Текст книги "Пароль остается прежним"
Автор книги: Минель Левин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
ВЕРИТЬ ИЛИ НЕ ВЕРИТЬ
«Амур» увидел пограничников и завилял хвостом. Ковалдин взял его на короткий поводок.
Капитан Ярцев вопросительно смотрел на вожатого. Ковалдин пожал плечами. Ярцев показал на последнюю платформу, груженную станками.
По команде вожатого «Амур» легко прыгнул в открытый тамбур.
– След! —строго приказал Петр.
«Амур» послушно обнюхал тамбур. Спустился по другую сторону вагона и, ощетинившись, побежал по шпалам назад, к головному арыку.
Петр почувствовал, как отлегло от сердца: ведь он поручился за «Амура», хотя тот долгое время не ходил по следу.
Начальник заставы разрешил дежурному по станции отправлять поезд и догнал вожатого.
У железнодорожной будки «Амур» свернул вправо, к развилке дорог. Не останавливаясь, потянул к поселку. Бросился к газетной витрине возле районной типографии. Обнюхал скамейку под витриной и встал на нее передними лапами.
Капитан Ярцев заметил, что угол вчерашней газеты, вставленной в витрину, оборван. Он снял газету и протянул «Амуру». Овчарка зарычала, перепрыгнула через скамейку. Припадая к земле, понеслась дальше, увлекая за собой пограничников.
Не обращая внимания на редких прохожих, «Амур» бежал напрямик, заставляя их шарахаться в сторону. Он тихонько повизгивал. Теперь Петр верил, что овчарка бежит по свежему следу.
Слегка замешкавшись на площади перед кинотеатром, «Амур» рванулся через дорогу, ткнулся мордой в закрытую на щеколду калитку и яростно залаял.
– Гостиница? – удивился Ковалдин.
«Амур» действительно привел их к воротам гостиницы.
– Откройте!
По тополевой аллейке уже бежала перепуганная дежурная.
– Да сейчас, сейчас!
«Амур» чуть не сбил ее с ног и, снова повизгивая, устремился к длинному п-образному зданию, где размещалась гостиница.
– Кто-нибудь заходил? – успел спросить у дежурной капитан Ярцев.
Она развела руками: не видела.
Ярцев побежал за Ковалдиным.
«Амур» влетел на крыльцо, сунулся носом в дверь. Застыл, приподняв переднюю лапу.
– Вперед! – Ковалдин показал на дверь.
«Амур» жадно втянул в себя воздух. Спрыгнул с крыльца и обогнул здание. Подлетел к приоткрытой фанерной двери с аккуратной дощечкой: «КВАРТИРА». Замер, ожидая приказания. Ковалдин придержал овчарку.
Капитан Ярцев стоял рядом с пистолетом в руке. Он знал, что это квартира Ефремовых.
– Вперед! – Ярцев ногой распахнул дверь.
За столом сидел водитель автопогрузчика.
– Встать, руки вверх!
Ефремов побледнел. Послушно поднял руки.
Проснулись и заплакали дети. Старшие, сбившись в угол, испуганно смотрели на пограничников.
– Вывести детей,– спокойно и, как показалось Ковалдину, даже ласково распорядился Ярцев.
Старшая дочь Ефремовых – десятиклассница (от первого брака жены) – решила, что это относится к ней и повела своих многочисленных братишек и сестренок на улицу.
Ковалдин с «Амуром», который упорно рвался к Ефремову, остался у дверей. Капитан Ярцев привычно обыскал Ефремова. Оружия у того не было.
– Сядьте.
Ефремов сел. В глазах застыло выражение тоски.
– Опустите руки.
Ефремов положил руки на стол. Шелушащиеся, мозолистые руки с ободранными ногтями дрожали. Он хотел сцепить пальцы, чтобы унять дрожь, но пальцы ускользали, не слушались.
– Прошу отвечать на вопросы.
Ефремов кивнул.
Ярцев отодвинул стул. Сел напротив. Конечно, он знал прошлое Ефремова...
Сколько раз начальник КПП говорил ему, что Ефремову нельзя верить. Значит Мансуров прав: овчарка привела к Ефремову!.. И почему вдруг Ефремов оказался в районном центре?
Ярцев приступил к опросу:
– Когда вы сюда приехали?
– Ночью.
– Точнее.
– На рассвете... Поездом.
– Где ехали?
– На последней платформе.
– Кто вас видел?
– Никто.
– Почему?
– Я опаздывал и вскочил уже на ходу. Кондуктора на платформе не было.
– А пограничников видели?
– Видел.
– А они вас?
– Не знаю.
– Где человек, с которым вы встретились на отметке 1—400?
– Я ни с кем не встречался.
Водитель автопогрузчика сидел перед капитаном усталый и жалкий. Он был в той самой майке, в которой его привыкли видеть на пристани.
Что-то дрогнуло в сердце капитана, но он продолжал опрос.
– Я советую говорить правду.
Ефремов снова кивнул.
– Так где же человек, с которым вы встретились?
– Не встречался,– через силу выдавил Ефремов.
– Вы ехали в тамбуре последней платформы? – повторил Ярцев.
Чуть заметный кивок.
– А ведь у знака 1—400 на эту платформу вскочил человек.
Ефремов молчал.
– Где он? – Ярцев смотрел пристально.
– Я никого не видел.
– Ложь!
– Не видел,– упавшим голосом повторил Ефремов.
– Вы сами понимаете, что этого не может быть,– Ярцев старался говорить спокойно.
– Не видел.
– Повторим сначала. Вы ехали в тамбуре последней платформы?
Ефремов кивнул.
– Человек, которого мы ищем, тоже вскочил на эту платформу. Как же вы могли его не заметить?
Ефремова било, точно в лихорадке.
– Отвечайте.
Молчание.
– Ну, хорошо... Зачем вдруг вам понадобилось ночью ехать в райцентр?
– Домой...
– Что домой?
– Я ехал домой.
– Почему так спешно?
– Вспомнил...– Ефремов говорил с трудом.
– Что вспомнил?
Ефремов потянулся за водой. Стакан стоял на краю стола, и Ефремов случайно опрокинул его. Осколки рассыпались по полу. Он вдруг упал грудью на стол и затрясся в беззвучных рыданиях.
– Успокойтесь! – глухо сказал Ярцев.
Только теперь он как следует разглядел комнату. Два окна, занавешенных марлей. Между ними – никелированная кровать, аккуратно заправленная.
«Этой ночью на нее не ложились»,– подумал Ярцев.
Рядом – другая кровать, с сеткой, на деревянных качающихся ножках, должно быть, для Ефремова-младшего. Возле стены напротив– три кровати, сдвинутые вместе. Дальше – шифоньер и снова кровать. Казалось, вся комната заставлена кроватями. Впрочем, как же иначе разместишь всех? Сколько у Ефремова детей? Семь или восемь?.. Сейчас они где-то на улице – испуганные, растерянные...
Ковалдин всё еще стоял у дверей, сдерживая «Амура».
Ярцеву стало не по себе. А если Ефремов не виноват? Но ведь овчарка привела к нему. И он не отказывается, что ехал в последнем тамбуре.
Как же он мог отказаться, если «Амур» привел сюда?
Капитан заметил на полу возле дверей эмалированное ведро, а на подоконнике кружку. Встал и зачерпнул воду. Протянул кружку Ефремову.
– Пейте.
Ефремов взял кружку. Зубы стучали.
– Вы можете отвечать?—спросил Яриев, опять садясь напротив.
Ефремов кивнул.
– Итак, что же вы вспомнили?
– Я вспомнил...– Он говорил тяжело.– Вспомнил, что у Надежды... жены, значит... рожденье... Сегодня... Все время помнил. А тут забыл... И вдруг опять вспомнил.,.
Ефремов остановился. Спазмы сжимали горло. Он отпил воду.
– Вспомнил и решил приехать... Поздравить.
Он говорил тихо, одними губами. Ярцеву пришлось наклониться к нему.
– Дальше.
– Я знал, что в три часа пятьдесят минут со станции отправится поезд...
– Ну?
– А в семь десять из райцентра пойдет в Реги-равон... Вот и решил поехать...
– Зачем? – повторил начальник заставы.
– Рождение у жены.
Ярцев вдруг спохватился:
– Кстати, где же она?
Ефремов молчал.
– Так где же?
– Ее не было дома.
– Ну? – допытывался Ярцев.
– Я хотел спросить у дежурной и пошел в гостиницу. Но дверь была заперта. Тогда я вернулся.– Ефремов говорил через силу.
«Вот почему «Амур» вначале потянул к гостинице!» – подумал Ярцев.
– С вокзала вы прямо пошли домой?
Ефремов кивнул.
– И никуда не заходили?
Снова кивок.
– Дальше?
Ефремов преданно смотрел на Ярцева.
«Черт знает что,– подумал капитан.– Ему хочется верить»!
– Расскажите подробно, как вы шли домой,– спросил он, насупившись.
Ефремов задумался:
– По шпалам до будки...
Пауза.
– Потом... в поселок...
Опять пауза.
– Я не знаю, что говорить. – В глазах – безысходность. И вдруг– луч надежды. Произнес скороговоркой, точно обрадовался, что вспомнил:
– Страшно захотелось курить. Была махорка... С фронта предпочитаю махорку.– Он вспомнил фронт и, наверное, вспомнил плен, вздохнул: – Возле типографии в витрине оторвал кусочек газеты...
«Все эти мелкие подробности он говорит для того, чтобы поверили,– подумал Ярцев.– А как же нарушитель?».
– Тот, с которым вы встретились, тоже любит махорку?
Успокоившиеся было руки Ефремова опять задрожали.
– Клянусь детьми, я никого не видел.
– Ефремов, говорите правду.
Тяжелый вздох.
Ярцев начал терять терпение.
– В таком случае я вынужден вас задержать. Встать, Ефремов!
Испуг в глазах Ефремова.
– Вы... поведете меня... под... конвоем?
– Конечно, под конвоем.
И вдруг удивительная решимость:
– Хорошо, только одна просьба, товарищ капитан.
– Просьба? – Ярцев насторожился.
«Амур» зарычал.
– Фу! – одернул его Ковалдин. У него затекли ноги. Обрадовался, что сейчас пойдут на заставу. Он свое дело сделал.
– Я не сбегу... Вы знаете! – Ефремов говорил четко, и голос окреп.– Пожалуйста, когда пойдем по двору, мимо детей, сделайте вид, что ничего не произошло.
– Хорошо,– невольно ответил капитан, зная, что нарушит инструкцию.
– И по поселку, если можно... Я не виноват, вот увидите...
Ярцеву стало жарко.
– Сядьте, Ефремов.
Ефремов послушно сел и сразу безвольно опустил руки, будто израсходовал все свое мужество.
Ярцев сказал Ковалдину:
– Следите...– Он хотел сказать «за арестованным», но не смог.– Я сейчас вернусь.
У дежурной по гостинице Ярцев узнал, что жена Ефремова второй день на совещании в столице республики. Сегодня должна вернуться. Он попросил дежурную выйти и через коммутатор связался с полковником. Заозерный приказал выезжать на заставу. Ефремова захватить с собой.
ЧУЖОЙ
Хорошо живется на свете, когда есть верные друзья – «Пахта» и «Хунук». «Пахта» – среднеазиатская овчарка с рыжей короткой шерстью. «Хунук» – неопределенной породы, с широкой черной грудью и длинными лапами в белых чулках. Косматая морда смахивает на пуделя. Глаз выбит. Может быть, потому назвали его «Хунук»[12]
[Закрыть].
«Пахта» и «Хунук» знают свое дело: хозяйским рыком сгоняют овец в укрытие.
Словно облитый керосином, весело потрескивает кизяк. В котле жарится мясо, перемешанное с луком и морковью. Конечно, это еще не плов, но кто может сказать, что плохой ужин?
Время позднее. Таир, молодой чабан, деревянной ложкой отодвигает крышку.
Кряхтя, к котлу подходит старый Хол. На ладони – хрустящая лепешка – фатир – из пресного теста.
На почтительном расстоянии от чабанов – псы. Ждут и облизываются. «Пахта» не выдерживает, скулит.
– А, саг[13]
[Закрыть]!—Таир кидает кость. «Пахта» и «Хунук» бросаются к ней. «Пахта»—на долю секунды раньше. Подхватывает кость и рычит. «Хунук» выражает свое неудовольствие громким лаем.
– Хэ! – восклицает старый Хол и тоже бросает кость. «Хунук» подхватывает.
Невидимый за барханами, плывет катер.
Хол прислушивается. Любит он тихую ночь. Бледное пламя костра. Яркие звезды. Крепкий нас[14]
[Закрыть].
Костёр догорает.
Медленно тянется ночь.
Старый Хол ложится и закрывает глаза.
Таир тоже начинает дремать, время от времени покрикивая на «Пахту» и «Хунука», если они слишком громко лают.
За сопками торопится поезд.
«Пахта» и «Хунук» воют возле самого уха.
Старый Хол накрывает голову стеганым халатом.
Молодой чабан спит, широко разбросав руки. Здесь, за барханами, почти нет комаров, и сны сладкие, особенно под утро.
Стариковский сон чуток. Хол слышит, как возвращается катер. Потом идет поезд. И опять – шум винтов... Но в предрассветный час и ему хочется спать. А тут вдруг словно с цепи сорвались «Пахта» и «Хунук».
Где-то за барханами тормозит поезд. Уж не на него ли тявкают проклятые псы?
Лай смолкает. Затем звучит еще яростней, за кошарой.
Старик будит помощника – всё-таки рядом граница.
Таир лежит с открытыми глазами. Вставать не хочется. Ну, чего тявкают?
Тревожно заблеяли овцы.
– Э, йигит[15]
[Закрыть]!– настаивает старый Хол.
Таир встает. Подходит к воротам. Заглядывает в кошару. Овцы мечутся. Попробуй разберись, в чем тут дело?
«Пахта» и «Хунук» хрипнут от лая. Лезут на глинобитную стену.
– A, caг – в сердцах ругается молодой чабан и швыряет в них кауши[16]
[Закрыть].
Псы обиженно умолкают.
Овцы в кошаре успокаиваются.
– Ну вот,– бормочет Таир.– Давно бы так.
Он с трудом отыскивает кауши и надевает на босые ноги.
– Смотри! – вдруг окликает его старый Хол.
Таир видит, как в небе разрывается ракета. Многозначительно переглядывается с Холом.
Примерно через два километра от отметки 1—400, где рельсы делали очередной поворот, «Дозор» насторожился. Он сошел с рельс и нерешительно остановился возле едва заметного отпечатка следа, оставленного человеком, обутым в кауши.
«Чабан! – решил старший сержант Боярун.– Но почему не заметно, что прошла отара? И почему след ведет к барханам, если утром отара обычно направляется к реке?»
Он стал искать начало следа. Пересек рельсы. Вернулся по шпалам назад. Нет, дальше следа нет. Значит, это прошел нарушитель. Он, должно быть, надел кауши, чтобы сбить пограничников со следа, и спрыгнул с поезда.
Складной линейкой Боярун измерил общую длину следа от заднего среза пятки до средней точки изгиба носка. Затем определил ширину подметки и каблука. Измерения записал в небольшой блокнотик и пошел по следу.
Отпечаток другого кауша обнаружил примерно через метр. Потом опять левый след и правый след, также на метровом расстоянии друг от друга. Ясно – человек бежал и, несомненно, это – мужчина. Отпечатки были нечеткие, а затем и вовсе пропали: занесло песком.
Боярун вернулся к первоначальному оттиску следа, прижал овчарку к себе.
– Хорошо, «Дозор», хорошо!– Ткнул пальцем в отпечаток подошвы: – А теперь – след, «Дозор», след!
Овчарка, понюхав след, вопросительно посмотрела на вожатого.
– Этот, этот след,– ласково произнес Боярун и вдруг резко скомандовал: – Вперед!
«Дозор» припал к следу.
– Вперед! – строго повторил Боярун.
Овчарка взяла след.
За одним из барханов сержант увидел кошару. Рядом, возле потухшего костра, сидел человек. Навстречу выскочили сторожевые псы.
Человек у костра повернулся, и Боярун узнал старого Хола. Чабан подзывал к себе «Пахту» и «Хунука».
– А, саг!.. Фу, фу!..
«Дозор» рвался к кошаре...
Вскоре Бояруну стало известно, что на рассвете «Пахта» и «Хунук» подняли страшный лай и тоже бросались на кошару. Потом заволновалась отара. А когда чабаны увидели ракету, догадались: в кошаре – чужой. Таир побежал на заставу. Хол же решил не выгонять овец из укрытия до его возвращения, чтобы не спугнуть неизвестного.
Боярун спросил:
– А потом овцы не волновались?
– Нет,– торопливо ответил старый Хол, отправляя в рот очередную порцию наса.
«Значит, неизвестный еще там»,– подумал Боярун и принял решение...
Застоявшаяся отара с веселым блеянием ринулась навстречу солнцу, толкаясь и застревая в распахнутых настежь воротах.
Когда овцы освободили кошару, старый Хол впустил туда «Пахту» и «Хунука». Они с громким лаем влетели в кошару. И в это время на противоположной стене появился старший сержант Боярун с автоматом на изготовке. Он увидел прижавшегося к стене человека с занесенным над головой ножом.
– Руки вверх!
Человек обернулся на голос, и собаки сбили его с ног.
МУХАММЕДОВ РАСКРЫВАЕТСЯ
Полковник Заозерный сидел за столом капитана Ярцева – спокойный и даже, казалось, равнодушный. Лишь бугорок над его бровью пульсировал сильнее обычного.
Рядом стоял начальник КПП, выполнял роль переводчика. До этого полковник обращался к задержанному по-русски и по-английски, но тот не понимал.
Местное наречие оказалось ему знакомым, и он охотно пояснил, что фамилия его Мухаммедов. Абдулло Мухаммедов. Бедный человек. Дехканин. Живет на том берегу. Как перешел границу – сам удивляется. Брат у него тяжело болен. Хотел навестить. Шел ночью к брату в Фирюзевар. Днем невозможно – спалит солнце, а где верблюд у бедного человека? Да, видно, заплутал. Просит отпустить домой: брат тяжело болен, единственный брат, и у него ребятишки.
– Ребятишки, говорите? – переспросил полковник.
Мансуров перевел.
– Ребятишки. Бедный человек. Отпустите. Помочь надо,– запричитал Мухаммедов.
Он знал, что ничего компрометирующего пограничники у него не нашли. Нож в брезентовом чехле,– так ведь у всех ножи!
Мухаммедов, говорил быстро, не сбиваясь, точно повторял заученный урок. Он часто произносил «бедный человек», словно обязательно хотел заставить пограничников поверить в это.
Пока Заозерный не пытался направить следствие в нужное ему русло. Он просто слушал. Нарушитель, сбитый с толку поведением полковника, старался выложить все, что ему казалось необходимым. Он предвидел возможные вопросы и хотел предотвратить их, чтобы иметь возможность отвечать по-своему.
Полковник не мешал.
Мухаммедов рассказал, как перебрался через реку. Он не думал, что это пограничная река. Та, другая, как известно, преграждает дорогу в кишлак к брату. Потом пошли пески. А ведь пески – всюду пески. И вдруг – железная дорога. Он удивился: неужели за те пять лет, что он не был у брата, среди песков проложили рельсы? И тут загудел паровоз. Он увидел вырвавшиеся из ночи огни. Огни надвигались на него. Он испугался и побежал. За барханами различил кошару. Обрадовался, что сейчас все выяснит у чабанов. Но сторожевые псы прижали к дувалу и, спасаясь от них, он очутился в кошаре. Бедному человеку всегда не везет.
– Все? – спросил полковник.
Мансуров перевел.
– Все,– торопливо ответил задержанный.
– Значит вы просите отправить вас к брату?
Мансуров снова перевел.
Задержанный радостно закивал.
– Что же,– заметил полковник,– надо подумать.
Мансуров перевел.
Задержанный прижал руки к груди в знак благодарности.
Полковник достал портсигар.
– Курите.
Мухаммедов охотно протянул руку к портсигару. Рука едва заметно дрожала. Он сидел перед полковником в помятых полотняных брюках и порванной на локтях рубахе. Подпоясывавший ее синий выцветший платок сейчас лежал на столе.
Брюки у Мухаммедова задрались. Полковник видел ступню с высоким подъемом. Еще раньше, когда только ввели задержанного, он на глаз определил, что рост его, примерно, метр семьдесят сантиметров. Значит, младший сержант Ковалдин правильно прочел след.
Мухаммедов медленно повернулся к окну. У него было смуглое лицо, покрытое каплями пота, хотя в этот ранний час еще не было жарко.
За спиной задержанного у небольшого столика сидел майор Серебренников. Вел запись. Он отодвинул в сторону приемник, чтобы удобней было писать, и старался не пропустить ни одного слова из того, что переводил Мансуров. Бессонная ночь, казалось, не отразилась на Серебренникове.
Мухаммедов смотрел в окно. Майор видел его профиль. Нос с небольшой горбинкой. Круглый, низкий подбородок. Яйцевидная бритая голова. Мухаммедову было лет тридцать пять.
Стараясь скрыть волнение, он ждал вопросов. Конечно, он был уверен, что в любом случае вопросы последуют. Заозерный и Серебренников читали его мысли: какой зададут вопрос?
Из своей многолетней практики полковник Заозерный знал, что от этого вопроса будет зависеть многое. Нужно обязательно спросить не то, к чему приготовился задержанный, и он спросил, казалось, самое безобидное:
– У вас, Мухаммедов, большая семья?
– Холост,– ответил Мухаммедов на своем родном языке.
Расчет был правильный: задержанный ответил, не дожидаясь вопроса переводчика. Полковник сделал вид, что не заметил его оплошности. Но сам Мухаммедов не мог этого скрыть. Пальцы судорожно впились в колено.
«Так, значит, вы понимаете по-русски?» – он ждал, что такой вопрос теперь обязательно задаст полковник. Используя те несколько секунд, которые Заозерный молчал, Мухаммедов силился найти лазейку, объяснить почему вдруг ответил на вопрос без переводчика. Он решил сказать, что холост, а вот у брата большая семья и надо помочь, словно не отвечал полковнику, а продолжал свой рассказ. Он так и сделал.
– Минуточку,– спокойно сказал полковник.
Мухаммедов осекся и похолодел: выходит он снова понял!
Полковник молчал. Мухаммедов понемногу начал успокаиваться. И тогда Заозерный сказал Мансурову, глядя в упор на нарушителя государственной границы:
– Свободны, товарищ старший лейтенант. Дальше мы договоримся сами.
Мансуров щелкнул каблуками и вышел.
Вероятно, если бы полковник был уверен, что перед ним опытный агент иностранной разведки, он так не поступил. Мухаммедов же, как назвал себя задержанный, несомненно, первый раз шел на ответственное задание. Теперь полковник должен был не дать нарушителю опомниться.
– Я расскажу, как вы перешли границу,– заметил он и неторопливо, шаг за шагом, восстановил весь путь нарушителя от пограничной реки к кошаре.
Мухаммедов ошалело смотрел на полковника.
– А теперь назовите свою настоящую фамилию,– как само собой разумеющееся, потребовал Заозерный.
Мухаммедов тяжело дышал.
Полковник переглянулся с Серебренниковым. После того, как Мансуров скрылся за дверью, Серебренников положил ручку и не спускал глаз с задержанного. Они с полковником думали об одном: есть ли у нарушителя яд? При обыске в одежде Мухаммедова ампулы не нашли. Но, может быть, яд не в ампуле? Полковник вспомнил: эксперта удивило, что в тканях рта утопленника, которого выловил Шарапов, не обнаружено следов, тогда как химическая судебно-медицинская экспертиза подтвердила отравление цианистым калием.
Есть ли у нарушителя яд? И где? И захочет ли он им воспользоваться? Нужно во что бы то ни стало помешать, если он предпочтет смерть.
Мухаммедов вдруг лихорадочно потянулся ко рту. В тот же миг Серебренников перехватил его руки.
– Откройте рот! – приказал полковник.
Мухаммедов замотал головой, плотно сжимая губы.
– Откройте рот! – строго повторил Заозерный, запрокидывая голову задержанного.
– Осторожно! – прохрипел Мухаммедов.– Там яд!
Он говорил по-русски.
Он хотел жить...
Полковник держал в руках металлическую коронку с пломбочкой на нитке, обработанной специальными химикатами.
Стоило сорвать пломбу, как обнажалась крохотная ампулка на дне коронки. Коронка сидела неплотно и при нажиме сдвигалась Зуб рассекал ампулку, и яд действовал мгновенно.
«Вот почему эксперт не обнаружил следов в тканях рта утопленника!»—подумал полковник.
– Пить! – попросил Мухаммедов и дрожащими руками взял стакан. Бледность постепенно сходила с его лица. Он сделал несколько жадных глотков.
– Разрешите немного отдохнуть? – с едва заметным акцентом произнес Мухаммедов.– Я всё скажу.
Серебренников снова приготовился писать. Нарушитель закрыл глаза и некоторое время сидел не шевелясь. Так, с закрытыми глазами, он и начал рассказывать:
– Моя настоящая фамилия – Ходжиев. Умар Ходжиев... В «Си-Ай-Си»[17]
[Закрыть] известен еще как агент номер ...– и упавшим голосом он назвал этот номер.
Серебренников записывал.
– Вас, конечно, интересует мое задание?– Ходжиев помолчал.– Я должен был перейти границу и затеряться среди местных жителей. Ни чем не выделяться среди них. Вот видите – моя одежда...
– Продолжайте,– сказал полковник, играя портсигаром.
– Можно закурить? – агент схватил протянутую полковником папиросу и глубоко затянулся.– Я шел без оружия.
– Почему?
– Чтобы не вызвать подозрения.
– Продолжайте,– повторил полковник.
– Моя главная задача – обосноваться пограничном районе.
– Без документов!
Ходжиев сознался:
– Мне должен был передать их один человек. И деньги.
– Где встреча?
– В Энабадском ресторане. Каждый понедельник и четверг с восьми до девяти часов вечера.
– Как бы вы узнали друг друга?
– Я должен был сесть за крайний столик. Заказать чай. Ко мне подойдет человек, покажет на чайник и произнесет следующие слова: «Запрет вина – закон, считающийся с тем, кем пьется, и когда, и много ли, и с кем. Не так ли?» В ответ надо продолжить четверостишие: «Когда соблюдены все эти оговорки, пить – признак мудрости, а не порок совсем». Это – Омар Хайям.
– Каждый понедельник и четверг,– подчеркивая слово «каждый», вставил полковник. – Значит, человек, с которым вы должны были встретиться, мог сразу и не придти?
– Почему? – возразил агент.– Это я мог задержаться.
– Допустим. Но ведь до понедельника или, скажем, четверга тоже надо прожить. Откуда вы знали, сколько придется добираться до Энабада?
– Я умею голодать.
– Почему же вас не снабдили деньгами?
– Переходить границу с деньгами—опасно.
– Ну, а если бы человек, которого вы ждали, не явился? – настаивал полковник.– Как бы вы расплачивались за чай?
Задержанный нервно закашлялся.
– Пожалуйста, говорите.– Полковник заметил, что папироса у нарушителя погасла. Протянул спички.
Ходжиев машинально взял коробок. Повертел в руках.
– Я все сказал.
– Разве у вас не было другой явки?
Ходжиев не ответил.
– И раньше вы ни с кем не должны были встретиться? – допытывался полковник.
– Когда раньше?
– До Энабада.
– Нет. До Энабада надо было добираться самому.– Ходжиев зажег спичку. Скептически оглядел свой наряд.– Вот мой «пропуск». Ну, и еще, конечно, знание языка.
– Так вы ни с кем не встречались? – полковник тоже с удовольствием бы закурил.
– Нет,– спичка в руках задержанного погасла.
– А в поезде?
– Нет.
– Вы торопились к поезду?
– Нет.
– Но вы знали, что будет поезд?
– И да и нет.
– Не понимаю.
– Мне сказали, что возможно будет поезд.
– Продолжайте.
– Если удастся – надо воспользоваться им. Если нет – постараться уйти как можно дальше.– Он, наконец, прикурил и два раза подряд затянулся.
– Куда вы дели шест? – выждав некоторое время, спросил полковник.
– Шест?—Ходжиев сбил пепел.
– Ну, да, шест, которым вы пользовались вначале,– спокойно напомнил полковник.
Агент ответил неуверенно:
– Шест был разборный. Я закопал его в песок по дороге к кошаре,– Он запнулся.
– Мы нашли.– Полковник свел брови. На самом деле шеста пока еще обнаружить не удалось.
Задержанный недоверчиво посмотрел на него.
– Шест оказался полым,– как бы рассуждая вслух, заметил полковник.
Ходжиев молчал. Заозерного вдруг осенило: в шесте – деньги. Он не верил, что нарушителя отправили через границу без денег. Больше курить не хотелось: все становилось ясным.
Агент угрюмо мял в руках коробок.
– Вернемся к поезду,– сказал полковник.– Кто вас должен был поджидать?
Агент сделал нетерпеливое движение.
– Я же сказал: до Энабада встречи у меня ни с кем не было.
– Вы уверены в этом?
– Уверен.
– Также, как в том, что шли за границу без денег? – усмехнулся полковник.
Ходжиев раздавил коробок.
– Ведь я бросил шест... Значит все остальное – правда.
– Остаться без денег – опрометчиво.
Папироса погасла, и нарушитель опять чиркнул спичкой.
– Я разобрал шест и ту часть, в которой деньги, должен был взять с собой. Но торопился и спрятал в песок. А с собой взял другую... Когда обнаружил, что ошибся, ту, с деньгами, уже не нашел: ведь я не старался запомнить место.– Он смял папиросу: – Потому и сказал, что перешел границу без денег.– Хрустнул пальцами: – Как бы я доказал, что у меня были деньги?
На этот раз Заозерному показалось, что он говорит правду.
– Итак, до Энабада у вас не было встречи? – уточнил он.
– Нет.
– И вы никого не видели в поезде?
– Нет. Тамбур, куда я прыгнул, оказался пустым.
– А если бы там был человек?
– Не знаю.
– Вы бы его убили?
– Нет!!!
– Почему?
– Я никого не хотел убивать.
– Но ведь вас могли разоблачить.
– Потому я и спрыгнул с поезда. Услышал, что кто-то есть на платформе – за грузом мне сначала не было видно – и спрыгнул...
