Текст книги "Догма кровоточащих душ"

Автор книги: Михаил Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

– Мы потом договорим, Сэцуке, – сказала Фумико. Щеки ее раскраснелись, глаза горели. Иту от зависти кусала губы. – Пока, девочки! Господин учитель, а не могли бы вы мне разъяснить один вопрос...

Иту растерянно смотрела вслед уходящей парочки. Сэцуке тронула ее за плечо, а Дора вздохнула и поправила очки.

6

Госпожа Окава сидела в кресле и внимательно рассматривала Фумико. На столе перед ней лежала открытая папка с бумагами, испещренными пометками, веером разложены цветные и черно-белые фотографии, изображавшие одного и того же человека. Человек шел по улице. Человек садился в машину. Человек пил пиво. Человек обнимал девушку. Человек читал книгу. Человек разговаривал с другим человеком.

Госпожа Окава в задумчивости побарабанила пальцами по столу. Дело предстояло не только сложное, но и чреватое неприятными последствиями. Она оторвалась от созерцания Фумико и перевела взгляд на Авеля, который все так же стоял у двери, как будто охраняя вход в кабинет. Авель кивнул.

– Ну, хорошо, – вздохнула госпожа Окава, словно тяжелое решение было принято ею только сейчас, после мучительных размышлений и взвешивания всех аргументов "за" и "против". На самом деле, конечно же, решение принимала не она. И не сейчас. – Как ты себя чувствуешь, Фумико?

– Отлично, госпожа Окава, – спокойно сказала Фумико, хотя сердце колотилось. Опять. Опять она им понадобилась. После того прокола, точнее – не прокола, а, скажем так, помарки, Фумико была уверена, что окончательно отстранена от дела. Вышла в тираж, так они это называют.

"Ты вышла в тираж, девочка!!! – орал тогда на нее незнакомый "боров", обливаясь кровью. – Ты вышла в полный тираж!!!"

А она, Фумико, сидела на полу и думала только о том, чтобы не обмочиться. Страха уже не было. Было жутко холодно в одном тоненьком платье, к тому же пропитанном чужой кровью, и еще ужаснее хотелось в туалет. А "боров" фонтанировал кровью. Не истекал, а фонтанировал. Разве в нормальном человеке содержится столько крови?

– Это очень важное задание, Фумико, – сказала госпожа Окава.

– Я понимаю, – кивнула Фумико. Важное. Других у нее и не бывает! Важное, очень важное, архиважное. Что в мире важнее смерти?

– Тебя будет прикрывать Дора, – сказала госпожа Окава.

Фумико посмотрела на нее. Сморщилась. Откинула челку с правого глаза.

– Она... Она... – в горле у девочки пересохло. – Она еще может быть... полезна, госпожа Окава. Я уверяю вас, она оправиться!

– Она и будет полезна, Фумико, – мягко сказала госпожа Окава, но за этой мягкостью скрывалась сталь приказа, не подлежащего обсуждению. – Она очень будет тебе полезна, Фумико.

Фумико сжалась в кресле, зябко повела плечами, обхватила себя руками. Все. Все кончено. Зыбкой, придуманной жизни пришел конец. Еще десять минут назад она была самой обычной девчонкой, вернее – она могла воображать себя такой – смазливой, самоуверенной, самолюбивой, похоронившей свою истинную жизнь где-то глубоко в сердце, в памяти, забывшей о ней, разыгрывая хорошо выученную роль казалось бы бесконечного спектакля.

Но вот прозвучал внезапный звонок, мгновением ока сменились декорации, в партере расселась совсем другая публика, которой не интересна Фумико-смазливая-школьница, а интересна абсолютно другая Фумико – Фумико-маленькое-платье, потому что кто может заподозрить опасность в девочке-подростке, проводящей вечер в обществе пожилого, респектабельного мужчины, который годится ей в дедушки?

Авель оторвался от двери, подошел к Фумико и положил ей руки на плечи. Она прижалась щекой к его теплым пальцам.

– Обещаю тебе, Фумико, что это будет в последний раз.

Не надо лгать, господин учитель.

– Обещаю тебе, Фумико, что я сделаю все, чтобы вытащить вас с Дорой оттуда целыми и невредимыми.

Не надо лгать, господин учитель.

– Обещаю тебе, Фумико... – он взял ее за подбородок, приподнял лицо девочки вверх и... Она почувствовала приближение теплого дыхания, свежего утреннего ветра, вкуса прохладной воды, к которой прильнула губами, словно после долгой душной ночи в пустом доме она наконец-то дождалась рассвета, скинула с себя тяжелое одеяло, сдернула пропотевшую ночнушку и погрузилась в холодящие объятия тихой, но могучей реки, прильнула всем телом к медленному потку, уносящему ее куда-то прочь из неуютного и страшного мира.

Фумико заплакала навзрыд. Ей было ужасно жалко саму себя, крохотную песчинку, попавшую в бездушную мельницу судьбы, где она не в силах противостоять колоссальным жерновам, не в силах сохранить не только собственное тело, но и собственную душу, по которой жестокая судьба прокатывается каменными жерновами, превращая ее в муку...

– Это был настоящий взрослый поцелуй, Фумико, – прошептал ей Авель. – Когда ты вернешься, то все будет так, как ты захочешь. Ты меня понимаешь?

– Да, господин учитель, – сказала Фумико. – Да, господин учитель.

7

С каждым уровнем игра подбрасывала новые сюрпризы. Подземные галереи сужались, и протиснуться сквозь них в полном вооружении становилось все труднее и труднее. Перед каждым поворотом приходилось останавливаться или, на худой конец, притормаживать, так как за выступом обязательно таилась какая-нибудь кусаче-ядовитая тварь, жаждущая вцепиться в твое лицо.

Двуручный меч, который на дворцовых просторах показал себя эффективным крошительно-расчленительным инструментом, в тесных переходах никуда не годился и лишь отягощал дополнительной тяжестью. Нужно было орудовать коротким ножом, подпуская очередное чудовище на расстояние удара, то есть настолько близко, что различались отдельные чешуйки на его теле.

А еще, в целях психологического воздействия, по стенам лабиринта были распяты весьма анатомически подробно прорисованные красотки с неимоверно длинными волосами, громадными глазами и сочными губами-бантиками. Пребывание в подземных казематах их почти не испортило, если не считать тронутые гнильцой запястья и лодыжки, пробитые крупными ржавыми гвоздями. Красотки стонали, дергались, разевали рты, где сверкали крохотными жемчужинами редкие зубки.

Крутой герой непроизвольно косился на обнаженные фигуры, а глубоко укоренившийся инстинкт необходимости спасения или хотя бы облегчения мучений любого создания со смазливой рожицей сбивал его шаг. Искусанное лицо настолько распухло от яда, что красотки начинали визжать еще ужаснее, как только рыцарь пытался приблизиться к ним. Позади закованной в латы фигуры оставался кровавый след, а быстро мелькающие цифры подтверждали – прохождение подземного уровня завершить не удастся.

Наконец фигура закачалась, руки с ножами безвольно повисли, голова запрокинулась, рукоятка подвешенного на спину двуручного меча впилась в мясистый затылок, ноги подогнулись, но герой не успел упасть, так как из самых неприметных щелей на него налетело столько гадов и тварей, что могучее тело скрылось под жаждущей пиршества чешуйчатой массой.

Экран "Нави" эффектно залепился тщательно выписанным кровяным фонтаном. Голубая надпись подтверждала:

"Игрок: Тэнри

Статус: рыцарь

Уровень: подземелье

ПРОХОЖДЕНИЕ УРОВНЯ ПЕЩЕРА НЕ ЗАВЕРШЕНО! ПРОСЬБА ВЕРНУТЬСЯ НА ИСХОДНУЮ ПОЗИЦИЮ УРОВНЯ ХРАМ!"

– Как же, – пробормотал Тэнри, – прямо сейчас побегу.

"ПРОХОЖДЕНИЕ УРОВНЯ НЕ ЗАВЕРШЕНО! ПРОСЬБА ВЕРНУТЬСЯ НА ИСХОДНУЮ ПОЗИЦИЮ УРОВНЯ ХРАМ!"

Тэнри набрал на консоли код, кровь немедленно исчезла, надпись потухла, а его рыцарь невредимым возвышался среди поверженных врагов и задумчиво вращал над собой двуручным мечом, словно грузовой вертолет.

В дверь постучали. Тэнри с сожалением оторвался от игры и, поеживаясь от сквозняка, врывающегося в распахнутое окно комнаты, пошел открывать. На пороге стояла Агатами.

– Я войду? – спросила девочка. На ней было невероятно легкомысленное розовое платье с бантами и кружевными оборками, к коротким волосам прицеплены атласные ленточки и, кажется, накрашены губы.

От изумления Тэнри не нашелся, что ответить ("Привет!", или "Заходи, конечно!", или "Ты понимаешь... у меня тут игра...") и молча отодвинулся. Гладкая ткань платья прошелестела по его голым коленкам, а в комнате ощутимо запахло духами.

Агатами расстегнула и сняла лакированные туфли, прошла в комнату в таких же розовых носочках и чинно уселась в кресло. В комнате мальчишек ее всегда удивлял и раздражал творящийся в ней беспорядок. Казалось, что Рюсин и Тэнри затеяли не то большой ремонт, не то переезд в другой блок школы, поэтому большая часть их вещей размещалась не в шкафу и не на полках, а была разложена, а вернее – раскидана на всех горизонтальных, наклонных и вертикальных поверхностях.

Рубашки, брюки, шорты, футболки, носки, трусы валялись, лежали, висели на столе, стульях, кроватях, подоконнике. Парочка брюк переброшена даже через верх двери комнаты, отчего та туго закрывалась, а на ткани самих брюк появлялись безобразные морщины. На ручках кресла, в котором сидела Агатами, оказались забыты полосатые трусы и дырявые носки, которые девочка двумя пальцами сбросила на пол.

Почему мальчишки до сих пор не получили взыскания от воспитателей оставалось их тайной. Тем не менее, творческий беспорядок для Тэнри и Рюсина был уже настолько привычен, а за каждой вещью настолько прочно закрепилось неподобающее ей место, что заставь их убрать свой свинарник, они потом ничего не смогли бы найти.

– Как я выгляжу? – поинтересовалась Агатами, сложив ладошки на коленках, неестественно выпрямив спину и пытаясь хлопать глазками в неподражаемом стиле Иту.

Тэнри с изумлением разглядывал сидящую девочку. Слов у него до сих пор не было. Агатами задрала подбородок и выпятила нижнюю губу.

– Тебе не нравится? – капризно спросила она.

– З-з-з-здорово, – пробормотал Тэнри, теперь отлично понимая чувства рыцаря, когда тот сломя голову кидался на помощь очередной красотки, невзирая ни на какие преграды. Щелкни Агатами пальчиками, и он бы так же бросился куда угодно по ее повелению. И даже еще быстрее.

– Здорово? – переспросила Агатами. – Здорово?! И это все комплименты, которые ты можешь сказать в адрес девушки, которая, заметь, потратила на это обмундирование кучу денег и свободного времени, а затем сама – сама! – пришла к тебе без всякого приглашения, хотя правила этикета недвусмысленно предостерегают легкомысленных девушек против подобной невоздержанности!

Челюсть у Тэнри отвисла от эскапады. Он умоляюще прижал руки к сердцу:

– Агатами, Агатами, Агатами...

Ему вдруг безумно стало стыдно за разбросанные по комнате вещи. Хотелось тут же пасть на колени и сгрести барахло в самый дальний угол.

– Я знаю о чем ты думаешь, – кивнула головой Агатами. – Ты думаешь, как неприятно, когда столь красивые девушки, как я, приходят в столь безобразный свинарник, как у вас. Угадала?

– Угадала, – виновато сказал Тэнри.

Агатами демонстративно посмотрела на свои маленькие часики:

– Я даю тебе... даю тебе... пять минут. Пять минут хватит, чтобы прибраться в этой конюшне?

– Хватит, – ответил Тэнри.

– Отлично. Отсчет времени пошел!

Когда вернулся Рюсин, то ему показалось, что он попал не в свою комнату, потому что она приобрела совершенно нежилой, с точки зрения Рюсина, вид. Разложенные по привычным уже местам вещи испарились, учебники и книги оказались расставленными на полках, экран "Нави" одиноко возвышался на удручающе пустом столе, на подоконнике обнаружились горшки с полудохлыми цветами, до этого, видимо, погребенные под завалами бумаг.

Более того, в кресле, поджав ноги, восседала Агатами в самом уродском платье, которое Рюсин только мог себе представить, к жидким хвостикам коротких волос нелепо прицепились, словно мухи, ленточки, и вообще в комнате сильно воняло парфюмерным магазином, так как окно оказалось плотно закрыто. Тэнри с не менее глупым видом случайного и смущенного гостя неловко притулился на стуле и глупо моргал. Невооруженным были видны расцветающие над его головой красные сердечки.

– Что здесь происходит? – угрюмо спросил Рюсин. Хотя ответ был и так ясен. Состояние закадычного друга Тэнри характеризовалось как последняя и самая тяжелая стадия болезни под названием "любоф-ф-ф" (именно так, а не иначе!). Объект же его воздыханий перевел гипнотизирующий, как у змеи, взгляд на Рюсина и томно прошептал:

– А, Рюсинчик, здравствуй! Очень рада тебя видеть в добром здравии.

– Не дождешься, – буркнул Рюсин. Но густая атмосфера любовных чар постепенно действовала и на него. Платье Агатами уже не казалось столь уродским, и вообще его розовый цвет как-то удивительно гармонировал с фиолетовыми волосами девочки.

– Можешь меня поздравить, Рюсинчик, – речь Агатами продолжалась литься густой, приторной патокой, окутывая Рюсина все новыми и новыми слоями, словно смола мезозойскую муху. Еще немного, и он так же, как и Тэнри, навечно застынет с глупейшим выражением лица на потеху всей школе.

– Поздравляю, – почему-то прошептал Рюсин. – Только с чем?

Агатами кокетливо разгладила складочки на платье и безуспешно попыталась натянуть его на голые коленки.

– Меня, мальчики, назначили старостой класса. Это важный и требующий большой ответственности пост. К сожалению, все предыдущие старосты так и не смогли навести идеальный порядок в классе и в комнатах учеников, поэтому мне предстоит много забот. И начать я решила с вас, с вашей комнаты, которая является чемпионом по беспорядку, кавардаку, ералашу, разгрому, бардаку, нечистотам, грязи, загаженности, замызганности!!!

С каждым словом очередная порция сладкой патоки в голосе девочки куда-то исчезала, растворялась, и на смену ей приходила ледяная ярость находящейся в последнем градусе бешенства Агатами. Тэнри и Рюсин с изумлением наблюдали очередную метаморфозу, происходящую с Агатами уже на их глазах. Из глупой, розовой куклы она превращалась в метающую молнии мстительную богиню с последнего, самого трудного уровня игры "Обреченные". Тэнри даже на мгновение показалось, что над головой теперь уже возвышающейся над ними Агатами, обвинительно указующей на них пальцем, возник до боли знакомый синий экранчик со стремительно уменьшающимся числом жизней. Еще немного и по стене поползет надпись: "ИГРА ОКОНЧЕНА!"

– И запомните, мальчики, – грохотала разъяренная богиня, – что в следующий раз никаких поблажек вам НЕ БУДЕТ!!!

Тэнри и Рюсин пришли в себя только тогда, когда дверь за Агатами захлопнулась. Они чувствовали себя на редкость неловко, точно застали друг друга за каким-то постыдным занятием.

– Девчонки, – наконец с презрением уронил Рюсин, и было непонятно к кому это относилось – к одержавшей победу Агатами или к ним самим.

8

– Защитные экраны опущены! Давление в пределах нормы!

– Подтверждаю активизацию прототипов!

– Возобновлена подача полиаллоя! Ориентировочный срок наполнения – четырнадцать минут!

– Подтверждаю начало запуска программы!

Ошии смотрел сквозь толстое свинцовое стекло вниз, где в перекрестье множества прожекторов возвышались "мехи". Они разительно отличались от серийных образцов размерами, компоновкой двигателей и оборудования. Громадные лобастые головы медленно поворачивались, следуя командам тест-программы, длинные руки неловко шевелились, ощупывая крепежные штанги.

– Похоже на жертвоприношение, – сказала Ханеки.

Действительно, похоже, согласился про себя Ошии. Машины были распяты среди переплетения труб, проводов. Охладители, работающие на полную мощность, имитировали дыхание, и из отверстий в туловищах "мехов" вырывались плотные струи гелиевого пара. Неуклюжие ноги, как будто обутые в титанические ботинки, были слегка подогнуты, удерживаясь на весу широкими скобами. Но, в общем, в машинах имелось мало сходства с человеком. Больше всего "мехи" походили на плененных чудовищ из ужасных историй о потустороннем мире. Не хватало только отвратительного и жуткого воя.

Словно в ответ, взревели сирены, прожектора хаотично заметались по испытательной площадке.

– Всему техническому персоналу немедленно покинуть зоны три А, шесть Б и восемь Ц! Повторяю, всему техническому персоналу НЕМЕДЛЕННО покинуть зоны три А, шесть Б и восемь Ц! Персоналу в зонах четыре А и три Б подготовиться к приему полиаллоя! Персоналу в зонах четыре А и три Б подготовиться к приему полиаллоя!

– Надеюсь, что второе испытание пройдет более удачно, – сказал Дои. – Я лично проверил герметизацию движков.

– Ты думаешь, что все дело было в герметизации? – спросил Каби.

– Если в двигателе что-то замыкает, то ищи причину в агрессивной внешней среде, – глубокомысленно произнес Дои.

Прожектора постепенно гасли. Теперь становилось видно, что из-под платформы, над которой висели "мехи", струится золотистый свет, окрашивая распятые металлические тела во все оттенки желтого – янтарные, лимонные, канареечные, шафрановые блики скользили по влажным бокам машин. Испарители заработали на предельной мощности, и в общее гудение колоссальных механизмов вплелось астматическое дыхание компрессоров. На гофрированных трубах, подсоединенных к спинам машин, стремительно нарастал слой инея.

– Что с охладителями? – спросил Ошии.

– Нагрузка – девяносто семь процентов, – доложил Каби.

– Много.

– Мы не можем замедлить процесс, – сказал Каби. – Иначе потеряем сверхпроводимость.

Соседство абсолютного нуля, необходимого для исчезновения сопротивления в проводниках, и громадных температур, требующихся для запуска реакций синтеза. Гремучая и взрывоопасная смесь. Крохотный просчет – и в мир-городе возникнет сквозное отверстие диаметром в несколько имперских шагов. Миллионы жизней мгновенно испарятся в облаке плазмы. Как показывают расчеты, в случае отказа магнитных ловушек в течение одной миллиардной секунды плазма погибнет от соприкосновения с окружающей средой. Для дилетанта это, может быть, и звучит как-то странно – "гибель плазмы", но для специалиста данное словосочетание лишь удобный эвфемизм, обозначающий резкое падение температуры и прекращение термоядерной реакции.

Одна миллиардная секунды. Ослепительная вспышка и все. Население Хэйсэя сокращается на несколько миллионов человек.

Там, внизу, распяты сконструированные при его, Ошии, непосредственном участии три мощные термоядерные бомбы, похожие то ли на карикатурных людей, то ли на монстров из кошмарных снов. Кто сказал, что сон разума порождает чудовищ? Только бодрствующий разум и способен породить подобных уродов!

– Бассейн заполнен на тридцать шесть процентов. Достигнута расчетная отметка восемь! Залив полиаллоя продолжается!

– Подтверждена команда деактивации страховочных консолей! Группе "Красный" разрешается полная активация прототипа! Группе "Зеленый" подготовиться! Группе "Синий" подготовиться!

– О чем они думают? – внезапно спросила Ханеки.

– Кто? – в свою очередь поинтересовался Ичиро.

– "Мехи", – уточнила Ханеки. – О чем они сейчас думают?

– Машина не может думать, – сухо сказал Ошии. – Машина может исполнять команды. Или – не исполнять. Но тогда это плохая машина.

– Спорный аргумент, – потянулся за своим столом Каби. На освещенном планшете, расчерченном координатной сеткой, замерли три разноцветных треугольника. Красный, зеленый и синий. Ходячие термоядерные бомбы под управлением вычислителя, которые сейчас жутко любопытные люди опустят в самую загадочную субстанцию на свете.

– И в чем же его спорность? – холодно поинтересовался Ошии.

– Ну, хотя бы в том, что мы не можем четко определить само понятие сознание. Ведь именно о нем мы говорим? – сказал Каби. – Поэтому не исключено, что с точки зрения сознания – машинами являемся скорее всего мы сами.

– Я не машина, – обиделась Ханеки. – Но мне кажется... Они о чем-то думают, о чем-то таком, что не заложено в программы. Потому, что... потому, что мы не можем всего предусмотреть!

– Подтверждена команда деактивации страховочных консолей! Группе "Зеленый" разрешается полная активация прототипа! Группе "Синий" подготовиться!

Ошии смотрел, как треснули и разошлись страховочные скобы, металлическое существо осторожно разогнуло ноги, оперлось длинными руками о платформу, удерживая равновесие, затем выпрямилось в полный рост, почти свободное, если не считать проводов телеметрии, подсоединенных к голове и плечам "меха".

– Группе "Красный" разрешено отсоединение магистрали охлаждения! Группе "Красный" разрешено отсоединение магистрали охлаждения! Персоналу красного сектора приготовиться к возможному температурному скачку!

Ичиро со скрипом повернулся на своем стуле и задрал очки на лоб. Потер уставшие глаза ладонями.

– Я тут недавно познакомился с... с одним товарищем из отдела программного обеспечения. Выдался свободный вечерок, поболтали о том, о сем... Так вот, заговорили в том числе о машинном разуме. Ну, тест Тьюринга, задача Каспаро, парадокс Мо и прочий фольклор.

– А имя этого товарища случайно не Мисато? – поинтересовалась Ханеки.

– Все ты хочешь знать, Ханеки! Ну, Мисато, Мисато... И что? Не в этом суть. А суть в том, что современные программные пакеты являются столь сложными, что сами программисты нередко затрудняются сказать – за что ответственен тот или иной исполняемый модуль. Эта проблема, кстати, имеет интересное название, – Ичиро взял драматическую паузу.

– И какое же? – не выдержала Ханеки.

– Паразитное сознание. Представляете? Проблема паразитного сознания у "мехов". Звучит?

– Звучит, – согласился Каби. – Эта проблема свойственна не только "мехам", но и некоторым безответственным товарищам. Лучше бы они педантично выполняли все команды, а не паразитировали на сознании, которого у них кот наплакал.

Ханеки прыснула. Ичиро с обидой повернулся к терминалу.

– Номер один, группы "красный", "синий" и "зеленый" подтвердили полную активацию прототипов. Все параметры – в пределах нормы. Страховочные консоли убраны.

Ошии кивнул. Теперь все три человекообразные фигуры возвышались над платформой.

– Номер один, прошу подтвердить разрешение на начало следующего этапа эксперимента, – настойчиво шептала вставленная в ухо крошечная таблетка коммуникатора.

– Разрешаю. Раздвинуть щит!

9

Незаметно для себя Ерикку заснул. Он растянулся на матрасе Бананы, закинув руки за голову и рассматривая потрескавшуюся штукатурку потолка. Налитые, словно свинцом, веки закрывались, но Ерикку хотелось проследить за тем, во что складывались причудливо сплетающиеся линии трещин. Ему казалось, что он уловил в них какой-то порядок, словно кто-то начертал на потолке, зашифровал тайное послание, и нужно лишь еще одно мгновение бодрствования, чтобы тайна открылась, но...

Ерикку спал. Спал своим обычным черным сном, который был разбавлен лязгом рабочих кварталов, пронизан стылыми сквозняками, наполнен тоской одиночества и вины. Он ощущал в распростертой над ним тьме чье-то дыхание, близость человеческого тела, осторожное приближение рук, которые хотели погладить его щеки, но в последнее мгновение все таки не решались этого сделать.

Черный сон походил на морскую бездну, которая поглотила его, но он еще боролся за свою жизнь, напрягал все силы, чтобы вырваться из цепких объятий воды, ему почти удавалось приблизиться к той эфемерной линии глубины, где мрак уже разбавлялся струящимся светом, где все вещи на границе грез приобретали особый оттенок иного существования, где можно увидеть то, что обычно скрыто от глаз.

– Ерикку, – шептала сидящая рядом с ним Банана. – Ерикку...

Круглое лицо девушки склонялось над его лицом, пальцы ее рук гладили его волосы, а он не в силах был ничего сказать, потому что он не умел разговаривать с мертвыми. Он мог только разрушать то, что уже было мертво, но все еще хотело казаться живым. И какая разница – какими мотивами они оправдывали себя, что хотели передать живым людям, оставшимся по ту сторону смерти!

А затем сон закончился, словно его выключили. Раз, и нет. А он сам сидит на матрасе, скрестив ноги и держа в руках синий дырчатый куб.

– Рад вас приветствовать, господин Ерикку, – раздается голос, который всегда лжет. Ничему он не рад. Разве может хоть одна крупинка, гран радости спастись в мерзлом океане его голоса? Ее неминуемо скует леденящей душой, если у человека еще есть душа.

Ерикку не пугается, не вздрагивает. Он ждал голоса. С того самого момента, как переступил порог дома Бананы. Он знал, что голос вернется сюда, ведь это его дом, его, а не Бананы. Он жил здесь всегда, дышал Банане в затылок, нашептывал свои страшные сказки, направлял ее, приказывал...

– Вы лжете, – говорит Ерикку. – Вы не можете радоваться.

Антрацитовая тень падает на стену. Человек возвышается над Ерикку. Ему некуда сесть. В комнате пусто.

– Разве вы не хотите получить ответы на свои вопросы, господин Ерикку? – деланно удивляется голос. – Разве не это привело вас сюда?

Голос прав. Тысячу раз прав.

– Что написано на потолке? – спрашивает Ерикку. Почему-то его собственный вопрос неожидан для него самого. Словно он подчинился тихому, осторожному, но настойчивому толчку внутри себя.

– Вы умеете задавать правильные вопросы, – говорит голос. – Поверьте мне, это большая редкость в наше время. Правильный вопрос – половина правильного ответа.

– Что написано на потолке? – упрямо повторяет Ерикку.

– "Жизнь и сон устроены так, чтобы не дать человеку проснуться". Именно это вы и хотели услышать, господин Ерикку?

– Жизнь и сон устроены так, чтобы не дать человеку проснуться, – повторяет Ерикку.

– Да, господин Ерикку, – тень шевелится и делает шаг вперед. – Именно так и обстоят дела. Люди живут, люди спят, но они не замечают, что спят даже тогда, когда живут. Если это можно назвать жизнью.

– Не понимаю, – покачал головой Ерикку, – не понимаю.

Тень рождает студеный смех, как будто звенят в промороженном подвале леденящие цепи.

– Вы лучший охотник за приведениями, господин Ерикку. Вам ли не знать, что не все то, что имеет облик человека, является им. Зомби, вампиры, каппа, големы. Все они считают себя людьми, хотя в них уже нет ни капли анимы.

– Анимы?

– Да, господин Ерикку, анимы. Того, что и делает вас людьми. Каждый человек от рождения имеет в себе источник света творения, сфирот, который вырывает его из пустоты и выносит во внешние миры. Сфирот облекается в тело, и возникает, рождается человек, существо, способное привнести в техиру порядок и форму. Вам следовало бы лучше изучить вопрос антропогенезиса, возникновения человека, господин Ерикку.

Ерикку поежился.

– Я не ученый. Мне нет дела до этих выдумок.

Тень сделал еще один шаг вперед. Теперь она заполняла почти всю комнату.

– Происхождение человека, как и происхождение богов, касается каждого из вас. Это единственные вещи, которые только и стоит знать, господин Ерикку. Только они – подлинная реальность, все остальное – лишь сон.

– Ты лжешь, – сказал Ерикку. – Ты гнусно лжешь! Жизнь не может быть сном! Смерть не может быть сном!

– В начале был Заговор, господин Ерикку, – обронил голос, и слова разбились на миллион льдинок. – В начале был Заговор Творца против самого себя. То, что желало Творить, решило уничтожить то, что желало лишь покоиться. Именно преступление лежит в основе мира. Самое первое преступление, господин Ерикку. Не хотели бы вы его расследовать, господин детектив? Найти и покарать виновных? Возможно, мир тогда стал бы лучше?

– Жизнь не может быть сном, – упрямо повторил Ерикку. – Жизнь не может быть сном.

– Хорошо, господин Ерикку. Вам нужны доказательства? Тогда, может быть, вы больше поверите не мне, а другому человеку?

Подул теплый ветер, окно распахнулось, и в комнате стало светло. Наступил новый день. Ерикку потер глаза и повернулся на бок.

Рядом с ним сидела Банана.

10

Сэцуке вновь оказалась там, где две бесконечности пытались сойтись вместе. Бесконечность смерти и бесконечность света. Она стояла среди мертвых, иссохших тел, усеивающих поле давно минувшей битвы и смотрела вверх, где в багровом тумане сияли звезды. Солоноватый запах слегка касался ноздрей и было в нем одновременно и что-то знакомое, и что-то не менее пугающее.

Она обхватила себя за плечи и только теперь заметила, что на ней нет никакой одежды. Она почти ничем не отличалась от обнаженных тел, распростертых вокруг, наваленных безобразными грудами друг на друга, безобразными, потому что даже смерть должна быть достойной, а не такой безразличной, как будто равнодушное существо отнимало, высасывало из людей жизнь и бросало пустые оболочки на землю, как шелуху разгрызенных орехов.

Сэцуке стоит на маленьком участке черной земли. Единственном свободном клочке, который не прикрыт ничьим телом. Рядом с пальцами ног, сквозь переплетение тонких, скрюченных конечностей проглядывает мертвый глаз, темная пуговица, более подходящая грубому манекену, нежели человеку, пусть даже и мертвому. Хочется повернуться к глазу спиной, но для этого придется сдвинуться с места, преодолеть ничтожное пространство, отделяющее ее теплую кожу от прохладного пергамента лежащих вокруг тел, коснуться их, встать на них...

Но самое ужасное заключается в том, что Сэцуке точно знает – ей придется это сделать, потому что место, где она стоит, предназначено вовсе не ей, она здесь находится не по праву и должна уйти. Ее время еще не пришло.

В тишине рождается звук, как будто лопается туго натянутая струна, и вверху вспыхивает новая звезда. Ее свет ослепителен, он щедро озаряет сумрачную бесконечность, разгоняет однообразный серый сумрак, внезапно превращая поле битвы в произведение искусства.

Сэцуке вскрикивает от неожиданной метаморфозы, ведь теперь в окружающей ее смерти нет ничего ужасного, пугающего, отвратительного. Словно кто-то сдернул ледяное покрывало тлена, приоткрыл на крохотное мгновение высшую правду подобного исхода. Таинственный резец извлек из благородной кости бесконечность хрупких изваяний, тонкое переплетение света и тени, средь которых терялась, исчезала мерзость лишенных жизни тел, растворяясь в теперь отчетливо различимом высшем замысле, устроившем все так, как оно есть.

Сэцуке поднимает голову и видит, что в нисходящем сиянии к ней медленно опускается человеческая фигурка. Это девочка. Руки ее распростерты, голова свешивается на грудь, ветер треплет короткие синие волосы. Еще одно обнаженное тело готово занять свое место в царстве мертвых.

А новая звезда постепенно умеряет свой блеск, сжимается, багровеет, окутывается полупрозрачной оболочкой тумана, как будто сверкающая гусеница плетет вокруг себя кокон, чтобы спокойно погрузиться в таинство нового превращения.

Сэцуке кажется, что лицо девочки ей знакомо, что еще немного, и она узнает ее. Но нужно уходить, уступить место новому страннику, наконец-то нашедшему край вечного успокоения. Она делает шаг назад, голые ступни опираются на дряблую кожу и твердые кости, но Сэцуке не хочет смотреть на то, где она теперь стоит. Она лишь ждет. Ждет завершения падения.