Текст книги "Румянцев-Задунайский"

Автор книги: Михаил Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

– Жидковат обед? – поинтересовался Румянцев.

– Ничего, ваше сиятельство, мы привычные, – послышалось в ответ.

– Перебьемся.

– Солдатский живот все пережует.

Поломав очередь, солдаты окружили главнокомандующего.

– Ваше сиятельство, говорят, будто все будущее лето придется нам сидеть на своем берегу и за Дунай более не пойдем. Как же тогда турков к миру принудить?

– С чего это вы вдруг о мире заговорили?

– Так ведь надоело, ваше сиятельство!.. В Россию-матушку хочется.

Румянцев нахмурился. Солдаты умеют задавать такие вопросы, что не сразу найдешься с ответом.

– Мне, дети мои, так же, как и вам, мира хочется и домой, в Россию, тоже хочется. Но мир через поле брани достигается. Надобно нам прежде турок побить, и мы их побьем, я вам обещаю.

В этот момент прискакал дежурный генерал.

– Ваше сиятельство, важная весть. С передовых постов доносят о пушечной пальбе, слышимой из Рущука и Силистрии.

Румянцев попрощался с солдатами и направился к своей свите, стоявшей в сторонке. Ему подали коня.

– В Корнешты! – вскочив в седло, бросил он.

Корнешты – небольшое молдавское село – было местом временного расположения главной квартиры. Когда добрались туда, Румянцев попросил дежурного генерала повторить все, что сообщили постовые. Тот стал докладывать. Передовые посты на Дунае еще три дня тому назад слышали, как турки на своей стороне палили из пушек. Стрельба слышна была три дня кряду, но со вчерашнего вечера затихла. Причина пальбы пока неизвестна.

– А сами что думаете по сему случаю?

Дежурный развел руками:

– По всему, это был салют в честь какого-то события. Возможно, новый визирь…

Румянцев застучал пальцами по столу, раздумывая.

– В канцелярии лежат письма пленных пашей, кои в Киеве содержатся. Найдите толкового человека, знающего турецкий язык, и пошлите его с этими письмами в турецкий лагерь, к визирю.

– Слушаюсь, ваше сиятельство.

– Внушите тому, на кого падет выбор, что письма только повод, – продолжал Румянцев. – Он должен узнать, что у них произошло, и заодно подтвердить слух о намерении нашем в будущую кампанию оставаться на своих местах и не предпринимать наступления.

Снаружи постучали.

– Что за порядки? – вспылил фельдмаршал.

Дверь открылась, и на пороге появился молоденький прапорщик.

– Ваше сиятельство, пакет от генерала Салтыкова, – бойко доложил он.

– Вы что, порядка не знаете?

– Виноват, ваше сиятельство, приказано в собственные руки.

Приняв пакет, Румянцев разрешил прапорщику уйти. Дежурный генерал с интересом придвинулся ближе к фельдмаршалу. Хмурость на лице фельдмаршала, начавшего читать присланную бумагу, стала сменяться выражением озабоченности.

– События и в самом деле серьезные, – сказал он, кончив чтение. – Умер султан Мустафа, на престол взошел его брат Абдул-Гамет. Графу Салтыкову сообщил о сем бежавший из плена арнаут.

Дежурный генерал с облегчением прокашлялся.

– Теперь ясно, кому салютовали турецкие крепости. Прикажете распоряжение о письмах пашей отменить?

– Ни в коем случае. Теперь посылка человека в неприятельский лагерь просто необходима. Мы должны знать, как пойдут события дальше.

После того, как дежурный генерал ушел выполнять приказание, Румянцев сел писать письмо императрице. Смена кормчих обычно не проходит без перемен в политике. Те, кто впервые приходит к власти, нередко впадают в состояние, имеющее отдаленное сходство с легким опьянением: им начинает казаться, что они гораздо умнее, одареннее своих предшественников и потому способны повести дела намного лучше. Если такие чувства овладевают человеком, получившим власть, надолго, то последствия смены власти могут оказаться самыми неожиданными. Вот почему Румянцев так торопился с сообщением о смерти султана. Императрица – должна узнать о смене монархов как можно скорее, чтобы взять сие в расчет при определении новых вех в государственной политике.

Закончив письмо и сделав соответствующие распоряжения, связанные с его отправкой по назначению, Румянцев приказал адъютанту седлать лошадей, чтоб ехать в дивизию графа Салтыкова.

– А обедать? – напомнил адъютант.

– В дороге закусим.

Через четверть часа он был уже снова на коне, снова рысил по осевшему после оттепелей снегу, отворачиваясь от ветра, хлеставшего по лицу мерзким холодом. В левой стороне живота сильно покалывало. Боль появилась сразу же после выезда в дорогу, и первая мысль была вернуться домой. Но, подумав, он решил продолжать путь.

Он не мог не ехать. Известие о смерти султана взывало к бдительности. На ум приходило предположение, что новый султан, не имея понятия о положении дел на театре войны, не знакомый с состоянием европейской политики, может загореться желанием ознаменовать свое вступление на престол активными действиями на Дунае с расчетом вознаградить Турцию за все поражения, понесенные ею при прежнем султане. Да и военачальники, наверное, будут искать случая для одержания победы над русскими войсками, чтобы обратить на себя внимание нового монарха.

«Как бы там ни было, нам надо быть начеку!» – размышлял Румянцев дорогой.

До графа Салтыкова добрались уже близко к полуночи. Граф, сытно поужинавший, чистенький, готовившийся ко сну, узнав, что главнокомандующий явился к нему из Корнешт, не сделав ни одной остановки, восхитился:

– Боже! Да ведь это же сорок верст! Отмахать столько без отдыха!.. Да у вас, ваше сиятельство, отменное здоровье!

«Тебе бы мое здоровье, жирный боров», – усмехнулся про себя Румянцев, едва держась на ногах от усталости и усилившихся болей. Вслух спросил:

– Что слышно с той стороны?

– Хлопцы мои с того берега турка притащили. Басурман уверяет, будто там в наступление готовятся, чтобы сим нового султана порадовать. Султан обещал за победы великие милости.

Румянцев не мог более стоять и опустился на широкий топчан, застланный роскошным турецким ковром.

– Вам нужно отдохнуть, ваше сиятельство, – встревожился Салтыков, обратив внимание на его болезненный вид.

– Вы правы, – сказал Румянцев. – Распорядитесь, чтобы приготовили постель. О делах поговорим завтра, – добавил он, отводя взгляд.

…Ответ императрицы на письмо Румянцева о вступлении на престол Турции нового султана пришел в первых числах марта. Императрица писала, что смена султана неминуемо вызовет в стане противника смуту, и расстройство и в связи с этим предлагала Румянцеву воспользоваться «благоприятным моментом», назначить особый экспедиционный корпус для внезапного удара на Силистрию и Варну. Этим же рескриптом она уполномочивала его вести с представителями Порты мирные переговоры.

Рескрипт расстроил Румянцева. Не только потому, что от него отдавало непониманием обстановки, сложившейся после смерти султана. В нем сказывалось стремление придворных военачальников вновь навязать ему свои планы, к тому же планы нереальные. «Спекулятивные воины» не понимали того, что с приходом к власти нового султана никакой «растерянности» и никаких «смут» в турецкой армии не произошло. Скорее, все выглядит наоборот. По последним сведениям, для усиления оттоманской армии в стране производятся новые наборы, новый верховный визирь Муссин-Заде Магмет-паша заявил о своем стремлении уже в самом скором времени отвоевать крепости и города, захваченные русскими войсками. Не «растерянность», а усиление воинственных настроений – вот что явилось результатом смены власти.

План немедленной отправки экспедиционного корпуса за Дунай был нереален и по другой причине: стояли зимние холода, а солдаты не имели ни справной обуви, ни теплой одежды. Подпиши придворные начальники предложенный план своими именами, Румянцев просто-напросто высмеял бы их. Но под рескриптом стояла подпись императрицы, и давать волю своей досаде было небезопасно. Тем не менее он не удержался от того, чтобы не влить в свой ответ императрице яд сарказма. Напомнив о плохом, снаряжении вверенных ему войск, он заявил, что в настоящее время, в условиях продолжающихся холодов, не может вывести в поле солдат. И добавил: «…разве что в полной наготе».

Спустя несколько дней Румянцев получил письмо от жены, точнее, два письма, вложенные в один пакет, – одно от жены, другое от сына Миши. «Батюшка мой, Петр Александрович! – говорилось в первом письме. – Я писала тебе через офицера который к Алексею Михайловичу Обрескову поехал, и книгу послала «Шереметьевы вояжи». А теперь скажу, что Г. А. Потемкин пожалован генерал-адъютантом и нынешнюю неделю дежурит и в армию не поедет. Сказывал, мне, что на будущей неделе посылает нарочного курьера в армию и к тебе хотел писать. Я очень довольна, что он Мишу ласкает и сам к нему часто ходит».

Румянцев попробовал представить себе Потемкина в роли генерал-адъютанта и невольно усмехнулся: «Хитер! Армия ему теперь и впрямь не нужна. Ему дороже подол императрицы».

Письмо сына оказалось таким же коротеньким. Он сообщал, что задерживается в Петербурге потому, что хочет дождаться возвращения из-за границы братьев, о которых соскучился. «Я очень скоро приеду, мне непременно надо ехать, – писал он, – да и здешняя жизнь мне не очень приятна…» В конце приписка: «Позабыл вам, милостивый государь батюшка, отписать, что я в прошедшее воскресенье обедал у государыни, и она со мной долго говорила».

«Ах, Миша, Миша!.. – с восхищением подумал о сыне Румянцев. – Знать, ты тоже будешь солдатом, как и родитель твой!»

Он бережно сложил письма и спрятал их в шкатулку.

4

Войдя в общество императрицы, Потемкин быстро стал здесь своим человеком. Придворные дамы были от него без ума. Он был совсем не такой, как другие. Не чванился, не умничал. Умел ко времени мило улыбнуться, сказать ласковое слово, обронить веселую шутку. А уж сколько знал забавных историй! Слушаешь и не наслушаешься. Приятнейший человек!

И вот с этим милым, веселым человеком стряслось что-то непонятное. Он вдруг заскучнел, сделался молчаливым, в присутствии императрицы тяжко вздыхал, словно его мучил какой-то недуг. Однажды он совсем не явился на службу. Встревоженные поклонницы послали к нему человека узнать: не заболел ли? И были потрясены, когда их посланец доложил, что генерал-адъютант в полном здравии, но решил более не служить во дворце и уехал в Александро-Невский монастырь с намерением постричься в монахи.

Исчезновение новоиспеченного генерал-адъютанта вызвало во дворце многочисленные толки. Все только и говорили об этом невероятном событии. Недоумевали что могло заставит столь необыкновенного человека сменить генеральский мундир на монашеское платье? Некоторые из придворных дам уверяли, что причиной была любовь. Влюбился человек, а ему не ответили взаимностью, вот он и решился… Вспоминали его вздохи в присутствии императрицы и многозначительно покачивали головой. Боже, неужели в саму государыню?.. А почему бы и нет? Чем он хуже Васильчикова? Нисколько не хуже, даже во сто крат лучше. Хотя и с поврежденным глазом, а красивее. И ума палата. Васильчиков пальца его не стоит. Жаль, что государыня сама этого не видит…

Чем больше разговоров, тем решительнее становились поклонники влюбленного. На Васильчикова теперь уже смотрели чуть ли не с презрением. А когда представился удобный случай, дамы стали просить государыню, чтобы ее величество не позволили «усохнуть» в монастыре такому великолепному человеку, каким был Потемкин.

– Но я всего лишь земная царица, – сказала на это государыня с томной улыбкой, – я не могу повелевать людьми, которые отдают себя служению Всевышнему.

– Достаточно одного вашего слова, и он вернется.

Екатерина продолжала прикидываться непонимающей.

– Если так, можете передать ему, что я буду рада вновь увидеть его в нашем обществе.

Вскоре после этого разговора графиня. Брюс поехала в монастырь. Она нашла любимца придворных дам в келье, освещенной восковыми свечами, и едва узнала его. Он был в монашеской одежде, обросший курчавой бородой, с волосами, свисавшими почти до плеч, – ни дать ни взять святой старец! Только здоровый глаз его по-прежнему источал знакомое тепло молодости.

– Ах, Григорий Александрович! – закачала головой графиня. – Вы ли это?

Потемкин смиренно сложил перед собой руки ладонями внутрь и поклонился монашеским поклоном.

– Чем же вы тут занимаетесь? – продолжала графиня, не зная, как быть: то ли протягивать руку для поцелуя, как делала раньше, то ли припасть к его руке, ища благословения.

– Обучаюсь церковному уставу, – степенно отвечал Потемкин, движением головы показывая на раскрытую книгу, лежавшую на столе с горящими свечами. – Я уже объявил вашим: готовлюсь постричься.

Потемкин глубоко и как-то убито вздохнул, словно желая сказать этим, что он еще не забыл светскую жизнь, которую покинул, но ему не миновать этих стен, потому что такая судьба…

– Ее величество жалеет, что укрылись в монастыре. Ее величество просила сказать, что будет рада вновь увидеть вас в своем обществе.

Потемкин, выпрямившись, снова вздохнул и неожиданно заговорил о своей несчастной доле, о том, что ему, должно быть, самим роком предписано Скоротать век в монастырских стенах, что в светском обществе его преследуют одни разочарования… Он говорил страстно и, как показалось графине, с неподдельной искренностью.

– Нет в мире человека, который был бы предан матушке-государыне так, как я, – взволнованно звучал его голос. – Но есть причины, которые побуждают меня находиться подальше от общества ее величества. Я мучаюсь, когда вижу рядом с ней человека, мне ненавистного…

– Я вас понимаю, – растроганно сказала графиня, – и думаю, что все обойдется. Во всяком случае, я не советую вам торопиться с обрядом пострижения. Скоро я приеду к вам с более приятными известиями.

Здоровый глаз Потемкина наполнился слезами. Забыв о своем монашеском облике, отшельник опустился перед графиней на колени, как делал это раньше, и стал с жаром целовать ее руки.

– О моя спасительница!.. – страстно шептал он. – Я никогда, никогда не забуду вашей доброты. До гроба буду вашим слугой.

Он поднялся с колен только после ее ухода, поднялся и ликующе стал взлохмачивать волосы. Он был доволен, очень доволен. Визит графини Брюс оживил в нем сладостные мечты и надежды. Дорога к заветной цели расчищалась. Еще немного, и он станет тем, кем должен быть.

Потемкин подошел к столу, захлопнул книгу и небрежно бросил ее на подоконник. К черту церковный устав! Теперь он ему не нужен. Графиня Брюс умеет держать слово. Не позже как через неделю она выведет его из этой могилы.

Графиня Брюс приехала даже раньше, чем он предполагал. Ровно через три дня. На прекрасном лице ее сияло довольство.

– Я прислана за вами, генерал, – весело сказала она, – прислана ее величеством.

Потемкин не стал задавать вопросов, не стал ломаться, как в прошлый раз. Он понял: раз его желают видеть, значит, все в порядке.

– Подождите немного, я быстро, – с радостной покорностью сказал он и удалился в другую комнату.

В келье не было свечей. Слабый дневной свет пробивался через единственное узкое оконце, похожее на бойницу. Графиня подошла к этому оконцу и от нечего делать стала смотреть на монастырский двор. Там светило солнце. С крыш собора свисали толстые сосульки. С громким чириканьем носились воробьи. Стояла середина марта. Хотя под солнцем еще серебрился снег, весна уже давала о себе знать.

Когда Потемкин после недолгой отлучки возвратился в келью, графиня не удержалась от восторженного возгласа. Он снова был в генеральском мундире, чисто выбритый, в парике – молодой, красивый, такой, каким его привыкли видеть во дворце.

– Покорный ваш слуга ждет ваших приказаний, – изящно склонил он голову перед графиней.

– В таком случае следуйте за мной, – весело подхватила графиня.

Они поехали сразу к Зимнему дворцу. У главного подъезда их никто не встречал. Собственно, Потемкин этому был даже рад. Зачем лишний парад? Незаметно исчез, незаметно вернулся. Очаровательная графиня знала, как вести дело.

Они поднялись в покои императрицы. Графиня шла впереди.

– Знаете, а мне как-то вдруг страшно стало, – признался Потемкин, когда они остановились перед знакомой двустворчатой дверью.

– Держитесь, – кивнула ему графиня и добавила доверительно: – Васильчикова больше нет.

Императрица находилась в обществе придворных дам и обер-камергера Шереметева. При появления Потемкина дамы зашушукались, Екатерина, вышивавшая на пяльцах, мельком взглянула на него и, как ему показалось, лукаво улыбнулась. Она была молода, свежа, красива.

– Ваше величество, – обратилась к ней графиня Брюс, – мне удалось вызволить из монастыря нашего отшельника.

Екатерина снова посмотрела на него, но теперь уже пристально.

– Вы вернулись, потому что там вам стало скучно?

– Нет, ваше величество, – расшаркался перед ней Потемкин. – Я честно собирался служить Богу, – но там, в монастыре, я понял, что кроме небесного есть еще бог земной, без которого жизнь моя есть ничто, и вот я вернулся.

Государыня поджала губы, делая вид, что ничего не поняла из его слов. Воспользовавшись наступившей паузой, дамы стали расспрашивать Потемкина о монашеской жизни.

– Жить в такой обители! Наверное, это так интересно!..

– О сей жизни могу кое-что рассказать, если дозволит ее величество.

Государыня, разумеется, дозволила.

– Сделайте одолжение. Только, жаль, что не могу услышать вашу историю. Мне нужно идти.

Она ушла вместе с графиней Брюс. В ее уходе Потемкин усмотрел добрый признак и стал с веселой развязностью рассказывать историю из блудной жизни монахов, кстати, тут им же сочиненную.

Едва он закончил рассказ, как вернулась графиня Брюс, чтобы позвать его с собой. Они вышли в коридор.

– А теперь что прикажете делать? – загородил дорогу своей спутнице Потемкин.

– Я должна повести вас к лейб-медику ее величества.

– Доктору?

– Да. Так надо.

Потемкин без пояснений догадался, для чего нужно показаться доктору-англичанину. Этот человек был последним из тех, кто ограждал доступ к опочивальне ее величества.

– Вам я обязан всем своим счастием! – Потемкин схватил руку графини и крепко прижал ее к своим губам.

Глава IX
Кучук-Кайнарджи

1

Молодой граф Михаил Румянцев вернулся в армию в начале апреля, в самую слякоть. Отцу он привез десятка три лимонов – домашний гостинец, – а также письмо от матушки.

– Прибыл вовремя, – обрадовался его приезду Румянцев-отец. – Опоздай на неделю, и ты бы нас мог здесь не застать.

– Новый поход?

– Да. На сей раз будем наступать за Дунаем, пока турки не запросят мира.

…Начало нового наступления намечалось на 15 апреля, но к этому времени из ударных корпусов Каменского и Суворова смогли переправиться за Дунай только пехотные полки. Кавалерию пришлось задержать на левом берегу реки до появления подножного корма. Погода стояла холодная, – зелень не шла в рост, а без зелени кавалерия, что пехота без хлеба. К счастью вскоре подули южные ветры, и все стало преображаться на глазах. Конники повеселели. Уже к 9 мая Каменский, подтянул к Карасу все свои силы, а через день с ним вступил в связь Суворов, перешедший Дунай у Гирсова. Следом за ударными корпусами, оставив зимние квартиры, вышли на намеченные рубежи другие соединения армии.

Противник, однако, не давал о себе знать. Турки, по-видимому, поверили в слух о намерении русской армии оставаться на левом берегу Дуная и не ожидали скорого открытия военных действий. Чтобы разведать неприятеля, Каменский выслал вперед по базарджикской дороге три полка донских казаков. Казаки проскакали по направлению на Базарджик 20 верст и не встретили ни одного турецкого солдата. И только повернув на Силистрийскую дорогу и достигнув селения Кучук-Кайнарджи, они обнаружили турецкий лагерь, стоявший на опушке леса. Неожиданное появление русских настолько ошеломило турок, что они даже не попытались организовать сопротивления. Потеряв до 300 человек убитыми, бросив боевые знамена и все лагерное имущество, они бежали в сторону Силистрии.

Первая стычка, конечно, еще ничего не определяла, Румянцев требовал от ударных корпусов, пользуясь неподготовленностью турок, развертывать решительные действия, дорожа каждым часом.

Фельдмаршал руководил армией из своей ставки. Апрельская сырость пробудила в нем старую болезнь – лихорадку. О верховых выездах не могло быть и речи. Да, собственно, в этом и не было надобности. Руководить наступлением из одного центра было удобнее. Между главной квартирой и войсками поддерживалась эстафетная связь. Приказы на места доставлялись в считанные часы. Так же быстро доставлялись донесения с мест. В необходимых случаях, когда был нужен совет главнокомандующего, военачальники приезжали сами. Именно так поступили Каменский и Суворов, когда составили план совместных действий.

Главнокомандующий принял их в присутствии дежурного генерала. Он был бледен. Суворов, сам временами страдавший лихорадкой, не мог не заметить его болезненного вида.

– Ваше сиятельство, у вас жар – сказал, он.

Румянцев досадливо поморщился:

– Пустое, – и сухо предложил: – Докладывайте.

Каменский с некоторой торопливостью, боясь слишком утомить главнокомандующего, стал излагать намеченный им и Суворовым порядок наступления. Оба генерала считали, что имея главной целью наступлений овладение Шумлой, как и предусмотрено общей диспозицией, их корпуса должны идти к Базарджику, а потом к Козлудже. После овладения этими пунктами они находили целесообразным выслать отряд к Варне, чтобы привлечь к сей крепости внимание противника и таким образом ослабить его в Шумле. Шумлу предполагалось взять внезапным ударом. В случае неудачи оба корпуса отходили к Силистрии для соединения с главными силами армии.

Выслушав Каменского, Румянцев с минуту смотрел на разложенную перед ним карту, потом тихо, словно боялся сорвать голос, заговорил:

– Что ж, план ваш в целом можно одобрить. Но я позволю себе высказать некоторые мысли, которые постарайтесь взять в расчет.

Соображения фельдмаршала сводились к следующему: корпус Суворова должен перейти от Гирсова к Черноводам, показывая вид движения к Силистрии, в то время как усиленный отряд из корпуса Каменского направился по берегу Черного моря к Варне, чтобы внушить неприятелю мысль о намерении нашей армии захватить эту крепость. Поход на Базарджик следует начать только после этих маневров: Каменскому – по главной дороге, Суворову – параллельно с войсками Каменского, прикрывая их со стороны Силистрии, время от времени посылая к этой крепости небольшие партии для маскировки действительного движения. В случае столкновения корпуса Каменского с неприятелем на открытом пространстве Суворов должен ударить туркам в левый фланг или тыл, стараясь отрезать противника от Шумлы. Обязательным условием успешного наступления является тесная связь между корпусами и согласованность действий. Действия против самой Шумлы допустимы только при объединении сил.

– За мной помимо корпуса значится дивизия князя Репнина, – напомнил Суворов. – Могу ли войска этой дивизии в случае необходимости вызвать на помощь для действий за Дунаем?

– Часть войск, конечно, можете, – ответил Румянцев. – План планом, но обстоятельства в любой момент могут, заставить вас принять иное решение. Так что поступайте по усмотрению, соблюдая согласованность.

При последних словах фельдмаршала Каменский замычал и исподлобья посмотрел на Суворова.

– Нам трудно добиваться согласованности, – сказал он. – Мой сосед во всем старается навязать свое мнение.

– Мнения могут не совпадать. Но если возникает спор, согласно уставу первенство должно принадлежать генералу Каменскому, как старшему, – предупредил Румянцев.

Каменский удовлетворенно качнул головой, Суворов, недовольный, промолчал.

Когда они, решив свои вопросы, ушли, Румянцев с озадаченным видом спросил дежурного генерала:

– Как думаете, сработаются?

– Должны, ваше сиятельство. Каменский, правда, слишком самолюбив, Суворов – порох, а все ж должны, ваше сиятельство, – закончил генерал.

Румянцев с сомнением покачал головой:

– Вряд ли. Впрочем, переставлять их теперь уже поздно: план кампании вступил в силу.

2

Ударные войска Каменского и Суворова в первые дни наступления не встречали упорного сопротивления. Узнав, что русские идут, на Базарджик, турки выслали навстречу пятитысячный конный отряд. Они еще не знали, что наступление ведется крупными силами, решив, что ото всего лишь поисковая операция. Беспечность обошлась им дорого. Отряд был разбит и бежал по Шумлинской дороге, оставив, на поле боя три пушки и семь знамен. Вскоре Каменский вошел в оставленный турками Базарджик.

Узнав о разгроме неприятельского отряда, Румянцев, приказал Каменскому взять из корпуса Суворова столько войск, сколько потребуется, и продолжать движение на Шумлу. Суворов в свою очередь получил в подкрепление три полка из резерва.

Осторожный Каменский, больше всего боявшийся турецкого окружения, продвигался вперед очень медленно. Смелость взыграла в нем лишь после того, как стало известно о переходе на правый берег Дуная всей русской армии, заперевшей выходы из придунайских неприятельских крепостей и таким образом обезопасившей тылы ударных корпусов. Утром 9 июня его войска дошли до селения Юшени, что неподалеку от Козлуджи, и стали ждать прибытия сюда же корпуса Суворова, следовавшего по другой дороге.

Корпус прибыл к полудню. Соединившись, войска расположились на отдых, а их главные командиры. Каменский и Суворов с крупным отрядом казаков выехали на рекогносцировку местности, где разведчики обнаружили крупные силы противника.

Турецкий лагерь располагался у самых стен Козлуджи, упираясь с одной стороны в перелесок, а с другой – в земляной вал, опоясывавший город. Однако точно определить его позиции не довелось. Сражение началось еще до того, как была закончена рекогносцировка.

А произошло это таким образом. Когда головной отряд казаков стал приближаться к Козлудже, он неожиданно столкнулся с неприятельским пикетом. Короткая стычка вызвала в турецком лагере переполох. Навстречу казакам тотчас выступили спаги. Они приблизились к ним на расстояние ружейного выстрела, но вдруг повернули назад и стали отступать по узкому лесному дефиле. Казаки кинулись их преследовать. Со стороны казалось, что спаги просто струсили и, не пожелав принять боя, решили скрыться. На самом же деле это было не так. Позволив казакам выйти из дефиле на открытое пространство, спаги повернулись к ним лицом и стремительно атаковали. Завязался ожесточенный бой.

Казаки дрались отчаянно, но турецких конников оказалось намного больше, к тому же из лагеря к ним на помощь уже спешили янычары. Часть атакующих спагов ударила казакам во фланг, стараясь отрезать их от своих. Увидев это, казаки дрогнули и стали отступать к дефиле. Однако узкий лесной коридор оказался заполненным другими кавалеристами, направленными Каменским в помощь казакам. Возникшая пробка сразу же вызвала панику, которая перекинулась даже на эскадроны, охранявшие командиров корпусов.

– Ваше сиятельство, – обратился Суворов к Каменскому, – надо немедленно звать пехоту. Сражения теперь не миновать. Я постараюсь задержать турок до подхода главных сил.

Суворов поскакал к дефиле. Проход оказался так забит людьми и лошадьми, что о проезде верхом нечего было и думать. Пришлось сойти с коня и пробираться дальше пешком.

– Всем спешиться! – от эскадрона к эскадрону передавалась его команда. – Отвести лошадей в сторону, освободить проход для пехоты! Сабли в ножны! Открыть по противнику ружейный огонь!

Лес помешал благополучной ретираде перед лицом превосходящего противника, поставил казаков в весьма опасное положение. Но он же, лес, дал им преимущество перед спагами, как только перешли они к огневой обороне. Спаги были стремительны и опасны на открытой местности, но стоило им доскакать до опушки, как их атака захлебнулась. В лесу саблей не размахаешься, зато лес не мешал вести ружейный огонь.

Обороняясь, русские стреляли метко. Уже десятки лошадей метались по полю перед дефиле, потеряв седоков. Спаги не выдержали и поскакали обратно, подальше от смертоносных пуль.

Молодец Суворов! Вовремя сообразил, как отогнать атакующих.

Новую атаку спаги предприняли уже вместе с янычарами. Но и эта атака не принесла им успеха. Пока янычары из лагеря подходили к полю сражения, через дефиле успели пройти три батальона гренадер. Выстроившись в каре, они надежно загородили проход через лес. Янычары попытались сбить каре лобовой атакой, но были отбиты. Ударили во фланг и снова, встретив шквал огня, вынуждены были отступить.

– Береги силы, ребята, – подбадривал солдат Суворов. – Подождем подкрепления, а потом – в штыки!

Мощь авангарда быстро росла. Вскоре в распоряжении Суворова стало уже четыре каре. Понимая, что успех сражения теперь полностью зависит от действий этого авангарда, Каменский послал, в помощь Суворову из своего корпуса еще два пехотных полка и всю свою кавалерию. Сам же с остатками войск занял оборону на близлежащих высотах.

Бой продолжался уже несколько часов. Турки более не атаковали, но и не намеревались уступать своих позиций. Они повели по русским каре сильную ружейную и пушечную пальбу. Между тем русские могли отвечать им только из ружей. Артиллерия застряла где-то в тылу. Посылаемые Суворовым курьеры неизменно доносили: «Дорога узка, не могут проехать». Наконец, уже к вечеру, на опушке показались долгожданные пушки, Слава Богу, добрались-таки! Солдаты сразу повеселели.

– Теперь держись, турок, будет тебе жарко!

Вступление в бой русской артиллерии сразу изменило соотношение сил. Неприятельский огонь стал ослабевать, а потом наступил момент, когда Суворов поднялся во весь рост, взмахнул над головой шпагой:

– За мной, богатыри! В штыки! Ура!

Восемь часов длилось это сражение. Оно закончилось внушительной победой русских. Турки бежали, оставив свой лагерь, 29 пушек, 107 знамен. Поле было усеяно телами убитых. Около ста человек сдались в плен.

3

Невелика крепость Шумла, поменьше Силистрии, да крепки ее стены. Место же она занимала очень выгодное: тут сходились в узел дороги, ведущие из Адрианополя и Варны в придунайские крепости. Великий визирь Муссин-Заде неспроста избрал ее местом своего постоянного пребывания. Отсюда он надеялся с помощью Аллаха исправно управлять войсками, если не уничтожить, то хотя бы вытеснить русских из Валахии и Молдавии или, на худой конец, удержать за Дунаем, чтобы при возобновлении переговоров о мире добиться от них некоторых уступок. А то, что мир с русскими необходим, Муссин-Заде понимал еще до того, как стал великим визирем. Он не одобрял действий своих предшественников, как и внешнеполитического курса покойного султана. Они слишком доверялись советам западных европейских держав и тем ставили страну в трудное положение; Австрия, на которую они особенно рассчитывали, их попросту обманула. Взяла от Порты все, что могла, после чего плюнула на союз с нею. Франция, правда, держалась прежних позиций, она стояла за продолжение войны с Россией и даже помогала Порте оружием. Но ведь помощь ее была небескорыстной! За новые пушки, которые получила Турция, приходилось платить золотом. Впрочем, дело не только в золоте. Помогая Турции, она желала использовать эту помощь для того, чтобы самой крепко стать ногой в Малой Азии.