Текст книги "Румянцев-Задунайский"

Автор книги: Михаил Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

Прозвучали команды, и гусары с удальским гиканьем, с саблями наголо – молодцеватые, с начищенными медными пуговицами, сверкавшими в лучах утреннего солнца, – ринулись на врага. Умолкли на время пушки. Пехотинцы опустили к ногам ружья. Началось противоборство между двумя сторонами конников.

Татары, уже надломленные артиллерийским и ружейным огнем, потерявшие сотни убитых и раненых, на первых порах не оказывали сопротивления – были одержимы желанием подальше ускакать от проклятых русских пушек. Но когда до их сознания дошло, что пушки уже не палят, их преследуют одни только конники, к тому же несравненно меньшим числом, они приободрились, стали сдерживать разгорячившихся лошадей, с криками: «Алла-а, алла-а!» – снова сбиваться в кучу. В рукопашной татары умели драться не хуже русских.

Сеча получилась жестокой. Татар было больше, зато гусары выглядели свежее, были напористее. За их спинами стояли пушки, пехотные полки, которые в любой момент могли прикрыть их огнем. Но не только это придавало им силы. Они знали, что к ним на помощь уже мчится тяжелая кавалерия графа Салтыкова.

Татарам явно не везло, и они это чувствовали. Их сабли стали будто тупее и короче. Один на один с русским лучше не суйся. Русские наскакивают словно орлы. Русские теснят. О, Аллах, почему оставляешь своих правоверных, почему не даешь им удачи?

Но вот к сражавшимся подоспели татарские отряды из тех, кто, спасаясь от огня русской артиллерии, ретировался за холмы. Татары приободрились. Аллах наконец-то услышал их молитвы. Они остановили русских, стали охватывать с флангов, намереваясь взять в клещи. Чаша весов склонилась на сторону «правоверных». Теперь не им, а уже русским надо было обороняться.

Русские оборонялись изо всех сил.

– Держись, ребята! – перекрывая шум боя, подбадривал гусар генерал Подгоричани, с окровавленной саблей рвавшийся в гущу сражавшихся. – Держись, наши близко!

Вдруг за спинами татар ухнул снаряд, потом сразу два снаряда, три… Татары всполошились, стали осматриваться. Трудно было понять, кто мог открыть по ним огонь? Судя по доносившемуся грохоту, палили со стороны Прута.

– Братцы, в тыл татарам вышел Потемкин! – обрадованно возвестил Подгоричани. – Бей басурманов! Ура!

– Ура-а! – подхватили гусары, и сабли заходили еще быстрее.

Выход русских в тыл лагеря заметили и сами татары. Однако это событие не вызвало у них паники. В тылу оказался всего лишь небольшой отряд с батареей, перешедший с правого берега Прута по наведенному им понтонному мосту. То был авангард корпуса Потемкина.

Татары этого, конечно, не знали. Они приняли отряд за разведывательный и отделили против него от своей массы около двух тысяч всадников. Никто не сомневался в том, что этих сил будет достаточно, чтобы расправиться с русскими в два счета. Но русские, вышедшие к ним в тыл, оказались не из трусливого десятка. Они встретили атакующих таким плотным огнем, что те не выдержали и повернули обратно, оставив на поле боя знамя и более десяти человек убитыми.

Неудачная попытка заставить замолчать русские пушки, стрелявшие со стороны Прута, подорвала у татар надежду исправить положение. Они продолжали отступать перед наседавшими гусарами, а когда к тем присоединилась тяжелая кавалерия, повернули коней назад и, почти не оглядываясь, вытянувшейся кучей помчались в сторону южных холмов, надеясь найти там спасение. Небольшой отряд попытался пробиться в свой лагерь через Долину Чора, но попал в окружение гусар. Оказавшись в отчаянном положении, татары стали отстреливаться.

– Надо взять их живыми, – кричал гусарам генерал, – там сын хана.

Позвали пленного татарина, сказали ему, чтобы он прокричал окруженным требование о сдаче. Пленный так и сделал, но в ответ со дна оврага просвистел рой пуль. Потом стало тихо. Гусары решили, что обреченные совещаются, и стали ждать, какое те примут решение. Но вот снова прогремели выстрелы, и опять стало тихо.

– Братцы, – спустившись в овраг, прокричал гусар, – тут они того… Себя порешили. Ни одного живого.

Вскоре на край оврага вынесли мертвого юношу в богатой одежде.

– Он? – спросил пленного генерал.

Пленный опустился перед самоубийцей на колени и, подняв руки к небу, стал что-то выкрикивать на своем языке.

– Доставьте пленного главнокомандующему, – приказал генерал и поскакал к войскам, преследовавшим отступавшего противника.

Трагедия, постигшая татарскую конницу, разыгралась на глазах Абазы-паши и крымского хана Каплан-Гирея. От отчаяния хан до крови кусал губы.

– Это конец, я не вынесу позора.

– Еще не все потеряно, – бодрился Абазы-паша. – Смотрите, русских совсем немного, – показал он в сторону медленно приближавшихся каре корпуса Репнина. – Пусть только сунутся к нашим укреплениям, мои янычары выпустят им кишки.

– Я не уверен, что это их главные силы, – сказал хан. – Я слышу выстрелы за спиной.

В этот момент прибежал секретарь хана.

– О повелитель, русских идет тьма-тьмущая!

Хан с мрачным злорадством посмотрел на турецкого начальника: мол, что-то теперь скажешь?.. Абазы-паша, не ответив на его взгляд, вскочил на коня и поскакал к северным укреплениям. Ханский секретарь сказал правду: пространство от высот до самого лагеря пестрело от русских мундиров. Все стало ясно. Главные силы русских, оказывается, ждали своего момента на этом участке… Абазы-паша в бешенстве хлестнул себя плетью. Надо же поддаться такому обману!.. Но что же теперь делать? Через минуту русские будут здесь, а пушки, которые могли бы их остановить, переведены на правый фланг. Возвращать их на место теперь уже поздно.

– Спасайте обозы, спасайте пушки! – закричал Абазы-паша. – Янычары, задержите русских!

В лагере началась паника. Татары бросились срывать палатки, грузить в обозы имущество. Конники, боясь быть затертыми массой пехоты и арб, бежали первыми. Каплан-Гирей, гневно топая ногой, требовал коня. Но попробуй найти коня в такой суматохе. Секретарь подвел ему своего жеребца. Хан вскочил в седло и с горсточкой свиты поскакал в сторону южных холмов, куда отступила его разбитая конница.

Оставшись без лошади, ханский секретарь обнажил саблю, решив дорого отдать русским свою жизнь. Но его сбили с ног свои же, в панике убегавшие из лагеря. Он пытался подняться на ноги и не мог – его топтали ногами, словно тюфяк, оброненный с воза. Когда же наконец он смог подняться, то увидел перед собой русского.

– Турок, сдавайся!

Секретарь покорно бросил к его ногам саблю.

Глава V
Второй удар

1

Победа у Рябой Могилы была внушительной. Однако она, эта победа, еще не давала русским повода считать себя властелинами на арене военных действий. Противник продолжал сохранять за собой неоспоримые преимущества. Он все еще господствовал на обоих берегах Дуная, в низовьях Прута, обладал возможностями маневра в стратегически главных направлениях. Турки могли повести наступление основными силами по правому берегу Прута, в то время как татарская конница, оставаясь на левой стороне реки, стала бы угрожать сообщениям первой армии со второй. Противник мог, наконец, беспрепятственно перебросить свои силы на левый берег Прута и попытаться отрезать первую армию от ее тыловых баз, в том числе от Хотина.

Сложность положения заключалась еще и в том, что Румянцев не мог полагаться на помощь второй армии. Граф Панин находился далеко от Бендер – места своей конечной цели. По последним сообщениям, его войска лишь недавно перешли Буг и сейчас находились где-то на середине пути к Днестру. Словом, Панин не только не отвлекал на себя противника, но даже не обеспечивал прикрытие левого фланга первой армии.

У Румянцева было два выбора: либо ждать прибытия Панина к Бендерам и тем самым обезопасить свой фланг, либо продолжать наступление по берегу Прута на юг, к Дунаю, против основной массы неприятельской армии. Иметь под боком вторую армию было бы, конечно, надежнее. Но пока ее ждешь, противник может перехватить инициативу, а потеря инициативы даже на короткое время при сложившейся ситуации грозила обернуться серьезными осложнениями.

По следам отступавшего противника первыми выступили авангарды Боура и Репнина, затем двинулся корпус Потемкина, после сражения снова переправившийся на правый берег Прута. Румянцев поставил перед ним в качестве главной задачи разведку местности, держа направление вниз по течению реки.

Смелость и решительность Румянцев, как всегда, сочетал с осторожностью. Пройдя от Рябой Могилы шесть верст, он остановился с главными силами лагерем и стал ждать от авангардных отрядов сведений о противнике. Его обескураживало быстрое исчезновение татар и турок. Гусары Боура, Репнина и Потемкина прочесали местность по обеим сторонам Прута на расстоянии до 40 верст, но не обнаружили ни одного вражеского всадника или пешего. Турки и татары словно в воду канули.

Два дня ждал Румянцев достоверных сведений о противнике. На третий день стоянки в лагерь прискакал Потемкин: его разведчики обнаружили большой неприятельский отряд в 30 верстах ниже Фальчи. Потемкин сообщил, что, по показаниям беглого грека, приставшего к русским разведчикам, в турецком лагере до 15 тысяч войск – главным образом спаги и конные янычары. Командует ими сераскир Абды-паша, который спешил к Рябой Могиле на соединение с войсками крымского хана и Абазы-паши, но опоздал.

– Я привез с собой этого грека, и, ваше сиятельство, можете сами допросить его, – сказал Потемкин с видом человека, которому после долгих невезений наконец повезло.

В палатку ввели сухощавого человека, черноволосого и такого загорелого, словно он тем только и занимался, что жарился на солнце.

– Имя? – спросил Румянцев.

– Георгий Варсам.

– Откуда сведения о противнике?

– Я служил у Абды-паши толмачом. – Грек говорил по-русски почти без акцента.

– Вам известны намерения Абды-паши?

– Нет. Могу только полагать, что он намеревается вернуться в Браилов, где с войском стоял раньше.

– Разве он не желает с нами сражаться?

– Абды-паша напуган тем, что произошло у Рябой Могилы. Он верит слухам, что вашего войска двести тысяч.

Румянцев невольно улыбнулся. Напуганной лисе и заяц покажется волком.

– Есть ли в лагере пушки?

– Пятнадцать стволов, ваше превосходительство.

Других вопросов у Румянцева не было. Когда перебежчика увели, он склонился над картой, долго смотрел в нее, размышляя, потом обратился к Потемкину.

– Если грек сказал правду, вам нечего опасаться нападения Абды-паши. Впрочем… – Не досказав своей мысли, Румянцев позвал адъютанта. – Василий, сию же минуту скачите к генералу Боуру. Передайте приказ: пусть сделает движение к Пруту и остановится у Фальчи на одной высоте с генералом Потемкиным. Для переправы корпуса распорядитесь послать понтоны. Граф Репнин останется на левом берегу для прикрытия действий против отряда Абды-паши.

Дав адъютанту задание, Румянцев снова обратился к Потемкину:

– В случае нападения противника Боур вас поддержит. Сами пока на рожон не лезьте. Ждите подхода главных сил.

Потемкин пообещал быть осмотрительным, и вскоре они расстались.

Главные силы выступили в поход в тот же день, поздно вечером. Выступили без барабанного боя – тихо, незаметно. Шли всю ночь. На рассвете разбили лагерь у пролеска на берегу Прута и легли отдыхать. А когда наступил вечер, снова пошли вперед. После второго перехода местом стоянки облюбовали устье реки Серет, впадавшей в Прут.

– Что противник? – потребовал Румянцев доклада от дежурного генерала.

– По донесениям Потемкина, Абды-паша сидит в своем лагере, – ответил генерал.

– Добро, – резюмировал Румянцев. – Объявите командирам, что дальше не пойдем, останемся здесь, пока не перепечем провиант в хлебы.

Командирам дивизий, знавшим главнокомандующего как человека решительного и смелого, такое распоряжение показалось странным. Остановиться ради того только, чтобы напечь хлеба! Разумно ли сие? Пока Абды-паша стоит один, не имея прикрытия, не лучше ли напасть на него с ходу, тем более что по числу воинов он уступает русской армии? Стремиться поражать врага разрозненного, не давая ему объединиться, – разве не этому учил сам Румянцев?

Возникшие сомнения поручено было высказать Брюсу. Как-никак родственники, им легче договориться. Румянцев выслушал зятя со снисходительной улыбкой, как умные люди обычно выслушивают людей, берущихся толковать вещи, о которых имеют весьма отдаленное понятие.

– Как я понял, ты хочешь, чтобы мы немедленно напали на Абды-пашу?

– Мне кажется, такого мнения придерживается вся армия.

Румянцев отрицательно покачал головой.

– Сказать откровенно, поначалу я тоже думал об атаке, но потом решил, что делать этого не надо. Нападение ничего не даст. Абды-паша вообще уклонится от сражения, поскольку принимает нашу армию более сильной, чем она есть. Окружить же его и навязать ему бой мы не в состоянии. У паши даже янычары на конях. А какие у турок и татар кони, ты знаешь не хуже меня. Нападением на него мы только обнажим свои подлинные силы. Паше ничего не составит оторваться от наших войск, гнаться же за ним бесполезно – только людей измучим.

– Это меняет положение, – согласился с ним Брюс. – А мы думали, причина остановки – хлеб.

– Хлеб – тоже, – улыбнулся ему Румянцев. – В нижнем течении Прута, куда держим путь, местность совершенно степная, безлесная, там не найдешь даже охапки хвороста, чтобы испечь хоть один каравай. Так что лучше это сделать здесь, возле дров. Кстати, пока будем печь хлебы, успеет поближе подойти передвижной магазейн с запасами боеприпасов.

– Ты, оказывается, все продумал лучше нас, – сказал Брюс с облегчением.

– Меня не покидает мысль, что Абды-паша только приманка, – продолжал Румянцев, пропустив мимо ушей его реплику, – главная опасность нас ожидает на левом берегу. Турки постараются отомстить нам за Рябую Могилу.

Простояв у Серета три дня, Румянцев продвинул армию еще на 12 верст, заняв место для лагеря у реки Кишед. Идти дальше вслепую становилось опасно. Он был уверен, что кроме корпуса Абды-паши где-то недалеко должны были быть другие неприятельские отряды. Но где?.. Поисковые группы изъездили десятки верст, прошерстили весь левый берег, но противника так и не обнаружили. Это было похоже на игру в прятки.

Румянцев начинал нервничать. Куда же все-таки девались крымский хан и его друг Абазы-паша? Может быть, после поражения у Рябой Могилы удалились к Дунаю, в район Измаила и Килии, где хранится наг грабленное татарами имущество? Или, быть может, где-то притаились в ожидании подкрепления от визиря, все еще стоявшего у Исакчи? Ничего нет хуже, когда не имеешь ясного представления о расположении противника, с которым собираешься сразиться.

На второй день стоянки на новом месте к главнокомандующему зашел дежурный генерал.

– Получен рапорт от Потемкина: Абды-паша отступил вниз по Пруту и стал лагерем при селе Ончи, ниже Формозы.

– Когда?

– Как только заметил приближение главных сил, разумеется наших.

Румянцев задумался. Было ясно: паша боится принимать бой и в то же время не хочет далеко отрываться от русских войск. Значит, он кого-то ждет, на что-то надеется…

– Предупредите Потемкина, чтобы не спускал с паши глаз.

На другой день Потемкин прислал новое донесение: турки отступили дальше, за реку Елань.

Игра в прятки явно затягивалась. Чтобы ускорить развязку, Румянцев решил атаковать пашу силами легких войск. Но когда все уже было подготовлено к сражению, от князя Репнина прибыл адъютант с сообщением, что за рекою Ларгой появились многочисленные неприятельские войска, показавшие «вид движения» против наших позиций. Румянцев отменил приказ о нападении на лагерь Абды-паши и поскакал к Репнину. Информация адъютанта его не устраивала. Он жаждал посмотреть на объявившегося противника своими глазами, определить его силы.

Репнина он нашел в штабной палатке, где тот чинил допрос людям, одетым в турецкие одежды.

– Очень кстати, – обрадовался встрече с главнокомандующим князь. – Я только что собирался отправить этих людей до вашего сиятельства.

– Кто эти люди?

– Валахи-ополченцы. Бежали к нам из турецкого лагеря, что под Ларгой.

При допросе валахи показали, что были взяты в армию насильно. Служили в отряде Измаила-паши. До конца июня отряд стоял у Исакчи, что на Дунае, а потом по приказу визиря прибыл сюда, под Ларгу, на подкрепление войск Абазы-паши и крымского хана. В лагере они узнали, что рядом русские, и первой же ночью сбежали. Валахи считают турок своими врагами, потому что, кроме зла, от них ничего не видят, а русские вроде братьев, их сам Бог послал освободить несчастные народы от ига султана. Так говорят по всей Валахии.

– Много войск за Ларгой?

– Может, пятьдесят, а может, и сто тысяч. Точно не знаем. Татар, должно быть, больше турок, потому как султан дал хану власть над турецкими пашами, которые с ним находятся. Хан злой на русских, грозится всех вас истребить.

– Почему же он не нападает?

– Ждет.

– Когда подойдет визирь?

– Визирь стоит у Исакчи, за Дунаем. Хан ждет, когда через Прут построят переправы и с той стороны перейдут к нему войска еще одного сераскира.

– Абды-паши?

– Кажется, так.

Показания валахов проясняли обстановку. Первой армии предстояло снова иметь дело с объединенными силами крымского хана и сераскира Абазы-паши, усиленными после поражения у Рябой Могилы двумя крупными турецкими отрядами. Если в обоих этих отрядах считать 25–30 тысяч человек, то общее число войск, вверенных хану, пожалуй, превысит 80 тысяч…

Неприятельский лагерь располагался при слиянии рек Ларги и Прута – на местности, благоприятствующей обороне. С фронта и левого фланга его прикрывала Ларга с ее болотистыми берегами. Естественных препятствий не было только на правом фланге. Здесь пролегал открытый хребет возвышенности, вытянувшейся между Ларгой и такой же болотистой речушкой Бибикул. Румянцев направил на этот хребет подзорную трубу и отчетливо увидел земляные укрепления, расположенные дугообразно. Турки знали, что делали. Крепкую оборону сработали. Взять их лагерь будет нелегко.

Сделав рекогносцировку, Румянцев повернул обратно. В расположении корпуса он придержал коня, простился с князем и поехал дальше, в свой лагерь.

В палатке главной квартиры его поджидали командиры дивизий, штаб-офицеры. Поджидали с вестью, полученной от Потемкина: Абды-паша снялся с лагеря, перешел Прут и присоединился к войскам, стоившим за Ларгой.

– Ну вот, наконец-то все стало ясно, – сказал Румянцев, выслушав рапорт дежурного генерала. – Сражение состоится за Ларгой, и нам теперь остается решить, как сие сражение выиграть.

2

Наступление на неприятельский лагерь было назначено на четыре часа утра.

Вечером, сделав последние распоряжения, Румянцев решил немного отдохнуть. Но еще не успел он лечь на койку, как адъютант доложил о прибытии князя Репнина с чрезвычайным известием.

– Пусть войдет, – разрешил Румянцев.

Репнин имел озабоченный вид. Он подождал, когда адъютант оставит их одних, и глухо сказал:

– Беда, ваше сиятельство. В турецкий лагерь перебежал один из моих офицеров.

В палатке горела одна только свеча, и Репнин скорее почувствовал, чем увидел, как побелело лицо Румянцева. Изменился и голос.

– Кто сей предатель?

– Прапорщик Ахтынского гусарского полка Квитковский, родом поляк. Наши пикеты пытались воспрепятствовать дезертирству, но только ранили его лошадь, самому Квитковскому удалось скрыться.

Румянцев, подумав немного, позвал секретаря.

– Кому разослана диспозиция?

– Только отдельным начальникам, коих ваше сиятельство изволили указать в списке, – отвечал Безбородко.

Желая успокоить главнокомандующего, Репнин сказал:

– Я не думаю, чтобы Квитковскому стала известна диспозиция. Самое многое, что он может сообщить туркам, это о готовящемся на лагерь наступлении.

Румянцев неодобрительно усмехнулся: как знать!.. В его памяти еще жива была история предательства Тотлебена в Прусскую войну. Русское командование с верой относилось к нему, а он, пользуясь этим, передавал нужные сведения противнику. Кто заручится, что в армии нет подобного Тотлебена, а сей презренный перебежчик не агент сего шпиона?

– Как бы то ни было, диспозицию менять поздно, – сказал Румянцев, – мы можем лишь изменить время выступления. Примите, граф, к исполнению: выступаем на два часа раньше.

Репнин не стал больше задерживаться. Проводив его, Румянцев приказал дежурному генералу известить старших командиров о переносе начала операции на два часа вперед, после чего решил пройтись по лагерю.

В лагере никто не спал. До сна ли теперь, когда до баталии оставались считанные часы! Солдаты толпились у костров, похрустывая сухарями и переговариваясь между собой. Кашу не варили уже два дня: кончилась крупа. Приходилось питаться всухомятку.

– Сейчас бы похлебки горячей да сальца русского!.. – слышался мечтательный голос.

– Эко чего выдумал! Про сало забудь, потому как чума.

– При чем тут чума?

– Разве не слышал, что говорил его благородие главный доктор Ореус? Его благородие говорил: если хочешь уберечься от чумы, ешь все кислое – щавель, капусту, бураки. Чем кислее, тем лучше. И питье надобно употреблять кислое, с уксусом. Мясо, сало, рыба, всякие солености и горячие напитки вредны.

– Смотри-ко! А я-то думаю, чего это заладили щавель да щавель! Аж весь прокислился. Хоть бы водочку дали. Водочку-то его благородие не запретил?

– А чего ее запрещать? Если по маленькой, водочка не вредит. Побьем турок, командующий непременно прикажет выдать.

Солдаты были настолько увлечены беседой, что не заметили ходившего рядом главнокомандующего. Румянцев был этому даже рад. Зачем будоражить людей? Пусть отдыхают.

Вернувшись к себе, он узнал, что Боур уже выступил и начал строить переправы через Ларгу.

– Добро, – удовлетворенно сказал Румянцев. – Скоро наступит и наш черед. Но подождем, пока от Боура не поступят новые известия.

По диспозиции Боур должен был, пользуясь темнотой, незаметно перейти с правого фланга на левый, выйти к реке и устроить на ней четыре моста. Затем ему надлежало по одному из наведенных мостов переправиться на противоположный берег и занять высоту в непосредственной близости от неприятельского лагеря.

Одновременно с ним на ту сторону переходили также корпуса Потемкина и Репнина. Четвертый мост предназначался для кавалерии. Главные силы армии переправлялись последними и занимали позицию позади ударных корпусов.

Дивизия Племянникова имела самостоятельную задачу. Ей предстояло, построившись в два каре, скрытно, не переходя Ларги, занять позицию на высоте против левого фланга противника и открыть по лагерю пушечный огонь. После того как неприятель отвлечет с этого фланга часть сил для защиты ретраншементов, кои подвергнутся атаке ударными корпусами и главными силами армии, должен последовать выход обоих каре из укрытых мест, быстрый переход через реку по старому деревянному мосту. При этом от Племянникова требовалось повести наступление таким образом, чтобы турки приняли его дивизию за главные силы армии.

…Еще не было и полуночи, когда Румянцеву доложили, что мосты Боуром построены и корпуса начали переправляться на ту сторону. Румянцев приказал Олицу и Брюсу, оставив у палаток горящие костры, построить дивизии в три колонны и идти к переправе. Движение войск началось.

Ночь выдалась без луны. Вокруг стояла такая темнота, что солдаты невольно дивились, как их офицеры умудрялись находить в ней дорогу. Собственно, дороги не было, а были бугры, какие-то лопухи, кусты, неожиданно появлявшиеся перед самым носом.

Но вот показалось что-то особенное, необычное. Вроде бы черное и не черное, с блеском каким-то. Ба, да это же Ларга! Заснула матушка. А вот и понтонные мосты, что ведут на тот берег. Слышно, как солдатские сапоги стучат по настилу. Настил сделан добротно, да и понтоны сами укреплены на совесть.

Слышится чей-то предупредительный голос;

– Осторожней, ребята. Не шуметь.

Ударные корпуса, переправившиеся первыми, уже успели выстроиться в боевой порядок. Три корпуса – три каре: на левом фланге – Боура, в середине – Потемкина, на правом фланге – Репнина. Главная армия, закончив переправу, построилась позади корпусов в каре с длинными боковыми фасами, что обещало им некоторые удобства при движении вперед. Регулярная кавалерия заняла позицию позади пехоты, казаки и арнауты выдвинулись к долине Бибикул, несколько левее корпуса Боура.

Впереди светились огни, разбросанные почти по Всей – высоте, темной громадой возвышавшейся над Ларгой. То были костры неприятельского лагеря. По всему, турки еще не ведали о нависшей угрозе.

– Ну, с Богом, – вместо команды вполголоса произнес Румянцев.

Передовые каре двинулись вперед. Вскоре послышались первые выстрелы. Оказалось, наступавшие наткнулись на вражеских пикетчиков. Турки разрядили свои ружья, не заботясь о цели, вскочили на коней и в тот же миг растаяли в темноте.

– Время скрытного движения кончилось, – определил Румянцев.

Как бы в подтверждение его слов в неприятельском лагере взвились ракеты, вспыхнули соломенные маяки. От маяков стало так светло, что суматоха, поднявшаяся в лагере, представилась как на сцене театра. Татары и турки метались между палатками, размахивая саблями, ружьями. Когда солома догорела и снова стало темно, лагерь вдруг покрылся всполохами от орудийных выстрелов: турки открыли огонь, еще не узнав толком, в какой стороне находится противник.

– Кажется, начинает светать, – оглядел небо Брюс, державшийся возле главнокомандующего.

Румянцев не ответил. Он был поглощен тем, что творилось в лагере. А творилось что-то подозрительное. Неприятельские пушки неожиданно смолкли, и тотчас перед ретраншементом стали сбиваться в кучу конники. Число конников росло с молниеносной быстротой, и вскоре они заняли собой все свободное пространство. Противник готовил кавалерийскую атаку.

– С ума сошли, – покачал головой Румянцев.

Противник допускал явную ошибку. Румянцев знал, что его передовые каре встретят неприятельскую конницу заградительным орудийным и ружейным огнем, и ей, лишенной огневого прикрытия своих войск, придется спасаться за пределами лагеря. Собственно, так оно и получилось. Понеся огромные потери и не причинив наступавшим войскам никакого вреда, конники отказались от атаки и умчались в долину Бибикул.

После бегства конницы турки возобновили огонь. На этот раз палили не только из пушек, но и из ружей.

– Что-то молчит Племянников, – встревожился Румянцев, – я не слышу его пушек.

Тем временем передовые каре продолжали продвигаться вперед. Когда до ретраншемента осталось не более двухсот шагов, солдаты залегли, и перестрелка усилилась.

– Мелисино ко мне, – крикнул Румянцев.

– Я здесь, ваше сиятельство.

Командир артиллерийской бригады генерал-майор Мелисино слыл в армии пушечным богом. Он превосходно знал артиллерийское дело и научил своих людей действовать быстро, точно поражать цель.

– Поставьте батареи между каре Репнина и Потемкина. Весь огонь на главный ретраншемент.

Мелисино не надо было повторять приказ. Не прошло и трех минут, как его батареи продвинулись почти к самой передней линии, развернулись между каре и повели такой губительный огонь, что пальба из главного ретраншемента сразу пошла на убыль.

– Что Племянников? – который раз спрашивал о второй дивизии Румянцев.

– Перешел Ларгу, ваше сиятельство. Выстраивается для атаки третьего и четвертого ретраншементов.

– Добро!

Румянцев был доволен. Коль Племянников начинает атаку, турки усиливать главный ретраншемент за счет левого фланга не будут. Наоборот, они постараются стянуть на тот фланг все, что у них есть.

Момент для решительного штурма назрел. Можно подавать сигнал. Но нет, надобно еще чуточку подождать. Надобно прежде обезопасить фланг и тыл главных сил от нападения неприятельской конницы с долины Бибикул. Не по домам же ускакали татары, могут вернуться в любой час, вернуться и ударить неожиданным образом…

– Яков Александрович, – обратился Румянцев к Брюсу, – отрядите в долину бригаду Римского-Корсакова. Надо запереть в ней татар.

В пороховом дыму появилось солнце. Вот уже и день начался. Каким он будет для противоборствующих армий? К чьим ногам положит лавры?

Румянцеву доложили, что татары из долины прогнаны, возможность нападения на тыл предотвращена.

– Теперь – в атаку! Вперед! Ура!

И земля будто дрогнула:

– Ура-а-а!..

Тысячеголосый клич, словно прибой, подхватил и поднял залегшие ряды и неудержимо кинул на вражеский ретраншемент.

– Ура-а-а-а!

Двести шагов. Это не так уж мало, если бежать в гору. Но об этом ли сейчас думать? Рев голосов придает силы. Все бегут ровно, одной лавиной. Держись, туретчина!.. Еще одно усилие, и вот уже штыки залязгали в ретраншементе.

– Лупи, ребята! – разъяренно орет курносый гренадер и кидается на турка, пытающегося защититься ружьем. Турок роняет ружье и приседает на дно окопа. Удар прикладом, и вот он уже на боку. В атаке разбираться некогда – кого щадить, кого не щадить. Штыки, ятаганы, шпаги, кинжалы – все в ходу.

– Лупи, ребята!

В этом кличе не было ненависти, не было жажды крови, а была этакая удаль, какая иногда прорывается даже в деревенских играх – побоищах на масленицу, когда одна улица идет с кулаками на другую, стенка на стенку. Но там, в том побоище в ходу только кулаки. А тут ружья, штыки. Да и за спиной наступавших была уже не улица, честь которой следовало отстоять, а была вся Русь, народ, к которому они принадлежали.

– Лупи, ребята!

Нет, устоять против такого штурма не хватит никаких сил. Кое-кто из турок уже поднял руки. Но многие еще не сдаются. Оглядываются на третий и четвертый ретраншементы. Там есть свежие силы, там есть пушки, там можно закрепиться, остановить наконец этих русских. Но отступать туда, кажется, уже поздно… Те ретраншементы тоже атакованы, только с другой стороны.

Русские брали верх. Они уже хозяйничали во всем лагере. Их голоса гремели как набат:

– Ура, братцы!

– Ура-а-а!..

В руках турок оставался единственный ретраншемент. Но сколько еще можно обороняться? Русские впереди, русские справа, русские позади…

– Алла-а-а!.. – огласился ретраншемент нестройным хором обреченных. Боясь быть окруженными, они выскочили из ретраншемента и, бросая на ходу оружие, чтобы легче бежать, устремились под гору к Пруту. Бежали так быстро, что русским пехотинцам, отдавшим силы в рукопашных схватках, догнать их было невозможно.

Румянцев приказал остановить пехоту, вернуть ее в лагерь, а бежавшего противника преследовать конницей.

– Который час? – спросил он адъютанта.

– Двенадцать пополудни, ваше сиятельство.

– Добро. Славно поработали.

Поработали и в самом деле на славу. Противнику был нанесен еще один сокрушительный удар, второй после Рябой Могилы.