Текст книги "Пароль остается прежним"
Автор книги: Минель Левин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
„АМУР“ ВЫРУЧАЕТ ДРУГА
Рассказывают, что «Амур» слышит голос Петра Ковалдина из казармы. А ведь от казармы до вольера добрых сто пятьдесят метров!
Удивительная собака. Спрашивают у Ковалдина: «Любишь?» «А чего скрывать,– говорит,– люблю». И начинает рассказывать родословную «Амура». Тут его нужно останавливать, иначе дойдет до индийского, волка и ископаемой собаки бронзового века.
Петр хорошо знал, что восточно-европейскую овчарку, или как ее иначе называют – немецкую,– лишь с конца прошлого века стали использовать в качестве розыскной и военной собаки. Знал он, что эта овчарка впервые была завезена в Россию накануне русско-японской войны. Но когда он начинал рассказывать про своего «Амура», выходило, что его предки выносили раненых с Полтавской битвы и помогали разведчикам чуть ли не при Александре Невском.
Впрочем, Ковалдин рассказывал интересно и его слушали.
Последняя боевая операция надолго вывела овчарку из строя. След шел по раскаленным пескам. Нарушитель был уверен, что овчарка долго не выдержит. Но «Амур», вызванный для проработки следа, выдержал и через два с половиной часа настиг нарушителя.
Лишь когда стали конвоировать задержанного на заставу, «Амур» вдруг упал, перевернулся на спину. Заскулил.
Ефрейтор Ковалдин километра полтора тащил его на себе...
Вот уже несколько дней «Амур» наступает на лапы. Словно почувствовал, что на границе тревожно и болеть некогда.
Сегодня утром Петр возобновил тренировку. Он вывел «Амура» за дувал, отошел подальше и дал овчарке волю.
– Гуляй!
Засидевшийся «Амур» с радостным лаем носился вокруг ефрейтора. Петр делал вид, что ловит его, и тогда «Амур» убегал большими, пружинистыми скачками.
Ему нравилась игра.
Неожиданно, когда «Амур» описывал самый длинный круг, Ковалдин резко окликнул его:
– Ко мне!
«Амур» с ходу врезался лапами в песок и
застыл.
– Ко мне!—требовательно повторил Петр, поднимая руку в сторону и резко опуская на бедро.
«Амур» такими же крупными скачками вернулся к хозяину и сел возле его левой ноги.Ковалдин дал ему кусок сахара.
– Хорошо, «Амур», хорошо.– Он облегченно вздохнул: значит, «Амур» все помнит. Впрочем, следует проверить еще. Ковалдин достал из кармана небольшую палочку и бросил.
– Аппорт!
«Амур» быстро принес палочку и заработал еще кусок сахара.
Потом он брал препятствия и легко выполнил еще несколько команд, словно никакого перерыва в его тренировке не было.
Петр так и предполагал.
Он возвращался на заставу по берегу реки, с удовольствием думая об «Амуре». Петр не заметил, что надтреснутая кромка берега, основательно размытая водой, готова вот-вот обрушиться.
Свежий ветер, нарушив границу, срывал с гребней волн прозрачную пену. Ковалдину захотелось подставить лицо брызгам и он стал на самую кромку. Берег не выдержал его тяжести и с глухим рокотом обвалился.
Петр с головой ушел под воду. Вынырнул. Отфыркиваясь, поплыл за фуражкой, которую подхватило течением.
«Амур» беспокойно залаял и, не дожидаясь команды, бросился вслед за Ковалдиным.
Гимнастерка и сапоги сковывали движения ефрейтора. Фуражка уплывала все дальше.
Петр раздумывал, как ему быть, и в это время почувствовал на своей щеке горячее дыхание «Амура».
Решение пришло сразу. Захлебываясь, Петр с трудом стянул сапог. Хорошо хоть, что голенище широкое...
– Неси на берег, «Амур»!
«Амур» послушно выполнил приказание.
– Назад! – крикнул с середины реки Петр, едва «Амур» коснулся берега. Ефрейтор понял, что фуражку ему не догнать, но и назад добираться трудно.
Он стал бороться с течением. Особенно сильное в этом месте, оно несло к чужому берегу.
«Амур» снова кинулся в реку. Петр, кое-как стянул с ноги другой сапог, бросил ему навстречу. «Амур» подхватил сапог и потащил на берег.
Ковалдину стало легче плыть. Усталый и злой вылез он на песок: пропала фуражка. Теперь Петр уже не видел ее среди клокочущих водоворотов. Он расстроился.
– Где фуражка?– Ковалдин показал в сторону реки.– Там фуражка!
«Амур» лизнул хозяину руку и снова бросился в воду.
– «Амур», назад!– хрипло закричал Ковалдин. Но на этот раз «Амур» не послушался.
Ковалдин напряженно следил за ним. «Амур» то исчезал за пенящимися брызгами, то снова на поверхности реки показывалась его остроухая морда.
Петр испугался: загубит овчарку.
– Назад, «Амур»!
Неужели река перекрывает его голос?
Он сорвал с себя гимнастерку и бросился в воду. Но если с берега ему видна была морда «Амура», то теперь он ее потерял из вида и плыл наобум.
Между тем «Амур» вынес фуражку на берег. Вожатого не было. «Амур» потянул носом и снова нырнул.
Часовой-наблюдатель передал Шарапову приказание начальника заставы выяснить, что за необычное купание затеяли Ковалдин с «Амуром», тем более, что после утопленника поступил приказ полковника Заозерного– купание прекратить.
Шарапов бросил Кошевнику:
– Отдать концы!– и, едва отойдя от берега, включил полный газ.
Капитан Ярцев не смотрит на Серебренникова.
– Опять ЧП!
Вертит в руках телефонограмму: ефрейтору Ковалдину присвоено звание младшего сержанта.
– Я пожалуй, это звание придержу,– хмуро говорит капитан.– Пусть-ка эта история сначала забудется.
– Вы – начальник заставы,– спокойно отвечает Серебренников,– вам и решать.
Но Ярцев чувствует: Серебренников не разделяет его мнения. Повторяет сердито:
– ЧП!
– Ну, это – не страшное ЧП,– мягко говорит Серебренников.
Ярцев продолжает хмуриться.
Бегалин завидует Ковалдину. Вот бы с ним приключилась такая история! Он был часовым по заставе и только сменился. Поставил карабин в пирамиду, ополоснулся теплой, совсем не освежающей водой и вытерся шершавым вафельным полотенцем.
– Рядовой Бегалин!
– Я, товарищ старшина!
Стоит перед Бегалиным Вениамин Анатольевич Пологалов. Говорит, будто извиняется:
– Конечно, вы с наряда и загружать вас больше не полагается. Но, может быть, все-таки прокатитесь с водовозкой?
За водой на реку? Да кто же от этого откажется!
Золотой человек – старшина!..
– Есть, товарищ старшина! – торопится Николай.
И вот он уже раздевается. Втаскивая шланг в реку, нарочно спотыкается и падает в воду.
Потом он нажимает на коромысла насоса, и прислушивается к тому, как вода стекает в цистерну. Звук становится все глуше. Цистерна наполняется, а Николаю хочется, чтобы она была бездонной.
Он качает медленней. Но вода все равно прибывает и, наконец, плещется через край цистерны. Бегалин в последний раз нажимает на коромысла. Вытаскивая шланг, снова окунается.
Шофер медленно трогает машину с места. Бегалин одевается и идет следом. На заставу приходит сухой, точно и не окунался. Старшина с сожалением смотрит на него: что он может поделать?
Часов с шести вечера жара понемногу начала спадать. Пограничники возвратились со стрельбища. Никита Кошевник подбежал к отстойнику и зачерпнул кружку мутной воды. Он уже было поднес ее ко рту, но тут заметил, что капитан Ярцев смотрит на него, и выплеснул воду себе в лицо. Он взглянул на капитана невинными глазами и демонстративно прошел на кухню. Попросил у повара кипятку. Стал пить не спеша, смакуя. А когда опорожнил кружку, сказал, прищелкивая языком:
– Здорово помогает!—и побежал к бильярду.
Бородуля вычистил карабин, поставил в пирамиду. Посмотрел, как Кошевник сражается с Шараповым, и присел на завалинку.
Вообщем-то он был недоволен. Как следует не дали отдохнуть с дороги, а сразу потащили на стрельбище. Хотел пожаловаться Микаеляну, длинные ноги которого торчали из-под газика, но подумал, что Микаелян ответит, конечно: «Это тебе не хозяйственный взвод!»– и не стал его трогать.
Бородуля достал из кисета махорочку, привычно скрутил цигарку. Подошел дежурный по заставе Назаров:
– Ну, как успехи?
Никита красиво положил шар и, очень довольный, ответил за Бородулю:
– Его пули, товарищ сержант, сейчас вокруг луны вертятся.
Бородуля обиделся.
Командир отделения сказал ободряюще:
– А ты научись стрелять, вот и не будут над тобой смеяться.
Но Бородуле показалось, что он тоже смеется. Бородуля затянулся и даже закрыл глаза, чтобы не видеть сержанта.
Когда цигарка обожгла пальцы, он приоткрыл один глаз, чуть-чуть, чтобы не заметили, и удивился, потому что перед ним стоял не сержант Назаров, а старшина заставы Пологалов.
«Прямо, как в цирке!»– подумал Бородуля.
Он уставился на старшину. Пологалов – невысокий, коренастый, в новом обмундировании и хромовых сапогах. Фуражка цвета весенней зелени. Сапоги блестят, точно вокруг нет пыли. Бородуля невольно посмотрел на свои сапоги. Серые. Снял фуражку. Тоже серая. Подумал и стряхнул пыль.
– Молодец!– похвалил старшина.
Бородуля улыбнулся и потянулся за щеткой. Она лежала в двух шагах от него на крыльце.
Старшина тоже улыбнулся. Лицо у него было доброе, гладкое, с бородавкой на левой щеке.
«И до чего же бывают симпатичные люди!»– подумал Бородуля, старательно начищая сапоги.
Из штаба позвонил дежурный. Предупредил капитана Ярцева, что начальник отряда будет на соседней заставе.
– Есть!—ответил Ярцев с чуть заметным раздражением.
Серебренников встретился с ним взглядом. Взгляд у Серебренникова был острый, и капитан невольно опустил глаза.
На боевом расчете Ярцев зачитал приказ о присвоении очередных званий Шарапову, Кошевнику и Ковалдину.
«Все-таки объявил!»– с удовольствием подумал майор.
ИСТАТ ПОКАЗЫВАЕТ ХАРАКТЕР
Перед ужином выкроилось свободное время. Шарапов получил разрешение и направился в поселок.
Он спешил, потому что надо было обернуться в срок. Быстрым шагом до поселкового Совета можно дойти за двенадцать минут. Двенадцать минут туда, двенадцать – обратно и пятнадцать останется на разговор. Но пятнадцати, конечно, мало. Вот если бы у него в запасе было еще хотя бы десять минут!
«А собственно, почему нельзя выкроить еще десять минут?»—подумал Шарапов и, когда линия узкоколейной железной дороги нырнула в рассеченный надвое холм, побежал.
Он остановился перед последним поворотом, за которым должен был показаться поселок. Оправил форменку, С сожалением посмотрел на запыленные ботинки. Подумал и потер их ладонью.
Колея железной дороги потащилась к семафору. Вахид свернул в сторону, к единственной улице поселка. Он высоко поднимал ноги, точно это могло спасти от пыли. За клубом остановился возле пересохшего арыка. Решил, что делать нечего, и зашагал дальше, успокаивая себя тем, что Истат не посмотрит на его руки.
Мимо, весь в пыли, протарахтел автопогрузчик. Ефремов остановил машину и любезно раскланялся с Шараповым. Его вздернутый носик сморщился.
– Может подвезти, старшина?
– Нет, спасибо.
– А то пожалуйста.
– Спасибо, мне рядом,– повторил Вахид и увидел на переднем крюке автопогрузчика камеру.– Вот если водички можно...
– Пей,– охотно разрешил Ефремов. Шарапов решил помыть руки.
– А ну-ка сними камеру!– произнес кто-то над самым его ухом.
Он обернулся. Это говорила Истат. Она стояла в двух шагах от него в цветастом платье. По смуглым щекам ее разлился румянец. Губы были приоткрыты и словно охвачены пламенем. Большие черные глаза с насурьмленными бровями смотрели дерзко.
– Сними камеру!—потребовала она настойчиво.
– Пожалуйста,– ответил он, еще не догадываясь, что она хочет делать.
Камера была основательно наполнена водой. Держать ее было трудно.
– Выше!– распорядилась Истат и тряхнула тяжелыми косами.
– Так?—спросил растерявшийся Шарапов, не без усилия поднимая камеру над головой,
Девушка кивнула.
– А теперь лей.
Он наклонил камеру. Она вдруг подскочила и встала под тягучую, словно мед, струю. Вахид резко повернул камеру, так что отверстие, через которое лилась вода, оказалось наверху.
– Что ты делаешь, девона[7]
[Закрыть]!– окончательно сбитый с толку, спросил он.
Она не ответила, выхватила у него из рук камеру и, подняв над головой, (откуда только сила взялась!) выплеснула на себя всю воду.
Шарапов не знал, что сказать.
Теперь она стояла перед ним мокрая, смешная, но, как показалось Вахиду, счастливая. Цветы на ее платье почернели. Платье туго обхватывало хрупкую девичью фигурку.
– Ну, зачем ты это сделала?—спросил Вахид с нарочитой строгостью.
– А вот пусть, пусть!– сказала она и снова тряхнула косами.
– Испортила платье,—произнес он с жалостью.
– Пусть!—повторила она.– Все платья испорчу. Приду к вашему начальнику. Покупайте, скажу, новые. Покупайте, раз заставляете меня обливаться.
– Тебя скорпион укусил, что ли?—Шарапов поднял брошенную ею камеру и повесил на крюк. Тут только он вспомнил о Ефремове. Водитель автопогрузчика виновато улыбался.
Истат разошлась:
– Почему купаться не разрешают? Что я на тот берег уплыву?– Глаза у нее стали колючими.– Чего молчишь?
– Нельзя купаться,– сказал Шарапов.
– Всегда было можно, а теперь нельзя?– вспылила девушка.
– Нельзя,– твердо повторил Шарапов. Он не мог ей объяснить, что это приказ начальника отряда и связан он с последними событиями на границе.
Истат топнула ногой:
– Нет, можно!
Шарапов вздохнул:
– У нас говорят: в жаждущую землю лей воду, понимающему говори слова.
Девушка круто повернулась.
Вахид бросился за ней.
– Постой, у меня дело есть!—и загородил ей дорогу.– У меня знаешь сколько вопросов?
Она повела плечами:
– Вопросов полон мир,– кто даст на них ответ? Брось ими мучаться, пока ты в цвете лет...
– Я серьезно,– перебил он ее.– Вот мы у себя посоветовались и решили...
Теперь она перебила:
– Кто это сказал?
– Что сказал?
– «Вопросов полон мир...»
– Не знаю.
– Омар Хайям сказал.
– Ну и пусть!—Шарапов начал сердиться. Время его истекло, а он был еще далек от цели своего посещения.
– То есть, как это пусть?—она была настроена агрессивно.
– Ну, не все ли равно, что сказал Хайям?– заметил он миролюбиво и стал объяснять:– Понимаешь, мы на заставе решили...
– А не все ли равно, что вы решили?– безразлично сказала она и пошла к дому.
Голос у него дрогнул:
– Меня майор Серебренников послал.
Он шел с ней рядом и страшно злился на себя и на нее, и особенно на Ефремова, потому что если бы тот не подвернулся со своим автопогрузчиком, ничего бы не случилось.
Она вдруг остановилась:
– Что майор Серебренников сказал?
Он уловил в ее голосе любопытство и облегченно вздохнул.
Мансуров слышал гудки: два длинных, один короткий. Ему казалось, что он слышит даже, как скрипит якорная цепь и огромные жернова-колеса начинают перемалывать воду.
Пароход раздувает железные легкие. Нехотя отчаливает от берега. Речная волна, точно белка, крутит колеса.
Опять уходит «Медуза». Спускается вниз по течению старый капитан, и Мансуров вдруг чувствует себя одиноким.
Он понимает: Максиму Максимовичу пора на берег – годы немолодые и здоровье пошаливает. Но что делать ему в пустом доме? Предложить перебраться на КПП? Здесь ему будет совсем тоскливо.
Нет для Мансурова человека ближе Максима Максимовича, хотя они при исполнении служебных обязанностей и относятся друг к другу с подчеркнутой официальностью.
Во время войны, двенадцатилетним мальчишкой, Анвар Мансуров убежал из детского дома на фронт. Но до передовой не добрался, а застрял в Оренбурге. Там, на вокзале, познакомился с моряком в прожженном бушлате. Моряк возвращался домой после ранения. Анвар, конечно, не знал этого и привязался к нему:
«Дяденька, возьмите на фронт!».
Моряк спросил:
«А ты кто такой?».
Анвар рассказал всё без утайки. Тогда моряк ответил серьезно:
«Что ж, пришвартовывайся!»—и повез его назад в Среднюю Азию.
В Ташкенте мальчик хотел убежать. Но. Максим Максимович обещал:
«Вот, салака! Погостишь у меня недельку и вместе – на фронт. А убежать всегда успеешь».
Мальчик привязался к моряку, который к тому же оказался капитаном, и поверил.
Максим Максимович застал дом пустым. Жена умерла месяц назад от воспаления легких. Капитан загрустил.
Так и остался Мансуров у него. Окончил среднюю школу, пограничное училище, два года служил в Закарпатье, а потом перевели в родные края.
Мансуров вздыхает. Взгляд падает на образцы паспортов, которые, точно на парад, выстроились перед ним в опломбированной витрине под стеклом. Правофланговым стоит одетый в черный мундир дипломатический паспорт с золотым гербом на груди. Рядом с ним – чуть светлее, но такой же нарядный – служебный паспорт. Потом еще какие-то специальные паспорта. И, наконец, замыкает парад так называемый общегражданский загранпаспорт,– в бордовом камзоле и тоже с гербом, на котором золотом вытиснено: СССР.
Вот такой паспорт, сроком до 5 мая 196... года, похищен у журналиста Афанасия Басенюка.
Мансуров не знал, где сейчас Басенюк. Да и зачем ему это было знать? Пусть разиней-журналистом занимаются те, кому по штату положено. А ему нужно не прозевать того, другого, похожего на Басенюка: ростом один метр семьдесят пять сантиметров, с серыми глазами и другими приметами, вписанными в паспорт. Не прозевать, если, конечно, этот мнимый Басенюк вздумает перейти границу.
Мансуров включил приемник. Москва передавала вальсы Штрауса. Накладкой ворвались сигналы точного времени. Мансуров сверил часы.
Работа в поселке кончилась. А он даже не знал, когда она у него начинается и когда кончается.
Молодой начальник КПП привык к жизни без выходных и свободных часов. Она стала для него необходимостью и, конечно, нравилась, потому что граница, как всякая другая служба, а скорей всего больше, чем какая-либо другая, требовала полной отдачи сил.
Проверив заперт ли сейф, Мансуров решил подышать свежим воздухом, если пропитанный пылью, горячий воздух можно назвать свежим.
Он не спеша вышел за дувал на поселковую улицу и столкнулся с Истат Мирзобаевой. Она шла в мокром платье, приплясывая. На смуглом лице сияла улыбка.
Мансуров удивился:
– Откуда Истат?
– Разве не видно?—ответила она задорно.– Я – с работы.
– Ну, ну, ну,– не поверил он.– А почему мокрая?
Она прижала руки к груди:
«Наполнено такою жаждой измученное сердце,
Что и потоки вод прозрачных ее не утолят!».
Вскинула на него глаза:
– Кто это сказал?
– Ты сказала,– ответил Мансуров.
– Нет, правда,– настаивала она.
– Правда, ты,– заметил он серьезно.
Она засмеялась:
– Да ну вас!—и хотела его обойти.
Он не пустил.
– Вначале скажи: кто измучил твое сердце и почему оно наполнено такою жаждой?
Она тряхнула головой:
– Конечно, это – он!
– В зеленой фуражке?– заговорщицки спросил Мансуров.
– Нет,– сказала она.– В чалме.– И побежала.
Он крикнул вслед:
«Вернись, убей меня – ведь умереть любя
Приятнее, чем жить на свете без тебя!»
Она на мгновение остановилась:
– Это из «Гулистана» Саади.
– А кто – в чалме?
– Тоже Са-ади-и! – пропела она и опять побежала.
«Я встретил девушку,
Полумесяцем бровь,
На щечке – родинка,
В глазах – любовь!» —
замурлыкал Мансуров и осекся.
Опять тоска подкралась к нему. Он не заметил, как старательно кивал ему с автопогрузчика Ефремов.
Не заметил и позже, как неизвестно откуда появился майор Серебренников. Он подошел к Мансурову, который одиноко сидел на свежевыструганной скамейке перед воротами КПП, и прогудел в самое ухо:
– Спим, товарищ старший лейтенант?
Мансуров вскочил:
– Товарищ майор, на участке без происшествий. Докладывает начальник КПП старший лейтенант Мансуров.
– Как то есть без происшествий? – сердито сказал Серебренников.– А если вы не замечаете старшего офицера, разве это не происшествие?
В порту заработал движок. Словно потревоженные им, в сгустившейся темноте задрожали звезды.
– Рассказывай, как живешь,– спросил Серебренников, шумно усаживаясь на диване в кабинете Мансурова.
Оказалось, что никаких новостей у начальника КПП нет. Служба, как служба. Живет не жалуется.
Серебренников покачал головой.
– Сколько часов ежедневно ты проводишь в этом кабинете?– спросил он.
Начальник КПП сделал движение, чтобы подняться. Серебренников жестом остановил его.
– Ну, так сколько?
– Много, товарищ майор.
– А дома?
– Иногда совсем не захожу,– сознался Мансуров.– И сплю на этом диване.
– Почему?
Мансуров понял, куда клонит Серебренников. Не в первый раз заговаривает он с ним о том, что пора жениться. Только ведь это пустой разговор.
– Чепуха,– заметил Серебренников, и лоб его пересекла глубокая складка.– Просто ты еще не встретил девушку, которая бы понравилась по-настоящему.
Он подошел к окну. Стирая звезды, по небу плыла чуть розоватая половинка луны.
Мансуров тоже подошел к окну. Встал рядом с майором.
Серебренников произнес задумчиво:
– Представь себе вот такую же ночь, и луну, которая была, может быть, на день-два моложе... Это случилось в июле, лет пятнадцать назад. Первое послевоенное лето. Я – лейтенант, и в моем подчинении младший по званию офицер – Нина Кравченко. Западная Украина. Вызывают в Одессу. В штаб соединения. Добрались мы на попутном грузовике до ближайшей железнодорожной станции. Смотрим, стоит на путях поезд, точно поджидает нас. Мы неплохо устроились у окна, и поезд тронулся. Мимо с ревом промчался встречный. «А этот куда же?»– спросил я пожилого мадьяра в расшитой бисером свитке. «В Одессу»,– ответил он. И тут оказалось, что мы сели не в тот поезд...
Серебренников улыбнулся своим воспоминаниям, положил руку на плечо Мансурову:
– Любить надо, Анвар. Понимаешь? Тогда жизнь будет красивой.
Мансуров думал о своем: вот скоро приедет Пулатов и станет веселей.
Потом он провожал Серебренникова.
Кругом было темно и тихо. Луна искала свою вторую половинку. Здесь она ее не нашла и закатилась за сопку.
Они шли по рельсам узкоколейки.
Теперь Серебренников снова думал о капитане Ярцеве. Безусловно, майор знал и то, что Ярцев давно командует заставой и то, что недавно его собирались перевести на штабную работу. Но Серебренников видел, как Ярцев привязан к заставе, и считал, что лучше его не трогать. Так или не так?
Поговорить с Ярцевым, конечно, следовало. Но он будто почувствовал это и попросил разрешения заняться своими делами: один, без помощника.
Серебренников уловил фальшь. Свел брови: занимайся, пожалуйста. Он знал, что хуже всего докучать человеку. Придет время, когда Ярцеву самому захочется отвести душу.
Серебренников изменил свои планы на вечер и отправился на КПП, обещая вернуться в двадцать два тридцать.
Сейчас было двадцать два пятнадцать. Он спешил.
Где-то вдалеке послышался шум приближающегося поезда. Он нарастал с каждым мгновением. Опережая поезд, из-за холма вырвалась слабая полоска света. Она разливалась, словно фантастический рассвет.
Наконец, сконцентрированный сноп лучей заскользил по рельсам, вспыхивая подпрыгивающим голубоватым пламенем. Игрушечный паровозик, запрокидывая вагончики на крутом вираже, вырвался на прямую и заголосил.
Пограничники сошли с полотна. Паровозик поравнялся с ними, приятно обдал ветром.
Мансуров включил сильный фонарь, стал ощупывать вагоны. Пустая платформа. Цистерны. Еще платформа.
Мигнул красноглазый огонек.
Рельсы замерли, ожидая, когда с перестуком колес снова вернется жизнь.
Впереди показалась застава.
