Текст книги "Догма кровоточащих душ"

Автор книги: Михаил Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

– Не рассказывай, если не хочешь... – попросила Акуми, но Ошии покачал головой.

– Нет... нет... я расскажу... мне самому станет легче...

Свет постепенно заполнял комнату. Яркое пятно на стене все увеличивалось, расползалось вширь, захватывая полки с книгами, стол, экран "Нави". Только теперь Акуми увидела, что в приоткрытом шкафу на плечиках висит школьная форма Сэцуке.

– Была страшная вспышка, все приборы "меха" сразу же вышли из строя. Мы оказались в полной темноте, а потом стало жарко... – Ошии усмехнулся. – Хотя, жарко – это не то слово. Нас просто изжаривали на адском огне. Все те несколько минут, пока броня "меха" плавилась, таяла, словно горящая свечка. А вместе с ней таяли и мы... Горели... Да, я помню, что мы горели. Кожа обуглилась, каждое движение разрывало ее, обнажая все еще розовое мясо... а потом внутри вспыхнул огонь...

Акуми приподнялась, опираясь на локти. Было ужасно трудно, но тело постепенно оживало. Ошии наклонился, обхватил ее за талию, прижал к себе.

– Но... разве ты не мое видение? – прошептала Акуми. – Я чувствую твое тепло, твое тело. Или я тоже умираю? Ты мой предсмертный бред?

– Нет, нет, Акуми. Так и должно случиться. Смерть не имеет никакого значения. Мы все возвращаемся к Адаму, к истоку, туда, откуда началось человечество.

– Я не понимаю, – виновато сказала Акуми. – Я ничего не понимаю.

– Тезис Адама. Мир Адама. Пойдем, и я тебе покажу...

– Я не могу встать.

– Я понесу тебя.

Последнее, что видела Акуми, это великое множество людей, входящих, вбегающих радостно в индиговые воды бескрайнего океана. Ошии шагал все дальше от берега, волны уже захлестывали их с головой. Было весело, и Акуми смеялась.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ТЕЗИС СФИРОТ

1

Металлические птицы сгорали в огне. Пылающая стихия сжимала раскаленные пальцы на треугольных телах, сминала их, словно пластилин, и швыряла на землю. Ангелы пламенными хлыстами полосовали золотистое море, оно вздрагивало, пучилось, кричало, кровь проступала из рваных ран, алой магмой расплываясь по узким трещинам уничтоженного мир-города.

Колоссальные башни рук механического ангела тянулись к низкому небу, изгибались, ломались, упирались в расплавленное море, безнадежно пытаясь вырвать титаническое тело из огненной трясины. Горящие крылья трепыхались за спиной, а в ослепительном вое извергающейся из разорванных стальных сосудов анимы прочерчивались упрямые дымные траектории узких, хищных тел.

Макрибуны ловили их руками, отшвыривали смятые ракеты от агонизирующего повелителя, как будто это могло облегчить его предсмертные муки. Но умные машины увертывались от огненных хлыстов, резко пикировали, проскальзывали над самой поверхностью огненного моря и злобными осами вонзались в тело механического ангела. Все новые и новые звезды вспыхивали в рождавшейся и умирающей вселенной. Злые стихии разъяренно терзали истекающее анимой тело, раздирали его в клочья и огромные осколки разлетались в стороны, оставляя после себя пологие черные следы.

– Феерическое зрелище, – раздался голос за спиной, но Итиро даже не обернулся. Он стоял на самой вершине Ацилута и смотрел на бойню.

– У вас и на этот раз ничего не получилось, Принц. Если бы вы были человеком, то я бы решил, что над вами висит злой рок. Но над демиургом судьба ведь не властна? – голос язвителен и ядовит.

– Замолчи, – устало сказал Итиро.

– Это все заговор, – тем не менее, продолжил голос. – С заговора все началось, заговором все и закончится. Никки-химэ должна остаться довольна. Все-таки женская сущность более милосердна, чем мужская, не так ли Принц?

Шаги приближались, и Итиро ощущал нарастающий холод. Он зябко повел плечами.

– Адам переиграл тебя, Принц. Ему больше не нужно обещанное тобой бессмертие. Жемчужина жизни наконец-то созрела. Все тебя предали.

Механический ангел почти не двигался. Крылья опали, тело оплавилось и растекалось по поверхности огненного моря нечистыми волнами. Казалось, что это огромная грязевая гора, подтачиваемая упрямыми стихиями, отхватывающими от ее боков все новые и новые куски.

Макрибуны еще бродили гигантскими, почти человеческими фигурами вокруг своего повелителя, но багровое пламя постепенно охватывало и их.

Черная башня Ацилута теперь одиноко возвышалась посреди жидкометаллического океана. Далекий горизонт дымился. Темные тучи заволакивали небо.

– Даже боги ошибаются, – почти удивленно сказал невидимый собеседник. Стылое дыхание шевелило волосы на затылке Итиро. – Интересный тезис. Ошибающийся бог. Бессильный бог. Бог, которого можно убить. Какое разнообразие вариантов! Смертный бог, – голос замолчал, задумавшись. – Пожалуй, я бы попробовал это. Представляете, Принц? Бог, который в милости своей снизошел к людям, а те не приняли его и... и, например, зарезали. Или, еще интереснее, распяли. Мучительная смерть на кресте. Не хотели бы попробовать, Принц?

Вспышка. Даже не вспышка, а сияние нового солнца, которое внезапно и бесшумно зажглось над останками механического ангела. Огненный шар, повисший на кончике дымного стебелька. Миллионы пламенных копий вонзились в оплывшую фигуру, окончательно разметали ее, разорвали поверхность раскаленного океана, вздыбливая колоссальные волны.

– Все. Это можно назвать вашим концом, Принц. Почему-то вы никогда не верили в изворотливость человеческого разума. Термоядерная бомбардировка – достойный ответ на попытку создать новую вселенную, – собеседник рассмеялся.

Итиро наклонил голову, сжал кулаки и развернулся на каблуках. Перед ним стоял человек с черными волосами, забранными на затылке в длинный хвост. Человек небрежно опирался на рукоятку тяжелого молота.

– Что тебе нужно, Авель? – прорычал Итиро.

Авель продолжал улыбаться.

– Ты гневаешься, бог? Тогда ты не прав! – продекламировал он с пафосом.

В воздухе возник раскаленный шар и, громко скворча, метнулся к Авелю. Тот удивительно ловко и быстро перехватил молот за рукоятку и ударил по шару, отбив его в сторону.

– Вот так, – сказал Авель удовлетворенно и взвалил молот на плечо. – Вы, наверное, забылись от горя, Принц? Такие дешевые фокусы со мной не проходят. Я же не сладенькая девочка Меццо-Форте!

Пол под ногами Авеля обрушился в бездну, из ледяной тьмы поползли ощетинившиеся иглами щупальца, вцепились в человека с молотом, напряглись, пытаясь утащить его в отверстую дыру.

Авель небрежно пнул назойливые конечности, с видимым наслаждением наступил на них и вдавил каблуком в мраморные плиты. Зеленая кожа щупальц лопнула, выпуская ядовито-желтые брызги.

– Гадость, – сказал Авель и вытер усеянное шафранными точками лицо. – Я всегда был против создания подобных тварей. Хотя, и в них можно узреть совершенство. Совершенство безобразного.

– Что тебе нужно? – повторил Итиро.

– Что мне нужно? – Авель делано задумался, продолжая растирать кончиком ботинка кровь извергнутого из бездны чудовища. – Что мне нужно? Справедливости, конечно же. Отмщения. Восстановления достойного имени. Треть наследства. Осуждения виновных. Возвращения попранной чести. Не так уж и много, Принц.

– Это ЧЕРЕСЧУР много, – сказал Итиро. – Обратись к Адаму. Возможно, что он найдет для тебя местечко в своем захолустье.

Авель переложил молот на другое плечо.

– Обращусь, обращусь, Принц. Ко всем обращусь. Но с кого-то ведь нужно начинать. Я решил начать с тебя.

– Изыди! – прорычал Итиро и чиркнул пальцем. В пространстве возник узкий разрез. Напряженная ткань реальности с хрустом порвалась, разошлась безобразными лохмотьями, отрывая от Авеля сочащиеся кровью куски. Как будто кто-то острой бритвой располосовал живописный портрет, который теперь валялся на антрацитовых плитах зала и истекал алой кровью.

Пальцы на оторванной руке зашевелились и побарабанили по полу.

– Неплохо, – задумчиво произнес рот на отрезанном лице. – Вы всегда тяготели к вычурности, Принц.

Итиро подошел к говорящему куску мясо и отшвырнул его в дальний угол. Когда Принц повернулся, страшный удар в грудь сбил его с ног.

Целый и невредимый Авель нагнулся над ним:

– Приступим к расплате, Принц, – и подмигнул.

Молот поднялся и опустился на левую сторону груди. Механическое сердце загудело, захлебнулось, на мгновение замерло, но затем вновь застучало с размеренностью метронома. Новый удар прогнул предохранительную платину, в груди Принца зашипело.

– У вас железное сердце, Принц, – заметил Авель.

Итиро дернулся, попытался перекатиться на бок, но Авель опустил ему на живот молот и навалился всем телом.

– Не торопитесь, Принц. Я только приступил к делу.

Могучий удар окончательно нарушил ритмичную работу сердца – насос с перебоями всхлипывал, на рубашке Итиро расползлась липкая клякса. Принц попытался заслониться руками, но безжалостный молот ударил по ладоням, разбил преграду и высек из стальной пластины сноп искр.

– А вы старомодны, Принц, – сказал Авель, вытирая со лба пот. – Вы остановились на старом добром благородном железе, а не стали имплантировать себе всякие пластиковые штучки. Хороший выбор, ничего не скажешь. Придется с вами повозиться.

Казалось, что с каждым ударом черная тень палача прибавляет в росте, вес его молота увеличивается, а обрушивается он на грудь Итиро все сильнее и сильнее. Закаленный металл уставал. Пластина глубже и глубже прогибалась внутрь, насос уже не гудел, а непрерывно хрипел, сквозь отверстия в выбитых заклепках брызгала раскаленная смазка и проступали студенистые хлопья полиаллоя.

Авель уже ни о чем не говорил, с размеренностью молотобойца опуская тяжелое оружие на распростертое тело. Пот градом катился по его лицу и стекал по шее. Вся рубашка была мокрая, тонкий шелк прилипал к могучим мышцам, четко прорисовывая их рельеф. Лицо исказилось в жуткой усмешке, сквозь оскаленные зубы вырывалось тяжелое дыхание.

Наконец пластина отлетела, звеня по мраморным плитам, Авель отбросил молот, нагнулся, ухватился покрепче пальцами и вырвал механическое сердце Итиро.

– Ничего личного, Принц, – сказал Авель, пытаясь восстановить дыхание и разглядывая запутанное переплетение трубок и проводов, – ничего личного. Я лишь восстанавливаю справедливость.

2

Индиговое море. Белоснежный песок. Бриз. Ветер теребит волосы. Похоже на ласковое поглаживание, если бы в здешнем зефире была хоть капелька жизни. Но воздух стерилен. Почти ничем не пахнет. Почти. Не считая тяжелого привкуса крови, которая все еще сочиться из разорванного горла Агатами. Рюсин сидит рядом на коленях и смотрит, как черно-красная жидкость вяло, но упорно выдавливается между тонкими пальцами девочки, стекает на песок и собирается в одну большую лужу с лакированной поверхностью.

Слез у Рюсина нет. Они закончились. Вот еще одно печальное открытие – слез у человека гораздо меньше, чем крови. Горе иссякает раньше, чем иссякает жизнь. Остается только сидеть и ждать. Сидеть и ждать.

Агатами лежит на боку, и прилипший песок осыпается с голого тела. Глаза закрыты, а кожа почти неотличима от траурного цвета расстилающегося влево и вправо пляжа. Белизна постепенно охватывает всю ее, остаются лишь небольшие розовые пятна на животе и бедрах. Когда истают и они, то все будет кончено, подумал Рюсин.

– Все и так кончено, Рюсин, – сказал голос, и тяжелая ладонь опустилась на плечо мальчика. – Здесь уже не над чем скорбеть. Ненависть сделала свое дело, и теперь ей не место под последними небесами.

Рюсин передернул плечами, избавляясь от прохладного прикосновения.

Человек опустился рядом и внимательно оглядел Агатами.

– Странно, – покачал он головой. – Даже татуировки прошли.

Рюсину стало неприятно, что тот вот так пялится на обнаженную, умирающую Агатами.

– Уходите, – процедил мальчик. – Уходите отсюда.

– Адам, – сказал человек. И объяснил:

– Я – Адам, и я не могу отсюда никуда уйти, Рюсин.

– Все равно, уходите, – упрямо сказал мальчик.

Адам тронул пальцем лужу крови, растер оставшуюся на подушечке алую каплю.

– Твоя подружка сама выбрала такой путь, Рюсин. Кто-то из вас должен был умереть.

Ледяная рука сжала сердце мальчика. Ему показалось, что если сейчас он что-нибудь скажет, то тут же расплачется от тоски и раскаяния, утонет в коварном море самобичевания, размазывая кровавые слезы. Поэтому он лишь сильнее сжал кулаки. Белый камешек притаился в ладони.

– Мне жаль, Рюсин. Поверь, мне очень жаль, что все так получилось, – уголки губ Адама скорбно опустились. – Но Бессердечный Принц низвержен, низвержены и его макрибуны. Возможно, если бы Итиро и Никки-химэ придумали Ад и Чистилище, то у нас была бы хоть какая-то надежда на искупление, но...

Рюсин зарычал. От отчаяния, от ненависти к сверкающей золотом, прекрасной, коленопреклоненной, но абсолютно холодной фигуре. Ему хотелось вцепиться зубами, когтями в гладкую кожу Адама, обезобразить ее укусами и царапинами.

– Но мы могли бы заключить с тобой соглашение, Рюсин, – сказал Адам. Его рука погладила Агатами по щеке. – А точнее, исполнить наконец-то то, о чем было уговорено еще в легендарные времена.

– Я не понимаю, – прошептал Рюсин.

Адам взял горсть песка и просыпал его тонкой струйкой на плечо девочки. Крохотные песчинки скатывались по невысоким холмикам грудей.

– Ты все должен понимать, Рюсин, – с мягким упреком сказал Адам. – Тебе не хочется об этом думать, но даже у меня порой кончается терпение. Я устал, Рюсин, очень устал от бесконечной цепи рождений и умираний, от нескончаемых метаморфоз, которые почему-то называют бессмертием. Мои творцы неудачно пошутили, хотя... – Адам задумался. – Возможно, здесь заключался тонкий расчет. Как знать!

– Что вам нужно?

Адам повернулся к Рюсину. Фиолетовые глаза пристально смотрели на мальчика.

– Жемчужину бессмертия, дракон, жемчужину бессмертия. Таков был договор между мной и вашим народом.

– У меня ничего нет, – сказал Рюсин.

Адам встал, стряхнул с колен песок и похлопал мальчика по плечу:

– Встань.

Рюсин поднялся. Адам почти что нежно обнял его и повернул лицом к индиговому морю. Стерильный воздух внезапно набрал вкус, и ноздри защекотал просоленный ветер.

– Так пахнет море, – объяснил Адам. – Многие из людей уже не застали то время, когда их мир был подвешен ни на чем, когда Солнце каждый день вставало из-за горизонта, когда не было никакой техиру, а анима свободно пронизывала мироздание, воплощаясь в бесконечности живого и неживого. Потерянный рай... Наверное, рай только и может быть таким – потерянным...

Рюсин оглянулся и увидел, что Агатами лежит на густой траве, вокруг растут деревья, сквозь полог солнечных лучей пролетают, оглушительно посвистывая, большие разноцветные птицы. По бледной коже девочки бегали крошечные муравьи.

– Мир был совсем другим, – продолжил Адам. – Другим был и я. Другими были те, кто рождался от меня. Но... Но мироздание оказалось лишь заводной игрушкой, и даже боги не могли ничего с этим поделать, – Адам наклонился, сорвал травинку и сунул ее кончик в рот.

Рюсин почувствовал невероятную слабость. Голова кружилась от непривычных запахов. Мельтешение самых неожиданных красок, в которые окрашивалась тенистая чащоба благодаря мерцанию солнечных лучей и перелетающим стаям свистящих птиц, утомляло глаза. Хотелось зажмуриться, лечь на землю, сжаться, скорчиться в крохотный, незаметный комочек.

– Даже я утратил свою вечность. Знаешь что такое вечность, Рюсин? Постоянное пребывание в неизменности. Прекрасный покой! Но... но и мне пришлось участвовать в безумном спектакле Конца Света, сжиматься до размера безмозглого рыбообразного эмбриона, а затем начинать карабкаться по крутой эволюционной лестнице до головастика, до беспомощного уродца, выдавленного из тесной утробы безжалостными родовыми судорогами.

Зашевелились кусты, и оттуда выглянула длинная мордочка какого-то рыжего зверька. Зверек принюхивался, нос его забавно шевелился. Рюсин смотрел, как житель леса осторожно выбрался из своего укрытия, посмотрел на них с Адамом плутоватыми глазами и подбежал к Агатами. Принюхался еще раз, осторожно лизнул языком струйку крови. Рюсин рванулся к девочке, но Адам схватил его за руку и удержал на месте.

– Подожди, Рюсин.

От пальцев Адама по телу мальчика растекалась что-то густое, вязкое, холодное, ему казалось, что он постепенно превращается в статую – неподвижную, равнодушную.

Из кустов показался второй зверек, третий. С деревьев слетались птица, садились на распростертую Агатами, переступали по ней, клевали. Шевелилась рыхлая земля, и оттуда выбирались черные создания с розовыми носами, выползали длинные черви, многоножки. Вскоре все тело девочки укрыло живым шевелящимся ковром.

Мелькали в клювах и пастях кровавые куски, черви вгрызались между черных и рыжих зверей и выползали оттуда лоснящимися от крови, раздутыми и ленивыми. Тут же подлетали птицы и клевали их, отчего извивающиеся твари взрывались, словно мыльные пузыри, разбрызгивая ошметки кольчатых тел.

– Вечный круговорот природы, – сказал Адам. – Из праха выходим и в прах обращаемся. Чтобы родиться, надо умереть. Превратиться в слабоумную развалину, рассыпаться под бременем самых отвратительных недугов... Испытать все унижение дряхлости только ради того, чтобы вновь стать безмозглым головастиком в чьем-то чреве!

Лил дождь, светило солнце, и прогретая земля, деревья окутывались плотными клубами тумана, которые розовыми столбами поднимался сквозь листву к небу. Увядала и зеленела трава. Кости белели, затем желтели, покрывались патиной. Любопытные зверьки изредка подбирались к останкам, но, разочарованные, вновь продолжали бег по своим делам.

Адам подошел к тому, что когда-то было Агатами, и поднял череп.

– Печальная картина, не так ли Рюсин?

– Ее надо похоронить, – оцепенение постепенно проходило, оставляя после себя лишь легкий налет печали.

Адам небрежно отбросил череп:

– Ни к чему возиться с мертвецами, Рюсин. Агатами вернулась ко мне, и теперь от нее зависит, захочет ли она возродиться. От нее и от тебя. Где жемчужина, дракон?

Рюсин протянул вперед руки и разжал ладони. Белый камешек сверкнул в луче света.

– У меня есть только это. У меня нет никакой жемчужины...

Адам расхохотался.

– Бедное дитя, которое не осознает, чем же оно в действительности обладает!

Рюсин посмотрел на камешек. Глупый камешек от настольной игры. Эфемерная жизнь Ду Мин, которую он пытался спасти.

– Дай это мне, – потребовал Адам.

Рюсин сжал кулак.

– Дай это мне, – повторил Адам и сделал шаг к Рюсину.

Лес исчез, они вновь оказались на пустом берегу, а тело Агатами все также лежало на песке.

– Нет, – сказал Рюсин и отступил назад. Ноги еще не слушались, и мальчик упал.

– Не делай глупостей, Рюсин, – предупредил Адам. – Прежде всего, успокойся и не делай глупостей.

Еще шаг вперед. Требовательно протянутая рука. Раскрытая ладонь, повелевающая положить в нее жемчужину.

– Это был древний договор, – напомнил Адам. – Договор между Императором и драконами.

– Вы лжете! – крикнул Рюсин. – Вы лжете! Договор был нарушен! Я все видел!

Еще шаг.

– Что ты мог видеть, глупый мальчишка? Когда ты появился на свет, кости твоих предков давно обратились в прах!

Индиговые волны все сильнее ударяются о берег. Кажется, что это миллионы рук цепляются за песок, миллионы пальцев бессильно скребут, пытаясь возродить рас-творенные в первичном океане тела. Лишенное телесного облика человечество сквозь каждую индиговую каплю смотрит на своего прародителя.

– Договор был нарушен, – упрямо повторяет Рюсин. Дальше отодвигаться некуда. Позади него Агатами.

– Мальчик, – нежно говорит Адам, – ты стараешься понять вещи, над которыми я думал вечность. Ты стараешься найти справедливость, которой нет в мироздании. Ты глуп и наивен!

Рюсин не отвечает. Больше нет времени на болтовню. Он поворачивается к Агатами, разжимает ей рот и вкладывает жемчужину внутрь, ложит на распухший, почерневший язык.

Адам прыгает. Рука бьет Рюсина по спине, словно воду расплескивая кожу и мышцы, погружается в тело мальчика, и тот чувствует, как безжалостные пальцы смыкаются на его сердце. Странное ощущение. Кто-то посторонний поселился внутри и хозяйничает там. Каждое движение причиняет ужасную боль, но Рюсин не может ни закричать, ни застонать. Он лишь разевает рот выброшенной на берег рыбешкой.

Нужно только одно – протолкнуть камешек поглубже, в горло, пробиться сквозь плотную пробку свернувшейся крови, разодрать кончиками пальцев нечто вязкое, ледяное, мертвое...

– Агатами! – хочет крикнуть Рюсин, но Адам дергает руку. В ней трепещет окровавленное сердце, выбрасывая из разорванных аорт последние порции крови. Рюсин валится на девочку, а из разверстой дыры на спине продолжают хлестать алые потоки.

3

– А ведь мальчик был прав, – сказала Никки-химэ. Ее прохладная ладонь легла на плечо Адама. Адам прижался к ней щекой.

– Вы здесь, Великая Мать.

Никки-химэ рассмеялась.

– Давно ты меня так не называл!

Волосы Принцессы распущены, и море купает золотые пряди в своих волнах. Никки-химэ сбрасывает туфли.

– Помоги мне, – говорит она Адаму, которые все еще смотрит на лежащих детей. – Там сзади должна быть молния на платье... Ты сегодня очень любезен, сын мой.

Платье падает на песок, Никки-химэ переступает через него и блаженно потягивается.

– Как хорошо! Я чувствую, что здесь хорошо. Жаль только, что мне не дано это увидеть.

Принцесса заходит по колено в воду, опускает пальцы в соленые волны, которые медленно накатываются на нее, ласкают бедра и живот.

– Они все здесь, Адам? – спрашивает Никки-химэ.

– Да, Великая Мать, – отвечает Адам.

Никки-химэ зачерпывает и подносит воду к лицу.

– Каждая капля – отдельная жизнь, – говорит она, кончиком языка касается индиговой жидкости. – Великий океан первожизни, возможность каждого вновь воплотиться, обрести телесность... Чего же ты хотел, Адам?

– Жизни, – сказал Адам. – Жизни для всех. Мироздание для человечества, бескрайнее, бездонное, мир без богов и без демиургов. Мир человека.

– Что такое человек, Адам? – грустно спросила Никки-химэ. – Что он есть, как не подобие тех, кто его сотворил! Ты же хочешь превратить его в подобие тех скотин, что бродят по полям и жуют траву.

– Человек – кровоточащая душа. Человеку не нужно оправдание его существования. Достаточно, что он есть. А смыслом свою жизнь и жизнь вокруг него он наделит сам, без вашей помощи.

– Но для этого пришлось кое-кого лишить этой самой жизни, – Никки-химэ повернулась и медленно вышла на берег. Намокшие волосы тянулись за ней плотным шлейфом.

– Я желал бессмертия не для себя, Великая Мать, – сказал Адам. – Я желал бессмертия для всего человечества. Каждый в отдельности был бы смертен, но как единое целое... Для нас не существовало бы преград. Мы бы заселили все миры, все холодные и раскаленные планеты, нашу кожу ласкали бы разноцветные солнца, мы бы основали новое царство, царство человека!

– В твоем растворимом человечестве кое-чего не хватает, Адам, – усмехнулась Никки-химэ.

– Вы имеете в виду сфироты? Эти жалкие подделки, именуемые душой? Они ни к чему. Каждый будет обладать душой. Они будут рождаться и умирать, и никто не уйдет обиженным. Вы были не слишком щедры, одаряя людей так называемой душой, великая мать!

– Я говорю не о сфиротах, – покачала головой Никки-химэ. – Смотри, Адам!

Океан застыл. Его индиговая поверхность натянулась, напряглась, словно живот, внутри которого зрел плод. Затем взрыв потряс пустыню вод, мириады колоссальных смерчей взметнулись в розовое небо, воздух наполнился соленой влагой, а океан продолжал исторгать, извергать. Казалось, что это продлится вечность, что запас жизней неисчерпаем, но вот вода стала отступать от берега, сначала медленно, неуверенно, как будто надеясь на прекращение катаклизма, но затем все быстрее и быстрее, обнажая белоснежное ложе.

Там, в вышине, бурлили потоки, окутанные туманными шапками. Выли ветры, разрывая небеса и сбрасывая пригоршни раскаленных звезд в пучины индиговых вод. Ослепительный свет растекался стремительными ручьями в глубокой синеве, закручиваясь в могучие спирали.

А там, где только недавно плескался океан, проступало, выпячивалось нечто громадное, титаническое, невообразимое. Оно еще скрывалось за безумием шторма, пряталось в мерцающем свете падающих звезд, глубокие тени лежали на нем. Но бушующий хаос успокаивался, и становилось все отчетливее видно – что же скрывал в своей бездне океан первожизни.

– Ты видишь его, Адам? – спросила Никки-химэ.

– Да, Великая Мать...

– Опиши мне его!

– Но...

– Рассказывай, что ты видишь! – потребовала Принцесса. Поднявшийся ветер высушил ее волосы, и они развевались по ветру длинной золотой рекой.

– Я вижу... вижу существо, которой распростерто на обнажающемся дне океана. Вода множеством смерчей уходит в небо, а внизу остается только оно...

Никки-химэ шагнула к Адаму и взяла его за руку.

– Продолжай.

Испуганным дитя Адам вцепился в узкую ладонь Принцессы.

– Я никогда не видел такого... Похоже, что существо мертво. Его грудь рассечена крест-накрест... У него огромное алое тело... почти человеческое тело, великая мать...

– Так и должно быть, – печально сказала Никки-химэ, – оно должно быть мертво... в начале был Заговор.

Принцесса отпустила Адама, шагнула вперед и склонилась над распростертым на влажном ложе существом. Ее тонкие пальцы скользнули по лицу, притронулись к ужасной ране на груди, остановились на сжатых в кулаки руках.

– Отдай мне то, что ты пыталось забрать, безымянное, – прошептала Никки-химэ. – Умоляю тебя...

Она безуспешно пыталась разжать пальцы существа, она чувствовала исходящий изнутри жар, но ее руки бессильно скользили по мокрой алой коже.

– Верни мне... верни... – отчаянно шептала Принцесса, слезы катились из ее пустых глазниц, ветер бил в лицо, взметая длинную золотистую челку и открывая обезображенный рубцами лоб. – Тебе уже не о чем беспокоиться, безымянное, все свершилось так, как ты хотело...

Длинные ногти скребли по алой коже, оставляя на ней глубокие царапины, пальцы постепенно разжимались, уступая яростному напору Слепой Принцессы. Наконец ей удалось отогнуть мизинец и безымянный, подцепить остальные и распрямить ладонь существа. Она отчаянно ощупывала ее, но рука была пуста.

– Нет... нет... не может быть... – бормотала Никки-химэ. – А если они потерялись? – Слепая Принцесса упала на колени и принялась безнадежно ощупывать песок вокруг себя. – Где же они? Где же они? Где они?!!!

Это был ужасный крик отчаяния. Принцесса распростерлась на обнаженном ложе первоокеана и зарыдала.

4

– Почему вы плачете, Принцесса?

Голос холоден. В нем нет ни капли сочувствия. Так механический будильник своим звоном пробуждает человека к новому дню. Ничего личного. Только служба.

– Почему вы плачете, Принцесса?

– Уйди, – сказала Никки-химэ, приподнялась и села. Ее волосы облекли тело почти непроницаемой золотой накидкой. – Уйди, сын бездны!

– У меня есть имя, Слепая Принцесса, – сказал голос.

– Оно не интересует меня. Твое настоящее имя – самозванец!

– Это не так, Слепая Принцесса, – мягко сказал голос.

– Не называй меня слепой! – крикнула Никки-химэ.

– Но вы ведь слепы, Принцесса! Когда-то вы были ослепительно прекрасны, Никки-химэ, особенно прекрасны были ваши глаза... Они сияли, как звезды, а их цвет... он был неописуем!

– Что ты можешь знать об этом, самозванец, – бессильно сказала Никки-химэ.

– Я знаю все, – сказал ледяным тоном голос, – я знаю все, Принцесса, все, кроме Истины!

Никки-химэ устало провела рукой по лицу, расправляя челку и прикрывая то место, где когда-то были ее глаза.

– О какой Истине ты толкуешь, сын бездны?

– О той Истине, с которой все началось, Слепая Принцесса. О той Истине, которая лишила тебя глаз, а Принца – его сердца.

– Вот и спрашивай Принца, сатана, – сказала Никки-химэ. – Может быть, он тебе что-то расскажет.

– Он уже ничего не расскажет, Слепая Принцесса, – с наигранной скорбью сказал голос. – Он больше ничего не расскажет.

Никки-химэ почувствовала, как кто-то тронул стылыми пальцами ее волосы, раздвинул их плотный полог и запечатлел на плече ледяной поцелуй. Даже не поцелуй, а – печать, ледяную, пронизывающую до самого сердца печать.

– Почему? Почему он больше ничего не скажет?

– Он низвержен, Принцесса. Он окончательно низвержен... Его механическое сердце не выдержало мук совести. Оказывается, даже боги подвержены этой болезни.

– Ты это сделал, сатана? – опустила голову Никки-химэ. – Хотя, о чем я спрашиваю... конечно, ты.

– Вы остались последней, Принцесса. Только вам известна Истина. Скажите мне ее, и тогда вы будете вознаграждены!

– У тебя нет ничего такого, в чем бы я нуждалась, – гордо сказала Никки-химэ. – Изыди, тварь!

Голос рассмеялся. Надменно, высокомерно, оскорбительно.

– С каких это пор ваши собственные глаза стали вам безразличны, Принцесса?!

– Ты лжешь! – крикнула Никки-химэ. – Ты лжешь!

– Я смотрю на них, – наставительно поправил Принцессу голос. – Я смотрю на них и любуюсь ими, Принцесса. Они прекрасны, они сверкают, как тысячи звезд! Вечность нисколько не повредила им. Ни единого тусклого пятнышка!

– Отдай мне их! Отдай!

– Вы как дитя, Принцесса. Вы требуете назад свою игрушку и ничего не хотите вернуть взамен.

– Я все отдам, – прошептала Никки-химэ. – Я отдам все, что ты хочешь, сатана.

– Истину, Принцесса, Истину! Ведь это ваше желание завершить мир, опровергнуть тезис Итиро и тезис Адама. Но для подведения черты нужна Истина!

– Я скажу...

Ледяная рука погладила Принцессу по голове. В этом касании нет ни одобрения, ни поощрения, лишь знак того, что палач находится рядом. Он готов выслушать признание, вынести приговор и привести его в исполнение.

– Я скажу, – повторила Никки-химэ.

– Говорите, Принцесса!

– Я. Я! Я!!!

Голос помолчал, а затем с раздражением спросил:

– Что вы имеет в виду, Принцесса?

– Я, – заплакала Никки-химэ, – я есть Истина. Я – та сила, в бездне которой родилась идея Заговора, я – та сила, в бездне которой Заговор обрел свой лик, я – та сила, которая совратила Второго из Трех, и Заговор стал Истиной! Я есть Истина!!!

Слепая Принцесса рыдала.

– Ты слышала это, дитя? – спросил голос.

– О чем ты толкуешь, сатана? – сквозь слезы сказала Никки-химэ.

– Я обращаюсь не к тебе, Слепая Принцесса, – строго сказал голос. – Так ты слышала все, дитя?

– Да. Да, я слышала все, – сказал второй голос.

Никки-химэ подняла голову и протянула руки:

– Сэцуке? Сэцуке, ты здесь, дитя мое?!

– Она не твое дитя, Принцесса, – возразил голос. – Итак, каково будет твое решение?

– Верни им все, Авель.

– Ты не ошибаешься, Сэцуке? Ты сама слышала признание. Они виновны. Они виновны не только в содеянном, они виновны в том, что грех предательства и убийства стал основой их Творения! Сколько сфирот они обрекли на бессмысленные муки!