Текст книги "Пароль остается прежним"
Автор книги: Минель Левин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
ТРЕВОГА
В комнате было душно. Затянутые марлей окна почти не пропускали воздуха. Но москиты пробивались сквозь густую сетку, жалили и ускользали из-под пальцев.
Лариса—жена Ярцева—сидела возле детских кроваток, отгоняла москитов.
Ярцеву не спалось. Он лежал с открытыми глазами. Думал. Заместителя нет, а одному все-таки трудно работать. Устал и едва сдерживает раздражение. А тут еще это письмо от друга.
Так, может быть, придти в политотдел, к Тому же майору Серебренникову, и сказать:
«Товарищ секретарь партийной комиссии, я – коммунист Ярцев – считаю, что со мной поступают неправильно...»
– Пора, Коленька, вставай!
Ему не хотелось отвечать.
– Коля, ты слышишь?
Лариса подошла к мужу и, увидев, что он лежит с открытыми глазами, спросила озабоченно:
– Ты заболел?
Он отвел ее руку. Встал. Посмотрел на часы. Через пятнадцать минут нужно было высылать на границу очередной наряд.
– Ты обязательно ложись,—сказал он ей.– Так ведь можно известись.
Во сне заворочался Славик.
– Видишь? – ответила она тихо.– Как же я лягу?—и на цыпочках подошла к сыну.
В дверь постучал дежурный.
– Иду! – сказал капитан, поправляя портупею.
Он проинструктировал наряд и остался в канцелярии. Скоро должен был вернуться с границы майор Серебренников. Ложиться не стоило.
Освещенная слабым светом, длинная, узкая комната показалась чужой и неуютной.
«А ведь недавно мне здесь нравилось! – подумал Ярцев.– Сейчас вернется Серебренников, и я с ним поговорю,– решил он, склоняясь над шифрованной картой.– Нет, лучше поговорю после».
Он знал наизусть, где сейчас пограничные наряды и был уверен, что участок перекрыт полностью. Однако не мешало еще раз проверить. Будет спокойней...
«Надо поговорить с майором сейчас. Зачем откладывать? – И вдруг рассердился на себя.– А не попахивает ли это карьеризмом, товарищ Ярцев? – Он вздохнул:—Ну, какой же это карьеризм, если сами предлагают!..– и махнул рукой: – Черт знает что!..».
Он ждал Серебренникова.
Майор вошел недовольный.
Старшина Пологалов тоже был подавлен, теребил пуговицу.
– Что случилось? – спросил Ярцев.
– ЧП! – объяснил старшина.
Ярцев насторожился.
– Сон на границе,– сказал Серебренников.
«Опять ЧП!» – расстроился Ярцев и произнес резко:
– Конечно, это только у политработников биография без сучка и задоринки. А у наше го брата, простых смертных, обязательно что нибудь случается.
– Вы устали, капитан,– миролюбиво за метил Серебренников.
– Нет,– упрямо возразил Ярцев.
– Разрешите быть свободным? – спросил Пологалов, чувствуя, что в данный момент ему лучше удалиться.
– Пожалуйста,– ответил майор и, когда остался вдвоем с Ярцевым, повторил убежденно:
– Вы устали, Николай Павлович, и говорите не то, что думаете.
Ярцев отвернулся к столу, и снова в глаза бросилось злополучное письмо. Он с досадой взял его и хотел порвать, но вместо этого протянул Серебренникову:
– Пишет друг, комендант участка... А ведь мы вместе кончали училище!.. «Как ты?» – спрашивает? – Ярцев осекся. Не так он хотел разговаривать с Серебренниковым.
«Значит, я ошибся,– подумал майор.– Ярцеву надоела застава»,– но убежденности не почувствовал.
Кто будет спорить, что судьба границы решается на заставе?
Никто!
Застава – самое важное звено в пограничной службе. Значит, это звено должно быть укреплено надежными опытными кадрами.
Вот почему Серебренников не разделял мнения тех, кто во что бы то ни стало хотел перевести Ярцева на штабную работу.
У каждого свой талант. Ярцев – прирожденный начальник заставы. Пусть себе служит здесь и нечего смущать его всякими обещаниями.
Серебренников был близок к истине. Он словно подслушал, о чем размышлял капитан.
А Ярцев переживал:
«Ну, почему, почему все только обещают мне и ничего не делают?» – это была упрямая, горькая мысль. Она сверлила и сверлила мозг, лишая покоя.
Ярцев с обидой смотрел на Серебренникова.
«Сейчас скажу: хватит!.. Я больше не останусь здесь! – И вдруг почувствовал, что не скажет, потому что любит заставу.– Так чего же я хочу? – растерялся он и вспомнил ЧП.– Если уйду с заставы, никаких ЧП для меня больше не будет.– И сам себя перебил:—Глупости я говорю!»..
– ЧП, ЧП! – произнес он вслух.
– Что касается ЧП,– неожиданно подхватил Серебренников,– давайте поделим ответственность.
– Почему? – без особого энтузиазма спросил Ярцев.
– Это я предложил перевести Бородулю к вам на заставу.
– Разве я боюсь ответственности? – недовольно произнес Ярцев.– Просто всё надоело.
– Опять вы говорите не то.– Серебренников понимал: сейчас продолжать разговор не следует (Ярцев был слишком взволнован) и пошел отдыхать. У дверей задержался:
– А ведь вы рождены для заставы, Николай Павлович,– сказал он, словно рассуждая вслух.– Или всё-таки настаивать на вашем переводе?..
Ярцев обхватил голову руками и молчал.
Остаток ночи Серебренников решил провести на крыше. Это место ему предложил Пологалов. В казарме душно, не уснешь. А крыша – плоская, прочная, обжитая ветром.
Серебренников поднялся по пожарной лестнице на крышу и расстелил плащ. Только теперь почувствовалась усталость.
Майор лежал на спине. Прямо над ним в полосе Млечного пути ярким четырехугольником повисло созвездие Лебедя.
Серебренников чуть повернул голову и увидел на юго-востоке другой четырехугольник – созвездие Кита. На границе оно яркое, а на Урале, где прошло его детство, почти незаметно. Зато там в полнеба шагает Большая Медведица, а здесь, прижатая к горизонту, подернулась мглою, особенно во второй половине ночи.
Вот так же читал Серебренников звезды в октябре сорок первого года.
Свердловск. Леденящая ночь, Тусклые огни семафоров. Попыхивающие «буржуйками» пульманы. И рядом – женщина – родная, близкая—его жена, с закутанным в одеяло Юриком.
– Я боюсь, боюсь! – горячо шепчет она.– Ну, как я буду одна?
Он успокаивает, тревожно поглядывая на сына. Юрик ворочается, кряхтит. Хочет высвободить ручонки. Он – как медвежонок, и таким запомнил его Серебренников на всю жизнь.
Таким он видел его под Яхромой, в ночь, освещенную взрывами, когда шли в наступление.
Таким представлял его себе в Карабановском госпитале, где лежал контуженный, с перебитой ногой.
Таким видел сына на Юхновском направлении, командуя отделением противотанковых ружей. Потом – когда ходил в разведку и снова попал в госпиталь. И снова думы о сыне. Обязательно хотел выжить, чтобы увидеть его и жену. Обнять их. Пожалеть. Сколько вынесли они за эти тяжелые годы. Как терпеливо и мужественно ждали его!
В это ему тогда очень хотелось верить...
Серебренников не мог уснуть.
Справа виднелись огни поселка. Ветер замыкал провода, и лампочки на столбах то гасли, то вспыхивали, будто затеяли игру.
Отражение береговых огней жгутом перехлестывало реку.
Из Реги-равона вырвался сноп лучей. Бреющим полетом заскользил по земле.
«Как падающая звезда!» – подумал Серебренников. Он знал, что это локомотив узкоколейки.
И вдруг Серебренников почувствовал, какую боль принесли ему в запальчивости сказанные Ярцевым слова о том, что лишь у политработников биография без сучка и задоринки...
Сон навалился тяжелый.
Серебренников увидел себя в Свердловске, по пути в военно-политическое училище.
Жены нет дома.
Сейчас она должна придти с работы.
Сейчас они встретятся.
Под чьими-то ногами весело запели ступеньки. Он знал, что это она. Тихо окликнул.
Она прислонилась к стене:
– Ты?!
Он потянулся к ней истосковавшимися руками, стал покрывать поцелуями ее глаза, губы, шею – и обо всем на свете забыл. Но она отстранилась:
– Ты жив?
Он посмотрел на нее с недоумением:
– Как видишь, жив...
И снова затемненный вокзал. Много недосказанного. Болезненно сжавшееся сердце. Рядом – женщина – чужая, холодная.
Вагоны вздрагивают. Колеса прилипли к рельсам, буксуют. Пыхтит паровоз:
Рас-ста-ем-ся... Рас-ста-ем-ся! Рас-ста-ем-ся!..
Вагоны катятся быстрей. Захлебываются в неудержимом ритме:
На сов-сем... На сов-сем!
Рас-ста-емся... Рас-ста-емся... Рас-ста-емся на сов-сем!..
Резкий толчок вскидывает Серебренникова.
Крушение?..
Он просыпается и не сразу соображает, что на крыше.
Гудит ветер.
Небо все еще в звездах. Значит ночь продолжается. Звезды подернуты дымкой. Плывут.
Серебренников успевает заметить красную вспышку, на мгновение озарившую камышовые заросли.
И вдруг понимает: ракета!
ШАМПАНСКОЕ НА СЧАСТЬЕ
Самолет плавно оторвался от взлетной дорожки и, сделав круг над Южногорском, лег на курс. Внизу мелькнули редкие электрические огни.
Приятно было сидеть в мягком кресле и сознавать, что вот он, лейтенант Пулатов, возвращается на границу не один.
А может быть, все это сон? Может быть, самолет только снится? Вот сейчас он откроет глаза и увидит себя на санаторной койке. Рядом, отделенный тумбочкой, где всегда стояли расставленные шахматы, будет храпеть майор-дальневосточник. Сейчас...
Самолет вошел в облака. Потускнел сигнальный огонек на крыле. Застывшая было стрелка высотомера, прислушалась к отстукивавшим секунды часам и бросилась догонять их.
Лейтенант ощутил слабое пожатие. Нет, это не сон. Людмила летит с ним. Он сжимает ее руку, слышит ее дыхание, видит ее немножко испуганные глаза. Она – первый раз в самолете. Первый раз так далеко и, наверно, надолго уезжает из дому. Она еще не привыкла к мысли, что замужем. И ему, Пулатову, тоже не верится, что рядом не просто соседка, а его, самая настоящая, жена.
Где-то внизу, под облаками, бежит электричка. В полупустом вагоне, также прижавшись друг к другу, мчатся навстречу судьбе капитан с вьющейся шевелюрой и девушка, очень похожая на Людмилу – ее сестра.
Лейтенант думает о Горском. Это он помог им сыграть свадьбу. Он и Василий Васильевич, стареющий парикмахер,сосед Людмилы, Горский тоже хотел жениться, но Василий Васильевич заявил: вначале надо выдать замуж старшую.
Горский умолял лейтенанта:
– Ведь ты любишь ее. Любишь. Так женись! А затем – я.
– Я-то люблю,– смутился Пулатов. – А Людмила?
– Любит, любит! – сказал обрадованный Горский.
– Ладно,– согласился Пулатов. Он совсем потерял голову. Потом – ЗАГС, оформление документов в пограничную зону...
Солнце ударило в хвост самолета, провело золотистую линию вдоль фюзеляжа. Такие же золотистые полосы—на бокалах в дорожном ресторане южногорского аэровокзала. Из этих бокалов перед вылетом они распили бутылку шампанского на счастье.
И вот уже позади Ташкент. Теперь осталось лететь немного. Небо васильковое, чистое. Самолет рассекает его могучими крыльями. Пропеллеры слились в прозрачный круг.
Потом, где-то за Сыр-Дарьёй, к самолету потянулись горы. Он равнодушно плыл над ними, не забираясь выше и не меняя курса.
Тогда горы отступили, и взору открылась цветущая долина.
Кряжистые вершины издали ревниво следили за самолетом. Он летел над обширными хлопковыми полями, дышал ароматом урюковых садов, заглядывался на созревающий виноград.
– Смотри, Люся-хон,– заволновался Пулатов,– вот моя родина.
Она прильнула к стеклу.
Маленький юркий самолетик где-то далеко внизу привидением скользил по зеленым полям, проходил сквозь здания, скашивал деревья. Он никак не хотел отстать от большой белокрылой птицы и старательно повторял все ее движения.
Людмила смотрела на этот невесомый самолетик, который точно фиксировал ее внимание на самом интересном.
Вот он побежал полем, перегнал один трактор и потянулся за другим.
Вот пронесся тенистой улицей поселка и, раздвинув листву, открыл длинный ряд аккуратных белых домиков.
Сверкнула шустрая змейка реки, выгнула спину горбатым мостом и растворилась среди кустарника.
Затем, рядом с заводскими трубами, выросли огромные бунты хлопка. Людмиле захотелось поближе рассмотреть их. И, словно угадав ее желание, самолет снизился.
Она видела, как залитое солнцем поле заиграло вдруг всеми цветами радуги, и невольно зажмурилась.
Она забыла, что находится в самолете. А Пулатов ревниво следил за ней и ждал, когда она посмотрит на него.
Она, наконец, вспомнила, что он рядом. Он увидел в ее глазах восхищение.
– Я тебе расскажу! – радостно заговорил он.– Вот эта рубаха – из хлопка... И гарнитоль. И марля. И линолеум. И клей для обуви... Да что клей! А небьющиеся искусственные стекла... Переплеты книг... Лак, которым покрывают кузова легковых автомобилей... Подумаешь, лак!.. А дамские туфли из ворсита – искусственной кожи? Ну, и само собой разумеется, порох, вата, тончайшая бумага для папирос... Покрышки для автомашин – всё это из хлопка.
– И ацетатный шелк,– подсказала она нежно,– ты забыл...
Конечно, она – ботаник, и ей хорошо известно, что делают из хлопка, но всё-таки он хотел ее удивить:
– Ладно. А вот по морю несется торпедный катер. Его корпус сделан из очень прочного материала. Из чего, как ты думаешь?.
Она пожала плечами.
– Ты правда не знаешь?
– Правда.
– Из текстолита!
Она невольно улыбнулась его горячности. Но он воспринял это по-своему:
– Ты мне не веришь?
– Верю, конечно.
Он взял ее за руки.
– Но ведь сырьем для создания сверхтвердых пластин текстолита тоже послужил хлопок... Вот почему мы считаем его своим национальным богатством.
...А самолет летел дальше, и вдруг ландшафт изменился. Теперь под крылом лежали пески, безжизненные, суровые, как застывшая лава.
Людмила закрыла глаза.
Пулатов окликнул ее, когда вновь начались сады.
Блеснула на солнце железная крыша. Одна, другая, третья. И снова густые кроны деревьев. Портальные краны. Опять – блестящая крыша... Краны. Деревья. Крыши. Заводские трубы... Краны... Тополевая аллея. Крыши...
Людмиле стало плохо: самолет пошел на посадку. Она откинулась в кресло. Лейтенант ласково дотронулся до ее нежных льняных волос.
– Потерпи немножко, Люсенька-хон!
Ей была приятна его забота. Вот так бы и сидеть рядом. Пусть кружится голова...
А самолет уже коснулся бетонированной площадки и бежал навстречу притаившемуся среди густой зелени аэровокзалу.
СЛЕД ОБРЫВАЕТСЯ
На заставе вспыхнули огни.
– Тревога!
Когда майор Серебренников спустился в канцелярию, там уже находился капитан Ярцев.
– Что случилось? – спросил Серебренников.
– След!
– Едем?
Начальник заставы кивнул и окликнул дежурного:
– Ковалдина ко мне!
– Есть!
Петр вбежал, пряча под фуражку рыжую шевелюру.
– «Амур» может идти по следу? – спросил Ярцев.
– Так точно.
– Но он давно не ходил по следу.
– Возьмет, товарищ капитан.
– Выводите.
– Есть!..
– Начальнику отряда сообщили? – спросил Серебренников.
– Сейчас выезжает,– ответил Ярцев.– И тоже со служебной собакой. Только наш путь короче. Прибудем раньше.
Снова вбежал дежурный:
– Кони поданы.
– Хорошо.
– Личный состав построен.
– Идемте, товарищ майор.
Ярцева словно подменили. Это опять был командир, у которого каждый человек и каждая секунда на учете.
– Занимать места согласно боевому рас-чету. Тревожные[10]
[Закрыть] ждут указаний. Коней подседлать. За меня остается старшина Пологалов.
– Я – старшина Пологалов!
– Разойдись!..
Строй пограничников рассыпался.
Поскакали втроем: Ярцев, Серебренников и Ковалдин с «Амуром» на поводке.
Ярцев думал: Моряки предупредили: образовалась мель. Что я предпринял? Выслал к этому месту дополнительный наряд сержанта Назарова... Но как я мог отправить с ним Бородулю?.. Сон на границе... ЧП! ...Куда ведет след?..
Назаров боялся, что Бородуля снова уснет, и залег рядом с ним, оставив удобное для наблюдения место. Теперь река за поворотом тропы была ему не видна. Назаров весь обратился в слух и заставлял слушать Бородулю.
Река шумела. Потом в ее монотонный гул вплелось сердитое рокотание мотора. Дозором шел пограничный катер. У мели катер развернулся, ощупал фарами камыши и самосплавом пошел по течению.
Теперь, пожалуй, можно было несколько минут лежать спокойно.
Назаров смотрел на притихшего Бородулю: тоже мне – воин.
– Следите за мной! – шепнул он спустя некоторое время и пополз на старое место, откуда граница отлично просматривалась.
Все спокойно.
Он вернулся к Бородуле.
– Не спишь?
Бородуля засопел.
Неожиданно налетел ветер. Разметал комариное войско. Назаров выждал немного и сполз в ложбину. Ветер трепал камыши. Ничего не видно и не слышно: сплошной гул вокруг.
Назаров решил, что в такую погоду лучше патрулировать. Подал условный сигнал. Бородуля откликнулся.
Пошли дозорной тропой к отдельному дереву. Назаров светил фонариком. И вдруг увидел едва заметные бесформенные вмятины. Он похолодел: неужели кто-то прошел?
При тщательном исследовании вмятин Назаров пришел к выводу, что они оставлены человеком, ноги которого были обмотаны тряпками. На рыхлой земле кое-где сохранился бледный узор ткани.
Назаров достал сигнальный пистолет и выстрелил...
Капитан Ярцев соскочил с коня. Склонился над следом.
След несомненно был ухищренным.
Серебренников тоже спешился.
– Вы как считаете, товарищ майор? – спросил Ярцев.
– Очень возможно.
До реки было каких-нибудь сто метров. Каменистая почва между рекой и дозорной тропой следов не сохранила.
Младший сержант Ковалдин отдал повод своего коня Бородуле и погладил овчарку.
– След, след!
«Амур» натянул поводок, потащил вожатого за собой. Примерно в десяти метрах от обнаруженного следа Ковалдин заметил небольшую лунку диаметром в три сантиметра и показал капитану.
Начальник заставы присел на корточки перед лункой. Вскоре он уже знал, что нарушитель пользовался шестом.
Через шесть-семь метров Ковалдин обнаружил другую лунку. Еще через шесть метров – опять лунка. Должна была быть лунка и где-то перед дозорной тропой.
Сержант Назаров показал капитану поцарапанный камень. Раньше он не обратил на него внимания. Камень был небольшой и, должно быть, от удара шестом сдвинулся с места.
Начальник заставы, приподняв камень, увидел под ним лунку. Вопросительно посмотрел на майора.
– Наклон лунки к границе,—подсказал Серебренников.– Если вспомнить, что тяжесть тела давит на шест больше в начале прыжка, то, естественно, нарушитель уходил в противоположную этому наклону сторону.
Ярцев согласился:
– И был он здесь минут тридцать назад.
«Значит, когда подходил катер!» – с досадой подумал Назаров.
Шест помог нарушителю незаметно преодолеть мягкий грунт и выйти на проезжую дорогу. Хорошо тренированный человек может пройти за это время четыре-пять километров.
Значит, где он сейчас: в Реги-равоне, в сторону которого потянул вожатого черногрудый «Амур», или, не доходя поселка, свернул к линии узкоколейной железной дороги? Здесь, на подъеме, поезда обычно шли медленно и нарушитель мог воспользоваться этим.
Капитан высчитал: пятнадцать минут назад в сторону районного центра прошел поезд....
Стало совсем светло, когда «Амур» уверенно вывел Ковалдина к железнодорожному полотну. Должно быть, нарушитель проходил здесь совсем недавно.
«Амур» пробежал несколько метров по шпалам и остановился возле отметки 1—400. Здесь начинался подъем и след обрывался.
Петр различил отпечаток босой ступни. Вчера в этом месте ремонтировали путь, и земля была рыхлой. Один-единственный отпечаток, но как он мог пригодиться!
Петр внимательно изучил след. Он видел словно разорванный оттиск пятки и плюсны. Вмятины от свода стопы не было, и Петр заключил, что у неизвестного очень высокий подъем. Подушечки концевых фаланг пальцев оставили овальные лунки. Значит, человек бежал. Левая нога у него сильнее правой, потому что прежде чем прыгнуть на платформу, он оттолкнулся левой ногой.
Ковалдин измерил стопу раздвижной металлической линейкой, которую всегда носил с собой. От центра пятки до центра подушечки второго пальца оказалось двадцать четыре с половиной сантиметра. Петр знал, что длина босой ступни человека составляет, примерно, одну седьмую часть его роста и тут же высчитал, что рост неизвестного около ста семидесяти двух сантиметров.
Ковалдин снял точный оттиск следа и стал ждать распоряжений капитана. Начальник заставы приказал обследовать полотно железной дороги до районного центра и послал с Ковалдиным еще одного пограничника.
«Амур» шел неохотно. Он потерял след. Петр подбадривал его.
Рельсы блестящим пояском петляли среди барханов. Солнце поднималось все выше. Жизнь вокруг затаилась. Пески поражали однообразием. Река, оставшись правей, скрылась за барханами. Почерневшие столбы уныло повторяли извилины пути. Было непонятно, почему они не шли напрямик, а словно конвоировали железную дорогу.
Стало припекать. Петр беспокойно следил за овчаркой. Они прошли уже несколько километров с начала преследования и, конечно, «Амур» устал.
За очередным барханом показалась чахлая джида. Она протянула к наряду рахитичные ветви с изъеденными листочками. Узкая полоска тени легла под ноги. «Амур» словно споткнулся об нее и застыл, навострив уши.
Ковалдин ослабил поводок. Овчарка рванулась и, обогнув джиду, стала разгребать лапами песок. Петр хмурился, но не мешал. «Амур» пританцовывал и лаял. Ковалдин увидел черепаху. Значит овчарка окончательно потеряла след. Он снова вывел ее на полотно.
– След, след!
«Амур», казалось, не понимал, чего от него хотят: он безразлично трусил по шпалам.
Еще через полтора километра дорога, резко изменив направление, стала спускаться в оазис. Навстречу встали урюковые сады. Рельсы пересекли мост через головной арык и, выгнувшись скобой, побежали к семафору.
Ковалдин увидел неуклюжие пакгаузы с метровыми буквами на побеленных стенах: «НЕ КУРИТЬ!» – и затерявшееся среди них приземистое здание вокзала. На первом пути стоял поезд, оцепленный пограничниками.
Начальник заставы приехал на станцию ближней дорогой и поджидал Ковалдина.
Полковник Заозерный остался на заставе Ярцева, чтобы руководить общими действиями пограничников.
Наряды плотно закрыли границу, и нарушитель не мог вернуться за кордон.
На помощь заставам торопились вспомогательные подразделения, которые по приказанию полковника выслал отряд. Они должны были оцепить район, где скрывался неизвестный.
Майора Серебренникова Заозерный направил в поселковый Совет поднять активистов.
Старший сержант Боярин—лучший инструктор службы собак – прорабатывал тот же след. Его «Дозор», как и «Амур», вскоре достиг железнодорожного полотна и остановился: след исчез.
Боярин знал, что за несколько минут до него по линии узкоколейки прошел Ковалдин.
– Что же,– решил он.– Пойдем и мы.
Рядом с начальником заставы стояли дежурный по станции, кондуктор Ахмедов и водитель мотовоза.
Дежурный нервничал: поезд задерживался.
Кондуктор чувствовал себя виноватым. Он один обслуживал состав и перед отправлением решил ехать не в последнем тамбуре, как обычно, а на третьей от мотовоза платформе, где был особенно ценный груз.
– Очень ценный,– подтвердил дежурный по станции.
Ахмедов виновато крутил черные, загнутые кверху усы.
Первичный осмотр поезда ничего не дал.
Начальник заставы уточнил:
– Вы отправились из Реги-равона в три часа пятьдесят минут?
Ахмедов закивал, придерживая короткими, толстыми пальцами сползшую на бритый затылок тюбетейку.
– В три часа сорок шесть минут,– поправил водитель мотовоза, молодой парень в динамовской футболке, очень довольный, что обратил на себя внимание Ярцева.
– Почему в три часа сорок шесть минут?– спросил начальник заставы.
– А наш кондуктор всегда торопится.
– Почему все-таки в три часа сорок шесть минут? – повторил Ярцев, которого, видно, не удовлетворил такой ответ.
– Четыре лишних минуты главный дает на подъем,– водитель усмехнулся: – За четыре минуты раньше выезжаем, а на пять минут раньше времени прибываем на станцию.
– Почему?
– Машина новая.– Водитель кивнул на мотовоз.– Хорошо тянет.
«Может быть, подгонял к нарушителю?» – мелькнула мысль у Ярцева.
– Второй год езжу с ним и второй год мучаюсь,—сообщил водитель. Ему доставляло удовольствие издеваться над кондуктором.
Ахмедов вздыхал.
«Нет, он, конечно, здесь ни при чем»,– думал Ярцев. Он знал, что Ахмедов – демобилизованный солдат, член партии, сын того самого Ахмеда Ниязова, который был краснопалочником[11]
[Закрыть]. и даже, говорят, участвовал в поимке Ибрагим-бека.
Капитан повернулся к Ахмедову:
– Вы ничего подозрительного не заметили во время пути?
Ахмедов покачал головой.
