Текст книги "Румянцев-Задунайский"

Автор книги: Михаил Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

Глава IV
Лавры достаются решительным

1

С наступлением весны армия Румянцева снялась с зимних квартир и двинулась на сближение с противником. Погода стояла неустойчивая: то солнце, то дождь. Дороги не просыхали. Грязь, вода. Сидеть бы в такую погоду в палатках да ждать, пока земля не затвердеет. Но ждать было нельзя. От лазутчиков приходили донесения о подозрительном оживлении татар и турок. Их конница рыскала в районах Бендер, Фальчи, урочища Рябая Могила, рвалась на север, угрожая коммуникациям корпуса фон Штофельна, действовавшего в Молдавии. Подняли голову и недобитые польские конфедераты. Промедление со стороны русской армии могло привести к перехвату противником инициативы, к такому развитию событий, исход которых трудно было предвидеть.

Армия шла тремя колоннами. Желая проверить, как выглядят войска на марше, Румянцев обгонял колонны, выбирал место у дороги и устраивал смотр.

Состояние войск не вызывало восторга. Правда, дисциплина, четкий строй, добрая выправка солдат свидетельствовали, что время зимней учебы не прошло даром. Однако некоторые батальоны оставались недоукомплектованными. Румянцев надеялся пополнить их за счет рекрутов, прибытие которых ожидалось еще зимой, но пронадеялся: пять тысяч человек, набранных в центральных российских губерниях, находились еще где-то в пути. Не радовало и состояние амуниции. Солдатская одежда порядком поизносилась, обувь тоже. Обещанные Петербургом обозы с новой амуницией еще не прибыли…

В одной из колонн солдаты шли с брусьями и жердями на плечах. Заметно уставшие, тащились кое-как. Ни ровности в рядах, ни дистанции между ротами. Не строй, а толпа.

Выехав на середину дороги, Румянцев остановил колонну. К нему тотчас подъехал молодой щеголеватый офицер:

– Подполковник князь Меньшиков.

– Что сие значит, князь? – строго спросил Румянцев.

Офицер решил, что главнокомандующий разгневался из-за нарушения солдатами строя, и стал жаловаться на трудности марша. Румянцев рассвирепел:

– Меня не интересуют трудности, испытываемые вашим высокородием. Я спрашиваю, почему солдаты превращены в носильщиков?

– Не хватает повозок, ваше сиятельство, – ни жив ни мертв отвечал князь.

– Разве не знаете приказа бросить рогатки?

Подполковник отвечал, что вступил в должность недавно и с сим ордером еще не успел ознакомиться. Румянцев вспомнил, что такого ордера он вообще не писал, о необходимости отказаться от рогаток говорил на военных советах и учениях. Князь Меньшиков, как новоприбывший офицер, этого, конечно, мог и не знать. А вообще-то должен был сориентироваться. Другие-то идут без рогаток!

Румянцев с трудом сдержал себя от новой вспышки гнева. Все-таки он, главнокомандующий, поспешил, назначив этого мальчишку командиром батальона. Не устоял перед просьбой графа Салтыкова. Старый фельдмаршал рекомендовал его как храброго офицера, уверял, что «по смышлености» зело похож на своего знаменитого деда. «Смышлен, а в таком простом деле споткнулся», – подумал Румянцев.

Он проехал вдоль колонны, выбрал место, откуда его могли видеть и слышать все, и громко заговорил:

– Солдаты! Вы тратите силы на эти брусья вместо того, чтобы сберечь силы для схватки с врагом. Не понадобятся они вам, если даже и донесете до места. Рогатки – суть обороны, а мы идем наступать. Не рогатки, а огонь и штык защита ваша!

По колонне пронесся одобрительный гул.

– Прикажите сбросить сей хлам на обочину, – сказал Румянцев Меньшикову и, тронув коня, направился на свой «наблюдательный пункт». Смотр войск продолжался.

Двенадцатого мая Румянцев, обогнав марширующие колонны, прибыл в Хотин. У ворот крепости его встретил комендант генерал-майор Вейсман. Доложив о состоянии гарнизона крепости, комендант пригласил главнокомандующего и его свиту на обед.

Вейсман был родом из Прибалтики, немец по национальности. Но он был не из тех немцев, которые с высокомерием смотрели на «русских Иванов». Он любил все русское, называл себя русским солдатом. Что касается служивших под его началом солдат, то они были уверены, что их генерал из самых коренных русских, только с «попорченной» фамилией. Уважали они своего генерала. Вейсман был прост и общителен, в боях за чужие спины не прятался.

Обед, устроенный Вейсманом, получился на славу. Немецкий шнапс, русская водка, молдавские вина, дичь, фрукты – все было на столе.

Когда было испито несколько тостов и за столом установился негромкий, но устойчивый хмельной шумок, Вейсман как бы между прочим спросил главнокомандующего, каких приказов следует ожидать ему от его сиятельства в связи с выступлением армии. Румянцев понимающе улыбнулся:

– Приказы будут даны после получения нами новых сведений о противнике от господина Штофельна. Пока же, – Румянцев помедлил, хитровато посмотрев на Вейсмана, – могу известить об одном: комендантом Хотинского гарнизона назначается полковник Азовского полка господин Шталь. Вашему превосходительству придется перейти в армию, поближе к горячему делу.

Румянцев попросил холодной воды, которую не догадались поставить на стол, выпил почти полный бокал, после чего, поблагодарив хлебосольного хозяина за обед, изъявил желание отдохнуть.

– Вашему сиятельству подготовлен лучший дом в крепости, – сказал комендант. – Если дозволите, я провожу вас.

И он суетливо принялся отодвигать стулья, освобождая дорогу высокочтимому гостю.

После званого обеда Вейсман долго мучился догадками: к какому такому горячему делу желает пристроить его главнокомандующий? Назначит командиром бригады? Или, быть может, его сиятельству угодно держать его, Вейсмана, при себе дежурным генералом?

На следующий день он направился к главнокомандующему за ордером о передаче гарнизона крепости новому коменданту. Однако Румянцев его не принял. Он вообще никого не принимал. Адъютант объяснил, что его сиятельство занят и что, если господин комендант ему понадобится, за ним пошлют человека.

Вейсману пришлось ждать вызова три дня. Его вызвали на военный совет вместе с другими генералами.

Военный совет проходил в помещении, отведенном под канцелярию главнокомандующего. Румянцев выглядел свежим, отоспавшимся.

– Господа генералы, – сказал он, как только собравшиеся расселись по местам, – я созвал вас ознакомиться с расписанием по войскам и обсудить образ дальнейших действий.

По новому расписанию армия делилась на три дивизии, не считая корпуса генерал-поручика Эссена, действовавшего в Польше. В первую дивизию под командованием генерала Олица зачислялись восемь полков пехоты, батальон гренадер и батальон егерей. Под начало генерала Племянникова, командовавшего второй дивизией, выделялось пять пехотных полков, четыре батальона гренадер. Состав третьей дивизии, вверенной генералу Брюсу: четыре пехотных полка и столько же батальонов гренадер. Вейсман назначался командиром бригады в дивизию Племянникова.

Расписание по дивизиям и бригадам читал генерал-квартирмейстер Боур. Умный и вместе с тем скромный военачальник. Его знал и высоко ценил сам прусский король Фридрих II, у которого во время Семилетней войны служил в чине генерал-майора. Направляя его на должность генерал-квартирмейстера, военная коллегия рассчитывала тем самым внедрить в штабную работу армии «немецкую аккуратность», свойственную штабам прусских войск. Однако Румянцев имел на сей счет другие виды, которые до поры до времени никому не выдавал.

Пока читалось расписание, из приемной передали пакет за печатями второй армии. Румянцев извлек из него два исписанных листка, бегло пробежал их глазами, положил на стол и продолжал внимательно слушать доклад. Когда же Боур кончил, объявил:

– Двенадцатого мая вторая армия вышла из Елисаветграда и двинулась к Бугу. Это обязывает нас ускорить поход на Рябую Могилу. От быстроты наших действий зависит успех всей кампании.

Олиц поднял руку, прося к себе внимания:

– Вчера мы имели удовольствие допросить захваченного арнаутами турка. Сей турок уверяет, что к Рябой Могиле движется с армией сам верховный визирь.

– Я это знаю, – спокойно ответил Румянцев, – поэтому и принял решение идти туда немедля, пока к тамошним неприятельским войскам не успел присоединиться с главной армией визирь. Надобно постараться разбить турок по частям.

– А если визирь подоспеет раньше?

– Тогда сразимся со всей его армией!

В помещении воцарилась тишина. Страшновато как-то стало. Еще бы! Сунуться в самое неприятельское логово, где и турок несметные полчища! Так можно и голову потерять.

– А не случится, как при Петре Первом?

Румянцев ждал этого вопроса. Да, Прутский поход оказался роковым для великого государя. Увлекшись наступательными действиями, он попал в окружение во много раз превосходящих турецких войск и только ценой подписания крайне невыгодного мира спас русскую армию от неминуемого разгрома. Однако, принимая решение идти к Рябой Могиле, Румянцев не собирался повторять ошибки Прутского похода.

– То, что произошло полвека назад, не повторится, – сказал он с твердой уверенностью. – Мы пойдем вперед, имея за спиной надежный тыл. Да и превосходство турок не так уж велико. У них больше людей, зато у нас совершеннее организация, крепче дисциплина, мощнее артиллерия. Разве забыли, как в прошлую кампанию наши гренадеры обращали в бегство отряды турок в два-три раза больше их числом?

– Все ясно, Петр Александрович, – подал голос Племянников. – За Прут, так за Прут! Мы вам верим и пойдем с вашим сиятельством хоть к черту на рога.

Слова заслуженного генерала были встречены возгласами одобрения. Волков бояться – в лес не ходить. Раз решено вперед, надо идти вперед, и пусть не русские турок, а турки страшатся русских!..

Румянцев подождал, когда все успокоятся, и стал объяснять порядок походного построения. По его решению армия должна была двигаться семью отдельными походными колоннами в таком порядке, чтобы в случае необходимости можно было быстро принимать боевое построение согласно ордеру – до баталии. Середину походного построения составляли третья, четвертая и пятая колонны из частей первой дивизии. Вторая и третья дивизии, составлявшие по одной колонне каждая, шли на флангах. Самые крайние колонны, как с левой, так и с правой стороны, включали в себя кавалерийские бригады, в задачу которых входило прикрытие марширующей армии. В голове каждой походной колонны должны были двигаться гренадерские батальоны, затем бригады первой линии, войска второй линии и в самом хвосте полковые обозы. Повозки тяжелого обоза выделялись в Отдельные колонны и двигались самостоятельно в стороне от войск.

– Вы пойдете на турок, а что делать нам? – забасил располневший раньше времени генерал-поручик Эссен.

– Действовать по инструкции, которую получите. Ваша задача – обеспечить нам надежный тыл, не давая развернуться конфедератам.

Военный совет продолжался без перерыва три часа. Пока шло заседание, Румянцев держался уверенно, бодро, не проявляя малейших признаков внутреннего напряжения. Но вот совет закончился, закрылась дверь за последним генералом, и он почувствовал, как на лбу выступила испарина. Он только сейчас вынужден был признаться себе, какую непомерную тяжесть взвалил на свои плечи, приняв решение идти с главными силами в неприятельское логово. В решении все-таки содержался риск, и риск большой. Уж слишком неравны силы! У визиря наверняка более ста тысяч, да плюс тысяч пятьдесят татарской конницы. А что у него? Если не считать передового корпуса барона Штофельна, действовавшего в Молдавии, в его распоряжении имелось всего 37 тысяч человек. Из этого количества 7 тысяч нужно было оставить генерал-поручику Эссену для борьбы с польскими конфедератами и обеспечения коммуникаций. Кроме того, задачи прикрытия тыла армии требовали увеличения Хотинского гарнизона, по крайней мере, до четырех полков. Самое большое, что он, Румянцев, мог взять с собой, – это 25 тысяч воинов.

Правда, у Рябой Могилы после присоединения корпуса Штофельна численность армии должна возрасти на 12 тысяч человек, но все равно превосходство останется за противником.

«Трудно будет, – подумал Румянцев. – Однако решение принято, идти на попятную теперь уже невозможно».

На подготовку к походу ушло девять дней. 25 мая Румянцев приказал пробить генеральный марш, и армейские колонны тронулись в путь. Хотин остался позади.

Полки шли по левому берегу Прута, тяжелые обозы, наоборот, следовали по правой стороне реки, страхуясь от возможных налетов татарской конницы. Румянцев пока не торопился. Прежде чем ускорить марш, он хотел собрать более полные сведения о передвижениях противника. Его озадачивало молчание Штофельна. Выполнил ли он приказ о смене позиций отрядов генералов Репнина и Замятина? Стали ли те заслоном у Прута на пути турок, как того требовала главная квартира?

Барон Штофельн, будучи немецким наемником, вступил в должность командира авангардного корпуса еще при князе Голицыне. Румянцев признавал за ним немалые способности, но не любил его. Не любил прежде всего за жестокость, за то, что относился к войнам как к делу, составлявшему суть его жизни. На уме у него были баталии, а прочее его не заботило. Не заботили люди, их судьбы. Ему ничего не составляло спалить деревню или город, послать на тот свет десятки мирных жителей. В Молдавии по его приказу было сожжено много деревень ради того только, чтобы после ухода корпуса в них не смог бы найти приюта противник. Румянцев в свое время рапортовал о том императрице. Екатерина на словах разделила его возмущение, но отзывать из армии кровожадного наемника не стала.

30 мая, когда Румянцев, не приостанавливая марша, обучал войска перестроениям из походного порядка в боевой и обратно, из Молдавии прибыл курьер.

– Плохие вести, ваше сиятельство, – доложил он главнокомандующему. – От моровой болезни скончался генерал-поручик Штофельн.

– Где, когда?

– В первом часу пополуночи в лагере, в трех верстах от Ясс. Вот рапорт коменданта города.

Румянцев бегло прочитал рапорт.

– Кто принял командование?

– Не могу знать, ваше сиятельство.

– А что известно о противнике?

– Противник ведет себя угрожающе. По последним сведениям, турецкий отряд под командованием Абазы-паши в районе Рябой Могилы соединился с конницей крымского хана. Другое войско под командованием Абды-паши наступает по правому берегу Прута. Общее число турок и татар около тридцати пяти тысяч.

– Главные силы визиря?

– О них ничего не слышно. Полагают, где-то в пути.

Подъехали генералы Олиц, Брюс. Узнав о скоропостижной смерти Штофельна, обнажили головы.

– Дурное предзнаменование, – промолвил кто-то из офицеров Олица, имея в виду кончину командира авангардного корпуса. Слова сказаны были очень тихо, но Румянцев их расслышал и метнул в сторону генеральской свиты гневный взгляд.

– Тем, кто верит в приметы, советую вернуться домой. – Обращаясь к секретарю, приказал: – Напишите ордера о назначении командиром корпуса генерал-поручика князя Николая Васильевича Репнина.

Репнин, назначавшийся командиром корпуса, прибыл в армию из Польши. Когда началась война с турками, он забросал Петербург прошениями об освобождении его от обязанностей посла в Варшаве, просил направить его в распоряжение Румянцева. Императрица вначале отказывала, но в конце концов удовлетворила его просьбу.

После того как ордер был написан и вручен курьеру для передачи князю Репнину, Румянцев сказал, обращаясь к собравшимся генералам и штаб-офицерам:

– Прискорбный случай должен нас насторожить. Если не примем надлежащих мер предосторожности, моровая болезнь может обернуться для нас более опасным врагом, чем оттоманская армия. И второе, – после паузы продолжал он, – с сего дня пойдем форсированным маршем, без дневок. Мы должны успеть к Рябой Могиле раньше верховного визиря.

Движение армии возобновилось.

Первые километры прошли быстро, но тут, как назло, заморосил дождь. Начавшая просыхать дорога снова покрылась мокрыми плешинами, лужицами. Идти по такой слякоти да еще с полной выкладкой – занятие не из приятных. А тут еще, вдобавок ко всему, холмы начались – то круча, то спуск. Тяжело.

Егеря шли ровнее других. Их командир шагал вместе со всеми, хотя мог ехать на лошади. То был граф Семен Воронцов. Приехав в армию как фельдъегерь, он больше не вернулся в Петербург, добился, чтобы его оставили здесь. Румянцев доверил ему гордость всей армии – егерский батальон и не ошибся. Воронцов оказался замечательным командиром.

– Тяжело? – подъехав к нему, спросил Румянцев.

– Терпимо, ваше сиятельство.

Чуть подождав, Воронцов, смущаясь, сообщил, что получил от графини Анны Михайловны письмо, в котором она передает ему, графу Петру Александровичу, низкий поклон.

– Спасибо. Как она?

– Больна, зело больна…

– Если будете писать, напишите, что я помню ее и низко кланяюсь.

– Разумеется, напишу.

Румянцев, вспомнив, зачем ехал к нему, попросил:

– Артиллеристам приходится почти на себе тащить пушки. Пошлите им в помощь человек пятьдесят.

Армия остановилась на отдых только с наступлением темноты. А утром, поев горячей каши, пошла дальше. По такой же размытой дождями дороге, по таким же холмам.

4 июня армия достигла деревни Табор, – откуда, не делая передышки, взяла направление на Цоцоры. К этому времени положение авангардного корпуса, вверенного Репнину, ухудшилось. Противник наступал, и сдерживать его с каждым днем становилось труднее. Репнин посылал к главнокомандующему одного гонца за другим: боялся, не выдержит натиска, Румянцев обнадеживал: держитесь, скоро подойдут главные силы. Он требовал от командиров дивизий и бригад ускорить марш. Но, увы, требования оказались невыполнимыми: в условиях полнейшего бездорожья, под усилившимися дождями армия могла проходить в день не более четырнадцати верст.

Оставалось единственное – в помощь Репнину сформировать и выслать легкий корпус из отборных подразделений, в том числе батальона егерей и двенадцати эскадронов кавалерии.

– Как смотрите, барон, – обратился Румянцев к генерал-квартирмейстеру, – кому лучше поручить сей корпус?

Боур снял перед ним шляпу.

– Если, ваше высокопревосходительство, доверите мне, ошибки не будет.

Другого ответа Румянцев не ждал.

Боур выступил с корпусом вовремя. Опоздай он на день, кто знает, чем могло бы это кончиться. Но, к счастью, он не опоздал, и все обошлось хорошо. Вдвоем с Репниным – один с одной стороны, другой с противоположной – они так «закружили» противника, что тот вынужден был отказаться от наступательных действий и отойти в свой укрепленный лагерь против Рябой Могилы.

А вскоре с главными силами подоспел и сам Румянцев. Войска соединились. Началась подготовка к генеральному сражению.

2

Никогда еще Румянцев не испытывал такого внутреннего напряжения, как перед сражением у Рябой Могилы. Он связывал с этим сражением большие надежды. Схватка должна была дать ответ на вопрос: кому достанется верх в начавшейся кампании – туркам ли, значительно усилившим свою армию и жаждущим реванша за прошлогодние неудачи, или русским, имеющим свои расчеты?

По показаниям пленных, в укрепленном неприятельском лагере насчитывалось 22 тысячи турок и 50 тысяч татар – всего 72 тысячи человек, в два раза больше, чем русских. В распоряжении противника имелось к тому же 44 пушки, установленные в обширном ретраншементе. Овладеть лагерем было трудно еще и потому, что он находился на крутой горе, которую от русских позиций отделял болотистый ручей Калмацуй. Своим левым флангом лагерь упирался в долину Прута, после прошедших дождей ставшую труднопроходимой. Что касается южной стороны лагеря, то она прикрывалась глубоким оврагом, носившим название Долина Чора. Для атаки более доступен был правый фланг, но и здесь имелось существенное препятствие – отрожье уже упомянутой Долины Чора. Словом, с какой стороны ни подойди, везде колко.

Когда Румянцев возвращался с рекогносцировки, к нему подъехал генерал-майор Потемкин[30]30
  Потемкин Григорий Александрович (1739–1791), государственный и военный деятель, фаворит и ближайший помощник императрицы Екатерины II.


[Закрыть], командовавший первой кавалерийской бригадой, с просьбой дозволить обратиться по личному вопросу. Не осаживая коня, Румянцев жестом пригласил его пристроиться рядом, и они поехали вместе.

– Слушаю вас.

– Я прошу, ваше сиятельство, дать мне способ отличиться в предстоящей баталии, – сказал Потемкин.

Румянцев удивленно посмотрел на него. На своем веку он видел немало генералов и офицеров, которые, оттесняя локтями других, нахально лезли в более высокие чины. В Потемкине, несомненно, тоже сидел человек, умеющий владеть локтями. И все-таки он не был похож на обычных карьеристов. Не тот подход. Он не просил «нижайше», он требовал. Да и на лице его не было выражения угодничества. Молодое, приятное лицо его с черной повязкой на глазу выражало скорее упрямство смельчака.

– И какой же способ желает иметь ваше высокородие?

Потемкин оживился.

– У меня есть план: пройти с бригадой по низменному берегу Прута, выйти неприятелю в тыл и атаковать его в момент, когда он будет отвлечен отражением натиска с фронта.

– Вряд ли что сие даст… – Румянцев с сомнением покачал головой. – Низменность болотистая, вы в ней увязнете, а не увязнете, так татары вас посекут. Конница у них быстрее нашей, да и числом их что-то около пятидесяти тысяч.

Полководческий пыл у Потемкина мгновенно остыл.

– Но вы не огорчайтесь, – сказал ему Румянцев. – В вашем плане есть доброе зерно. Чтобы вызвать смятение в рядах противника, атака с тыла просто необходима. Тут мы с вами сходимся. Но атака должна быть неожиданной, стремительной и шумной. Кавалерийской бригадой не обойдешься. Я выделю вам корпус. С гренадерами и артиллерией. Могу даже егерей послать.

От радости Потемкин даже привстал на стременах.

– Разумеется, – продолжал Румянцев, – о прибрежной низменности речи быть не может. Вам придется совершить глубокий обходный маневр, переправиться через Прут и пройти в неприятельский тыл по его правому берегу. Впрочем, все будет изложено в диспозиции. А сейчас советую поспешить к себе. Нам предстоит перегруппировать свои силы.

Перегруппировка войск, о которой говорил Румянцев, началась вечером, сразу же, как только стемнело. Главные силы придвинулись поближе к турецкому лагерю и заняли позицию на высотах возле двух деревушек. Корпус Репнина с правого фланга переместился на левый против неприятельских позиций, более доступных для атаки. Боур со своими войсками остался на месте.

Перемещения закончились поздно ночью. Румянцев оставался на ногах почти до самого утра, лег только после того, как убедился, что указания его выполнены точно. А четыре часа спустя он был уже снова на ногах. Нет, не до сна сейчас. Время! Надо успеть лучше подготовиться к сражению. Еще не дописана диспозиция. А тут еще курьер с письмом императрицы. Ее величество беспокоилась за судьбу второй армии и просила не медлить с выступлением для прикрытия сей армии, вознамерившейся взять Бендеры.

В два часа ночи прозвучали команды, и вскоре весь лагерь пришел в движение. Полки, соблюдая строй, двинулись по направлению к неприятелю. В лагере остались только солдаты охраны, которые должны были поддерживать бивуачные огни.

Генерал-квартирмейстер Боур согласно диспозиции развернул свой корпус непосредственно против фронта турецких укреплений. Пушки стояли на самом переднем крае. С наступлением рассвета он намеревался установить их на ближайших к противнику высотах, чтобы своим огнем могли прикрыть общее наступление. Пока же пушкари сидели на лафетах – берегли силы. Боур прохаживался между ними и, коверкая русские слова, объяснял им, что нужно делать после подачи сигнала к наступлению:

– Команда есть – пушка высота быстро-быстро. Лагерь противник дистанция орудийный выстрел.

– Крутая гора, ваше благородие, – говорили пушкари, – не осилим.

– Русишь золдат все осиляйт. Не осиляйт – пехота помогайт. Господин подполковник, – перешел он на родной язык, увидев графа Воронцова, – потрудитесь распределить своих людей по батареям. Надо помочь затащить пушки на высоту.

– Слушаюсь.

Разговаривая, генерал с подполковником удалились в расположение егерского батальона.

– Братцы, а генерал-то наш с головой. Даром что немец.

– Какой же он немец? Он русским духом пропитан, только говорить по-нашему как следует не научился.

– Командующий знает, каких немцев брать. Чтобы на нас были похожи.

– А вот Штофельн, говорят, зверем был. Нашего брата по морде лупил.

– Штофельн – это другое. Его еще до Петра Александровича прислали. Петербург прислал. Петр Александрович хотя и строг сам, но таких жестоких терпеть не может, потому как строгость у него добрая.

На востоке за холмами забелел небосклон. Звезды на небе погасли, за исключением самых крупных. Начало светать. Вдруг в небо взвилась яркая ракета. Через несколько мгновений дорожку прочертила вторая, потом третья. То был сигнал к началу наступления.

– Вперед! – прозвучала команда.

Артиллеристы бросились тащить пушки – кто за ремни, привязанные к лафетам, кто за колеса. Им помогали егеря. С егерями все-таки легче. Народ крепкий.

Холм, куда следовало установить батареи, оказался даже круче, чем думали раньше, к тому же покрыт был мелким кустарником. Тянуть по такой крутизне многопудовые орудия да еще ящики со снарядами – силенок много надо. Но когда это было, чтобы спасовал русский солдат? Егеря в своем усердии, казалось, готовы были разорвать лафеты.

– Не ленись, братцы, нажимай! – подбадривали они друг друга.

А позади слышался зычный голос командира корпуса:

– Шнель, зольдат, шнель!

Боур перестал покрикивать только после того, как батареи были наконец установлены на вершине холма и открыли по лагерю противника частый огонь.

Под грохот канонады пехота двинулась к дефиле, что против турецкого ретраншемента. Расставленные здесь неприятельские пикеты открыли по наступавшим суматошный огонь. Однако от беспорядочной пальбы еще никогда не бывало проку. Боясь быть убитыми или захваченными в плен, пикетчики вскоре дали тягу, ища спасения за укреплениями лагеря. Между тем там, в лагере, уже все пришло в движение. Из ретраншемента открыли огонь батареи. Над головами наступавших засвистели снаряды. Турки не собирались так просто уступать своих позиций.

Наступавшие залегли. Противник усилил огонь. Теперь он палил не только из пушек, но и из ружей. Впрочем, его стрельба не причиняла наступавшим вреда. Снаряды сыпались туда, где не было людей, а пули вообще не долетали до цели. Можно было подумать, что яростной пальбой турки хотели не столько поразить русских, сколько напугать их и тем самым заставить повернуть обратно.

– Прикажете атаковать? – обратился к Боуру граф Воронцов, успевший собрать своих людей и занять с ними место на первой линии.

– Не надо спешайт, – по-русски отвечал Боур, хотя до этого разговаривал с ним на своем родном языке. – Пусть зольдат полежайт. Бой идет по диспозиции. Скоро сказайт слово имеет граф Репнин, подождем.

В эту самую минуту граф Репнин, построив свой корпус в два каре с конницей между ними, делал заход для удара по правому флангу противника. Турки заметили его маневр с опозданием, когда корпус уже приблизился к открытому пространству между речушкой Калмацуй и Долиной Чора.

Турецкий командующий Абазы-паша был знаком с европейской тактикой ведения боя. Во всяком случае, он имел представление о ложных, отвлекающих направлениях атак. Отвлекающими атаками обычно пользовался прусский король Фридрих II, методы ведения войны которого он, Абазы-паша, глубоко изучал. Прусский король обычно делал так: ударит по противнику в одном месте, заставит его стянуть туда основные его силы, а потом неожиданно совершает решающую атаку большинством войск своей армии, скрытно сосредоточенных на другом участке.

То, что произошло на правом фланге турецких укреплений, напоминало Абазы-паше как раз этот прием прусского короля. Он решил, что наступление с фронта было всего-навсего отвлекающим маневром русских и что их главные силы не там, а здесь, на правом фланге. Не мешкая ни минуты, он приказал перетащить на этот фланг большую часть артиллерии, направить всю кавалерию, всех янычар.

– Румянц-паша хотел обмануть нас, но Аллах помутил ему разум, – сказал он находившемуся с ним рядом крымскому хану. – Он выводит главные силы на открытое место. Пустите на него конницу.

Сын хана Дели Солтан Керим выхватил ятаган.

– Дай мне конницу, отец, и я порублю этих русских!

Хан сделал жест рукой:

– Иди, сыно мой, Аллах благословляет тебя!

Репнин давал своим командирам последние наставления, когда рядом раздался тревожный возглас:

– Татары!

Он машинально посмотрел в сторону лагеря и увидел неприятельскую конницу, густой лавиной мчавшуюся на позиции корпуса. В пыли, поднятой копытами лошадей, трудно было определить, каким числом атакует противник. Десять, двадцать тысяч? А может быть, все пятьдесят, имевшиеся в распоряжении хана?..

По рядам пронеслась волна смятения. Кто-то с сожалением вспомнил о брошенных рогатках. Как бы они пригодились сейчас! Многие выжидательно, с надеждой поглядывали на гусар, стоявших между каре. Маловато их, правда, всего три полка, но сколько бы ни было, все равно надо выступать навстречу лавине. А они не выступают, они продолжают стоять между каре и непонятно почему…

– Спокойно, ребята! – возвысил голос Репнин. – Дадим им понюхать нашего пороха. Батареям изготовиться прямой наводкой картечью, батальонам – залпами из ружей. Огонь!

На что рассчитывал ханский сын, увлекая сородичей на безумную атаку? На то, что русские выставят против него легкую кавалерию? Да, поступи таким образом Репнин, пошли он в бой гусар, и татары, в один миг подавив их неудержимой массой, врезались бы в боевые порядки корпуса, а там… ищи каждый спасения. Но Репнин не дал такого приказа, гусары остались на месте. Навстречу атакующим полетела картечь, полетели пули. И тут началось то, чего не могло не случиться в подобной ситуации. Татары мчались такой плотной массой, что любая пущенная наугад пуля находила себе цель. После первых же ружейных залпов и залпов батарей были сражены наповал сотни лошадей. Падая, лошади телами своими создавали неожиданные препятствия тем, кто мчался следом. Задние наскакивали на передних, остановленных огнем, и тоже падали. Получилось нечто похожее на свалку. Уцелевшие лошади, напуганные свалкой, свистом пуль и снарядов, не слушались больше своих седоков, норовили повернуть назад. Атаки больше не было. Настал момент, когда атакующим надо было думать о спасении собственной жизни. Татары повернули обратно.

– Ваше сиятельство, – доложил Репнину адъютант, – главнокомандующий направляет в помощь тяжелую кавалерию генерал-поручика Салтыкова.

– Очень кстати! – обрадовался Репнин и обратился к генералам Подгоричани и Текелли: – Наступил черед вашим гусарам. Атакуйте!