Текст книги "Пароль остается прежним"
Автор книги: Минель Левин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
БОРОДУЛЯ И НОВОБРАНЦЫ
За окном шумел ветер, собирал тучи. Они стлались низко, набухшие, черные, готовые вот-вот разразиться ливнем.
Капитан Ярцев делал вид, что ищет какую-то запись в служебной книге. Майор Серебренников сидел рядом, подавшись вперед, будто собирался вырвать у него книгу. Он молчал, переглядываясь с Пулатовым. Лейтенант улыбался и очень хотел сказать Ярцеву: ладно, мол, притворяться, всё равно ничего не получится!
Только что Серебренников сообщил Ярцеву:
– А ведь вам, как лучшему начальнику заставы, скоро присвоят очередное звание.
– Спасибо!
– Мне-то за что?– удивился Серебренников.
– Так надо! – убежденно ответил Ярцев и, устыдившись своей откровенности, спрятался за служебную книгу. Но когда-то эту книгу надо было всё-таки закрыть. И Ярцев ее закрыл.
– Кстати, о Бородуле,– сказал он, зная, что Бородуля всегда интересует Серебренникова.– Помучились мы с ним, товарищ майор, но пограничную службу научился уважать.
– Это хорошо,– одобрил Серебренников. Он встал и прошелся по комнате. Поровнявшись с окном, увидел, как, придерживая полы шинели, куда-то торопится Шарапов. Серебренников распахнул форточку и окликнул его.
Вахид потоптался у дверей.
– Заходите, заходите, старшина,– поторопил Серебренников.– Вот послушайте, что говорит начальник заставы.
– Речь о Бородуле,– охотно повторил Ярцев.– Пограничную службу, говорю, научился уважать.
– И стреляет Бородуля отлично,– вставил лейтенант Пулатов.– Три благодарности получил.
– Почему же вы не принимаете его в комсомол? – спросил Серебренников.
– Рано! – твердо сказал Шарапов.
– Не понимаю,– Серебренников остановился напротив него, приготовился слушать.
– Пригласите сержанта Назарова, он объяснит,– посоветовал Шарапов.
Но приглашать Назарова не пришлось: он вошел сам, чем-то расстроенный.
– Разрешите обратиться к капитану, товарищ майор?
– Обращайтесь.
– Больше не могу, товарищ капитан,– угрюмо произнес Назаров.– Возьмите Бородулю в другое отделение или накажите своими правами.
– Почему? – невозмутимо спросил Ярцев.
– Все нервы он у меня вымотал.
– Объясните.
– Каждый день одно и то же. Вот, например, сейчас. Я говорю: «Пойдете на стрельбище, подготовите мишени». А он: «Почему?» «Что почему?» – спрашиваю. «Почему я?»– говорит. «Я так приказываю». «А»,– говорит он. «Не «а», – поправляю,– а «есть». «Есть!» – повторяет он. Я объясняю: «Вначале поставите мишени для ручных пулеметчиков, потом для автоматчиков и карабинеров». А он опять спрашивает: «Почему?»... «Что почему?»... «Почему вначале для пулеметчиков, а потом для автоматчиков?». Я снова говорю: «Потому что я так приказываю», А он заладил свое: почему?
– Что же вы предлагаете?
– Посадить на гауптвахту. За пререкания. Этак я ему в бой идти прикажу, а он будет рассуждать: почему да зачем?
Серебренников ждал, какое решение примет начальник заставы.
– Как вы думаете, следует посадить Бородулю на гауптвахту?—спросил Ярцев своего заместителя.
Пулатов заметил:
– А все ли мы перепробовали? Гауптвахта—крайняя мера.
– Так что вы предлагаете?
– Прежде всего я бы не позволил выводить себя из терпения,– сказал Пулатов, обращаясь к Назарову.
– Разумный совет,—вставил Ярцев.—Итак гауптвахты не будет.
«Правильно!» – одобрил про себя Серебренников и спросил:
– Скажите, товарищ Назаров, а нельзя ли найти такое дело, где можно Бородулю назначить старшим?
– Бородулю старшим? – усомнился сержант Назаров.
– А почему бы нет?
– Верно!– подхватил Шарапов.– Скажем, выделить несколько солдат на уборку двора и назначить Бородулю старшим.
Лейтенант Пулатов поддержал:
– Подберите солдат побойчее, да как следует проинструктируйте.
Назаров наконец понял:
– Попробуем, товарищ лейтенант.
– Пробуйте,– одобрил и капитан Ярцев.– Только по-моему и подбирать никого не надо. Возьмите свое отделение. Я заметил, что среди новобранцев есть несколько человек, очень напоминающих по своему характеру Бородулю... Вот всё и сделается само собой.
– Есть! – ответил Назаров.
– А вами, товарищ Шарапов, я недоволен,– сказал Серебренников, когда командир отделения вышел.– Говорить, что человеку рано вступать в комсомол – проще простого. Нужно решительно ломать его характер. И ведь вы это прекрасно знаете. Так в чем же дело?
Шарапов вздохнул.
Лейтенант Пулатов незаметно показал на сердце.
– Идите,– мягче разрешил Шарапову Серебренников и задумался.
Потом он сказал, переводя взгляд с Ярцева на Пулатова:
– Тут правильную мысль высказал командир отделения. А вот вы, товарищи, пошли бы с Бородулей в бой?
Ярцев уклонился от прямого ответа:
– Три благодарности за отличную стрельбу...
Пулатов счел благоразумным промолчать.
– Так как же насчет боя? – повторил Серебренников.– Мы на фронте говорили новобранцам: в бою побывать—цену жизни узнать.
– Дорогая цена,– сказал Ярцев.
Серебренников пристально посмотрел на него:
– Верно – дорогая. Так вот, когда я к вам в следующий раз приеду, чтобы вы, начальник заставы, сказали мне: пойду в бой с Бородулей. Поняли?
– Так точно.
– Не ошибитесь.
– Не ошибусь! – Ярцев встал. Пора было объявлять боевой расчет.
– Есть такая минута в жизни, – медленно произнес Серебренников,– когда проверяются все волевые и физические качества человека, его любовь к Родине, способность к мышлению и самопожертвованию во имя большой цели... Вы меня понимаете?.. Есть такая минута, которая определяет, зря человек прожил до сих пор или нет. Эта минута определяет и другое: правильно ли воспитывали человека: школа, родители, комсомол... наконец, мы с вами... Как видите, очень ответственная минута.
Серебренников помолчал.
– И, между прочим, эта минута великого испытания может быть не только в бою. Вот, скажем, идет к цели изобретатель. И что-то у него не клеится. Еще минута – и можно спасовать. Но он пересиливает себя и именно в эту минуту добивается успеха. Или скоростное резание металла... А рекорд хлопкосборщика?! Всё, товарищи, проверятся этой минутой... Я вам скажу больше: такая минута может повториться в жизни человека не однажды, и всякий раз он должен быть готов встретить ее достойно. Солдат – тем более, потому что в эту минуту решается его жизнь и жизнь товарищей.
Серебренников снова помолчал.
– Так вот, капитан Ярцев,– повторил он.– Я требую, чтобы в следующий раз вы мне твердо сказали: пойду с Бородулей в бой!..
...Все они смотрят на Бородулю: худой и длинный Свиридов, тоже худой, но покороче, Загребайло, пучеглазый Кальман, толстощекий Назаров – однофамилец командира отделения.
Бородуля тоже смотрит на них. Вот задача: командир отделения приказал убрать двор и назначил его старшим. Бородуля так опешил, что даже не спросил его: а зачем? Он вдруг подтянулся и твердо, по-солдатски, ответил: есть!
Командир отделения кивнул и пошел по своим делам.
Не знает Бородуля, как вести себя с новобранцами, но смотрит на них строго. Соображает.
Свиридов нетерпеливо переступает с ноги на ногу.
– Вот ты,– обращается к нему Бородуля,—марш за ведром и будешь поливать двор.
– Кто—я?—удивленно спрашивает Свиридов.
– Ты,– повторяет Бородуля.
– Кто – я?– опять говорит Свиридов.
– Кто – ты?– усмехается Бородуля.– Известное дело: две ноги в одном голенище.
Свиридов растерянно смотрит на свои длинные, как у цапли, ноги и раздумывает: обидеться ему на Бородулю или не стоит?
А Бородуля уже говорит Загребайло:
– Начнешь подметать от конюшни.
– А-а,– тянет Загребайло.
– Что значит «а»?– спрашивает Бородуля, подражая командиру отделения.—Такого слова не должно быть.
– А-а,– снова тянет Загребайло.
Бородуля сердится:
– Есть, рядовой Загребайло. Есть! А не «а».– И начинает чувствовать себя настоящим командиром. Оказывается, это приятное чувство.
Загребайло молчит.
– Повторите!– требует Бородуля.
– Ну, есть,– безразлично тянет Загребайло.
– Без «ну»!– говорит Бородуля.
– Без «ну»,—повторяет Загребайло, и все новобранцы весело улыбаются.
Добродушное лицо Бородули багровеет: да как они смеют улыбаться?!
– Вот вы двое,– приказывает он,– начнёте подметать от казармы.– Он тычет в грудь Кальману и Назарову,– а ты, Загребайло, от конюшни... Бегом марш за метлами!
Все четверо бегут за метлами.
– А ты, лагман, куда побежал?– кричит Бородуля.
Свиридов поворачивает голову, однако продолжает бежать дальше.
– Тебе говорят, тебе!—надрывается Бородуля.
Свиридов понимает, что Бородуля обращается к нему, но бежит еще быстрее.
«Лагман» не нравится,– думает Бородуля.– Ладно, назову тебя по фамилии». Однако никак не может вспомнить фамилию Свиридова. Тогда он бежит за новобранцами. Они разбирают метлы, и Свиридов тянет к себе самую лучшую.
– Отставить!– кричит Бородуля Свиридову.– Я тебе что приказал? Поливать двор!..
– Почему мне?—заискивающе спрашивает Свиридов.
– Я так приказываю!– совершенно выходит из себя Бородуля.
Свиридов вдруг пугается и бежит за ведром.
Остальные новобранцы, расхватав метлы, бегут к казарме. Бородуля едва успевает поймать за рукав Кальмана.
– А ты куда?
– Я подметать.
Что подметать?
– Двор подметать.
– А куда ты бежишь?
– Вот туда!– Кальман растерянно смотрит вслед товарищам.
– К казарме?—уточняет Бородуля.
– К казарме.
– А я что тебе приказал?– спрашивает Бородуля.
– Что приказал?– Кальман таращит глаза.
– Чего ты глаза выпучил?– кричит Бородуля.– Я тебе приказал: подметай от конюшни!
– Это вы не мне, это вы Загребайло приказали,– оправдывается Кальман.
– Как не тебе?– удивляется Бородуля.
– Я не знаю как...
– Почему не знаешь?
– Не знаю...
– Чего заладил: не знаю, не знаю!.. Солдат всё знать должен!—снова сердится Бородуля.– Подметай от конюшни!
Кальман бежит к конюшне.
Свиридов брызгает из ведра где-то в середине двора.
Загребайло и Назаров поднимают страшную пыль возле казармы.
Бородуля кричит Свиридову:
– Поливай у казармы!
Загребайло прислушивается: уж не ему ли кричит Бородуля? Он видит Кальмана, старательно подметающего двор возле конюшни, и вдруг вспоминает, что ему было приказано начинать от конюшни. Он бежит к конюшне.
Назаров, не понимая в чем дело, пристраивается к нему.
– Куда?– растерянно кричит Бородуля.
– Приказано от конюшни!– на бегу отвечает Загребайло.
– Назад!
– Что назад?
– Бегом назад!.. Один здесь, двое там!.
– Почему мы назад?– не соглашается Загребайло.
– Я говорю назад!—голос у Бородули срывается.
Загребайло и Назаров бегут назад...
Вконец измученный Бородуля доложил командиру отделения:
– Товарищ сержант, ваше приказание выполнено!
– Молодец, Бородуля,– похвалил Назаров.– А сейчас идите к старшине Пологалову, у него инвентаризация. Поможете.
– А зачем?– спросил Бородуля, но увидел рядом новобранцев и неожиданно покраснел,– Есть! —торопливо поправился он.
КАПИТАН „МЕДУЗЫ”
Снега в эту зиму почти не было. Один или два раза он выпадал и тут же таял.
Молодые солдаты постепенно втягивались в службу. Бородуля теперь ходил старшим пограничного наряда. Бегалин стал командиром отделения. Сержанта Назарова перевели на соседнюю заставу старшиной.
В день Советской Армии застава, как обычно, выстроилась на боевой расчет. Пограничники заметили на погонах Пулатова третью звездочку. А когда к застывшим по команде «смирно» пограничникам подошел начальник заставы, все увидели на нем майорские погоны. Весь он как-то подобрался, помолодел. Необычно торжественно звучали его слова:
– Застава, слушай боевой расчет!..
Вечером офицеры собрались у Ярцева. Лариса приготовила праздничный ужин.
Людмила, как и в день своего приезда на заставу, сидела на диване. Александра Ивановна опекала ее, по праву старшей советуя, что можно есть, а от чего следует воздержаться: Людмила ждала ребенка.
Когда на столе появился чай, в комнату вошел начальник КПП. Его приветствовали шумно.
– Поздравляю, товарищ майор! – сказал Мансуров.
– К столу, к столу,– ответил Ярцев.– Иначе поздравления не принимаю.
Лариса уже подвигала Мансурову пирог.
– Так ведь я сыт.
– Отставить разговоры! – пошутил Ярцев.
Мансуров засмеялся и отодвинул стул.
– Вот теперь здравствуй,– улыбнулся Ярцев.– Спасибо за поздравление... А как поживает Максим Максимович?..
Женщины говорили о своем. Людмила сказала, что недавно получила письмо от сестры скучно ей одной, вот и хочет сюда приехать. Только ведь не продавать дом, и потом что она здесь будет делать?
– Она же культмассовик,– вмешался Мансуров.– Значит найдет работу. В райцентре-то видали, какую махину отгрохали?
– Это ты о доме культуры? – спросил Пулатов.
– Конечно.
– А как же быть с домом?– оживилась Людмила. Видно, ей очень хотелось, чтобы приехала сестра.
Снова ответил Мансуров:
– Можно сдать его на время хорошим людям, все оформив по закону.
– Правильно,– поддержал Ярцев.
– Но вы забыли, что у Елены – муж,– сказала Людмила и виновато взглянула на Мансурова.
Александра Ивановна вспылила:
– Какой это муж, если бросил жену через неделю после замужества и уехал черт знает куда и черт знает на сколько!
– Он – моряк,– заступилась за Горского Людмила.
– А если и он переедет сюда? – спросила Лариса, подливая чай Мансурову.
– Он – моряк,– повторила Людмила.– Что ему здесь делать?
– Это правда,– согласилась Лариса.
Людмила вздохнула.
Пулатов молчал, уставившись в свой стакан. Он не прочь был пригласить Елену сюда. Людмила подружилась с женами его товарищей, но сестра есть сестра.
Неожиданно стекла вздрогнули от густого пароходного баса.
– Я пошел,– сразу поднялся Мансуров. Его не задерживали: причаливала «Медуза».
Максим Максимович встретил пограничников на мостике. Начальник КПП не спеша поднялся по трапу и, как обычно, представился капитану. Опять Максим Максимович пригласил его в свою каюту.
Мансуров задернул шторку на иллюминаторе и ждал, когда старый капитан положит перед ним на откидной столик судовые документы и паспорта.
На этот раз Максим Максимович показался Мансурову особенно усталым: глаза у него покраснели от частой бессонницы, морщины стали глубже, и трубка, приклеившаяся к нижней губе, сегодня не стреляла искрами.
«Конечно, ему пора на покой,– подумал Мансуров и вспомнил разговор на заставе.– А что если воспользоваться этим, предложить старику перебраться ко мне?».
Впервые Мансуров торопливо проверил документы, и Максим Максимович, запирая их в сейф, насторожился. Они никогда ничего не скрывали друг от друга. Но и никогда ни о чем друг друга не спрашивали.
Максим Максимович позвонил, попросил юнгу принести чай.
– Спасибо, я не хочу,– необычно мягко сказал Мансуров.
– Зато я хочу,– глухо ответил Максим Максимович, выбивая трубку.
– Так, может быть, поужинаем у меня?– осторожно предложил Мансуров, оттягивая неприятное объяснение.
Юнга принес чайник. Максим Максимович кивком поблагодарил его и отпустил. Достал стакан в серебряном подстаканнике. Пристально посмотрел на Мансурова.
– Хорошо,– решился Мансуров и вздохнул:– Я скажу... Есть у меня друг—Акобир Пулатов...
Старый капитан отлично знал Пулатова.
– У Акобира – молодая жена...
Мансуров потянулся к чайнику и наполнил стакан. Максим Максимович продолжал оставаться безучастным.
– Она – в положении...
Максим Максимович провел пожелтевшими от никотина пальцами по седым, отвислым усам и снова ничего не ответил.
– Есть у Людмилы сестра. Она хочет приехать сюда... По-моему, это правильно. Особенно, если учесть, что Людмила в положении... Но у Елены – муж. Он – моряк...– Мансуров, наконец, встретился с взглядом Максима Максимовича.– Что ему здесь делать?
Старый капитан устало прислонился к деревянной обшивке каюты. Трубка у него так и осталась ненабитой. Не мигая, он долго смотрел в потолок. Мансуров видел, как ему тяжело, и уже хотел сказать: забудем об этом разговоре, отец. Но Максим Максимович промолвил:
– Ты прав, сынок. Мне давно пора на берег. Вот так и ответь своему другу... Освобождается, мол, капитанское место.– Бледность покрыла его щеки.– Только ты дай мне слово, что все равно сам... всегда сам, слышишь, будешь встречать «Медузу».
На палубе пробили склянки.
Максим Максимович отвернулся и непослушными пальцами стал набивать трубку.
ПРЕОБРАЖЕНИЕ ГАНСА ТРАУБЕ
Как обычно, «Медуза» шла вверх по течению с полными трюмами. Посадка у нее была низкая и, казалось, лихо вращающиеся колеса достают дно. Баржи, словно держась за руки, старались не отставать от буксира.
Задняя, трюмная, баржа – утлая, с облезлыми бортами, доживала свой век. Она то и дело черпала воду. Наоборот, передняя плыла, как лебедь, уверенно и красиво, сверкая новой краской. Эта баржа была выше «Медузы». Издали можно было подумать, что буксирный пароход забрался в середину каравана.
День заметно прибавился. Рассвет наступал рано, и солнце, едва показавшись на горизонте, начинало припекать.
«Медуза» спешила, отфыркивалась, окутывалась дымом. Первый раз на ее мостике стоял новый капитан. Он вглядывался в однообразные, поросшие камышом берега.
Штурман понимал: сменить морскую ширь на эту, с позволения сказать, канаву – дело нешуточное. Рассказывали, что капитан безумно любит свою жену, и это она заставила его перебраться почти на сушу. Видно, не слишком хороший моряк новый капитан, если женщина для него дороже моря, думал штурман.
«Медуза» приближалась к Реги-равону, где капитана, наверно, встретит жена. Может быть о ней он сейчас думает...
Но нет, Горский думал не о ней. Он вспоминал бюргерскую ферму под Мюнхеном, стремительную карьеру отца при нацистах и секретную школу, с которой связывал свои мечты о будущем.
В октябре тысяча девятьсот сорок четвертого года, когда положение на Восточном фронте стало угрожающим, Ганса вызвал к себе начальник школы.
– Пришло твое время, мой мальчик,– сказал он торжественно, указывая на портрет Гитлера.– Наш фюрер верит тебе. И мы еще возьмем реванш у России!
С этого дня Ганс Траубе стал Анатолием Горским...
Он знал, что Горский был его сверстником– русским солдатом – и на Карельском перешейке попал в плен.
На допросе Горский рассказал, что воспитывался в детском доме, из родственников никого не имеет. Детский дом, находившийся на старой финской границе, разрушен прямым попаданием фугаски. Часть, в которой служил Горский, попала в окружение и была почти полностью уничтожена.
На вопросы, касавшиеся военной тайны, Анатолий Горский отвечать отказался, да его особенно и не пытали. Выстрелили в спину и еще живого засыпали землей.
Был тщательно разработан план перехода Траубе-Горского через линию фронта, установлены явки. До окончания войны Ганс Траубе должен был храбро сражаться за русских, но обязательно остаться жить. И он выжил!..
Капитан третьего ранга Павлов, которого Горский-Траубе под артиллерийским обстрелом вынес с поля боя, по сути дела усыновил молодого солдата. С тех пор они не расставались.
Когда гитлеровская Германия капитулировала, Горский получил задание затаиться. Предложение вернувшегося к своей гражданской профессии капитана Павлова оказалось как нельзя кстати. Горский стал моряком и отправился на рыбные промыслы в районе Атлантики. Спустя год он уже плавал помощником капитана и постепенно привык к своему новому положению.
Но время от времени на Горского находила тоска: разве для того он воспитывался в секретной школе, чтобы бороздить океаны и радоваться улову советских моряков? Разве для того он отказался от личной жизни и покинул отечество?
Изредка он узнавал, что о нем помнят: вдруг останавливал незнакомый моряк и, после обмена паролем, вручал деньги. А то приходили до востребования письма от какой-то Анюты. Это тоже был пароль.
Наконец «Анюта» пригласила его к себе. Они встретились в вагоне скорого поезда Ленинград – Москва. С тех пор Горский стал работать на американскую разведку.
После провала Сикуры Горскому поручили сообщить Василию Васильевичу, что он становится резидентом. Дамский мастер воспринял это как должное. О Сикуре он ничего не знал.
Через несколько месяцев «Горский вновь появился на курортах, готовый действовать. Много лет прожил он в Советском Союзе, но образ жизни советских людей оставался ему чуждым. Он играл с тех пор, как вступил на советскую землю, и не принимал всерьез всего, что происходило вокруг него.
Новое задание сделало его мужем интересной женщины. Совет Василия Васильевича пошел впрок. Капитан траулера поверил Горскому и помог устроиться в речное пароходство. Граница... Ну и что, если граница? Он, капитан Павлов, ручается за Анатолия Горского, как за самого себя.
Павлов тоже когда-то любил. Море разлучило его с любимой. Бросить море у него не хватило духа, а девушка вышла замуж за другого. Много позже Павлов женился и понял, что не море было причиной его размолвки с любимой. Однако не забывал своего первого чувства и решил: пусть юноша, у которого война украла самые хорошие годы, будет счастливей.
...Река свернула. Камыши отступили, и впереди показался Реги-равон.
Вначале Горский увидел наблюдательную вышку с красным флагом и белые заставские постройки. Потом, словно на ладони, предстал весь поселок с глинобитными кибитками и так называемым новым центром.
От семафора убегал поезд. Мотовоз уже скрылся за барханами.
Другой мотовоз маневрировал возле нефтебазы, по-хозяйски расставляя цистерны под сливными кранами.
«Медуза» дала знать о своем приближении длинным, осипшим гудком.
Буксирные пароходы у пристани приветствовали ее отрывисто. Один из них распускал пары. Вероятно, дожидался «Медузу» и сейчас спустится по реке.
На вышке Горский заметил пограничника. Он смотрел куда-то мимо «Медузы». Горский тоже посмотрел в эту сторону и увидел пограничный катер. Круто развернувшись, катер пристраивался к «Медузе» с правого борта.
«Медуза» осторожно прижалась к деревянному настилу причала.
Пристань ожила. С металлическим скрежетом задрал стрелу башенный кран. К самому берегу подобрался автопогрузчик. Хилый водитель, муж заведующей гостиницы, где остановилась Елена, высунулся из кабины и кому-то махал рукой. На Ефремова у Горского были свои виды: он уже знал, что водитель автопогрузчика несколько лет провел в концентрационных лагерях.
Ефремов махал пограничникам.
«С контрольного пункта!» – безошибочно определил Горский.
Наряд возглавлял старший лейтенант Мансуров. Рядом с ним капитан «Медузы» различил две женские фигурки. Конечно, это Людмила и Елена. Горский тоже помахал рукой– сразу всем – и велел спустить трап.
Первый раз на судне, которым командовал Горский, должен был производиться таможенный досмотр, и Горский гадал, как будет проходить эта церемония.
Буксир причалил степенно, застопорил машины.
Мансуров постарался скрыть волнение, с которым на этот раз вступал на борт «Медузы». Как требовала инструкция, он представился капитану.
Горский в свою очередь доложил Мансурову и протянул руку,
Начальник КПП ответил на рукопожатие и попросил предъявить судовые документы.
– Прошу, – любезно ответил Горский, приглашая Мансурова в свою каюту.– Правда, здесь очень тесно,– сказал он, не зная куда посадить офицера-пограничника, – ну, да уж как-нибудь. Мансуров обратил внимание, что капитанская койка заправлена уже не желтым байковым одеялом – обычным спутником Максима Максимовича, а нарядным покрывалом.
– Прошу предъявить документы,– повторил Мансуров.
– Пожалуйста.
Горский повернул ключ в скважине и откинул тяжелую крышку сейфа.
– Вы, может быть, присядете на койку,– сказал он.– Так будет удобней.
– Спасибо,– ответил Мансуров, продолжая стоять.
«Проверяй, проверяй»,– усмехнулся про себя Горский и с независимым видом стал подавать Мансурову паспорта.
– Судовую роль,– напомнил начальник КПП.
– Ах, да, пожалуйста,– спохватился Горский. Но когда Мансуров стал сличать данные паспортов с судовой ролью, не выдержал:
– Вы всегда так тщательно проверяете документы?
– Всегда, – ответил Мансуров, как показалось Горскому, неохотно. Он понял, что вопрос был неуместным и решил загладить свою ошибку:
– А знаете, я вам очень обязан... «Медуза», разумеется, не траулер, но, честное слово, работать здесь интересно и, главное, все мы вместе... Я и Елена, и Людмила со своим лейтенантом.
– Меня не за что благодарить,– сухо ответил Мансуров. Но Горский знал, почему Максим Максимович расстался с «Медузой».
Когда оформление было закончено, Горский, сопровождая Мансурова, спустился на берег. Он, не стесняясь посторонних людей, обнял Елену и нежно прикоснулся губами к щеке Людмилы.
Мансуров козырнул и отвернулся. С автопогрузчика ему усиленно кивал Ефремов. Начальник КПП не ответил. Он чувствовал неудовлетворенность. Может быть потому, что на «Медузе» новый капитан, и это он, Мансуров, «списал» Максима Максимовича на берег? А, может быть, потому, что всегда испытывал неприязнь к водителю автопогрузчика?..
Мансуров посмотрел в ту сторону, где стояли сестры и Горский.
«Почему,– подумал он с раздражением,– мне сегодня снилось, что я никак не мог различить, какая из сестер Елена?»
Младшие контролеры покинули баржи и доложили начальнику КПП, что все в порядке.
– Хорошо,– ответил Мансуров, не в силах отделаться от гнетущих мыслей.
