Текст книги "Пароль остается прежним"
Автор книги: Минель Левин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
ЗАСТАВА НЕ СПИТ
В этот ранний час на заставе, как всегда, было тихо. Но, против обыкновения, никто не спал.
Одни пограничники устроились на завалинке перед казармой. Другие, словно тени, бродили взад и вперед.
Никто не взялся за кий.
Никто не захотел ехать с водовозкой, даже Бегалин, для которого лишний раз окунуться в реку было величайшим наслаждением. И, может быть, впервые за все время службы на границе он не думал о том, что скоро поднимется солнце и станет трудно дышать.
Подошел Кошевник, тронул Бегалина за плечо. В руках он держал бескозырку. Свернутыми в трубочку лентами показал на окно канцелярии: здорово, мол.
Бегалин кивнул.
Никита послюнявил пальцы, пригладил вихры. Отколупнул кожу на облезлом носу и пропел топотом:
«С неба звездочка упала зо-ло-та-ая!>
Ему было весело. Обидно, конечно, что на этот раз обошлись без него. Но ведь утопленника он выловил. Вообще-то все нарушители должны проходить через его руки. С этим, который сейчас в канцелярии,– черт с ним! А вот, которые еще пойдут...
– Хочешь пить? – спросил он Бегалина, уверенный, что тот ответит: хочу. Но Бегалин ответил: нет!
– Брось! – не поверил Никита и, подражая капитану Ярцеву, добавил: – Я пью утром горячий чай. Два-три стакана. А в остальное время надо перетерпеть.
Он поманил Бегалина:
– Идем на кухню: кипяточек есть.
Николаю не хотелось вставать и не хотелось пить. Он отказался.
– Чудак! – удивился Никита. Нахлобучил на глаза бескозырку. Свернул за угол казармы.
– Товарищу коку привет. Разрешите кипяточку? – Никита нацелился кружкой в котел поменьше и прищелкнул языком: – Здорово помогает!
– А как же мое средство?
Кошевник обернулся: сзади стоял, добродушно усмехаясь, старшина Пологалов,
– Помню!
Кошевник живо всыпал в кружку пригоршню соли.
Старшина засмеялся:
– Так ведь ты отказался от моего средства?
– Нет,– убежденно сказал Никита и, залив соль кипятком, сделал огромный глоток. Обжегся. Стерпел.– Здорово помогает! – В этот момент он действительно верил, что соленая вода лучшее средство от жажды. А старшина не сомневался, что едва вернется водовозка, Кошевник подлетит к ней и будет хлестать холодную воду.
Старшина снял пробу.
Кошевник допивал третью кружку кипятка. Вертелся возле Пологалова, хотел что-то спросить.
– Ну, говори, что у тебя? – помог старшина.
– Интересуюсь,– сказал Никита,– а нарушителя будут кормить?
– Конечно,– ответил Пологалов и пошутил: – Ты ведь уступишь ему свой завтрак?
– Почему я? – удивился Никита, но заметил подвох и засмеялся.– Нет, правда?
Ответа старшины он не расслышал: заторопился.
Старшина догадался: пришла водовозка.
Кошевник смотрел, как наполняется цистерна-отстойник. Ему не хотелось ждать, пока вода отстоится, и он наполнил кружку.
Шарапов, проходя мимо, бросил насмешливо:
– Не надоело потеть, Кошевник?
– Матросу без воды – хана!– Никита развел руками и пошел за Шараповым.
Командир катера торопился в столовую. Еще издали он увидел в приоткрытую дверь небольшой столик, на котором растопырил стрельчатые листья фикус. Шарапов все-таки достал его вчера у Истат Мирзабаевой. Он вспомнил, как она обливалась водой, и усмехнулся: до чего бедовая!..
Окликнул Кошевника. Попросил красиво написать: «Стол именинника».
– Это можно,– сразу согласился Никита.– А меня будут сажать за этот стол?
– Один раз в году, так уж и быть, посадим,– прищурился Вахид, сдувая пыль с фикуса.
В дверях показалась могучая фигура сержанта Назарова:
– Бородулю не видели?
Кошевник вмиг подлетел к нему и стал приставать: как обнаружили след?
Назаров отмахнулся:
– Ну обнаружили, и – всё!
Такое объяснение не удовлетворяло Кошевника. А Назарову было не до него. Он думал о Бородуле.
Не случись чрезвычайного происшествия, виновником которого был Бородуля, возможно нарушитель не прошел бы мимо наряда. Тогда бы Назаров не оставил самое выгодное место для наблюдения.
Назарова никто не ругал. Он обнаружил след и поднял заставу в ружье. Чтобы распознать след, требовалось большое умение. Возможно, Назарову даже объявят благодарность. И тем не менее он был недоволен собой. Ветер... Если бы не поднялся ветер, Назаров, конечно, уловил бы посторонний звук и принял меры. Но Назаров не хотел делать скидку на ветер.
Сейчас командир отделения искал Бородулю. Он вдруг заметил, что Бородуля исчез: час от часу не легче! Где может быть Бородуля?
Назаров подходил к пограничникам, сидящим на завалинке:
– Бородулю не видели?
– Не видели.
Он заглянул в конюшню. И здесь нет Бородули.
Тогда Назаров завернул в столовую.
Куда-то запропастился Бородуля, а тут Кошевник лезет со своим дурацким вопросом: как обнаружили след? Ну, обнаружили и обнаружили.
Назаров повторил расстроенно:
– Значит, не видели?
– А ты в казарме смотрел? – спросил Шарапов.
Назаров отмахнулся:
– Что ему делать в казарме? – Он знал, что ни один пограничник не пойдет в казарму, если на заставе боевая обстановка.
– А ты все-таки посмотри.
Назаров неохотно пошел в казарму,
– Бородуля?
Тишина.
– Бородуля! – громче повторил Назаров и прислушался: показалось, кто-то сопит.
Он подошел к койке Бородули.
– Рядовой Бородуля?
Молчание.
Назаров отодвинул ставни. Теперь он хорошо видел Бородулю. Солдат безмятежно спал.
ОСОБОЕ МНЕНИЕ
Когда полковник Заозерный сказал Мансурову, что дальше обойдется без переводчика, начальник КПП вышел из канцелярии и сел на завалинке рядом с пограничниками.
Никто из солдат ни о чем не спросил Мансурова, и Мансуров ничего не сказал им. Но раз больше не требовалось переводчика, каждый подумал, что нарушитель поддается.
Взметнув облако пыли, на заставу ворвался газик. Он описал полукруг и остановился возле комнаты дежурного. Из машины вышел капитан Ярцев. Открыл дверцу заднего сидения. Кому-то предложил выходить.
«Ефремов!» – узнал Мансуров и сразу вспомнил свою неприязнь к водителю автопогрузчика.
Ефремов, втянув голову в плечи, виновато улыбался. Вслед за ним из машины выскочили Ковалдин и «Амур».
Дежурный, проинструктированный полковником, что-то сказал Ярцеву. Начальник заставы кивнул.
Мансуров подошел к машине и, поймав заискивающий взгляд Ефремова, насупился.
Лицо Ефремова посерело.
Ярцев не слишком любезно отстранил Мансурова.
Начальник КПП отступил в сторону. Ярцев повел Ефремова в помещение.
Петр Ковалдин погладил «Амура» и направился к вольеру. Пограничники на завалинке ждали, когда он освободится и подойдет к ним.
Мансуров, насупившись, смотрел вслед Ефремову.
– Старший лейтенант Мансуров!
Начальник КПП обернулся: на крыльце стоял Заозерный.
– Слушаю, товарищ полковник!
– Пригласите Ярцева в комнату дежурного и зайдите сами.
– Есть!
Пограничники стоя приветствовали полковника.
– Сидите, товарищи,– разрешил он.– Хорошо поработали. Молодцы.
В ответ все заулыбались.
Полковник пошарил по карманам: портсигар остался на столе в канцелярии.
– А закурить найдется?
Несколько рук потянулось к нему. Заозерный выбрал «Беломор» и кивнул на бильярд:
– Почему не играете?
– Это мы сейчас! – сказал кто-то из пограничников. Напряжение минувшей ночи прошло.
Старшина Пологалов приказал сержантам выводить отделения на уборку. Замелькали метлы. Возле цистерны выстроилась очередь с ведрами и лейками.
Из окна ленинской комнаты высунулась вихрастая голова Кошевника. В руках – кисточка. За ухом – рейсфедер.
– Давай, давай! Жми, ребята-а!—закричал он и пронзительно свистнул. Вдруг увидел Заозерного. Вытаращил глаза:
– Здравия желаю, товарищ полковник! – И мгновенно исчез.
Полковник усмехнулся.
В комнате дежурного он внимательно выслушал Ярцева.
Итак, овчарка привела к Ефремову. Ефремов не отрицает, что ехал в тамбуре последней платформы. Вскочил на ходу, потому что поезд отходил раньше времени. Это подтверждают водитель мотовоза и главный кондуктор. Ехал, чтобы поздравить жену с днем рождения. Никого на платформе не видел.
От нарушителя государственной границы полковник узнал, что тот прыгнул в последний тамбур, который оказался пустым. Значит первое несоответствие: Ефремов заявляет, что ехал в этом тамбуре, а нарушитель – что в тамбуре никого не было. Правда, нарушитель оговорился: кто-то был на платформе, за станками, и вначале он не заметил.
Говорил ли Ефремов Ярцеву, что определенный участок пути ехал не в тамбуре и почему? Не говорил... А Ярцев не спрашивал.
Дальше. По мнению Ярцева Ефремов слишком старательно вспоминал подробности, вроде той, как отрывал газету. Конечно, начальника заставы должно было насторожить чрезмерное увлечение деталями: преступники прибегают к такому методу, чтобы запутать следы. Но Ярцев был склонен верить Ефремову, особенно после того, как тот обратился к нему с просьбой провести мимо детей, словно ничего не произошло.
– Так,—сказал полковник.—Ваше мнение, капитан?
Ярцев ответил уклончиво:
– Сложная ситуация.
Мансуров вставил:
– Я, товарищ полковник, не верю Ефремову. Весь он какой-то не наш, словно боится чего-то.
Полковник оставил его замечание без ответа, склонился над макетом участка заставы.
– Вот здесь отметка 1—400,—сказал он.– Смотрите. А здесь рельсы делают крутой поворот. Если спрыгнуть сюда,– он показал то место, где старший сержант Боярун обнаружил след,– пожалуй, с платформы трудно заметить. Видите – сразу загораживает скала.– Достал записную книжку и протянул Ярцеву: – Начертите расположение станков на платформе... Так... Значит, если Ефремов почему-либо решил ехать здесь, нарушитель мог его не заметить.
– Но он же сознался, что ехал в тамбуре,– недовольно сказал Мансуров.
Заозерный продолжал развивать свою мысль:
– Конечно, подозрительно, что нарушитель переходит границу и осведомлен о движении поезда. А Ефремов едет именно в этом поезде, ночью, без ведома пограничников... Кстати, товарищ Мансуров, почему наряд не доложил вам о Ефремове?
– Так ведь он сам говорит: вскочил на ходу,– Мансуров почувствовал, как неприязнь к Ефремову усиливается.
– Ну и что же? – сухо заметил полковник.– Разве наряд не отвечает за отправляющийся поезд?.. Или, по-вашему, завертелись колеса, а дальше хоть трава не расти?
– Я думаю, товарищ полковник, Ефремов догнал поезд за семафором,– высказал предположение Мансуров.
– Но Ефремов видел пограничников,– напомнил Ярцев.
– Вряд ли,– усомнился Мансуров.
– А вы проверьте,– сказал полковник.– Возьмите газик майора Серебренникова и через двадцать минут доложите.
– Есть!
– Подозрительно, что нарушитель прыгнул в тамбур, а на платформе – Ефремов,– продолжал рассуждать вслух Заозерный. Мансуров задержался: – Но как случилось, что Ахмедов – опытный кондуктор – ехал не в этом тамбуре?
Ярцев объяснил, искоса поглядывая на Мансурова:
– Ахмедов сопровождал особенно ценный груз.
– Других причин не было?
– Никак нет.
– Вы верите Ахмедову?
– Верю.
– А вы, Мансуров? – спросил полковник.
– Я тоже верю,– ответил Мансуров.
Заозерный повернулся к Ярцеву:
– Действительно ли ценный груз был на той платформе, где ехал Ахмедов?
– Это подтвердил дежурный по станции,
– Ефремов не знал, что Ахмедова не будет на последней платформе?
– Нет.
– Почему?
– Такое решение Ахмедов принял в последний момент, перед отправлением поезда.
– Ясно.– Полковник постучал по циферблату часов: – Спешите, Мансуров.
Начальник КПП вышел.
– Он давно подозревает Ефремова,—сказал Ярцев.
– А вы?
– Ефремов человек со странностями, но я ему верил.
Полковник спросил:
– Больше не верите?
Ярцев ответил честно:
– К сожалению, товарищ полковник, еще верю.
– Почему, к сожалению?
– Факты...
– Пока фактов нет,– перебил полковник.– Есть стечение обстоятельств. А этого для обвинения недостаточно. Нужны доказательства.
– Вы считаете, товарищ полковник, что Ефремов невиновен? – Заозерному показалось, что Ярцев обрадовался.
– Нет,– сказал он.– Просто необходимо убедиться либо в его виновности, либо в невиновности.
Ведет он себя странно, задумчиво протянул Ярцев.
– В чем заключается эта странность?
– Слишком предупредителен и, как Мансуров говорит, будто заигрывает с пограничниками.
– Почему?
– Я объясняю это тем, что биография у него... тяжелая. Ну, был человек в плену, боится, что потерял доверие.
– Возможно,– согласился полковник.– А не кажется ли вам, капитан, что если бы Ефремов и нарушитель границы встретились преднамеренно, то последнему вовсе не обязательно было прыгать с поезда здесь.– Заозерный опять подошел к макету участка.– Он мог это сделать дальше, когда начнутся сады. В районном центре легче замести следы, чем в песках. И, согласитесь, неразумно менять его на кошару.
– Я подумал, товарищ полковник, что нарушитель мог просто что-нибудь передать Ефремову.
– Исключено.
– Почему?
– Место свидания не надежное.
Полковник прошелся по комнате.
– Выясните у Ефремова, капитан: все ли время он находился в тамбуре... Да, а действительно ли у его жены день рождения? Это вы узнали?
– Никак нет.
– Почему?
– Я докладывал,– напомнил Ярцев,– ее не было дома.
– Надо было спросить ребятишек, скажем, старшую девочку.
– Не догадался, товарищ полковник.
– Это тоже надо узнать.
– Есть!
– Ну вот и узнавайте. Заозерный отпустил Ярцева и хотел вернуться в канцелярию, но в это время доложили, что поисковая группа доставила все части разборного шеста, которым пользовался нарушитель.
– Очень хорошо,– заметил полковник и вскоре уже разглядывал их.
В одной из частей шеста за двойными стенками оказалась советская валюта, аккредитив, облигации трехпроцентного займа и свернутый в трубочку паспорт на имя Умара Ходжиева.
Выходит, задержанный скрыл не только деньги, но и что шел с документами. Выдумал зачем-то версию о встрече в Энабадском ресторане. Теперь полковник не верил в эту встречу. И раз имя Умара Ходжиева вписано в паспорт, значит это – чужое имя... Нарушитель хитрит. Он еще далеко не откровенен. Так, может быть, он все-таки связан с Ефремовым?
Шофер майора Серебренникова – Микаелян – обрадовался, что наконец-то и о нем вспомнили. Отвезти Мансурова на КПП?
С удовольствием!
Газик зарывался в песок. Мансуров прикрывал глаза. Микаелян вспомнил про подарок Серебренникова и, достав очки, протянул старшему лейтенанту.
– Спасибо. Надень сам.
Мансуров думал: почему пограничники не доложили ему о Ефремове?
Газик промчался улицей поселка и замер возле контрольно-пропускного пункта.
Микаелян не любил ждать. На этот раз долго ждать и не пришлось. Мансуров вернулся быстро.
– Поехали.
Вид у него был озадаченный.
Снова пылила дорога. Мелькали дома. Впереди – кирпичное здание станции. Из-за барханов вынырнул мотовоз с неровной цепочкой красных вагонов.
– Стоп! – приказал Мансуров.
Микаелян резко затормозил.
Когда пыль рассеялась, шофер увидел, что кто-то, не дожидаясь остановки поезда, спрыгнул с платформы и побежал к газику.
– Женщина! – удивился Микаелян.
Она бежала неуклюже: приземистая, тяжелая.
– Давай навстречу! – распорядился Мансуров.
Газик рванулся вперед.
– Так это же Ефремова!—узнал Микаелян.
– Останови.
Женщина, задыхаясь, подбежала к газику и навалилась на дверцу кабины. Скуластое лицо ее было искажено. Сухие губы дрожали. Пальцы вцепились в борт машины и, казалось, нет силы, которая могла бы их оторвать.
– Где...– она задыхалась.– Где? – голос глухой.
– Успокойтесь,– произнес Мансуров, пытаясь открыть дверцу, за которую держалась Ефремова.
– Где мой муж? – Он прочел на ее лице отчаяние.– Что вы с ним сделали?
– Да вы успокойтесь,– растерялся Мансуров.
Глаза ее налились гневом.
– Кто позволил?... Я спрашиваю: кто позволил?!
– Успокойтесь. Мы должны были проверить,– неожиданно для себя стал оправдываться Мансуров, будто он задержал Ефремова.
– Ах, проверить! – она словно впечатывала слова.– Его проверить... А вы... а ты...– голос ее гремел: – Ты знаешь, что такое Освенцим, или что такое Дахау?.. Знаешь, что такое селекция?! – Глаза жалят: – Зубы у тебя целы? Ребра целы? Легкие не отбиты?!
Микаелян почувствовал, как холодок прошел по спине.
– Где он? – наседала Ефремова.– Сейчас же везите меня к нему!
Мансуров побледнел: не часто приходилось видеть такое отчаянное горе...
Ефремову принял майор Серебренников Полковник Заозерный все еще был занят изучением документов задержанного агента. Капитан Ярцев остался с нарушителем границы.
Серебренников был в курсе дела. Ярцев доложил, что Ефремов, по его словам, некоторое время ехал за станками. Он, как известно, оказался в поезде без ведома главного кондуктора и решил поставить его в известность. Но перешагнуть с платформы на платформу в темноте не рискнул и вернулся в тамбур.
Старший лейтенант Мансуров тоже разобрался. Оказывается, наряд проверил поезд и, разрешив отправление, перешел на другую сторону полотна, остановившись между третьей и четвертой платформами. Пограничники видели, как кто-то прыгнул в последний тамбур. Они не сомневались, что это Ахмедов, и спокойно вернулись на КПП. Мансуров влепил наряду по пять суток ареста за беспечность.
Всё складывалось в пользу Ефремова.
...Женщина увидела Серебренникова.
– Товарищ майор! – подалась ему навстречу. Как хорошо, что вы здесь! – И сразу заговорила о муже:—Он честный... Честный... Только всего боится. Думает, что не верят... Это так страшно... Я говорю: чего боишься?.. А он боится... Всех боится...Наконец, отходить стал. И вдруг...
Она отстранила стакан, который ей протянул Серебренников. Спросила с болью и обидой:
– За что его?
– Успокойтесь,– сказал Серебренников.
– Он честный! – твердо повторила она, сверкая сухими глазами.– Поверьте!
– Конечно,– согласился Серебренников.– Только зачем было ехать домой ночью? – О нарушении границы и подозрении, которое в связи с этим падало на Ефремова, он ничего не сказал.
– Ночью? – машинально переспросила она.
– Даже если торопишься на семейный праздник,– добродушно сказал Серебренников.
– Праздник? – глаза Ефремовой расширились.– Какой праздник?
– День вашего рождения.
Она некоторое время оторопело смотрела на него, и вдруг по щекам хлынули слезы.
– День рождения! – повторила она, счастливо улыбаясь.– А я завертелась.– Доверчиво сообщила Серебренникову:
– Вот день рождения всех детей помню. А свой...– Из груди вырвался вздох облегчения.– Так вот почему он приехал! А я думала: что случилось?.. Прихожу домой. Только что был, говорят, с пограничниками...
Она смеялась сквозь слезы.
Микаелян увез Ефремовых в поселок.
Мансуров угрюмо смотрел вслед: и всё-таки он не верил Ефремову.
А еще через некоторое время заставу покинул Ходжиев.
РУКИ ПИАНИСТА
На столе подполковника государственной безопасности Шилова лежали части разборного шеста, паспорт, командировочное удостоверение, аккредитив, облигации трехпроцентного выигрышного займа и деньги, принадлежавшие нарушителю.
При помощи лупы подполковнику Шилову удалось обнаружить, что в паспорте заменена фотография. На гербовой печати буквы «А» в слове «Управление» и «Л» – «Милиция» были сдвинуты и подправлены тушью. Облигации и деньги не поддельные. Аккредитив – тоже.
На первом же допросе задержанный решил говорить правду:
– Моя настоящая фамилия Абдусаломов. Рахматулло Абдусаломов.
Шилов включил магнитофон.
Полковник Заозерный молча сидел в углу кабинета. Ему тоже кое-что еще надо было выяснить.
Нарушитель закрыл лицо руками, и потому голос его доносился будто издалека.
– Я должен был перейти границу,– сказал он, подтвердив свой агентурный номер,– и затеряться среди местного населения.
Он волновался и не договаривал слова:
– Я хочу, чтобы вы мне пове... Я все расскажу, чтобы вы поверили... Я понимаю: теперь мне трудно пове... Я не сразу решился говорить правду. Но вы узнаете мою историю, поймете, что я хотел, и пове...
Шилов придвинул к нему стакан с водой. Абдусаломов справился с волнением и, снова закрыв глаза, наверное для того, чтобы сосредоточиться, приступил к рассказу.
Родился Абдусаломов в Туркмении. Отец– узбек. Работал чайханщиком. Мать—туркменка. Умерла при родах. Кроме младшего – Рахматулло – в семье было шестеро дочерей. Что он может сказать о них? Все замужем, имеют детей. Отец снова женился, и он ушел к сестрам. Когда было шестнадцать лет, началась война. Весной сорок четвертого года призвали в армию. Двадцатого июля под Гродно гитлеровцы предприняли контрнаступление, и он попал в плен.
Войска второго Белорусского фронта, отразив контратаку, стремительно заняли Белосток. На западном берегу Свислочи, где был создан мощный оборонительный рубеж и завязались ожесточенные бои, Абдусаломова вместе с другими пленными погрузили в эшелон и отправили в Германию.
Он не будет рассказывать о всех тех ужасах, которые пришлось пережить в концлагере. Во всех концлагерях было одинаково жутко, и вряд ли он сообщит что-нибудь новое.
Но время шло, а он оставался жив. И вдруг его переводят в другой лагерь. Вот об этом он хочет рассказать, потому что иначе невозможно понять всего того, что с ним случилось.
Новый лагерь находился километрах в ста пятидесяти от Берлина.
Он не верил своим глазам: вокруг стояли только таджики и узбеки, туркмены и киргизы, да еще казахи. Все, как и он, в лохмотьях, истощенные, жалкие, поддерживающие друг друга, чтобы не упасть, и не понимающие, зачем их сюда согнали.
И вдруг на деревянный помост, который не сразу разглядели, поднялся человек с густой, черной бородой, в чалме. Его длинный черный халат вылизывал наспех сколоченные доски. Человек прижал руки к груди и пропел, закатывая глаза:
– Бисмиллоху рахмону рахим...
Он читал молитву. Он просил аллаха сжалиться над несчастными, опутанными коммунистической пропагандой людьми, которые отныне возвращаются к вере и будут служить аллаху, как записано в коране.
Потом «вернувшихся к аллаху» погнали в баню и выдали зеленые робы, и накормили горячим супом.
А потом всех их разбили поротно и повзводно и выстроили на плацу.
Снова на помост поднялся чернобородый мулла, низко поклонился долговязому оберсту[18]
[Закрыть] в пенсне золотой оправой и обратился к строю военнопленных:
– Слушайте, мусульмане!
Оберст стоял, широко расставив ноги, по-бычьи втянув голову в плечи.
– Наши враги – русские! – выкрикнул он срывающимся фальцетом.– А все мусульмане– друзья! Мы протягиваем вам руку помощи. Зачисляем в Туркестанский легион великой германской армии! Хайль Гитлер!
Несколько голосов недружно ответили:
– Хайль!
Оберст ударил в ладоши.
Рассыпалась барабанная дробь.
Отделение эсэсовцев вынесло полковое знамя. На голубом полотнище с белой полосой, в белом кругу возле древка горел золотой полумесяц.
Потом какие-то младшие офицерские чины обошли строй «вернувшихся к аллаху» и вручили каждому нарукавные эмблемы с изображением минарета.
– Гот мит унс[19]
[Закрыть]!– кричал оберст и тыкал пальцем в бляху своего ремня.
Потом «обращенных к вере» заставили принять присягу и целовать знамя. А тех, кто отказывался, расстреливали.
Одна мысль тогда руководила им: выжить, найти способ вернуться к своим. И он стал легионером...
Абдусаломов замолчал.
Подполковник Шилов обменялся взглядом с Заозерным.
Конечно, они знали о Туркестанском легионе. Формирование его началось вскоре после разгрома немцев под Москвой. В то время гитлеровцы спешно основали марионеточную организацию, которая впоследствии стала называться «Туркестанским национальным комитетом». Прикрываясь целью борьбы за создание «единого туркестанского государства», этот комитет руководил подготовкой и засылкой шпионов и диверсантов в советский тыл. Насколько большое значение придавалось комитету и его легиону свидетельствует тот факт, что руководство ими осуществляли непосредственно остминистерство, занимающееся делами оккупированных территорий, имперская разведка «Абвер» и главное управление СС.
К этому времени, видимо, и относился рассказ задержанного агента.
Абдусаломов снова заговорил.
Им не сразу вручили оружие. С утра и до ночи зубрили коран и молились... А не так повернулся – плети. Не так посмотрел – в карцер. Не то сказал – расстрел перед строем. За попытку к бегству – пуля на месте... И снова зубрили коран, и молились, со страхом поглядывая на эсэсовские дубинки, не пропускавшие никого.
Шли дни и недели в беспрерывном молении и муштре. И вот однажды в лагерь приехал человек в черном костюме и черном галстуке, в ослепительно белой манишке и скрипящих штиблетах. Он был среднего роста, с густыми черными волосами. Точеное лицо его, бледное, как у европейца, тем не менее принадлежало сыну Востока. Надломились в улыбке бескровные, тонкие губы.
Человек в черном костюме был крупной фигурой. Его охраняли эсэсовцы, и сам оберст относился к нему почтительно.
– Вали Каюм-хан! – объявил он и выкинул вперед руку.– Хайль Гитлер!
– Хайль! – ответил человек с бледным лицом и обратился к застывшим в строю легионерам:
– Братья, мы с вами одной крови и одной веры. Аллах да поможет нам!..
Это был тот, кого немцы готовили в президенты своей Туркестанской республики.
Вали Каюм-хан – матерый враг советского народа. Сын ташкентского торговца, в 1922 году он был направлен на учебу в Германию, но затем отказался вернуться на родину и стал агентом немецкой разведки. С приходом Гитлера к власти занимался антисоветской работой среди эмигрантов. Был назначен руководителем «Туркестанского национального комитета». После разгрома фашистов бежал в английскую зону оккупации и по заданию английской разведки приступил к возрождению своей организации на территории Западной Германии.
Знал ли Абдусаломов, кого заслушался в тот роковой для него день?!.
...Позже, с группой легионеров-фанатиков он оказался во Франции. Здесь снова попал в плен, на этот раз к американцам, и очутился в Марокко, где со временем превратился из военнопленного в «перемещенное лицо».
Подполковник Шилов хорошо знал, что значит «перемещенное лицо»: человек без родины, без прав и защиты. Заозерный тоже знал это и сдвинул брови.
– Я искал работу и молился аллаху,– продолжал Абдусаломов.– Но аллах был далеко, как родина, куда я уже не мечтал вернуться. А я страшно грустил по родине. Честное слово!.. И молил аллаха дать мне силы всё вынести. И голодал, и плакал. А потом слез не стало. И меня будто не стало... И вдруг встретил такого же, как я, нашего пленного. Он – ашхабадец. И его история похожа на мою. Он тоже ходил без работы. Мы стали ходить вместе. И мечтали о родине, и готовы были умереть, но прежде увидеть ее!.. И ведь так не год, не два. Гораздо больше!.. Перемещенные лица!..
Абдусаломов задыхался.
– Отдохните,– предложил подполковник.
– Нет, нет! – возразил Абдусаломов, словно боясь, что ему помешают высказаться.– А потом совершилось чудо: мы оказались в полицейском участке и наелись досыта, и подписали какую-то бумагу. И Кулиев сказал:. «Слава аллаху!»..
– Кто такой Кулиев? – спросил Шилов.
– А тот ашхабадец...
Заозерный вдруг подумал, что Кулиев и мог оказаться тем утопленником, которого выловил старшина первой статьи Шарапов.
Начальник отряда отлично помнил, как выглядел утопленник, и переглянувшись с подполковником, предложил Абдусаломову описать внешность Кулиева.
Нарушитель задумался.
– Смуглый,– выговорил он наконец. – Черноволосый.
– С усами? – подсказал Заозерный.
– С усами,– не очень уверенно согласился Абдусаломов, и полковник решил, что Кулиева могли заставить отращивать усы в последние дни перед выброской на задание.
– Что вы еще можете сказать? – спросил Шилов.
– Неприметный он,– словно извиняясь, ответил задержанный.
– Так что же с вами было дальше? – Шилов отодвинул стул и устроился удобней.
Нарушитель торопливо ответил:
– Нас отвезли в Западную Германию и уже оттуда – за океан.
Абдусаломов и Кулиев согласились работать на американскую разведку. Иначе они не видели возможности попасть на родину.
– Почему же именно вас избрали агентом? – перебил подполковник.
Абдусаломов потупился:
– Дед у меня муллой был, и об этом знали еще в легионе...
Шилов хотел о чем-то спросить, но Абдусаломов продолжал горячо:
– Я не виноват!.. Дед муллой был. Ну и что?
– Ничего,– невольно подтвердил подполковник.
– Вот именно,– обрадовался нарушитель.– Я ведь учился в школе и работал, и не скрывал, что дед муллой был. И ничего.,. Но тут мне сказали: времена другие. И всех верующих преследуют.. И родственников верующих.. А дед – мулла. Да еще я был в легионе... В общем, я запутался. Совсем запутался. Хотите – верьте, хотите – нет. А пароль я сказал правильно: рубаи Омара Хайяма и чайник. А рядом положить спички. Крест накрест. Вот так. Только не сейчас и не в Энабаде, как я говорил на заставе, а спустя некоторое время, когда устроюсь. Может быть, через месяц или два... В Ташкенте... В ресторане «Бахор». С кем—не знаю. Но обязательно в понедельник или четверг.
– Для чего встреча? – спросил Шилов.
– Чтобы получить указания. Ведь у меня нет рации.
– А как вы должны были сообщить о благополучном переходе границы?
– Разрешите закурить? – попросил задержанный.
– Пожалуйста,– Шилов показал на портсигар.
Абдусаломов не сразу прикурил: ломались спички.
– Я должен был отправить телеграмму,– ответил он, разминая папиросу и снова чиркая спичкой. На этот раз ему удалось прикурить
– Куда? – спросил подполковник.
Абдусаломов назвал один из городов-курортов.
– По какому адресу?
Абдусаломов ответил.
– Кому?
– Степану Васильеву.
– Какого содержания?
– «Возможно приеду».
– Всё?
Абдусаломов кивнул и сбил пепел.
– Подпись?
– «Ходжиев».
– Пожалуйста, продолжайте.
– Я не знаю, о чем еще рассказать.
Шилов помог:
– Чтобы встретиться с кем-то в Ташкенте, надо было предупреждать?
– Да. За неделю. Не позже.
– Каким образом?
– Телеграммой. По тому же адресу.
– Что написать?
– Одно слово: «приеду». Подпись – «Ходжиев».
– Вам ответят?
– Нет.
– И на первую телеграмму не ответят?
– Нет. Связь односторонняя. До встречи в Ташкенте давать о себе знать могу только я. Да, и вот еще что. Сообщить о себе в первый раз я должен был на десятый день после перехода границы...
Солнце прорвалось сквозь марлевые занавески, и в комнате стало душно. Несмотря на то, что было начало десятого, термометр показывал уже сорок градусов.
– Кто до вас перешел границу? – спросил из своего угла полковник Заозерный.
Абдусаломов прижал папиросу к пепельнице.
– Я не знаю.
– Говорите правду, Абдусаломов,– посоветовал Шилов,—В вашем положении нужно говорить только правду.
– Не знаю,– убежденно повторил Абдусаломов.
– А ваш друг... Кулиев?
Жалкая улыбка скривила губы задержанного.
– Действительно, я ведь вам еще не всё рассказал... Мой друг Кулиев.– Он потянулся к графину с водой.– Вначале мы вместе учились в разведшколе.
– Где? – уточнил Шилов.
Абдусаломов сделал несколько глотков и поставил стакан рядом с собой.
– Под Вашингтоном, На ферме мы были вдвоем, если не считать инструкторов из офицеров «Джи-ту»[20]
[Закрыть]и «Си-Ай-Си», да собак, спущенных с цепи.
