Текст книги "Догма кровоточащих душ"

Автор книги: Михаил Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

11

– Агатами, – тихо позвала Сэцуке. – Агатами, ты спишь?

Агатами не ответила. Сэцуке слышала ее спокойное дыхание. Спит. Свет от ночника не столько освещал комнату, сколько скрадывал ее во множестве бархатных теней. Такие же таинственные тени скользили по экрану "Нави". Тишина и покой. Покой и тишина. Если бы не странный привкус после непонятного сна. Послевкусие. Предощущение того, что должно случиться, или уже происходит где-то рядом.

Сердце колотится. Кожа покрывается мурашками. Больше невыносимо оставаться в одиночестве в полумраке бодрствования, и Сэцуке почти жалобно зовет:

– Агатами, проснись пожалуйста. Очень тебя прошу!

Агатами шевелит губами, возится под одеялом, Сэцуке почти уверена, что сейчас она откроет глаза, недовольно посмотрит на перепуганную подругу и скажет хриплым от прерванного сна голосом... Что скажет? Неважно. Главное, что ощущение кошмара отступит и тогда... Тогда они что-нибудь придумают.

Но Агатами поворачивается на другой бок. Одеяло сползает с нее, и теперь видна ее пижама и полоска бледной кожи между рубашкой и штанами. Вот так. Спиной. Сэцуке плачет. Ей кажется, что Агатами слышала, как Сэцуке зовет ее, что на самом деле она не спит, но почему-то не желает показать этого, словно Сэцуке чем-то обидела ее, надоела ей.

Она засовывает руку под подушку за платком, но пальцы нащупывают прохладную коробочку телефона. Сэцуке вытаскивает и открывает его. Вспыхивает густой синевой экранчик. Позвонить папе? Папа, мне приснился плохой сон, поговори, пожалуйста, со мной, а еще лучше – приезжай немедленно и забери меня отсюда...

Темная полоска скользит по коротенькому списку. Каким малым числом нитей она связана с миром! Папа, мама, Агатами, Рюсин, Тэнри, Фумико... Фумико? Фумико!!! Сэцуке садится на кровати. Сейчас она абсолютно уверена в том, чье лицо она видела, кто холодной снежинкой падал с небес в потоке угасающего сияния.

Сэцуке выбирает имя и нажимает кнопку. Из под подушки Агатами раздается птичья трель. Агатами шевелится, приподнимает голову, растрепанные короткие волосы стоят ежовыми иголками. Она тоже засовывает руку под подушку, достает телефон и на потолке появляется желтоватый отблеск.

– Это я, – тихо говорит Сэцуке. – Агатами, это я.

Агатами вздыхает и поворачивается к ней. Глаза сонные, под ними залегли складочки. Девочка действительно спала.

– Сэцуке, ты сошла с ума. Сколько сейчас время?

– Агатами... я не знаю... что-то произошло, Агатами...

– Опять сон? – Агатами зевает. – И зачем я согласилась быть старостой?

Она бросает телефон на стол, падает на постель. Сэцуке кажется, что она сейчас опять заснет, но Агатами шарит под кроватью и достает оттуда бутылку. Шумно глотает из горлышка. Пахнет чем-то шипуче-сладким.

– Хочешь? – Агатами протягивает лимонад Сэцуке. – Так что произошло?

– Мне приснился сон...

– Ох, Сэцуке, мне тоже приснился жуткий сон. Ну и что? Это ведь только сон!

– Что-то случилось! – пронзительно кричит Сэцуке и Агатами вздрагивает.

– Послушай, Сэцуке, подожди... – но она ничего не успевает сказать, потому что в дверь стучат. Робкий, неуверенный стук человека, ужасно смущенного тем, что ему посредине ночи приходится будить кого-то еще, но что поделаешь, без чьей-то помощи не обойтись, к тому же ведь Агатами назначена старостой и обязана вникать в проблемы одноклассников в любое время дни и, особенно, ночи...

Агатами и Сэцуке смотрят друг на друга. Сэцуке зажимает себе рот, чтобы снова не закричать. Зрачки глаз расширены, сердца бьются, трепыхаются в груди пойманными в силки птичками, свет и тень ложится на лица так, что превращает девочек в черно-белые рисунки тушью.

Вновь стучат. Еще более робко и неуверенно.

– Надо открыть, – говорит Агатами и встает с постели. Сэцуке, словно только этого и дожидалась, хватает ее за руку, повисает на ней. Агатами пытается мягко высвободиться, но ничего не получается. Сэцуке бьет дрожь, и ее ужас постепенно передается Агатами. Она гладит Сэцуке по голове и испуганно говорит, наверное даже не столько ей, сколько самой себе:

– Все будет хорошо, все будет хорошо... Вот увидишь... Надо только открыть дверь...

Сэцуке плотнее прижимается щекой к влажной ладони Агатами. Она не хочет ничего слышать, она не хочет ничего видеть. Ей хочется только одного – чтобы проклятый стук прекратился, чтобы тот, кто стоит за дверью, испугался собственной настойчивости и ушел, оставил их в покое...

Агатами высвобождает свою руку и идет к двери. Сэцуке вскакивает, семенит вслед за ней, как щенок за своим хозяином. Щелкает замок, дверь распахивается. Словно в кошмарном сне, все происходит ужасно медленно, время почти останавливается, чтобы намеренно заставить глаза впитать все, вплоть до самой крошечной детали жуткого спектакля. Именно так это и выглядит – спектаклем. Драматичной инсценировкой, где сами актеры забыли о том, что разыгрывают пьесу, и им кажется, что они находятся в реальной жизни.

Из окон льется голубоватый свет ночи и затапливает широкий коридор холодным сиянием, от которого вещи теряют четкие очертания, расплываются, как будто кто-то капнул воду на еще не просохшую акварель. В проеме открытой двери стоит маленькая фигурка в белой ночной рубашке с длинными рукавами. Рубашка ниспадает шелковыми волнами от плеч до кончиков пальцев рук и до самых пят фигуры, но даже в ее просторной оболочке угадывается хрупкое тело. Какие-то влажные пятна расплываются на ткани, отчего рубашка прилипает к коже, обрисовывая почти незаметную грудь. Голова гостьи наклонена, черные волосы свисают влажными локонами на лицо, закрывая его густым переплетением теней.

Гостья медленно, как тяжелый, но драгоценный груз, поднимает голову, ночное сияние гладит ее лицо мягкими ладошками, возвышает его над облаком густой тени, прорисовывает линии щек, губ, подбородка, намечает контуры закрытых глаз, словно девочка все еще спит, и лишь лунная ночь что-то пробудила в ней, волшебные, тайные силы подняли тело, заставили его покинуть теплую постель и повели в неизведанную бездну полнолуния.

– Дора...

Сэцуке еще крепче вцепляется в руку Агатами, и нет такой силы на свете, которая бы заставила ее ослабить хватку.

– Дора... – шепчет Агатами, но Дора так и не открывает глаза.

Но что еще более ужасное, Сэцуке слышит, как тяжелые, плотные капли разбиваются об пол, и в мертвой тишине этот звук оглушает, пугает, промораживает до костей. Кап... Кап... Кап...

– Дора...

Кап... Кап... Кап...

– Дора... – Агатами пальцами пытается притронуться к щеке девочки, но Дора внезапно шевелится, поднимает руки, капель учащается, широкие рукава ночной рубашки медленно съезжают к локтям, и девочка вновь замирает, словно распятый ангел в мерзлой синеве кошмарной ночи. Каждое ее запястье перечеркнуто тремя параллельными линиями, черная, густая масса выдавливается из них и сползает к ладоням, собирается на пальцах и падает на пол. Кап... Кап... Кап...

Только теперь Сэцуке понимает, что Дора стоит не в тени, которое отбрасывает ее тело на гладкие доски пола, а большой лужи все той же жидкости, которая вытекает из рассеченных рук.

Сердце Сэцуке останавливается. Теперь она уверена, что Дора мертва, что перед ними стоит ее неприкаянная душа, что-то ждущая, умоляющая, просящая. Словно в ответ на эту ужасную мысль, губы истекающей кровью девочки шевелятся:

– Фумико... Фумико... Фумико...

Дальше происходит невероятное.

Время пускается вскачь.

Агатами рвется вперед, с силой оттолкнув от себя Сэцуке, так что та отлетает в комнату и стукается головой о стену. Сэцуке видит этот невозможный прыжок, тело Агатами полностью в воздухе, как молния, как стрела, руки вытянуты вперед, пальцы растопырены, словно когти, готовые вцепиться во врага.

Мгновение, и два тела катятся по коридору, погружаются в плотную вязь теней, тонут в темноте и вновь вырываются в пелену ночного сияния, как утопающие, собравшие последние силы, вырываются из объятий глотающей их воды.

– Сэцуке! – кричит Агатами. – Помоги мне!!!

Сэцуке бросается на крик, оскальзывается на липкой луже, падает, распластывается на полу, что-то холодное, вязкое пропитывает пижаму, свинцовый запах зло бьет в ноздри, Сэцуке рвется прочь пойманным в капкан зверем, ползет по гладкому полу туда, откуда доносится крик Агатами:

– Сэцуке! Сэцуке!

Что с тобой, Агатами, хочет крикнуть в ответ Сэцуке, я иду к тебе, ползу, не кричи, не пугай меня, но горло девочки перехватывается жесткой судорогой, изнутри поднимается горячая, едкая волны, Сэцуке пытается раскрыть рот, чтобы выпустить ее, но зубы сцепились намертво, ей нечем дышать, легкие мучительно пытаются сделать вздох, и девочка корчится на полу вырванной из родного водоема крохотной рыбкой.

12

– Рюсин, проснись! Рюсин! – настойчивая рука трясет его за плечи, но сон не желает выпускать мальчика из своих объятий.

Рюсин отмахивается, пытается натянуть одеяло на голову, повернуться к стене, лишь бы избавиться от голоса, столь безжалостно выталкивающего на поверхность глубокой ночи.

Бледное лицо Тэнри нависает над помаргивающим от прерванного сна Рюсином.

– Рюсин! Рюсин!

– С ума сошел? – спрашивает Рюсин. От раздражения хочется влепить другу, чтобы расквитаться за внезапную побудку, а заодно согнать с его лица испуганно-растерянное выражение.

Но ночные грезы быстро выцветают, отдаляются, оставляя лишь полумрак комнаты и вечный сквозняк из вечно незакрытой форточки.

Тэнри держит в руках телефон, экранчик крошечным фонариком бросает отсвет на его щеку с рубцами от подушки.

– Сколько времени? – спрашивает Рюсин, словно это может объяснить – какого дьявола его разбудили в такую рань?!

– Дело плохо, – говорит Тэнри. – Нужна наша помощь. Вставай.

Раздражение возвращается. Вместе со злостью.

– Уж не дражайшей ли старосте понадобилась наша помощь? – ядовито осведомляется Рюсин. – Где-то не вымыли полы? Не подмели? А может быть, забыли полить цветы?

– Рюсин... – пытается что-то сказать Тэнри, желтоватое пятно экранчика телефона перескакивает со щеки на нос, потом на лоб, но Рюсин вошел в раж. Его теперь не остановить. Он не успокоится и даже не ляжет обратно в постель, пока не выскажет все, что он думает об Агатами, которая когда-то считалась их другом, но с той минуты, как ее назначили командовать классом, и она с таким удовольствием за это взялась, причем начала, заметь Тэнри, не с двоечников и разгильдяев, которых в классе пруд пруди, а с них, с них, со своих закадычных друзей, причем у него, у Рюсина, есть стойкое подозрение, что причиной столь подлого поступка стало не стремление их драгоценной старосты действительно благотворно повлиять на своих (бывших) друзей, а просто элементарная неуверенность в собственных силах и способностях руководить кем-то еще. Ведь нарвись она на кого-то более стойкого в стремлении жить так, как ему хочется, и разбрасывать вещи так, как ему удобно, то она вполне могла получить (и заслуженно!) по шее...

Тэнри залепляет Рюсину пощечину, прерывая филиппику. Удар не сильный, но обидный.

– Заткнись, – говорит Тэнри почти умоляюще. – Заткнись и пошли. Случилась беда.

– Какая беда?

– Звонила Агатами... Листик... Листик... – у Тэнри перехватывает дыхание, на глаза неожиданно для него самого наворачиваются слезы. – Вскрыла вены...

– Что? Что?!!

Они бегут по коридору, голые ступни выбивают тревожное стокатто из холодного пола. В окна заглядывает горько улыбающийся фонарь, очень похожий на Дору. Он двигается вслед за ними, освещая путь. Освободившаяся Дора, Дора, которой больше незачем грустно молчать и прижимать к груди книжки, которой уже не нужны ее жалкие косички и длинная мятая юбка.

Тэнри все еще держит в руке телефон, бледный огонек скачет по ряду закрытых комнат, за которыми спят и видят сны обыкновенные школьники. Тэнри уже не принадлежит к их славной когорте, к сообществу школьников и школьниц, чьи дела и развлечения не выходят за рамки того, что должны делать и как должны развлекаться обычные подростки. Он особенно сейчас завидует им, сейчас, когда сам столь безжалостно выдран, извлечен, катапультирован из иллюзорной жизни внезапным и страшным звонком.

Затем Тэнри спотыкается, больно ударившись обо что-то пальцами ноги, неуклюже падает, катится, телефон отлетает в сторону и обидчиво заводит тревожную мелодию.

– Ты что?! – яростно шепчет Рюсин, помогая ему встать.

– Ничего, – отталкивает руку друга Тэнри, поднимается, потирая вдобавок ушибленное колено. – Ничего.

Они бегут дальше, но теперь гораздо медленнее, потому что Тэнри ужасно хромает, при каждом шаге левую ногу простреливает резкая боль, хочется остановиться, замереть, или, на крайний случай, сказать Рюсину, чтобы тот не ждал его, бежал изо всех сил, потому что Агатами нужна помощь, но Тэнри стискивает зубы, намертво запирая в груди стоны. Он также ничего не скажет Рюсину, ведь это так страшно – остаться одному сейчас и здесь, в коридоре под пристальным взглядом серых глаз Доры-ночного фонарика.

Коридор поворачивается, и мальчики останавливаются, замирают на месте, пораженные тем, что видят.

На полу распласталась бледная фигурка. Ее руки неряшливо обвязаны полосками светлой ткани, на которой проступают овальные темные пятна. Ее поза больше похожа на позу сломанной куклы, которую жестокий мальчишка отобрал у плачущей девчушки, скрутил целлулоидное тело, изогнул под немыслимым углом ноги, попытался свернуть голову, но, не закончив дела, бросил игрушку на землю и мстительно наступил ботинком.

Так не могут лежать живые люди, подумал Рюсин, так вообще не могут лежать люди, только куклы, манекены, марионетки...

Рядом с телом на коленях сидела Агатами. Казалось, что она о чем-то глубоко задумалась, безвольно опустив голову. Неловко брошены, оставлены, забыты на коленях руки, точно они чужая, ненужная телу отдельная деталь, надобность в которой уже исчезла, и поэтому они вот так оставлены, потеряны.

Позади нее в такой же позе сидела Сэцуке. Ее пижама на груди была перепачкана чем-то черным.

Тэнри сглотнул слюну и тихо позвал:

– Агатами. Сэцуке.

Ему казалось, что они не ответят, что так и останутся неподвижно сидеть заколдованными могучим волшебником статуями, но Агатами шевельнулась, подняла голову:

– Хорошо, что пришли, – надтреснутым голосом сказала девочка. Хорошо, что пришли. Как будто их приглашали на вечеринку, и они, наконец-то, соизволили заявиться. Хорошо, что пришли. – Надо проверить комнату... Комнату посмотрите...

Какую комнату?!!! – хотел в ужасе заорать Рюсин. – Что ты мелешь!!! Что здесь вообще происходит?!!! Кто-нибудь может объяснить?!!!

Бесполезно. Бесполезно кричать и плакать. Внутри все заледенело, сжалось. Чья-то стылая костлявая рука стиснула горло, и лишь слезы катились из глаз. Одно слово, одно любое слово, и Рюсин разревется. Точнее – будет биться в истерике, как девчонка, а это стыдно и недопустимо, особенно сейчас, когда сами девчонки столь спокойны, невозможно спокойны в ситуации, где от них требуется рев, плач, заламывание рук и причитания. Именно так было бы проще, потому что чем более по-девчоночьи они бы себя вели, тем легче было бы ощутить себя в роли мужчин, защитников... В поганой и утомительной роли!

– Фумико? Иту? – спрашивает Тэнри.

– Да... надо посмотреть... надо посмотреть, что с ними... Пожалуйста...

Пожалуйста, тот, кто за всех в ответе, сделай так, чтобы... чтобы это оказался только сон... умоляю тебя... прошу тебя...

Тэнри толкает дверь в комнату. Стоит на пороге, не решаясь шагнуть внутрь, в мрачную и влажную темноту. Там тихо, лишь капает в ванной комнате вода. Обычный, обыденный звук неплотно закрытого крана, если бы... Если бы это был просто сон, а не бесконечный кошмар, от которого нельзя избавиться, пока не пройдешь до самого конца причудливый лабиринт ужаса.

– Стой, – Рюсин хватает Тэнри за руку, но тот все равно делает шаг внутрь.

Глаза постепенно привыкают, и тьма расступается, как на фотографии проявляются очертания вещей. Приторно пахнет парфюмерией, всеми этими девчоночьими штучками – дезодорантами, духами, помадой... Обычный аромат, за которыми однако таится мрачная тишина. И еще вода продолжает свою нудную капель.

Тэнри ощупывает стену, находит ролик и сдвигает его вниз. Разгорается тусклый свет, который, тем не менее, режет привыкшие ко мраку глаза. Из маленькой прихожей, где на вешалке висят лакированные плащики и зонтики, стоят туфли и ботинки, видны три двери. В комнату, на кухню и в ванную. Дверь в ванную приоткрыта. Тэнри почему-то выбирает именно ее, берется за холодную ручку и заглядывает внутрь.

Выложенные кафелем стены и пол, раковина, стеклянная полочка под зеркалом, переполненная баночками, флакончиками, три зубные щетки в синем стаканчике. Ванна, до краев наполненная водой с зеленоватым отливом, по поверхности которой от каждой упавшей из блестящего крана капли пробегают крохотные волны. Через борт ванны свешивается мокрая, неподвижная рука.

Тэнри делает еще один шаг внутрь и встречается с безмятежным взглядом Иту. Она смотрит на него сквозь слой воды, слегка улыбается и нисколько не стесняется своей наготы. Ведь им, мертвым, все безразлично. Тэнри трогает холодное запястье, но сердце давно перестало биться. Гладкая поверхность кожи не нарушается биением крови. Иту и так слишком красива, чтобы еще и жизнь струилась через ее совершенное, словно у куклы, тело. Ей самой больше нравится вот так – лежать в ванне и смотреть на мир сквозь воду, представляя себя рыбкой.

– Тэнри, – доносится голос из-за спины.

Рюсин.

– Что? – обреченно спрашивает Тэнри. Он с тоской смотрит на Иту.

– Фумико... Тэнри, Фумико... повесилась.

13

Госпожи-распорядительницы школы "Кламп" сидели в мягких глубоких креслах, расставленных полукругом. Свет холодного утра был зыбок, и казалось, что бледные лучи ледяным сквозняком проникали через жалюзи и стылым дыханием окутывали всех присутствующих.

Госпожа-распорядительница Окава пыталась согреться ароматической палочкой, пахнущей летним лугом и горячей пылью грунтовой дороги. Тонкий дымок закручивался вокруг ее головы полупрозрачной вуалью. Госпожа-распорядительница Мокона двумя руками держала горячую чашку чая и делала из нее маленькие глотки, тихо и осторожно. Госпожа-распорядительница Нэкой не курила и не пила, а лишь куталась в вязаную шаль с большими кистями и походила на бабочку, только что покинувшую куколку и еще толком не просушившую мятые крылья. Госпожа-распорядительница Ивараси не курила, не пила чай и не куталась, а говорила, выражая общее мнение группы:

– То, что произошло сегодняшней ночью, стало последним звеном в длинной цепи халатности, разгильдяйства и даже предательства. Да, да, господин Авель, предательства. Именно его мы не исключаем из списка основных причин трагедии.

Авель стоял у окна в своей излюбленной позе – прислонившись задом к подоконнику и сложив руки на груди. Он кивал в такт слов госпожи Ивараси, но было непонятно, то ли он таким образом изъявляет свое согласие с ними, то ли подтверждает, что смысл каждой жесткой фразы ему понятен. Вообще он был спокоен и невозмутим. Иногда Авель поворачивал голову, чтобы посмотреть на парк за окном, на широкое море поредевших шапок деревьев с проступившими коричневыми линиями пустых дорожек.

– Школа потеряла трех специалистов, на которых возлагала особые надежды, – продолжила госпожа Ивараси.

– Трех? – переспросила госпожа Окава, разгоняя ладонью дымок. – Будем честны, сестра, один из этих специалистов уже не на что не годился...

– Не согласна, – вступилась госпожа Мокона, отставляя чашку на стоящий рядом с ней низенький столик с заварочными чайниками. – Я всегда была уверена в том, что Дора еще не потеряна для нас. С ее потенциалом...

Госпожа Нэкой поежилась под своей шалью:

– Она была отработанным материалом, сестра. Не обольщайтесь. Более того, они все оказались отработанным материалом. И не мне вам всем напоминать, что такова участь большинства "меццо-форте". Большинство из них гибнет в операциях, значительная часть из выживших оказывается неспособной преодолеть психические проблемы.

– Тем не менее, сестра, – поджала губы госпожа Ивараси, – сейчас мы поставлены в трудные условия, когда в тщательно разработанную операцию придется вводить кого-то еще...

– Почему кого-то? – спросила госпожа Нэкой. – Ответ здесь очевиден. Ведь так, господин учитель?

Авель оторвался от созерцания парка:

– Да, госпожа-распорядительница, именно так. Мы можем начать инструктаж немедленно. Кандидат ждет за дверью.

– Подождите, подождите, – подняла предупреждающе руки госпожа Мокона. – Я что-то не уловила... Вы, сестра, все-таки намерены реализовать уже имеющийся сценарий без каких-либо доработок? Это заведомый провал.

Госпожа Окава глубоко втянула в себя дым, закрыв глаза, чтобы ничто не могло помешать хоть на мгновение полностью окунуться в иллюзию лета. Секунды было вполне достаточно.

– Простите, сестра, но позвольте напомнить вам банальную истину о том, что репутация школы – единственное, что помогает нам выжить. Выжить всем вместе. Стоит допустить хоть один прокол в выполнении заключенного соглашения, как наши соперники сметут нас, и никакое покровительство сильных мира сего нас не спасет. Каждый живет своим умом в этом мире – бог он или наемный убийца.

Госпожа Нэкой прошептала, тихо, но все расслышали ее слова:

– Что же все-таки произошло вчера в той комнате?

– Расследование даст полную картину, сестра, – сказала госпожа Окава. – Мы привлекли самых лучших специалистов. Наших специалистов.

– Никто не исключает, что это могло быть убийством, – уронила госпожа Мокона страшную мысль, которую каждый из них старательно гнал из головы, но она упрямо возвращалась, пока не соскочила с языка.

Все помолчали. Госпожа Окава погасила ароматическую палочку и спрятала обгоревший остаток в блестящую коробочку. Госпожа Мокона налила себе еще чаю, в комнате запахло мокрой травой. Госпожа Нэкой поплотнее закуталась в шаль, безуспешно пытаясь согреться. А госпожа Ивараси разглядывала накрашенные черным лаком ногти рук. Если внимательно приглядеться, то в их глубине можно было разглядеть крохотное отражение комнаты.

– Тогда я приглашаю кандидата, – наконец сказал Авель.

– А кто обеспечит ему поддержку? – поинтересовалась госпожа Мокона. – Кто передаст оружие? Станет прикрытием?

– Ей не нужно будет оружия, госпожа Мокона, – поклонился Авель. – У нее особый талант контактного убийства.

– Контактного убийства? – переспросила госпожа Нэкой.

– Да. Именно поэтому я порекомендовал выбрать ее. В этом случае мы избавляемся от необходимости воспользоваться услугами сети обеспечения. "Меццо-форте" сделает то, что нужно сделать, и исчезнет.

– Как все просто, – язвительно сказала госпожа Окава. Она потрясла около уха блестящей коробочкой, прислушиваясь к доносящемуся из нее звуку. – Тогда зачем было изначально чай мутить? Видимо, не все так просто, как это живописует господин Авель.

Авель кивнул:

– Вы как всегда проницательны, госпожа Окава. Кандидат, на котором я предлагаю остановиться, уже был избран для выполнения особой миссии. Он прошел соответствующее кодирование и лишь ждет сигнала, чтобы приступить к реализации операции...

– Это невозможно! – воскликнула госпожа Мокона, в волнении чуть не проливая свой чай. – Невозможно! О чем вы толкуете тут нам, господин Авель! Это противоречит всем принципам "Кламп"! Возмутительно! Сестры, прошу вас...

– Объяснитесь, господин Авель, – сурово потребовала госпожа Ивараси. – До сего момента вы не упоминали об этом важнейшем обстоятельстве.

– Позвольте вам всем напомнить одну истину, которой всегда придерживалась, придерживается и должна придерживаться школа, – Авель отошел от окна и встал перед сестрами. – Для всех, кто не принадлежал и не принадлежит к нашей школе, но осведомлен о ее существовании и пользуется ее услугами, "Кламп" всегда олицетворял надежность исполнения взятых на себя обязательств. Шантаж, убийства, слежка, все темные стороны жизни человека всегда находились в наших руках. Как говорится, нет света без тени. Где права сила, там бессильно право.

– Вы излишне дидактичны, господин Авель, – поморщилась госпожа Окава. – Мы не девочки-подростки, нас не надо учить прописным истинам.

Авель церемонно поклонился:

– Конечно, госпожа Окава. Но позвольте мне все же закончить мысль. Школа "Кламп" всегда побеждала своих противников тем, что умела видеть на несколько шагов дальше. За какое бы дело мы не брались, какое бы соглашение не выполняли, но оно обязательно вносило хоть песчинку в укрепление могущества школы. В любом деле интересы клиента – приоритет для нас. Но есть гораздо более высокий приоритет – существование школы. Некоторые наши соглашения длятся веками. "Кламп" может столетиями преследовать людей и их потомков, близких и дальних, осуществляя кровную месть от имени тех, кто уже не в состоянии ее исполнить. Но так же столетиями мы складываем мощную стену вокруг школы, которая сохраняет нас от любых опасностей.

– И что вы хотите сказать, господин Авель? В чем основной посыл вашей речи? – спросила госпожа Нэкой.

– Нужно быть прагматичным и, прежде всего, думать о собственных интересах, госпожа Нэкой.

Сестры переглянулись. Госпожа Окава слегка кивнула.

– Хорошо, господин Авель. Теперь мы хотим поговорить с кандидатом.

14

Белый дракон обвивался могучим телом вокруг купели с Божественным Дитя. Глаза дракона были закрыты, и он казался бы спящим, если бы не могучие волны мышц, прокатывающиеся под белоснежной кожей. Существо при малейшей опасности, которая могла грозить Принцессе, готово было немедленно раздавить хрустальный сосуд.

Присутствие столь громадного зверя в зале, напичканном аппаратурой жизнеобеспечения, слегка нервировало Императорское Око. Ему казалось, что любое неосторожное движение дракона нарушит тонкую настройку механизмов, необратимо испортит процесс возрождения Императора.

Впрочем, само Божественное Дитя дракона нисколько на боялось. Оно продолжало так же спокойно вращаться в золотых потоках анимы. Тонкие провода пуповин закручивались широкими спиралями. Мониторы выписывали кривые сердцебиения, мозговых ритмов.

– Оно, должно быть, волшебно выглядит, – сказала Никки-химэ.

– Вы должны гордиться первотворением, Принцесса, – поклонился Императорское Око. – Оно – само совершенство...

Принцесса засмеялась.

– Трудно ожидать от вас иных слов, Азраэл. Ведь вы и были восприемником Адама. Вы связаны навечно.

– Не только мы, Принцесса. Все в этом мире связано навечно. Одно без другого уже не может существовать.

– Кое-кто думает иначе, – заметила Никки-химэ, и Императорское Око похолодел. Неужели ей что-то известно? Зачем столь неожиданный визит ненужной вежливости? Да еще в обществе дракона?

– Уверяю вас, принцесса...

– Когда меня кто-то хочет в чем-то уверить, то значит он желает солгать, господин Императорское Око, – холодно отчеканила Никки-химэ. – В последнее время слишком много лгут, в том числе и самим себе.

Божественное Дитя, влекомое потоком анимы, подплыло к тому месту, где покоилась голова дракона.

– Он прекрасен, – сказало Дитя. – Чудесное творение, Принцесса.

Синтезатор голоса не мог передавать эмоциональных оттенков, но даже за металлическим дребезжанием слышалось самое искреннее восхищение.

– Я рада, что Рюсин вам понравился, Император, – сказала Никки-химэ. Она наконец-то соизволила опуститься в приготовленное для нее деревянное кресло с низкой спинкой.

С высоты своего роста Императорское Око теперь видел ее удивительные волосы, заплетенные в длинную косу. Почему она только для себя создала такую красоту? Почему больше никто из женщин не одарен подобным? Может быть, Принцесса и в этом желает чувствовать собственное превосходство?

– Вы слишком много размышляете, Азраэл, – насмешливо сказала Никки-химэ. – Вам следует научиться покою.

Императорское Око церемонно поклонился:

– Для этого я и был создан, Принцесса. Я то, что я есть.

– Именно поэтому вы – не человек, – отпарировала Никки-химэ. – Вы только то, что вы есть. Человеку же дано стать чем-то иным.

– Я никогда не понимал этого, Принцесса.

Божественно Дитя касалось пальчиками гладкой стенки купели, словно стараясь хоть таким образом погладить дракона.

– Зачем вы пришли, Мать? – спросило Дитя.

– Давно меня так не называли, – рассмеялась Никки-химэ. – Пребывание в столь неразвитом виде делает вас сентиментальным, Адам.

– Не я виноват, что мне так и не удалось получить от вас настоящего бессмертия. Приходится творить самому...

Принцесса забарабанила пальчиками по ручке кресла.

– Вот, вот, Император, здесь начинается самое интересное. Расскажите мне про алкаэст!

Императорское Око от неожиданности вздрогнул. Но Божественное Дитя сказало:

– В начале был Заговор, вам ли этого не знать, Принцесса? Заговор сил бытия против сил небытия, заговор сил света против сил тьмы. Тайный заговор породил мир, заговоры движут им. Заговор его и уничтожит. У каждого из нас есть свое право на Тезис.

– На Тезис, но не на Догму, Адам! – воскликнула Принцесса. – Так что такое – алкаэст?

– Универсальный растворитель, Принцесса, – сказало Божественное Дитя. – Универсальный растворитель мира, в результате действия которого возникает клиппот, поддельная реальность, которая только кажется действительностью, но таковой не является. Первый прототип был нами утерян...

– Рассказывайте.

– Вы жестоки, Мать!

– Я имею право быть жестокой, Адам. Вы – мое дитя.

Божественное Дитя приблизило личико к хрусталю, и сквозь золотой туман анимы проглянули черные точки глаз – пристальный взгляд ядовитой змеи.

– Вы чересчур много придаете этому значение, Принцесса. Я уже давно не имею никаких обязательств перед вами. Если бы не было меня, никто из людей не смог бы появиться в этом мире. Я – единственный, подлинный Человек!

Дракон лениво приподнял веко и пошевелил кончиком хвоста. Купель слегка хрустнула.

– Не надо! – крикнул Императорское Око. – Осторожнее!

– Рассказывайте дальше, Император, – потребовала Никки-химэ.

– Хотя прототип был уничтожен, но у нас имелся еще один образец. Сейчас он находится в Хэйсэй.

– Он включен? Задействован?

– Да, Принцесса. Нам сейчас удалось сформировать устойчивый клиппот и получить власть над событиями... которой мы и собираемся воспользоваться.

Никки-химэ вдруг расхохоталась и захлопала в ладоши. Дракон окончательно открыл глаза и приподнял голову, рассматривая Принцессу.

– Я догадалась! Я догадалась! Вы хотите стать богом, Адам! Это смешно! Очень смешно!

– Рад, что доставил вам удовольствие, Принцесса, – сказало Божественное Дитя.

– Вы не правы, Принцесса, – вступился Императорское Око. – Император и в мыслях не имел занимать чье либо место...