Текст книги "Румянцев-Задунайский"

Автор книги: Михаил Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

– Генерал всех офицеров созывает?

– Не, – отвечает денщик, – одного вашего сиятельства затребовали.

Потемкин лежал на оттоманке, которую еще в прошлом году подобрал в турецком лагере и возил с собой всюду, лежал в домашнем одеянии: халат, чепчик, на ногах турецкие шлепанцы. Лицо его обросло бурой щетиной и казалось хмурым.

– А, Миша, – проговорил он, оставаясь на своем ложе. – Проходи, садись. Иван, поставь его сиятельству стул. Да ты брось накидку-то свою, – снова обратился он к гостю. – В шашки сыграть хочешь?

– Не обучен, Григорий Александрович, – признался граф.

– Тогда выпьем. Иван, подай нам ракию да квасу холодного, чтобы запить эту дрянь.

– Квасу нету, ваше высокоблагородие.

– А ты найди.

– Где найти? Во всем лагере нету.

– Вот похожу палкой по ушам, чтобы меньше разговаривал! Постой, куда побежал? Принеси сначала выпить и закусить.

Денщик накрыл низенький столик, придвинул его к оттоманке, чтобы его высокоблагородию удобно было откушать не вставая, после чего побежал искать квасу.

Ракия молодому графу не понравилась. По крепости она походила на русскую водку, но уж слишком была вонюча.

Потемкин от выпитого стакана даже не поморщился. Закусил соленым огурцом, посмотрел изучающим взглядом на гостя и вдруг спросил:

– О доме соскучился?

– Соскучился, Григорий Александрович, – чистосердечно признался граф.

– Хочешь поехать?

– Куда?

– В Москву, в. Петербург. К маме, тетушке твоей Прасковье Александровне.

– А батюшка отпустит?

– Со мной отпустит.

«Неужели тоже хочет ретироваться, как другие? – с обидой подумал граф. – А батюшка, кажется, его ценил…»

Как бы угадав его мысли, Потемкин пояснил:

– Я только в отпуск. Отдохну немного и обратно. Может случиться, вместе вернемся.

– Если так, другое дело. Я готов. Только батюшка отпустил бы.

– Отпустит. – Потемкин спустил наконец ноги на пол, сел. – Выпьем за сей уговор. Впрочем, нет. Пить больше не можно. Пойдем к фельдмаршалу.

Он сорвал с головы чепчик, швырнул его на пол, стремительно подошел к противоположной стене, толкнул прикрытую ширмой потаенную дверь, крикнул:

– Цирюльника ко мне!

Он умел жить, этот Потемкин. У фельдмаршала потаенных дверей не было, и оттоманки тоже не было, и низенького столика для угощений… У фельдмаршала все было просто, по-солдатски. А здесь, в жилище Потемкина, все было необычно.

С улицы с огромным глиняным кувшином появился запыхавшийся денщик.

– Ваше высокоблагородие, квасу!..

– Сам давись квасом. Мне мундир, шпагу и все прочее!

Не прошло и получаса, как поднялся с оттоманки Потемкин, и вот он уже стоял посередине комнаты, в новом мундире, выбритый, напудренный, подтянутый, веселый – такой, словно не было шестинедельного ничегонеделанья, а была жизнь, которой радовался. Улыбка так и играла на его лице.

– Вперед, граф! И горе тому, кто попытается нас задержать!

До главной квартиры они доехали в крытой коляске. Фельдмаршал был у себя, но к нему никого не пускали.

– Его сиятельство занят и принять сегодня не может, – твердо сказал Потемкину дежурный адъютант.

– Но у меня рапорт.

– Оставьте у меня, я передам, как только граф освободится.

Потемкин продолжал настаивать:

– Я прошу доложить. Если фельдмаршал не сможет принять меня, то, быть может, он найдет время для своего сына?

Дежурный адъютант посмотрел на молодого графа, совершенно растерявшегося, сбитого с толку нахальным поведением Потемкина, покачал головой и пошел докладывать.

– Все будет хорошо, не унывай, – кивнул Потемкин молодому Румянцеву.

Граф промолчал. Ему не нравилась вся эта затея. Зачем в самом деле рваться к отцу, когда он занят? Можно прийти в другой раз. Да и дело, которое они к нему имеют, не столь важное, успеется…

– Его сиятельство просит зайти, – доложил дежурный адъютант, вернувшись в приемную.

Потемкин сделал графу Михаилу знак, чтобы не отставал, и твердым шагом последовал в кабинет фельдмаршала.

Граф Михаил не видел отца с момента возвращения из-за Дуная. Сильно же изменился он за это время! Лицо пожелтело, щеки слегка обвисли, под глазами мешки. Постарел… Очень постарел. Михаил хотел рапортовать, как это сделал Потемкин, но отец опередил его, обхватил руками за плечи, притянул к себе. Не ожидавший от сурового родителя такой ласки, он чуть было не расплакался от прилива чувств.

– Ну вот… – нахмурился Румянцев-старший, смущенный выразившимся на его лице чувством. – Мне говорили, что ты настоящий солдат, а ты все еще ребенок.

Оставив сына, он обратился к Потемкину, стал расспрашивать его о состоянии вверенного ему корпуса. В последнее время пребывавший в меланхолии и имевший главным занятием игру в подкидного дурачка, тот плохо представлял, что делалось в войсках, поэтому ему пришлось положиться на свою фантазию. Врал он так искусно, что граф Михаил, прислушавшись к разговору, был просто поражен: так мог врать далеко не каждый. Впрочем, Румянцев-старший сам уловил фальшь. Нахмурившись, ой знаком заставил его замолчать и отошел к окну с видом недовольным, хмурым.

За окном падали и тотчас таяли на земле редкие хлопья снега. Вчера был дождь, а сегодня уже снег. Теперь хорошей погоды не жди, теперь жди зиму.

– Ничего так не разлагает армию, как неудачи, – тихо, словно для себя только, промолвил фельдмаршал.

Потемкин счел благоразумным промолчать, фельдмаршал отошел от окна и уселся за стол, с рассеянным видом уставившись на недописанное письмо. Потемкин стоял так близко, что без труда разобрал последние строки: «Из положения настоящего неприятеля видно, что он не готовит себя сражаться с нами в открытом поле, но берет все меры утвердиться в своих гнездах, которые добывать нельзя без большой утраты в людях, а всякие действия, как и сам переход за Дунай, сопряжены будут с отвагою».

Потемкин решил, что это письмо писалось императрице. В армии было известно, что в последнее время между фельдмаршалом и императрицей переписка заметно оживилась. О чем они писали друг другу, никто толком не знал. Однако люди, имевшие знакомство со штаб-офицерами, полагали, что фельдмаршал старается отвоевать у Петербурга право самому хозяйничать в армии, воевать не по чужим, а по собственным планам. В связи с этим даже говорили, что если фельдмаршалу откажут в его требованиях, он откажется от должности главнокомандующего.

– У вас рапорт об увольнении? – подняв глаза на Потемкина, неожиданно спросил фельдмаршал.

– Никак нет, ваше сиятельство, – слегка смутился Потемкин. – Я осмеливаюсь просить отпуск на лечение.

– И ты тоже? – обратился Румянцев к сыну.

– Мы собираемся вместе, – ответил за молодого графа Потемкин. – Постараемся вернуться как можно быстрее.

Румянцев помолчал.

– Ну что ж, езжайте, коль надумали, – наконец решил он. – Рапорты сдайте в канцелярию.

– Если у вашего сиятельства будут для нас поручения в Петербурге, мы с охотой их исполним, – сказал Потемкин.

– Какие там поручения!.. – сделал досадливый жест Румянцев. – Сказать откровенно, вы нужны мне здесь, особенно сейчас, когда надобно готовиться к новой кампании.

– План кампании уже прислан?

– На этот раз государыня решила, чтобы план составили мы сами.

От услышанного Потемкин даже закашлялся. Зная о требованиях фельдмаршала, он лично не верил, что ему удастся переупрямить военный совет. А вот переупрямил-таки!

Румянцев почти вплотную подошел к Потемкину, словно намеревался обнять его на прощание.

– Пожалуй, у меня найдется для вас одно дело. Постарайтесь найти время зайти в военную коллегию, пусть поспешат с переводом полков из Польши, обещанных мне государыней.

Потемкин заверил, что исполнит поручение сразу же по приезде в Петербург. Они пожали друг другу руки, затем Потемкин молодцевато повернулся и вышел за дверь. Граф Михаил остался на месте, с нерешительным видом глядя на родителя.

– Ну, а ты что? – повернулся к нему Румянцев-старший.

– Не знаю, батюшка… Может, лучше остаться, не ехать?

– Нет, почему же, езжай, коль надумал. Соскучился небось? – переменил он тон, вздохнув. – Матушке от меня поклон. Да передай, чтобы книгу «Шереметьева вояжи» прислала.

– Слушаюсь, батюшка.

– Ну а теперь иди, – стал легонько подталкивать он сына к двери. У выхода остановил, повернул к себе, тряхнул за плечи и, слегка оттолкнув от себя, повторил: – Иди.

Глава VIII
Путь в фавориты

1

Потемкин и молодой Румянцев не стали дожидаться хорошей погоды, выехали в самую грязь, теша себя надеждой, что ближе к России дорога пойдет лучше. Однако слякоть продолжалась до самого Киева, и только за Днепром они увидели наконец настоящие снега и смогли пересесть в сани.

Граф Михаил радовался встрече с русской землей – почтовым тройкам, с малиновым звоном катившим их от одной станции к другой, вешкам на дорогах, неоглядным синевато-белым степям, заиндевелым перелескам, морозу, приятно освежавшему лицо. Здесь, на Руси, все было мило. Хоть и бедная, нищая сторона, а все ж своя, родная…

Потемкин почти не высовывался из кибитки. Виды его не занимали, он сидел, погрузив лицо до самых глаз в воротник медвежьего тулупа, и не отзывался на восторженные восклицания своего молодого соседа. В мыслях у него было свое, совсем не то, что у графа. Он обдумывал план действий в Петербурге – план, родившийся еще в прошлом году и с тех пор не дававший ему покоя. План был дерзостный. Он собирался найти путь к сердцу императрицы, заменить собой Васильчикова, этого глуповатого дворянчика, которого он, Потемкин, знал еще по службе в гвардии и считал ниже себя во всех отношениях.

Конечно, он, Потемкин, не так знатен, как Васильчиков. Его родитель всего лишь отставной майор. Зато Бог дал ему то, чего не было у Васильчикова, – ум, образование. Он обучался в Смоленской семинарии, в Московском университете. Владеет французским языком. Когда Екатерина II вступила на престол, ему, вахмистру гвардейского конного полка, очень повезло. Он был произведен в офицеры, удостоен звания камер-юнкера, допущен в высшее общество… И все это благодаря ей, государыне. Будучи на приемах во дворце, он не раз ловил на себе ее взгляд, выражавший не одно только любопытство. Однако в то время он не смел даже мечтать о большем, что уже имел. Рядом с императрицей был Григорий Орлов, имевший на нее как на женщину прав больше, чем кто-либо другой. Но вот дошла весть, что Григорий Орлов отвергнут, что его место занял Васильчиков, и страсть забушевала в Потемкине с неуемной силой. Почему именно Васильчиков? Ведь место Орлова мог занять и он, Потемкин!

Ему трудно стало дышать в армии. Душа рвалась в Петербург. Он много думал, и каждый раз мысли сходились на том, что ему, боевому, заслуженному генералу с красивой наружностью, не так уж трудно будет оттереть этого пустозвона Васильчикова, все достоинство которого состояло в мужской потенции. Важно было только подобрать ключ к сердцу императрицы, найти поддержку среди ее приближенных.

И вот он мчался к заветной своей цели. Он солгал главнокомандующему, что едет в отпуск. Нет, он не собирался возвращаться в армию. Он собирался закрепиться в Петербурге. Любой ценой. И в этом он рассчитывал на помощь графини Брюс, сестры Румянцева, тетки графа Михаила, которого, кстати, и уговорил ехать только ради этого дела, В прошлом году графиня Брюс ввела к императрице Васильчикова, теперь она должна была сделать обратное, помочь удалить его, дать ход в опочивальню государыни более достойному человеку, то есть ему, Потемкину.

Потемкин считал, что первым шагом к достижению цели должно стать получение чина генерал-адъютанта. На это намекала в своем письме и племянница Браницкая, сообщавшая ему все придворные новости. Генерал-адъютантство при ее величестве давало в руки крупные козыри. В этом чине он мог быть постоянно рядом с императрицей.

В кармане у Потемкина лежало письмо, предназначенное императрице. Он сочинял его в дни своего бездельничанья, сочинял долго и с таким усердием, что запомнил написанное слово в слово. В письме было следующее:

«Всемилостивейшая государыня! Определил я жизнь мою для службы Вашей, не щадил ее отнюдь, где только был случай к прославлению Вашего имени. Сие поставя себе простым долгом, не мыслил никогда о своем состоянии и если видел, что мое усердие Вашего Императорского Величества воле, почитал уже себя награжденным.

Находясь почти с самого вступления в армию командиром отделенных и к неприятелю всегда близких войск, не упустил я оному наносить всевозможный вред, в чем ссылаюсь на командующего армией и самих турок.

Отнюдь не побуждаем я завистью к тем, кои моложе меня, но получили лишние знаки Высочайшей милости, а тем единственно оскорбляюсь, что не заключаюсь ли я в мыслях Вашего Величества меньше прочих достоин? Сим будучи терзаем, принял дерзновение, пав к священным стопам Вашего Императорского Величества, просить, ежели служба моя достойна Вашего благоволения и когда щедрота и Высокомонаршая милость ко мне не оскудевают, разрешить сие сомнение мое пожалованием меня в генерал-адъютанты Вашего Императорского Величества. Сие не будет никому в обиду, а я приму за верх моего счастья тем паче, что, находясь под особым покровительством Вашего Императорского Величества, удостоюсь принимать премудрые Ваши повеления и, вникая в оные, сделаюсь вяще способным к службе Вашему Императорскому Величеству и Отечеству».

Конечно, во всем этом есть риск быть неправильно понятым. Но риск оправдывает цель. Надо только постараться, чтобы это письмо попало в руки самой государыни, а не осело в канцелярии. И тут, наверное, опять не обойтись без прелестной тетушки графа Михаила…

На дорогу ушло три недели. Потемкин боялся, что придется задержаться в Москве у Мишиной матушки, но, к счастью, графини дома не оказалось: она находилась в это время в Петербурге. Так что в Москве только ночевали, а на другой день поехали дальше.

В Петербурге у Потемкина было много друзей и родственников, но он предпочел поехать сразу к Мишиной тетушке. Он желал сделать приятное своему юному другу и надеялся, что графиня Брюс это оценит.

Графиня Прасковья Александровна с врожденной своей непосредственностью зацеловала племянника, долго не выпускала его озябших рук, стараясь согреть их своим дыханием, чем привела его, угловатого, не привыкшего к такому обращению, в сильное смущение. Потемкин наблюдал за ними со стороны. Собственно, он пожирал глазами ее одну, с виду еще молодую, хорошенькую, женственную, и таял от мысли, что скоро, быть может, ему тоже придется принимать ласки от такой же вот прелестной женщины. В Петербурге у него была знакомая девица, но он не переписывался с ней и не знал, свободна ли еще она.

– А где матушка? – спросил молодой граф, осторожно освобождая свои руки.

– Ты же знаешь, она у нас никогда не останавливается.

Прасковья Александровна рассказала, как ее найти.

– Я, пожалуй, пойду.

– Соскучился по матушке?

– Я приду завтра, – не ответив на вопрос, пообещал племянник.

Он ушел, и Прасковья Александровна наконец-то занялась им, Потемкиным. Она стала расспрашивать о брате: здоров ли, собирается ли в отпуск и вообще как живет, чем занимается? У Потемкина были свои вопросы сгорая от желания поскорее задать их, он отвечал графине с торопливостью человека, не имеющего времени для пустых разговоров. Перейти от ответов к собственным вопросам Потемкину так и не пришлось: приехал со службы граф Яков Александрович, да не один, а со Стрекаловым, одним из секретарей императрицы. Товарищи по турецкой войне крепко обнялись, и на Потемкина снова посыпались вопросы, подобные тем, что уже задавала графиня. Затем все вместе, хозяева и гости, направились в столовую, где уже был накрыт обеденный стол.

– Вы приехали по поручению графа? – спросил Брюс.

– Я приехал в отпуск, – отвечал Потемкин. – Однако у меня есть письмо государыне, и я хотел бы, чтобы оно попало в собственные руки ее величества.

При этих словах Потемкин просительно посмотрел на графиню. Брюс, перехватив его взгляд, сказал, показав головой на Стрекалова:

– Я думаю, нашему другу сделать это проще.

Выражая готовность помочь делу, Стрекалов кивнул головой.

– Я не забываю услуг, мне оказываемых, – воссиял Потемкин. – Ваше высокородие, можете быть уверены в моем к вам искреннем расположении.

Он достал письмо и положил его перед Стрекаловым. Тот как-то небрежно, словно это была заурядная бумажка, какие во множестве проходят через его руки, сунул письмо в карман, сказав, что постарается если не сегодня, то завтра утром встретиться с государыней.

Дело было сделано, и Потемкин, успокоенный в мыслях переключился на другое. Интерес к окружавшим его людям иссяк. Теперь он слушал их рассеянно, почти не улавливая сути начатого между ними разговора. Он думал о своем – о том, что вот-вот вечер наступит, а ему надо еще где-то устроиться да еще найти ту, которой когда-то клялся в любви и о которой сейчас не знал, свободна ли.

…Этот день для Потемкина обернулся по-настоящему днем удачи. В гостином дворе, куда он отправился сразу после обеда, ему предоставили две прекрасные комнаты. Повезло и с розыском девицы: она оказалась не занятой и без долгих ломаний согласилась провести с ним длинный зимний вечер.

Приятно переспав ночь и щедро одарив девицу, разделившую с ним ложе, Потемкин в десять утра плотно позавтракал, после чего поехал в военную коллегию выполнять поручение Румянцева. Душа была переполнена предчувствием счастливых перемен в его судьбе, О жизнь!.. Наконец-то он с головой окунется в нее – настоящую жизнь, без забот о куске хлеба, полнокровную, царственную!.. А в том, что государыня не оттолкнет его от такой жизни, сомнений быть не могло. Он помнил ее воровато-поджигающие взгляды – взгляды, в значении которых еще никогда не ошибался. Он был ей приятен, а это самое главное. Может даже случиться, что, прочитав его письмо, она воспылает желанием увидеть его сегодня же…

В военной коллегии его приняли главные министры – президент князь Голицын и вице-президент граф Чернышев. Потемкин доложил о просьбе главнокомандующего с таким видом, который говорил, что подобные поручения ему не очень-то приятны и он исполняет их только по долгу службы.

– Ваш фельдмаршал выхлопотал себе у государыни полную власть, – сразу же закипятился Чернышев. – Мы теперь для него ничего не значим, пусть делает, что хочет, и к нам больше не обращается.

Вице-президент нес чепуху. Переброска полков из Польши в Румянцевскую армию осуществлялась по решению высшего военного совета и контроль за осуществлением сего решения возлагался на коллегию. Потемкин об этом, конечно, знал, но не стал перечить графу. В его положении перечить столь важным министрам было бы просто ребячеством. Румянцев находился далеко, а эти сидели рядом, и добрые отношения с ними ему, Потемкину, были необходимы. Он был пока ниже этих господ.

Граф Чернышев со старческой медлительностью разложил перед собой какие-то бумаги и бесстрастным голосом начал перечислять, с каких мест сколько рекрутов и регулярных полков отправлено Румянцеву с прошлого года. Потемкин его не слушал. Нужны ему эти рекруты! Глядя на этого симпатичного с виду старичка с фельдмаршальскими отличиями, он вспомнил историю, случившуюся с его беспутным племянником князем Кантемиром, пытавшимся стать любовником императрицы. Беспутный князь долго охотился за государыней, ожидая подходящего момента открыть ей свое сердце. Однажды ночью он проник в опочивальню и, сгорая от безумной страсти, бросился к ее ногам, умоляя ответить взаимностью на его чувства. Императрица позвонила, и его тотчас арестовали.

– Прикажете засадить в крепость? – спросил начальник караула.

– О нет, зачем же? – улыбнулась императрица. – Препроводите лучше к дяде, чтоб образумил немного.

«Интересно знать, где сейчас этот повеса, – не отводя взгляда от Чернышева, подумал Потемкин, – отказался ли он от своего безумного замысла?»

Князь Голицын, все это время прохаживавшийся по кабинету, сказал, как бы подводя итог разговору:

– Нужды фельдмаршала нам известны. Можете ему передать: мы сделаем все, что от нас зависит. Сегодня я обедаю дома, – добавил он дружеским тоном, – и буду рад принять вас у себя.

Потемкин отвечал, что приглашение знаменитого фельдмаршала и государственного мужа для него великая честь, но, к сожалению, не может принять приглашения, так как уже зван на обед графом Брюс.

Голицын протянул на прощание руку. Потемкин пожал ее, неожиданно мягкую, совсем не старческую, поклонился Чернышеву и уверенно зашагал к выходу.

На улице светило солнце, редкое в такое время года. Искрился снег. Мимо здания коллегий лихо проносились извозчики. Недалеко от дороги с визгом и лаем грызлась свора собак.

До времени обеда у графа Брюс оставалось еще более двух часов. Тем не менее Потемкин решил ехать, чтобы быть там до того, как соберутся гости. Он намеревался поговорить с графиней наедине. О чем? Да о чем выйдет! Важно, чтобы она признала в нем друга, полюбила бы, разумеется, как брата, а полюбив, стала помощницей в деле, которое он задумал.

Дома графиня оказалась не одна, а с племянником Михаилом.

– Я была во дворце, – сказала она ему с заговорщическим видом, едва он вступил в гостиную, – и кое-что привезла для вас.

С этими словами она достала из сумочки, шитой золотом, небольшой пакет и подала ему. Потемкин чуть смутился, словно пакет этот давал графине повод плохо о нем подумать.

– Вы довольны? – заметила его смущение графиня.

– О да! Благодарю вас. – Потемкин машинально вертел в руках пакет, не зная, как быть: то ли распечатать его в присутствии графини, то ли подождать.

Графиня вдруг вспомнила, что еще не распорядилась относительно вин к обеду, и, извинившись, направилась на кухню.

– Кстати, – вспомнила она, задерживаясь у порога, – ее величество приглашает вас в воскресенье на обед. Вместе с графом Михаилом.

Потемкин и граф остались одни. Теперь-то уж пакет можно распечатать, граф Михаил помехой не будет.

Письмо было написано императрицей собственноручно. «Господин генерал-поручик! – прочитал он. – Письмо ваше г. Стрекалов мне сего утра вручил, и я просьбу вашу нашла столь умеренную в рассуждении заслуг ваших, мне и отечеству учиненных, что я приказала изготовить указ о пожаловании вас генерал-адъютантом. Признаюсь, что и сие мне весьма приятно, что доверенность ваша ко мне была такова, что вы просьбу вашу адресовали прямо письмом ко мне, а не искали побочными дорогами. Впрочем, пребываю к вам доброжелательная Екатерина».

Потемкин аккуратно сложил письмо и положил его в карман. Выпрямился. Отныне он мог считать себя генерал-адъютантом ее величества. Первая дверь открылась. Но сколько впереди еще новых дверей!.. Впрочем, пока все идет как задумано, и если друзья помогут, откроются и другие двери.

Вошла графиня. Увидев ее, Потемкин пошел ей навстречу и вдруг упал перед, ней на колени, стараясь поймать ее руку.

– Графиня, – заговорил он, – я потерял голову от счастья. Государыня изволила назначить меня своим генерал-адъютантом. И сему счастью я обязан вам, милая моя… графиня! – Ему удалось наконец поймать ее руки, и он стал неистово покрывать их поцелуями. Графиня стояла растерянная.

– Встаньте, – умоляла она, – сюда могут войти.

Он не слушал ее, и она чувствовала на руках своих его слезы. Так продолжалось несколько минут. Потом он встал, осушил платком глаза и, отказавшись остаться на обед, уехал.

2

Воскресный обед у императрицы вылился в настоящий пир. Государыня, обычно скуповатая на столовые расходы, на этот раз расщедрилась, как никогда. На столе все было – и жареные индейки, и фазаны, и перепелки, и коровьи мозги, запеченные каким-то особым образом, известным только ее поварам, и заморские деликатесы вроде ананасов, бананов, апельсинов. А про вина и говорить нечего – бутылки стояли самых разных форм и размеров, с яркими красивыми наклейками, напоминавшими гостям, что сии вина не российские, а доставлены из Италии и Франции, где знают в них толк.

Щедрость государыни объяснялась присутствием на обеде новых лиц – молодого графа Румянцева, сына фельдмаршала, и Потемкина, недавно вступившего в придворное общество. В связи с назначением этого человека генерал-адъютантом императрицы в петербургских салонах возникло много всяких разговоров. Многие знали, что в свое время Потемкин был вхож в кружок императрицы. Вспоминали случай, когда при выезде его лошадь не желала отставать от лошади государыни, и они, государыня и Потемкин, ехали рядом рука об руку шагов сто, а может, и больше, – вспоминали все это и рядили, что случай тот неспроста случился, что сие есть предзнаменование и что Потемкину быть не иначе как новым фаворитом…

Однако, что бы ни говорили относительно будущего этого человека, за обеденным столом императрица сидела рядом с Васильчиковым, Потемкин же находился на противоположном конце стола и довольствовался тем, что непрерывно смотрел на императрицу – смотрел преданно, умиленно, как собака, ждущая, чтобы ее погладили. Во время обеда его вообще было не узнать. До появления императрицы и ее фаворита шутил, был весел, а тут сразу стих, загрустил…

Государыня, казалось, не обращала внимания на своего нового генерал-адъютанта. Она о чем-то перешептывалась с Васильчиковым да время от времени задавала вопросы об армейской жизни молодому Румянцеву, сидевшему от нее по правую руку.

После обеда гости разбрелись по разным уголкам. Молодого Румянцева государыня позвала с собой.

– Я вашему величеству не понадоблюсь? – напомнил о себе Потемкин.

– Вы только украсите нашу компанию, – улыбнулась государыня. – И вы тоже, – сказала она графине Брюс, не отходившей от племянника.

Они прошли в комнату, где после обеда государыня обычно занималась вышиванием или забавлялась игрой в карты. Государыня показала свое рукоделие, со сдержанной улыбкой выслушала слова восхищения. Потом положила вышивки на место и стала расспрашивать Михаила про здоровье отца.

– Дозвольте заметить, ваше величество, – вмешался в разговор Потемкин, – молодой граф знает о состоянии главнокомандующего не больше вашего генерал-адъютанта: он видел его только два раза – в день приезда и в день отъезда.

– Не понимаю, – выразила удивление императрица.

– Ваше величество, плохо знаете своего фельдмаршала, – все больше входил в роль Потемкин. – Фельдмаршал терпеть не может, когда кто-то путается у него в ногах, и жалости ни к себе, ни к другим не имеет. Едва наш юный друг прибыл в армию, как фельдмаршал ему приказ: адъютантов, мол, у меня и без тебя хватает, бери батальон да иди в самое пекло, ибо генерал-адъютанты, не глотнувшие дыма сражения, мне не нужны.

– Это правда? – обратилась императрица к Михаилу.

– Правда, – смущенно ответил молодой граф, хотя Потемкин рассказывал не совсем так, как было на самом деле.

– И вам не было страшно?

– А чего басурманов бояться? – снова вмешался Потемкин. – Турки только с виду страшные, потому как черны, словно черти. А стоит на них гаркнуть по-русски, так они сразу в кусты. Однажды граф Михаил со своим батальоном тысячную толпу янычар в Дунай загнал. Не столько пуль, сколько русского свиста те напугались. Слышали бы, ваше величество, как его солдаты свистят! В четыре пальца. Сунут в рот четыре пальца и как дунут – аж пыль столбом.

Потемкин нахально врал, врал так, что Михаилу стало не по себе – он стоял красный, смущенный; не зная, как быть, то ли поддерживать вранье своего бывшего начальника, то ли опровергать приписываемые ему заслуги. Потемкин незаметно подмигивал ему: мол, держись, в такой компании иначе нельзя.

Закончив эту историю, Потемкин тотчас начал рассказывать другую, кстати, тоже выдуманную, выдуманную экспромтом. Вскоре, однако, появился Васильчиков, и он сразу замолчал, на лицо его легла тень грусти. «Бог тому свидетель, – как бы говорил он своим видом, – я старался потешить ваше величество забавными историями, но в присутствии этого человека я не могу…»

Императрица сделала вид, что не поняла причины перемены в его поведении, и снова обратилась к молодому Румянцеву:

– Передайте вашему батюшке, чтобы с реляцией о замирении с турками прислал только вас.

Беседа была окончена. Оставив императрицу наедине с фаворитом, Потемкин, Прасковья Александровна и Михаил вернулись в столовую. Лицо Потемкина оставалось мрачным.

– Если завтра не найдете меня во дворце, – сказал он, склоняясь к графине, – знайте, что я уже в монастыре.

Прасковья Александровна сочувственно улыбнулась:

– Не огорчайтесь. Я уверена, все будет хорошо.

3

Прошло два месяца, как отбыл в отпуск Потемкин с молодым Румянцевым, пора бы вернуться обоим, а их все не было. Штаб-офицеры посмеивались:

– Дорвался Потемкин до петербургских красавиц, теперь от них арканом его не оттащишь.

– Не век ему с красавицами лобызаться, к весне приедет.

– Или весточку пришлет.

– Почему весточку?

– А потому. Уезжая, он продал своих лошадей. Должно быть, расчет имел не возвращаться.

– Ну это ты брось. Потемкин человек честный. Молодой граф тоже не вернулся, хотя и лошадей не продавал. Не иначе обоих дорога задержала.

Сам Румянцев о Потемкине не вспоминал. По крайней мере, при разговорах с подчиненными. Только один раз сказал про него ядовито:

– Потемкин обещал поднять на ноги весь Петербург, добиться улучшения снабжения армии, да, видно, сил не хватило.

С момента отъезда Потемкина в Петербург снабжение армии нисколько не улучшилось. За все это время в армейские магазины не поступило ни одной повозки с амуничным имуществом. Армия оставалась разутой и раздетой. А ведь впереди ожидались решающие сражения!

О подлинных планах предстоящей кампании знали немногие. Войсковым офицерам было объявлено, – что нового наступления не будет, что армия останется на левом берегу Дуная держать оборону, наступательные же действия предполагаются в архипелаге графом Алексеем Орловым, которому в подкрепление уже послано несколько кораблей.

Сведения такого рода представляют военную тайну. Однако Румянцев, обычно строгий в делах соблюдения тайн, на этот раз не очень заботился об утечке информации в лагерь противника. Об оборонительных намерениях армии говорилось открыто, и, казалось, фельдмаршал не видел ничего страшного в том, что сие станет известно туркам.

Однажды после инспектирования одного из полков фельдмаршал завел разговор с солдатами, стоявшими в очереди у ротного котла. Было время обеда. Кашевар разливал в солдатские котелки зеленовато-бурое варево, жидкое, без мяса. С продовольствием было худо во всей армии. В Молдавском и Валахском княжествах царило опустошение. Рассчитывать приходилось только на Польшу. Но доставлять оттуда провиант было нелегко. Не хватало тяглового скота. К тому же польские паны упорно не желали брать на себя обязанности подрядчиков по доставке провианта. Приходилось снаряжать на это войсковые обозы.