, еще на учебном пункте. И то велика беда: спросил как-то у командира отделения увольнительную, хотел пойти в город, сфотографироваться. Тот ответил, что увольнение дается в порядке поощрения. Если Бородуля хочет в город, должен приналечь на учебу. Но Бородуля решил проще: перемахнул через забор и угодил в объятия патрулю.

После учебного его оставили в хозяйственном взводе. Он ходил рабочим по кухне и развозил воду, дневалил по конюшне и был рассыльным по штабу. Такая жизнь его устраивала: ни хлопот, ни забот. Командир взвода махнул на Бородулю рукой, а когда была инспекторская – отправил в караул. Но Бородулей заинтересовались в политотделе, и вот он в кабинете майора Серебренникова. Сидит, не торопится. Действует по принципу: солдат спит, а служба идет.

Серебренников вернул партийные документы лейтенанту и вдруг заметил, будто продолжал давно начатый разговор:

– Ладно, товарищ Бородуля, Удовлетворим вашу просьбу.

– Мою просьбу? – удивился Бородуля.

– Поедете на заставу.

Бородуля разинул рот:

– Я – на заставу?

– А как же,– сказал Серебренников серьезно.– Это вы правильно заметили: солдату надо служить.

– Я заметил?! – Бородуле вовсе не хотелось расставаться с хозяйственным взводом.

– Вот так всегда,– улыбнулся Серебренников, когда за Бородулей захлопнулась дверь.– Приходит солдат на границу и еще не знает цену своим рукам.– Он помолчал.– Куда бы его послать?

– К капитану Ярцеву! – убежденно сказал лейтенант.– Там люди хорошие и участок ответственный. Не придется Бородуле скучать.

Серебренников ответил после некоторого раздумья:

– Что же, доложу полковнику Заозерному.

У ЯРЦЕВА ПОРТИТСЯ НАСТРОЕНИЕ

Пошла вторая неделя с тех пор, как пограничный катер Вахида Шарапова выловил утопленника, однако личность его выяснить так и не удалось.

Пограничные заставы продолжали нести свою вечно напряженную службу.

Николай Бегалин острее всех чувствовал это. Ему было трудней, чем другим солдатам привыкать к воинской дисциплине и суровому климату Средней Азии. Всю жизнь он провел за Полярным кругом. Отец постоянно находился в плавании. Мать учительствовала в семилетней школе при лесопильном заводе. Она слишком опекала сына, и он рос хилым, болезненным.

Как-то Николай заболел ангиной. Когда встал на ноги, врачи прописали ингаляцию. В городской клинике его усадили за небольшой столик с клокочущим в бачке паром и сунули в рот мундштук. Он скосил глаза на красный столбик ртути, поднимавшейся все выше. Стало трудно дышать. Он подозвал сестру. Она отвинтила кран, и температура спала.

Сейчас, стоя на вышке, Бегалин подумал, что снова попал на ингаляцию. Только сеанс продолжался не три минуты, а гораздо больше, и температура была выше, но никто не мог ее сбросить.

Николай дышал тяжело, со свистом, и все ждал, что вот-вот загорится воздух. На зубах похрустывал песок. Глаза разъедало потом. Гимнастерка сморщилась, будто сушеная вобла, и царапала кожу.

Снова рядом с Бегалиным стоял Петр Ковалдин. Он заметил, как похудел Бегалин за последние дни. Лицо вытянулось, выгоревшие брови и ресницы словно исчезли с лица.

– Не могу больше,– уныло вздохнул Бегалин и потянулся к брезентовому ведерку. Ковалдин неодобрительно покачал головой.

– Внутри все печет,– прохрипел Бегалин.

Ковалдин отстегнул флягу:

– Пей отсюда.

Николай взял флягу. Вода была теплая, с металлическим привкусом. Он сделал несколько глотков и вернул флягу Ковалдину.

– А теперь ополоснись из ведерка,– предложил Петр.

Бегалин с удовольствием воспользовался этим предложением, оживился, стал обмахиваться полотенцем.

Ковалдин сказал строго:

– Больше ты в наряд полотенце не возьмешь.

– Почему?

– Не положено.

– Так ведь старшина разрешил.

– Старшина...– усмехнулся Петр.– А вот если начальник заставы узнает про это самое полотенце, и тебе и мне всыплет по первое число.

– Что же ты мне раньше не говорил? – упавшим голосом спросил Николай. Он едва успевал вытирать обильно стекавшие капли пота.

– Значит, я тоже мягкотелый,– ответил Ковалдин, снова вскидывая бинокль. Широкополая шляпа сползла на затылок, и солнце запуталось в огненно-рыжей шевелюре, которую Петру разрешили отрастить в связи с предстоящей поездкой на родину. Отличился в прошлом месяце ефрейтор Ковалдин: вместе с черногрудым «Амуром» задержал нарушителя границы.

Давно уже поступил на заставу приказ полковника Заозерного: предоставить Ковалдину десятидневный отпуск, а он все тянул и не ехал. Никто на заставе не удивлялся этому, потому что только-только зажили изувеченные лапы «Амура».

Ковалдин оторвался от бинокля, чтобы отдохнули глаза, и спросил Бегалина:

– Сколько времени?

Солнце едва заметно передвинулось. На вышку паутинкой легла тень. Николай посмотрел на эту паутинку, облизал сухие, потрескавшиеся губы.

– Тринадцать часов сорок пять минут.

– Нет,– сказал Петр.– Ты забыл, что день сегодня еще убавился.

– Значит, тринадцать часов сорок две минуты,– поправился Николай и повернул бинокль в сторону заставы.

По дозорной тропе к вышке медленно двигался конный наряд.

– Смена! – обрадовался Бегалин.

Дежурный по заставе – сержант с неподвижным, будто стянутым маской лицом,– распахнул ставни на окнах, и в казарму ворвалось солнце.

– Подъем! – сказал он голосом, которого невозможно было ослушаться.– Выходи строиться на уборку!

Через минуту двор ожил. Замелькали ведра, выплескивая на песок шипящую воду. Нетерпеливо залаяли овчарки.

Старшина сверхсрочной службы Вениамин Анатольевич Пологалов снял пробу в столовой и послал повара за экстрактом.

Начальник заставы заполнял пограничную документацию. Он сидел, низко опустив голову, недовольный, усталый,

Из отряда позвонил майор Серебренников, предупредил, что завтра будет на заставе.

– Ясно! – ответил капитан.

Серебренников ждал, что обычно словоохотливый Ярцев еще что-нибудь добавит, но Ярцев молчал.

Тогда Серебренников сказал:

– Рядовой Бородуля направляется к вам для дальнейшего прохождения службы.

Дежурный по заставе услышал.

– Бородуля?

Капитан зажал трубку ладонью и спросил:

– Вы что, сержант, знаете Бородулю?

– Тяжелый солдат,– хмуро ответил дежурный.– Он у меня в отделении на учебном был.

– Вот и хорошо. Значит закрепим за вашим отделением.

Дежурный хотел возразить, но капитан холодно остановил его:

– Решено, товарищ Назаров.

– Какой он солдат? – вздохнул дежурный.– Ему на печи воевать с тараканами...

– Ну, вы что замолчали? – насторожился майор.

– Да вот обсуждаем: с оркестром встречать Бородулю, или без оркестра? – ответил капитан.

Серебренников успокоился: значит, с Ярцевым всё в порядке.

– Я вам покажу оркестр!—усмехнулся он и повесил трубку.

А Ярцеву было сегодня не по себе. Получил он письмо от друга. Вместе кончали пограничное училище. У того диплом с отличием. И у Ярцева—с отличием. Тот сразу пошел по штабам: младшим офицером службы... старшим офицером службы... А сейчас – майор, комендант участка.

И стало Ярцеву обидно за себя. Тот спрашивает: как он? А чего он добился? Начальник заставы. Капитан.

Нет спору, у него очень почетная должность, но когда тебе уже под сорок и на лицевом счету почти двадцать лет выслуги...

Восемь лет назад Ярцева назначили начальником заставы и присвоили звание старшего лейтенанта. Он любил службу и вывел свое подразделение в передовые, а когда стал капитаном, чуть было не перебросили в штаб. Но в последний момент вмешался начальник отряда:

– Жалко отпускать вас с заставы.

– Ну и не отпускайте! – чистосердечно воскликнул Ярцев.

Начальник отряда улыбнулся.

– Ладно,– сказал он, подумав.– Еще годок поработайте на заставе, а там обязательно – в штаб.

Прошел год, но перевели не Ярцева, а начальника отряда.

Вскоре на инспекторской застава вновь получила отличную оценку.

Поверяющий, генерал – начальник штаба округа,– сказал:

–Собирайтесь, товарищ Ярцев, в округ. Совсем...

И уехал.

Но в округ Ярцев не попал. Генерал вдруг изменил свое решение:

– Пусть-ка он еще покомандует заставой! – И бросил Ярцева на оперативно важное направление, в Реги-равон.

На заставе было неблагополучно.

– Скорей наводите порядок! – напутствовал генерал.– А мы тем временем подберем должность в округе.

Ярцев с жаром принялся за дело, и уже следующей осенью подразделение стало одним из лучших.

Тут бы генералу самое время выполнить обещание, но он собрался в отставку. А Ярцев даже обрадовался: не хотелось расставаться с заставой, с людьми, которых успел полюбить.

Шло время.

В прошлом году командование отрядом принял полковник Заозерный. Узнав, что Ярцев «засиделся» на заставе, он позвонил в округ:

– Надо выдвигать человека!

Начальник войск округа согласился:

– Правильно.

И через неделю позвонил сам:

– Заберем Ярцева в соседний отряд. С повышением.

Однако полковник не захотел отпускать Ярцева:

– Сами что-нибудь придумаем, товарищ генерал.

Начальник войск усмехнулся.

– Ну, придумывайте! – Он знал, как трудно расставаться с хорошим офицером.

Затем как-то освободилась должность в отделении службы, и Заозерный тут же связался с генералом:

– Я насчет Ярцева...

– Поздно,– с сожалением ответил генерал. Оказывается, Москва уже прислала другого офицера, из Забайкалья.

Конечно, Ярцев мог подождать (по правде говоря, ему и теперь жалко было расставаться с заставой), но почему все только обещают ему и ничего не делают?!.

Так стала расти обида. А тут вдруг еще это письмо от друга...

Сразу капитан Ярцев почувствовал себя разбитым, и напряжение последних дней обрушилось на него страшной усталостью. Хотелось лечь и выспаться, и ни о чем не думать. Лечь и приказать не трогать, не будить его до завтра... До послезавтра!..

– Товарищ капитан!

– Слушаю.

Старшина Пологалов принес накладные и надо было проверить их, подписать.

Едва за старшиной захлопнулась дверь, как вошли командиры отделений. Ярцев просмотрел их конспекты.

Потом приехал оружейный мастер, и начальник заставы показывал ему боевую технику. Потом беседовал с пограничниками. Потом инструктировал наряды...

А когда опустилось солнце, устало повел плечами.

«Не плохо бы сейчас на курорт!» – подумал он, вспоминая своего заместителя.