Текст книги "Тайна «Libri di Luca»"

Автор книги: Миккель Биркегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

– Весьма на него похоже. – Иверсен усмехнулся. – Он всегда нуждался в публике.

– Мне об этом ничего не известно, – сухо заметил Йон. Беседуя так, они достигли выходящей на Нёрреброгаде стены кладбища. Расположенные возле стены могилы тонули в зарослях дикого плюща, который обрушивался на них в виде зеленого каскада.

– Надеюсь, ты понимаешь, что букинистический магазин отца теперь принадлежит тебе? – спросил Иверсен, глядя на тропинку прямо себе под ноги.

Йон застыл как вкопанный и устремил взгляд на Иверсена; тот сделал еще пару шагов, тоже остановился и обернулся.

– Он не оставил никакого завещания, и ты, как единственный родственник, теперь наследуешь все, – сказал Иверсен и пристально посмотрел на Йона. В глазах старика не было и тени сожаления либо зависти – лишь какое-то странное выражение тревоги или, быть может, испуга.

– Мне это как-то даже и в голову не приходило, – откровенно сознался Йон. – Так вот на что намекал Кортманн, говоря, что мы снова увидимся?

Иверсен кивнул:

– Ну да, что-то в этом роде.

Отведя глаза, Йон снова зашагал по тропинке.

– Я был убежден, что Лука все оставил тебе, – после паузы сказал он. В голосе его звучало искреннее недоумение.

Иверсен пожал плечами.

– Может, отец надеялся, что ты все же вернешься, – предположил он.

– Что я вернусь?! – выдохнул Йон. – Насколько мне помнится, во время нашей последней встречи это он дал понять, что знать меня не хочет.

– Думаю… нет, я уверен, что у него на то были веские причины.

Дойдя до конца кладбищенской стены, они вышли через ворота на улицу Ягтвай и двинулись по ней направо к площади Рундделен.<sup>[12]12
  Рундделен – небольшая площадь в Копенгагене на пересечении улиц Нёрреброгаде и Ягтвай.


[Закрыть]</sup> После мертвой тишины кладбища шум транспорта был даже приятен уху.

– Не желаю иметь со всем этим ничего общего, – решительно заявил Йон, когда они вновь свернули на Нёрреброгаде, направляясь к часовне. – Ну да это не проблема – у меня хорошие связи среди адвокатов, которые занимаются подобными делами. Ты всегда был и остаешься единственным, кому все это должно принадлежать по праву.

Иверсен прокашлялся и сказал, повысив голос, чтобы шумящий транспорт не заглушил его слова:

– Разумеется, Йон, это весьма любезно с твоей стороны, но я не смогу этого принять.

– Еще как сможешь, – воскликнул Йон. – Ради тебя и ради меня Лука просто обязан был поступить именно так.

– Может быть, может быть, – задумчиво согласился Иверсен. – Но букинистический магазин это еще не все. Отец оставил тебе не только лавку со старыми книгами.

– Что же еще? Долги?

Иверсен энергично тряхнул головой:

– Нет-нет, ничего подобного, уверяю тебя.

– А ну-ка, Иверсен, давай выкладывай. Не заставляй меня играть в угадайку на похоронах собственного отца. – Йон уже с трудом скрывал раздражение.

Иверсен остановился и положил руку ему на плечо:

– Мне очень жаль, Йон, но сейчас я тебе больше ничего сказать не могу. Видишь ли, здесь решаю не только я.

Йон так и впился взглядом в лицо старика. В голубых глазах за маленькими круглыми очками ясно читались грусть и сочувствие. Наконец Йон пожал плечами:

– Ладно, Иверсен, все в порядке. Разумеется, что бы это ни было, оно может подождать, пока не наступит более подходящий момент. Кроме всего прочего, это дурной тон – на похоронах заводить разговор о наследстве.

С видимым облегчением Иверсен кивнул и ласково потрепал его по плечу:

– Конечно, ты прав. Просто я хотел лишний раз удостовериться, что ты осознаешь все последствия. Давай как-нибудь на днях встретимся с тобой в магазине и все подробно обсудим.

Они дошли уже до перекрестка Нёрреброгаде и Капельвай, и Иверсен развернулся, собираясь, по-видимому, вернуться к часовне. Йон же остановился и махнул рукой в сторону бара на противоположной стороне улицы.

– Пойду пропущу стаканчик. Ты со мной? – спросил он. – Вроде после похорон всегда следуют поминки?

– Да нет, спасибо, – отказался Иверсен. – Мы решили собраться небольшой компанией в магазине. Будем рады тебя видеть, если, разумеется, захочешь присоединиться.

Йон покачал головой:

– Спасибо, нет. До встречи, Иверсен.

Они обменялись рукопожатиями; Йон пересек улицу и скрылся в дверях заведения с красноречивым названием «Чистая рюмка».

Хотя не было еще и двух часов дня, в зале висела плотная пелена табачного дыма. Все здешние завсегдатаи были уже в сборе; они прильнули к стойке бара в своего рода причудливом симбиозе. Окинув Йона быстрыми взглядами и решив, по-видимому, что для них он не представляет никакого интереса, все снова вернулись к стоящему перед ними пиву.

Йон заказал себе бокал пива и уселся за массивный деревянный стол, поверхность которого заскорузла от не вытертых пивных разводов. Его освещал тусклый медный светильник, закрепленный где-то сверху за клубами табачного дыма. За столиком напротив сидел тощий человечек с мертвенно-бледной кожей, крючковатым носом и всклокоченными волосами. На рукавах его пиджака красовались заплаты, рубашка была мятой и давно требовала стирки. На столе перед ним стояла бутылка портера.

Коротко кивнув человечку, Йон достал из портфеля досье Ремера и, всем своим видом давая понять, что не склонен к продолжению знакомства, сделал глоток пива и стал просматривать материалы в безымянной папке. Три дня назад он побывал в кабинете Франка Хальбека, где получил официальное поручение заняться этим вопросом. Хальбек наверняка знал, какой резонанс имеет данное дело, однако виду не подавал и вел себя так, будто речь идет об обычной краже велосипеда или же ссоре соседей. Даже сама процедура передачи дела заключалась всего лишь в том, что он бросил на стол перед Йоном связку ключей. Ключи на кольце, которое украшала фигурка мудрого эльфа, были от отдельного кабинета, а также от выстроившихся за ведущей в кабинет дверью рядами архивных шкафов, где хранились все материалы по делу. Ознакомиться с материалами Йону предстояло самостоятельно. Казалось, Хальбека больше интересует то, кто именно преподавал Йону юриспруденцию в годы учебы, а также в какой степени смерть отца может отразиться на его работе. Йон заверил Хальбека, что в смысле трудоспособности смерть Луки абсолютно на него не повлияет.

Йон бегло просмотрел первые пару страниц. Это была попытка его предшественника подытожить суть дела. Вместе с тем Йон прекрасно понимал, что волей-неволей ему придется заново перелопатить те многие тысячи страниц материалов по делу, которые столь ревностно охранял мудрый эльф.

Спустя буквально несколько мгновений после того, как Йон начал продираться сквозь бесконечную вереницу разного рода стенограмм судебных заседаний и записей показаний свидетелей, человечек с портером начал беспокойно ерзать и недовольно похрюкивать. Йон оторвался от своего чтения, и их взгляды встретились. Явно было, что для человечка это была уже не первая бутылка портера: глаза у него были мутные и налитые кровью.

Йон отвел взгляд, сделал глоток из своего бокала и вернулся к чтению.

– Слушай, это что, по-твоему, читальный зал, что ли?

Йон растерянно посмотрел на человечка с портером, чей согнутый указательный палец, направленный в сторону Йона, не оставлял сомнений в том, к кому он обращается.

– Я спрашиваю, это что, по-твоему, читальный зал?

– Разумеется, нет, – смущенно откликнулся Йон. – Но ведь это вроде бы никого не беспокоит – я же читаю про себя, не вслух. – Он дружелюбно улыбнулся.

– Как раз беспокоит! – злобно вскричал человечек, стуча по столу своим согнутым пальцем. – Чтение про себя очень даже может беспокоить, оно даже может быть опасным. – Он собрался было отхлебнуть из своей бутылки, однако, так и не донеся ее до рта, добавил: – И не только для тех, кто читает, а для всех, кто находится поблизости… Пассивное чтение – это тебе не шутка!

Человечек сделал наконец глоток из своей бутылки, и Йон, не зная, что ответить, чтобы его не нервировать, последовал его примеру.

– Представь себе, что было бы, если бы все вокруг тебя вдруг начали читать, – продолжал человечек, со стуком ставя бутылку на стол. – Все эти слова и предложения стали бы кружиться вокруг нас в воздухе, как снежинки в метель. – Подняв руки, человечек сделал ими несколько круговых движений. – Они будут смешиваться, склеиваться друг с другом, образуя сущую абракадабру, разлепляться и снова соединяться, формировать все новые слова и фразы. А ты тем временем начнешь с ума сходить, пытаясь отыскать хоть каплю смысла там, где им и не пахнет.

– Со мной никогда прежде ничего такого не случалось, – осторожно заметил Йон.

– Ха! – нервно произнес человечек. – Еще бы, ведь ты же по-настоящему и слушать-то не умеешь. А если когда-нибудь научишься, то все – считай, ты пропал. Хочешь не хочешь, а всю оставшуюся жизнь проведешь наедине с голосами книг. И никакого выбора у тебя не будет. Даже самые замечательные стихи, не говоря уже о разных там детективах и такой бредятине, которую ты сейчас читаешь, засоряют атмосферу, отравляя все пространство вокруг тебя. – Фыркнув, он сделал очередной глоток.

Йон указал на свою папку:

– Ты что же, хочешь сказать, что это тебе о чем-то говорит?

– Тексты ничего не могут сказать сами по себе, без читателя. Но как только появился читатель, тут уж они говорят. Да-да, они в состоянии даже петь, шептать и кричать. – Он резко встал и перегнулся через стол, едва не сбив при этом свою бутылку. – Представь себе, к примеру, читальный зал. – Человечек сделал паузу, по-видимому дожидаясь, пока собеседник проникнется его словами. – Самая настоящая вопящая и улюлюкающая толпа, и больше ничего. Как же это отвратительно. – Он снова плюхнулся на свое место, искоса поглядывая на Йона воспаленным глазом.

– Но ведь сейчас ты здесь никаких голосов, надеюсь, не слышишь? – спросил Йон.

Проигнорировав звучащий в вопросе сарказм, человечек с портером широко развел руки, как будто хотел обнять весь зал:

– Это мое убежище. Чтецов тут, как видишь, и впрямь не так уж и много. – Он подхватил бутылку и указал горлышком на Йона. – Разумеется, если не считать тебя, – прибавил он и сделал глоток портера.

– Весьма сожалею, – извиняющимся тоном произнес Йон.

– А-а, что уж там, все равно ты ничего не понимаешь, – ворчливо заметил человечек. Он встал, по-прежнему сжимая в руке бутылку. – Можешь читать все что вздумается. – Покачнувшись, он обрел равновесие и принялся выбираться из-за стола. – Ну все, я пошел.

Проходя мимо Йона по направлению к стойке бара, он тихо шепнул:

– Вот твой отец, он понимал.

Со стуком поставив пустую бутылку на стойку, человечек шаркающей походкой покинул заведение; все это время Йон провожал его удивленным взглядом.

4

На следующий день после похорон Йон решил впервые за пятнадцать лет наведаться в «Libri di Luca». За эти годы он неоднократно проезжал мимо магазина, и почти всегда там было открыто, даже поздним вечером. Несколько раз Йон сквозь стекло даже различал силуэт Луки: тот обслуживал покупателей за прилавком или возился с книгами, выставленными в витрине его заведения.

Колокольчик над дверью магазина, вне всякого сомнения, был все тот же, что и тогда, когда Йон заходил сюда в последний раз. Мелодично звякнув, он будто бы приветствовал Йона, приглашая его наконец-то войти внутрь после стольких лет отсутствия. Хотя людей внутри не было, Йону показалось, что со всех сторон на него смотрят давние знакомые: выстроившиеся рядами стеллажи с книгами, люстра под потолком, подсвеченные книжные витрины на галерее, старинный посеребренный кассовый аппарат на прилавке. Некоторое время Йон, стоя у дверей, вдыхал особый характерный запах. На лице Йона, помимо его воли, играла кривая улыбка.

Вплоть до самой смерти матери он очень любил букинистическую лавку отца. Когда и Лука, и Иверсен бывали заняты и не могли ему читать, он отправлялся в путешествие между полок, заново переживая при виде знакомых томов все те истории, которые они в себе заключали. По дороге его поджидали разного рода приключения и открытия. Так лестница превращалась в гору, на которую ему необходимо было взобраться, стеллажи становились небоскребами в футуристических урбанистских пейзажах, а галерея – капитанским мостиком пиратского корабля.

Однако самыми яркими были воспоминания о тех долгих часах, когда Иверсен или сам Лука, усевшись в стоявшее за прилавком зеленое кресло, читали Йону разные истории, а сам он в это время садился одному из них на колени или пристраивался у ног прямо на полу. Он с такой жадностью впитывал картины этих фантастических рассказов, что они и сейчас как живые стояли у него перед глазами.

Все в книжной лавке осталось в точности таким, как он запомнил, пожалуй, за исключением двух моментов: один из пролетов борта пиратского корабля – перил галереи – был заменен новой секцией из свежего светлого дерева, а на прилавке внизу красовался букет белых тюльпанов. Оба эти новшества нарушали царящую в помещении атмосферу спокойствия и умиротворения, словно служили наглядными ответами на задание угадать, что именно не вписывается в здешний интерьер.

– Он скоро придет, – внезапно прозвучало у Йона за спиной.

Йон вздрогнул и обернулся на голос. В дальнем углу магазина наполовину заслоненная от него стеллажом с книгами стояла рыжеволосая женщина в черном свитере и бордовой юбке. Рука, которой она держалась за полку, закрывала от Йона ее рот и кончик носа. Единственное, что он мог хорошо рассмотреть, были ее рыжие волосы и сияющие зеленые глаза, смотревшие на него с прохладным интересом.

Йон кивнул, приветствуя незнакомку, и уже разомкнул губы, намереваясь что-нибудь сказать в ответ, но она вдруг опять скрылась за стеллажом. Неподалеку от входа в передней части зала стоял длинный стол, на котором были разложены последние книжные поступления. Делая вид, что изучает новинки, Йон двинулся вдоль стола в направлении прохода между стеллажами, где исчезла женщина. Подойдя к первому стеллажу, он обнаружил, что незнакомка прошла уже половину прохода. Теперь, когда он видел ее со спины, оказалось, что огненно-рыжие волосы ее собраны на затылке в хвост и достигают примерно середины спины. Двигаясь вдоль полок легкими кошачьими шагами, женщина слегка касалась кончиками пальцев переплетов книг, как будто пыталась читать по методу Брейля или же поправляла неровности в строгих рядах корешков. При этом она не смотрела на книги, мимо которых проходила. Больше всего она была похожа на слепую, прекрасно ориентирующуюся в знакомой обстановке. Пару раз она останавливалась и клала на книжный переплет раскрытую ладонь, как будто пыталась впитать ею содержание всего тома. Дойдя до конца прохода, женщина свернула за угол и вновь скрылась из виду, успев, однако, быстро посмотреть в сторону Йона.

Йон снова сосредоточился на разложенных на столе книгах. Здесь были книги на любой вкус, самые разные издания художественной и специальной литературы в твердых и мягких обложках. Некоторые – совсем новые экземпляры без единого загиба или залома; по другим книгам явно было видно, что они успели побывать со своими прежними хозяевами на пляже или же сопровождали любителей долгих пеших прогулок с рюкзаком за плечами.

Когда Йон был маленьким и не умел еще по-настоящему читать, любимым его занятием было просматривать новые поступления в поисках закладок. Это была своего рода мания собирательства, как у тех, кто коллекционирует марки или монеты, причем развивающий эффект данное занятие имело едва ли не такой же. Порой Йон обнаруживал настоящие закладки – прямоугольные полоски картона, на которых были изображены разного рода сюжеты, связанные – а иногда и не связанные – с содержанием самой книги. Часто закладками служили кусочки глянцевой бумаги, шнурки, резинки и даже мелкие денежные купюры. Иные закладки косвенно говорили о привычках и интересах предыдущих читателей. Это могли быть разного рода квитанции, проездные документы, билеты в театр и кино, чеки из магазинов, квитанции на почтовые переводы и вырезки из газет. И наконец, иногда закладки в состоянии были рассказать почти все о своем хозяине. К таким относились визитные карточки, рисунки, письма, почтовые открытки и даже фотографии. Письмо или открытка вполне могли быть получены от любимого человека, на обратной стороне фотографий зачастую имелись надписи, поясняющие, когда сделан снимок, кто на нем изображен или же от кого он получен, а рисунки, как правило, оказывались подарками взрослым от детей.

За исключением денежных купюр – их Йону обычно позволяли оставлять себе – все закладки складывали в большой деревянный ящик, стоявший под прилавком. Когда нечем было заняться, маленький Йон выдвигал его, доставал закладки, раскладывал их по полу на манер игральных карт и начинал фантазировать, додумывая истории каждой из них.

Раздался звон колокольчика, и в дверях появился Иверсен с красной коробкой пиццы под мышкой. Когда он увидел Йона, лицо его расплылось в широкой улыбке; громко поприветствовав его, Иверсен поспешно закрыл за собой дверь.

– Рад тебя видеть, – сказал он, положив пиццу на прилавок, и протянул Йону руку.

– Привет, Иверсен, – сказал Йон, отвечая на рукопожатие. – Надеюсь, не помешал? – прибавил он, кивая на пиццу. Характерный аромат расплавленного сыра и пеперони на мгновение сделал неощутимым запах пергаментов и кожаных переплетов.

– Вовсе нет. – Иверсен махнул рукой. – Думаю, ты не будешь против, если я все же ее вскрою. Пицца хороша, пока она теплая.

– Разумеется, приступай.

Иверсен снова улыбнулся.

– Тогда пойдем вниз, там нас никто не побеспокоит, – сказал он и подхватил коробку.

Проходя вдоль ряда стеллажей по направлению к винтовой лестнице в глубине магазина, Иверсен громко произнес:

– Катерина!

Рыжеволосая девушка тут же вышла из-за соседнего стеллажа, как будто только и ждала, когда Иверсен ее позовет. Ростом она была чуть ниже Йона, стройная, но не худая. Огненного цвета волосы красиво обрамляли ее узкое бледное лицо со строго поджатыми тонкими губами. В устремленных на Йона больших зеленых глазах девушки застыло слегка недоуменное выражение, как будто он зашел сюда по ошибке.

– Мы спустимся в кухню, – сказал Иверсен. – Посмотришь пока за магазином?

Кивнув в ответ, девушка снова скрылась за книжными стеллажами.

– Твоя дочь? – поинтересовался Йон, спускаясь вслед за Иверсеном по винтовой лестнице. Под весом их тел деревянные ступени отчаянно скрипели.

– Катерина? – Иверсен расхохотался. – Нет-нет, просто одна из книголюбов. Однако в последнее время нам, старикам, без ее помощи было бы трудно обойтись. В основном, конечно, я имею в виду такие вещи, как уборка и тому подобное. – На последней ступеньке Иверсен остановился и добавил, понизив голос: – Видишь ли, если откровенно, то книготорговец из нее никудышный.

Йон кивнул, давая понять старику, что расслышал его замечание.

– А что так? Слишком застенчива?

Иверсен пожал плечами:

– Да нет, не столько это. Она – дислектик.<sup>[13]13
  Дислектик – человек, страдающий дислексией – специфическими нарушениями чтения.


[Закрыть]</sup> Понимаешь?

– Торговать книгами – и при этом не различать слов?! – с изумлением произнес Йон. Поняв, что говорит слишком громко, он перешел почти на шепот: – По-моему, это все равно что держать слона в посудной лавке.

– Ни единого дурного слова о Катерине, – серьезным тоном предупредил Иверсен. – Ума у нее побольше, чем у многих. Да ты, впрочем, скоро и сам в этом убедишься.

Спустившись с лестницы, они оказались в узком коридорчике с покрытыми побелкой стенами. Освещали его две простые лампочки. По сторонам коридора были расположены два дверных проема. Тот, в который направился Иверсен, вел на кухню. В помещении напротив свет не горел, однако Йон знал, что в свое время у Луки здесь была мастерская, где он переплетал и реставрировал старые книги. Заканчивался коридор массивной дубовой дверью.

Кухня была крохотная, но в ней было только то, что необходимо: стальная мойка, посудный шкаф, двухконфорочная плита и стол с тремя складными стульями. Повсюду на стенах и даже на дверце шкафа висели вперемешку разного рода иллюстрации и обложки пришедших в полную негодность книг.

Иверсен положил плоскую коробку с пиццей на стол, снял пиджак и повесил его на крючок у дверей. Йон последовал его примеру.

– Обожаю пиццу, – признался Иверсен, устраиваясь за столом и открывая коробку. – Прекрасно знаю, что это ваша, молодежная, еда, но ничего не могу с собой поделать. И твой отец здесь вовсе ни при чем. Сам он терпеть не мог датскую пиццу. – Иверсен усмехнулся. – Он наверняка сказал бы сейчас, что это блюдо ничего общего с настоящей пиццей не имеет. Лука считал, что здесь кладут слишком уж много всякой начинки. Прямо какой-то многослойный бутерброд, говорил он.

Йон уселся напротив Иверсена.

– Хочешь кусочек? – предложил Иверсен, принимаясь за еду.

Йон отрицательно покачал головой:

– Нет, спасибо, здесь я целиком и полностью поддерживаю точку зрения Луки.

Не переставая жевать, Иверсен пожал плечами:

– Может, пока я ем, расскажешь что-нибудь о себе… как ты жил все эти годы, что делал?

– Н-да, – начал Йон. – Что ж, я попал тогда в семью к приемным родителям. Они жили в Хиллерёде.<sup>[14]14
  Хиллерёд – пригород Копенгагена.


[Закрыть]</sup> Все бы ничего, но слишком далеко от города. Поступив в университет, я сразу же переехал в общежитие в Копенгагене. Посреди учебы я специально сделал перерыв на два года, в течение которых работал помощником юриста в Брюсселе. Вернее сказать, я был там кем-то вроде ученика. Вернувшись в Данию, закончил курс в числе лучших, благодаря чему получил место адвоката в юридической фирме «Ханнинг, Йенсен и Хальбек», где и тружусь по сей день.

Умолкнув, Йон с удивлением обнаружил, что практически ничего не в состоянии прибавить к сказанному. И не потому, что рассказывать было ничего. Он вполне мог бы описать свою жизнь за границей, поведать о трудностях в годы учебы, о борьбе за место под солнцем в фирме или же о деле Ремера, которое свалилось ему в руки, как апельсин в тюрбан, – хотя, быть может, и как ручная граната. Однако зачем после стольких лет разлуки говорить обо всем этом с Иверсеном, тем более что теперь, со смертью Луки, всякие контакты между ними наверняка и вовсе прервутся?

– Как видишь, ничего общего с литературой, – прибавил он, пожимая плечами.

– Что ж, может, настоящей литературой это и не назовешь, – согласился Иверсен. Он как раз расправился с очередным куском пиццы и потянулся за следующим. – Но и для твоего, и для нашего мира печатное слово имеет огромное значение. Пусть каждый по-своему, но все мы зависим от книги.

Йон кивнул:

– Вообще-то с каждым днем все большее количество материалов можно найти с помощью компьютера, однако по сути ты прав. У каждого из нас, юристов, где-то обязательно стоит многотомный сборник законов. Кроме всего прочего, вид толстых книг внушает гораздо больше уважения, нежели какой-то там компьютерный диск. – Он развел руками. – Так что, насколько я понимаю, надобность в таких букинистических лавках, как эта, все еще не отпала?

Иверсен проглотил наконец последний кусок пиццы:

– На все сто процентов в этом убежден.

– Что, собственно говоря, и привело меня сюда, – деловито подвел итог своего рассказа Йон. – Так ты, кажется, что-то хотел мне рассказать?

– Давай пройдем в библиотеку, – сказал, показывая на дверь, Иверсен. – Там… атмосфера как-то больше располагает.

Они поднялись из-за стола и вышли в коридорчик. В детстве Йону запрещали одному спускаться в подвал – только в сопровождении Луки либо Иверсена. О том же, чтобы проникнуть за дубовую дверь, к которой они сейчас направлялись, даже и речь не шла. В его играх то помещение, что скрывалось за ней, обычно называлось сокровищницей или тюремной камерой, но, сколько он ни просил, как ни умолял, побывать там ему так ни разу и не удалось. Дверь всегда была заперта, а некоторое время спустя он уже и сам перестал спрашивать, что за ней находится. Дойдя до конца коридора, Иверсен извлек из кармана брюк связку ключей, выбрал на ней почерневший от времени простой металлический ключ и вставил его в замочную скважину. Открывшаяся дверь издала столь жуткий скрип, что Йон почувствовал, как шевелятся волосы у него на затылке.

– Это – собрание Кампелли, – с гордостью произнес Иверсен и шагнул в темноту за дверью. Через мгновение в помещении вспыхнул свет, и Йон тоже вошел внутрь. Пол комнаты площадью примерно тридцать квадратных метров был устлан толстым ковром темного цвета. Посередине у низкого стола из потемневшего дерева стояли четыре весьма удобных на вид кожаных кресла. Вдоль стен же выстроились стеллажи и витрины с книгами в самых разнообразных обложках и переплетах. Большинство переплетов, впрочем, были кожаными. Рассеянный свет, струившийся на стеллажи откуда-то сверху, заливал книги и все остальное пространство причудливым золотистым сиянием.

Йон негромко присвистнул.

– Да-а-а, впечатляет, – заметил он и провел ладонью по корешкам книг на ближайшем стеллаже. – Я, конечно, вовсе не знаток, однако, должен признать, выглядит все это просто фантастически красиво.

– А если бы ты был знатоком, то, спешу заверить, тебя бы это впечатлило еще больше, – заметил Иверсен. Он с видимой гордостью окинул взглядом полки с книгами. – Твой отец и его предки веками собирали эту коллекцию. Многие из этих томов побывали едва ли не во всех частях Европы, прежде чем оказались здесь. – Осторожно достав с полки один из фолиантов, он кончиками пальцев мягко погладил дубленую кожу. – Если бы я мог их все еще и слышать, – пробормотал он и прибавил громче: – История в истории об истории.

– Они ценные?

– Очень, – ответил Иверсен. – Быть может, не в денежном исчислении. Эти книги, прежде всего, дороги как память, а многим, как библиографическим раритетам, вообще цены нет.

– Так, значит, существование коллекции – великая тайна? – спросил Йон.

– Пожалуй, что-то в этом роде, – подтвердил Иверсен. – Присаживайся, Йон. – Он указал на кресла, а сам пошел прикрыть дверь. При закрытой двери помещение напоминало студию звукозаписи или же сырницу с герметичной крышкой. Извне в библиотеку не проникало ни единого звука. У Йона также создалось впечатление, что даже если бы он и Иверсен вздумали здесь кричать, то снаружи не было бы совсем ничего слышно. Он опустился в одно из кожаных кресел, положил локти на удобные подлокотники и соединил ладони перед собой, переплетя пальцы.

Иверсен устроился в кресле напротив и, прокашлявшись, сказал:

– Прежде всего тебе следует знать: то, что я собираюсь поведать сейчас, Лука рано или поздно рассказал бы тебе – точно так же, как его отец, Арман, некогда посвятил во все детали его самого. Ему бы следовало сделать это уже давно, однако атмосфера, царившая тогда в вашей семье, была, мягко говоря, не вполне благоприятной для откровений подобного рода.

Йон слушал старика молча; ни один мускул на его лице даже не дрогнул.

– Ладно, в подробности этого мы вдаваться не будем, – поспешно продолжал Иверсен. – Хочу сказать лишь одно: раз уж все вышло именно так, а не иначе, я горд, что именно на мою долю выпало рассказать то, что тебе предстоит услышать.

Голос Иверсена слегка дрогнул; он тяжело вздохнул и заговорил снова:

– Ты и сам не раз имел возможность убедиться, что у твоего отца был дар превосходно читать вслух разного рода истории. Тем же даром обладал и его отец. Я и сам, без ложной скромности, знаю в этом толк, однако до Луки мне было далеко. – Иверсен сделал паузу. – Как ты думаешь, Йон, что именно делает человека отличным чтецом?

Йон слишком хорошо знал Иверсена, чтобы подобный вопрос мог его удивить. Он как будто перенесся в прошлое, и вот Иверсен, возвышаясь, как на троне, в своем зеленом кресле за прилавком, дотошно выспрашивает его, Йона, о тех историях, которые ему только что прочли. Все те же давнишние вопросы: какого он мнения о сюжете? что думает об описаниях? понравились ли ему персонажи?

Он пожал плечами.

– Частые упражнения, умение вживаться в образ и, в определенной степени, артистизм, – ответил Йон, не сводя взгляда с Иверсена.

Тот кивнул:

– Чем больше читаешь, тем лучше начинаешь понимать, какой темп следует выбрать, в какой именно момент необходимо сделать паузу. А частые упражнения приводят к тому, что слова слетают с губ с большей легкостью, и тут уже появляется простор для развития остальных двух качеств, о которых ты упоминал, – умения вживаться в образ и артистизма. Ведь не случайно рассказы по радио чаще всего читают профессиональные актеры.

Иверсен перегнулся через стол к Йону.

– Однако у некоторых есть, так сказать, свой джокер, который они могут разыграть. – Он выдержал театральную паузу и снова заговорил: – Умение читать текст – вовсе не врожденное качество. В наших генах изначально не заложена способность складывать отдельные буквы в слоги и слова. Это не естественные, природные, а искусственные навыки, которыми мы овладеваем в первые школьные годы. Причем у одних, талантливых, они развиваются лучше, у других – хуже. – Иверсен бросил быстрый взгляд на потолок, как будто сквозь него мог рассмотреть помещение магазина, где Катерина, вероятно, по-прежнему бродила между стеллажами книг. – Чтение активирует самые разные области нашего головного мозга. Мы стараемся одновременно распознать символы и знаки, облечь их в звуки, сложить в слоги и, наконец, в значимые слова. Больше того, слова эти следует произносить так, чтобы они, соединяясь между собой, превращались в связные сочетания…

Йон вовремя поймал себя на том, что терпение его подходит к концу, и он едва не принялся, как обычно бывало в такие моменты, инстинктивно раскачивать одной ногой, положенной на другую.

– Я прекрасно понимаю, что все это звучит довольно банально, – извиняющимся тоном продолжал между тем Иверсен. – Но мы ведь, как правило, ни о чем таком даже не задумываемся. Мне просто хотелось лишний раз подчеркнуть, насколько сложен процесс чтения, начиная от того момента, как ты видишь печатное слово, и до того, как оно в виде звуков срывается с твоих губ. Для перевода символов в звуки или для определения смысла того, что мы читаем про себя, нам приходится включать в работу множество участков нашего мозга. Именно здесь, в их взаимодействии, и может происходить нечто фантастическое.

Глаза Иверсена сияли таким восторгом, будто он готовился прямо сейчас продемонстрировать публике никем не виданный доселе шедевр искусства.

– У весьма немногих из нас при этом активируются особые участки мозга, благодаря чему мы можем оказывать психологическое влияние на тех, кто нас слушает.

Йон удивленно приподнял бровь, однако Иверсен, очевидно, счел такую реакцию явно недостаточной, чтобы продолжать свои откровения.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил наконец Йон. – Что вы можете заставить слушателей увлечься тем, что вы им читаете? Но ведь это же просто вопрос техники чтения.