Текст книги "Блеск и нищета шпионажа"

Автор книги: Михаил Любимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

– По-моему, ты ее прекрасно держишь… Когда ты придешь домой?

– Часов в одиннадцать-двенадцать. Ты не жди меня и ложись спать… – и он проследовал к себе в кабинет и углубился в чтение бумаг. Дождавшись, когда посольство уже совсем опустело, он закрыл кабинет на ключ, достал из сейфа портативный «Минокс» и спокойно перефотографировал все документы.

Прием в английском посольстве не отличался пышностью, Форин офис позорно экономил на всем, куда ему было соревноваться с советским МИДом, позволявшим посольству заваливать стол осетрами и икрой! Тем не менее к приходу четы Розановых (Лариса давно мечтала показать всему свету свое новое черное платье и камею, купленную в антикварном магазине, и настояла на сопровождении мужа в посольство) зал уже наполнился людом, который легко гудел, переминался и передвигался.

– Мне всегда приятно бывать у вас, ваше превосходительство, – говорил резидент, пожимая руку английскому послу. – Я несколько лет работал в Англии и полюбил ее всей душой. Правда, в результате вероломные англичане вышибли меня из страны!

– Наверное, по ошибке, господин советник, – тонко улыбался посол, хорошо знавший о прегрешениях персоны нон грата в Лондоне.

Констатировав, что жлобы-англичане ' поскупились на «Гленливет», Розанов несколько погрустнел и неожиданно для себя выпил коктейль «драй мартини», который считал абсолютно смертельным для печени даже в малых дозах. Питер Данн со стороны краем глаза наблюдал за Розановым, которого уже ухватил прыткий датский журналист, но сам не подошел, а направил к нему начинающего шпиона Питера Фрея. Резидент КГБ обожал своих врагов, один звук истинно английского языка, даже подпорченного йоркширским или иным акцентом, завораживал его, и он тут же показал спину своему датскому собеседнику.

– Вам не скучно в Копенгагене после Лондона? – спрашивал Фрея Розанов. – Я тут просто подыхаю без галереи Тейт и Уэст-Энда! К счастью, здесь совсем недавно прямо во дворе дворца Эльсинор шекспировский театр играл «Гамлета», правда, пошел ливень и все испортил… Но это бывает раз в году!

– Я ведь не лондонец, мистер Розанов, я сам из Дорсета и чистой воды провинциал. Если я и скучаю, то только по валлийским замкам! – улыбался Фрей.

– Это городок, где погиб на мотоцикле полковник Лоуренс? Хотя, скорее всего, его ухлопали. Что вы закончили?

– Скромный университет в Ланкастере. Лондон я узнал, лишь когда поступил в Форин офис. Но все-таки я жил там пять лет.

– В каком районе? – заинтересовался Розанов. Он любил восстанавливать в памяти улочки и скверы, которые он усердно топтал башмаками, направляясь на операции и поглядывая, не тянется ли за ним «хвост» английского наружного наблюдения. Иногда во сне на него наплывали то Сохо с проститутками, звеневшими ключами у подъездов, то торжественный Виндзор с вековыми лугами, то Эдинбург с замком на горе и просторным кафедралом, где он слушал «Мессу» Бетховена, глотая слезы.

– Челси, – ответил Фрей несколько неуверенно.

– О, мой любимый район! На какой улице, если это не секрет? – Розанов действительно обожал Челси, особенно ближе к набережной. Он сразу же вспомнил, как по ошибке наметил встречу с агентом в ресторане гомосексуалистов на Кингс-роуд, за что был сурово покаран начальством. Фрей опять замялся:

– Я снимал там несколько квартир… ваше здоровье!

– Ваше здоровье! – ответствовал Розанов, от которого не укрылось смущение англичанина. Ясно, что разведчик – провинциал, каких уже давно зачисляют в кадры СИС, ибо лучшие люди предпочитают бизнес.

– Не пей много! – тихо пробурчала Лариса. – И вообще, уже народ расходится, а ты всегда уходишь последним! – И она потянула мужа к выходу.

Розанов довез жену до парка рядом с домом и жестами объяснил, что у него еще впереди важное оперативное дело. Правда, дело это было важнее любой операции: резидент был по уши влюблен, причем в жену своего подчиненного, что в корне противоречило всем советским и тем более чекистским канонам. На крыльях любви он мчался на минутное свидание в круглосуточном супермаркете, куда предмет его обожания Ольга вышла в одиночестве под предлогом срочной покупки спагетти для предстоящего домашнего ужина. Любовная операция несла риск для обеих сторон: в супермаркет хаживали и другие весьма наблюдательные советские граждане, хотя, конечно, никто из них не посмел бы заподозрить в прелюбодеянии резидента, который и Цезарь, и жена Цезаря, и выше всяких подозрений. Но счастье поворковать немного хотя бы над магазинной тележкой с продуктами подавляло страх у потерявших голову любовников. О, как жаждали они слиться в поцелуе в этом просторном, заваленном товарами зале!

Горский энергично доиграл партию в бадминтон, принял душ и заспешил в машину. Часы показывали десять часов. Через несколько минут, легко проверившись, он уже входил в конспиративную квартиру СИС на улочке рядом со Странд-уэй, где его ожидал Питер Данн.

– Здесь пленка с последними документами, снятыми в резидентуре, – сказал Горский, протягивая пакет. – Ну как ваш разговор с датчанами?

– Якоб Андерсен встал на дыбы, но я заявил, что вы – свободный человек!

– Конечно, им обидно, это можно понять, – заметил Горский, наливая себе апельсиновый сок. – С другой стороны, пусть они катятся к черту! Не для того я рискую, чтобы вся моя информация переваривалась в их провинциальных желудках. Они должны понимать, что английская разведка – это солидно, а датская – одно недоразумение! Впрочем, я тороплюсь, уже поздно, – он встал. – У меня к вам просьба: не могли бы вы предоставить мне безопасную квартиру для отдельных встреч?

– Для чего? – поинтересовался Данн.

– Для встреч с женщиной. Это серьезно.

– Это не составит большого труда, – любезно ответил Данн. – Кстати, я хочу, чтобы вы выбрали себе псевдоним для агентурных донесений.

– Себастиан, – коротко бросил Горский, уже давно выбравший себе кличку.

Питер Данн медленно переваривал все «за» и «против» предложенного псевдонима, а тут еще подвалила просьба о встречах на квартире с дамой.

– Извините меня, но я должен уточнить… насчет женщины… вы сами понимаете, – Данн мучился от собственного, столь бестактного вмешательства в личные дела гражданина и хомо сапиенс, что противоречило всему духу Соединенного Королевства.

– Я люблю ее, – весело заметил Горский, набросил сумку на плечо и, помахивая ракеткой, весело выскочил на улицу.

Виктория лежала в постели и листала книгу, взятую в датской библиотеке. Уже целых полгода она посвятила себя тщательному изучению истории феминистского движения в Дании, тема захватила ее, феминистки представлялись единственной партией, которая приходилась ей по сердцу, и было обидно, что пошлый обыватель путал феминисток с лесбиянками.

– Нам нужно серьезно поговорить, – фраза прозвучала знакомо-знакомо, словно из пьесы Чехова.

– Давай перенесем на завтра, я устал… – о, как он устал от всего этого бесконечного толчения воды в ступе.

– Я не могу так дальше жить, – сказала она и прислушалась к своему голосу. Получилось глупо и мелодраматично.

– Но, Вика, – он пытался говорить ласково, – мы живем вместе почти пятнадцать лет, хотя нормальный срок супружеской жизни – это семь. К тому же у нас нет детей.

– Неужели вся жизнь двух людей упирается в детей? – она даже вспыхнула. – Почему мы живем ради детей? Я прихожу в ужас, когда представляю, что должна рожать и у меня из чрева выползет нечто скользкое, обросшее волосами, красное…

– Прекрати! – ему стало противно. – Это удел всех. Во всяком случае, ты предала меня, когда сделала аборт, не сказав мне ни слова!

– Но, Игорь, я же любила тебя, ребенок разрушил бы нашу жизнь… мы были совсем молоды, денег было мало. Но почему, почему, почему обязательно нужно рожать детей? Чтобы продолжить род? Да плевать мне на этот род! Когда я смотрю на придурков вокруг…

– Перестань! – он раздраженно махнул рукой, словно старался избавиться от назойливой мухи.

Она с трудом сдерживала слезы.

– Разве дело в детях? Ты отдалился от меня, мы стали чужими. Хорошо, я рожу! Тебе будет легче? – голос ее задрожал.

– Опять ты затянула эту песню. Разве ты не видишь, как я занят по работе? Розанов навалил на меня все, что мог! – он даже вздохнул, словно сбросил на миг взваленную на него ношу.

– Не забывай, что я печатаю всю почту резидентуры и знаю все твои контакты и рандеву. Но в своих отчетах в КГБ ты не все рассказываешь. У тебя существует другая жизнь! – она пронзила его взглядом, и он вдруг представил ее на Лубянке в качестве свидетеля, дающего показания на него, несчастного, стоявшего посредине кабинета в наручниках.

– Ты спятила! – возмутился он. – У тебя мания подозрительности.

Ну и сука, подумал он, она наблюдательна, эта хищная сука, и, главное, хорошо изучила меня, она видит даже то, что я не замечаю, она помнит все то, что я забыл. Что же с ней делать? Так жить невозможно. А на разводе или после него она выложит все, что знает, она похоронит навеки мою карьеру. Интересно, есть ли на свете яд, который нельзя обнаружить? Наверняка что-нибудь подобное существует. Где это я читал: муж приглашает свою женушку на прогулку в лес и там душит. Тьфу, противно, так и видятся ее уже застывшие ноги в порванных чулках, нелепо торчащие из кустов…

Виктория продолжала солировать, ничуть не обеспокоенная его мрачным видом.

– Я чувствую, что в тебе живет еще один человек, о котором я ничего не знаю…

– Оставь глупости! – он быстро и нервно разделся, залез к жене под одеяло и стал покрывать ее поцелуями – своего рода истерика на почве страха (удивительно, что, несмотря ни на что, образовалась эрекция), секс состоялся быстрый и бледный, принеся обоим только раздражение. Продолжать беседу было глупо, Виктория повернулась к мужу спиной, всхлипнула и заснула.

Иногда в обеденный перерыв Розанов и Горский, легко перекусив в кафе рядом с посольством (сердца обоих не особенно рвались домой), совершали променад по закоулкам центра. Там на средневековых булыжниках ютились хлипкие лютеранские церкви, с ними соседствовали вполне современные витрины, заваленные фаллосами и изображениями мужских оргий во времена маркиза де Сада. Центр города ухитрялся вмещать картины всех веков: сверкал грязноватый канал, была уютна набережная, где у моста прямо рядом со статуей рыбачки, видимо, так и не сомкнувшей глаз в ожидании мужа с уловом, разбивали по утрам рыбный рынок. Тут же торговали и цветами, а вдоль набережной изысканнейшие рыбные ресторанчики перемежались с антикварными лавками и картинными галереями. С другой стороны канала на этот разнобой строго глазели серые правительственные здания и классические статуи великого датчанина Торвальдсена, а совсем неподалеку, в Ню Хавн гуляли вечно пьяные моряки и орали проститутки, словно сошедшие со страниц Гюго или Горького, пили там нещадно и порой орошали тротуары, не стесняясь прохожих. Но не к ним и не к мастерам татуировок держали свой путь отцы советской резидентуры, оба отличались похвальной тягой к запретной культуре и потому временами заскакивали в магазин русской книги около университета, слывший логовом антисоветской пропаганды. Впрочем, Розанов и Горский сами не раз предупреждали советских людей о клубке змей, приютившихся в магазине в образах Солженицына, Замятина, Максимова и прочих воинствующих антисоветчиков. Хозяин лавки, лысоватый и осторожный поляк, имел задание от местных органов внимательно следить, какой род литературы интересует обоих чекистов. Регулярное прослушивание разговоров на квартирах давно привело датскую контрразведку к мысли, что вольное чтение явно вышло за пределы рамок, необходимых для квалифицированной битвы с идеологическим врагом, правда, душа Розанова тянулась больше к диссидентским стихам, а Горского – к столь же возмутительной прозе.

– Ничего нового нет, а Солженицына я уже всего купил, – говорил Розанов, просматривая книги.

– А я куплю «Гулаг», – заметил Горский.

– Не понимаю наше правительство. В конце концов, «Гулаг» – это продолжение речи Хрущева с разоблачениями сталинских преступлений. Его надо издать в СССР. Как и Замятина, и Орвелла! – Розанов говорил вполне искренне, ибо был убежденным антисталинистом.

– Не заблуждайтесь, Виктор Петрович, наша партия уже давно идет назад к Сталину, – грустно заметил Горский. – Но я все-таки куплю еще экземпляр, я люблю перечитывать, а первый я оставил в Москве.

– Только не ставь «Гулаг» на видное место в квартире, а то мне быстро доложат, что ты – антисоветчик. Самое ужасное, что стучат не наши агенты, а в основном честные советские граждане. Просто у нас в крови стукачество! – Розанов искренне вздохнул, словно он был не предводителем стукачей, а страдальцем, отсидевшим полжизни в лагерях.

– Но у вас на полках полно такой литературы… – слабо возразил Горский, отметив про себя предусмотрительность шефа.

– Во-первых, я – начальник, а начальнику многое позволено. Во-вторых, я должен изучать врага по оригиналам, а не со слов наших пропагандистов из «Правды», – в шутку заметил Розанов.

– Но я тоже должен изучать врага… или нет?

– Ты должен изучать в меру и знать свой шесток, – улыбнулся Розанов.

Оба библиофила вышли из магазина и двинулись обратно в посольство.

– Какие идиоты! – продолжал Розанов. – Они называют великого писателя Солженицына предателем! Будто он не любит Россию!

– К вопросу о предательстве. Помните святого Себастиана? Он служил в страже римского императора, то есть был самым настоящим чекистом. И вдруг поверил в христианство и был за это распят римлянами. А теперь он святой! Вообще, на мой взгляд, мы предаем каждый день: обманываем друзей и жен, интригуем… так уж устроен человек. И самое главное, что каждый – прав. Ким Филби – предатель для англичан, а Олег Пеньковский – для нас. И соответственно они – герои. И нет истины, и, наверное, нет предательства, а есть просто бремя человеческих страстей, – философствовал Горский на пути.

– Ты уж так все перемешал, что концов не найти. Вообще при желании и минимальных умственных способностях можно доказать все, что угодно, даже полезность самоубийства для здоровья, – Розанову не понравилось, что Горский посадил в одну лодку и друзей, и врагов. Они подошли к железной ограде советского посольства, рядом располагалась автостоянка.

– Я прибуду часа через два, – сказал Розанов, уселся в свой черный «мерседес» и, проверяясь по ходу движения на случай возможного «хвоста», покатил в сторону Амагера. Горский же нажал на кнопку калитки, она загудела, отворилась и пропустила его в оплот советской власти в датском королевстве.

Розанов крутился по улицам около получаса, пока не добрался до шикарного отеля «Скандинавия», расположенного на полуострове Амагер, в южной части Копенгагена. По фойе отеля, рассматривая безделушки в витринах, медленно бродила сероглазая блондинка в длинном белом плаще, в стихах Розанова, которые он прятал от жены, прекрасная дама проходила как создание, принесенное по ошибке на Землю Богом, – планета наша ее была явно недостойна.

– Извини, что опоздал, Оля, – он обнял и поцеловал ее в щеку.

Они, как и было задумано, поднялись на лифте в спортивный клуб, там они держались нарочито равнодушно друг к другу, словно семейная пара, недавно отметившая серебряную свадьбу, что было немаловажно с точки зрения конспирации. Позевывая, словно перед наскучившей водной процедурой, он уплатил за отдельную сауну, куда они и неторопливо проследовали, не говоря ни слова. В узком предбаннике сауны, лишь только щелкнул запор, пианиссимо мигом превратилось в крещендо, одежды будто сами упали на пол, и страсти пробкой шампанского вонзились прямо в потолок.

О Копенгаген! Город любви и всех пороков! Что-то витало в его атмосфере, пронизанной острыми запахами моря и стоном чаек, метавшихся у берега, что-то томительное, отвлекавшее от шпионажа и даже от мировой политики…

Горский привычно отправился после работы на бадминтон, который закончил чуть раньше, ибо впереди его, как и резидента, ждали великие дела. У кинотеатра он подхватил Лидию, прятавшуюся у касс (и тут действовала конспирация, даже от поцелуя пришлось воздержаться: могли случайно увидеть вездесущие советские люди), и помчал свой кар по маленьким улочкам, стараясь избегать насыщенных движением магистралей.

– Опять у нас свидание в машине? – пробурчала недовольно Лидия, повернув к нему худое, смугловатое лицо с крупным носом.

– Ничего не поделаешь, ты же живешь в коммуналке. А что? Тебе плохо со мной в машине?

В машине обычно было не плохо, а просто неудобно, к тому же иногда даже в пустынном месте оказывались машины с такими же мешавшими друг другу влюбленными парочками, а иногда и нахалы, светившие в салон фонариками. Лидия промолчала, по характеру она была гордой и строптивой, но нежный взгляд, который она украдкой бросала на героя, обнажал на миг всю глубину ее сложных чувств. Горский подкатил к кирпичному дому, уверенно открыл подъездную дверь, поднялся со своей подругой в превосходную двухкомнатную квартиру и, едва закрыв дверь, начал ее раздевать.

– Куда ты меня привез?

– Теперь это наше тайное гнездо. Вот бы Виктория узнала…

– Не смей произносить при мне это имя… я ее ненавижу…

– За что? Она добрая, тихая армянка, это я ее обманываю, а не она меня. В тебе просто проснулась вековая ненависть азербайджанцев к армянам! – Горский умел и любил подразнить.

– Если ты еще раз заговоришь о ней, я тебя задушу! – и Лидия стала стаскивать с Игоря штаны.

О Копенгаген! Город любви!

Домой он вернулся уже в двенадцатом часу, безрадостно открыл ключом дверь, сразу же прошел в ванную, принял душ, переоделся в красный халат и вышел в гостиную, где Виктория, даже не повернув к нему головы, смотрела телевизор.

– Ну, как прошел бадминтон? – спросила она, иронично подняв свою угольно-черную бровь.

– Как обычно, – ответил он сдержанно и уселся в кресло.

– Скажи своей даме, чтобы она не ставила засосы на шее, – сказала Виктория.

Он встал, стараясь выглядеть спокойным, и посмотрел в зеркало.

– Какой засос?! Это меня стукнул мячик… ты превращаешься в Отелло в юбке.

В зеркале он увидел, что лицо его покраснело, и выждал немного, чтобы успокоиться.

– Другого ответа я и не ожидала. Почему бы тебе не жить с нею открыто? Я тебя не держу.

– О боже мой, как я устал от этого! – Горский потер глаза.

Виктория встала, подошла к стеллажам с книгами, откинула ковер, без труда подняла одну паркетину и из углубления достала сверток. Она раскрыла его и вытряхнула содержимое на пол – в разные стороны посыпались доллары, английские фунты и датские кроны.

– Тут всего пятьдесят тысяч долларов. Что это?

– Нам скоро уезжать… я делаю небольшие накопления… – чуть замялся он.

– Все твои деньги у меня на счету. В месяц ты получаешь долларов пятьсот. Значит, тут твоя зарплата за десять лет? – она натужно рассмеялась. – Откуда эти деньги?

– Я участвовал в одном бизнесе…

– Ради бога замолчи! Только не ври! Замолчи! Замолчи! Замолчи! – рыдания сдавили ей горло, но она сдержалась.

Он выключил телевизор, поставил на проигрыватель пластинку с фугами Баха и снова уселся в кресло. Ему было жалко и Виктории, и всей своей жизни. Органные звуки заполнили комнату.

Утром в воскресенье автомобили Розанова и Трохина почти в одно время, проехав по Странд-уэй, остановились на набережной у самого моря. Оба почтенных шпиона были в спортивных костюмах и тут же начали пробежку. Вдали слышался бой колоколов – началась служба. Бежали молча, стараясь дышать носом наконец, вернулись, чуть поостыли и энергично бросились в хладные воды. Процедура продолжалась не больше минуты, здоровьем не рисковали: слишком дороги были чекистские жизни, впереди ожидали подвиги и ратные борения.

– Офицер безопасности доложил мне довольно деликатную информацию. Его агенты несколько раз видели Игоря Горского в компании с Лидией Алибековой, – Трохин не спускал глаз с Розанова, он умел мастерски читать реакцию собеседника не только по выражению лица, но и по шевелению руки или по тембру голоса.

– Где она работает? Я забыл… – Розанов нарочито зевнул, выдав Трохину свой интерес к этой душераздирающей истории.

– Машинисткой на фирме, – Трохин понял, что шеф осведомлен о деле, и повел беседу крайне нейтрально, стараясь не показать своего желания скомпрометировать соперника.

– Ну и что в этом страшного? Игорь вообще общительный человек. Кто из нас так свободно общается с техническим персоналом посольства? Кто недавно был переводчиком у простой уборщицы, когда она попала к врачу? А ведь он первый секретарь, а не хряк поросячий! – начал закипать Розанов.

– Я ничего не имел в виду, я просто счел нужным об этом сообщить, – Трохин испугался, что все дело может обернуться против него.

– Вообще мне надоели эти посольские сплетни: кто с кем рядом стоял, кто на кого посмотрел, кто не так пукнул! Этот мудак офицер безопасности недавно увидел, что наша секретарша разговаривает с датчанином, и тут же написал цидулю. А между тем не сплетни нужно собирать, а вербовать агентов ЦРУ, благо, у них здесь огромная резидентура.

– Мы пытаемся… – слабо сказал Трохин, уже пожалевший, что связался с этим делом.

– Хреново пытаетесь! – оборвал его Розанов. – Вот когда у нас будет свой человек в американском посольстве, тогда мы и узнаем, кто из русских американский агент! – и разгоряченный резидент снова вошел в морские волны и поплыл саженками.

Трохин грустно глядел ему вслед, затем подумал и тоже побежал навстречу волнам.

На Бред-гаде, 53 запрятался кусочек старой России – православная церковь Александра Невского, построенная на деньги русского царя Александра III в честь его жены – датской принцессы Дагмары, ставшей Марией Федоровной, матерью последнего русского царя Николая II. Церковь стиснули городские здания, ее купола с луковками словно тосковали о русском просторе. Внутри блестело золото икон, и все купалось в роскоши, присущей православию – религии бедняков, жаждущих забыть о своем жалком существовании. Горский стоял у образов и истово молился, изредка крестясь. Пел небольшой хор, и храм был наполнен той невыразимой музыкой, которая происходит от слияния голосов, клавира и стен. Сердце его дрожало от счастья, он забыл и о ссорах с Викторией, и о встречах с Лидией, и о рискованной работе на англичан, он забыл обо всем, он только вслушивался в волшебные звуки, стараясь вместе с ними уйти все дальше и дальше, в никуда. Затем приложился к руке батюшки, еще раз перекрестился и вышел на улицу. Шел медленно, словно выползая из другого, сказочного, мира в озверевший гул пыхтящих автомобилей и спешащей толпы. Около магазина игрушек «Рембар» Горский задержал шаг. Он любил детей и страстно желал их, он хотел гулять с ними по парку и рассказывать все, что он знал о жизни, он хотел, усадив их (желательно девочку и мальчика) на колени, читать или рассказывать сказки Андерсена, которые он знал наизусть. Пора было ставить точку, пора было рвать с Викой, пора было переходить Рубикон. Скандал в благородном семействе? Конечно! Но он будет щедр, он поделится с ней деньгами и всем имуществом. Он будет благороден! – в конце концов, англичане помогут ему устроиться в новой жизни, они заинтересованы в этом не меньше, чем он. А если развод с Викторией приведет к концу его карьеры, а если ему пришьют аморалку за тайные рандеву с Лидией? Возможно. Но жить с Викторией – самоубийство, это хуже, чем конец карьеры, это медленное гниение. Посему думать нужно о том, как мягче посадить самолет, – это уже искусство, которым он немного владел.

Возвращавшийся с морских купаний Розанов с удивлением заметил фигуру своего заместителя, выходившего из церкви. Событие сие для атеистического КГБ было настолько экстраординарным, что Розанов чуть не развернулся (помешало одностороннее движение), юркнул в переулок, проехал по параллельной улице и вновь появился на Бред-гаде, тут же зафиксировав своего зама у магазина игрушек. Он без труда запарковал свой «мерседес» в переулке и нагнал Горского, который медленно шагал по улице, погруженный в думы.

– Грехи замаливаешь? – спросил Розанов, зайдя сзади. Игорь даже вздрогнул от неожиданности, он вообще ненавидел внезапность и в словах, и в действиях, в душе его постоянно сидел напряженный зверек, остро реагировавший на все вокруг.

– Тайники подыскивал… – ответ был продуман давно, Горский всегда тщательно готовил легенду. – Дивная церквушка! Подумать только, русский царь построил ее в честь своей жены, принцессы Дагмары, сравнительно недавно, а кажется, что все это было чуть ли не в средние века.

– И не поленился рано встать… молодец! – Розанов любил жертвы во имя великого дела шпионажа.

– Так ведь к службе надо! Не искать же тайники в пустой церкви… тут же тебя заподозрят! А вы крещеный?

– Куда там! Отец был чекистом, за крещение детей тогда расстреливали… Но отец окончил церковно-приходскую школу и любил до самой смерти и церковные песни петь, и праздники отмечать.

– У меня отец – тоже чекист. И жена – чекист. И брат – чекист. Куда ни ткнись – одни чекисты! – это действительно выглядело ужасно, и он часто об этом думал. Иногда ему казалось, что работа на английскую разведку – своего рода компенсация повального увлечения чекизмом его семьей.

– Между прочим, у Лидии Алибековой отец тоже чекист, – мягко сказал Розанов.

– А при чем тут она? – удивился Горский.

– А ты подумай, – сказал Розанов, – и помни, что око государево у нас в колонии не дремлет. Стучат напропалую. Хорошо, что мне.

– Спасибо, – сказал Горский. – Я ей пару раз показывал город – она учится заочно на журналистском в МГУ, а я все-таки пресс-атташе.

– Это спасает тебя от немедленной высылки, – сухо пошутил Розанов, похлопал своего заместителя по плечу и направился к автомобилю.

И прекрасно, что донесли, думал Горский, и фиг с ними, пусть челн плывет по воле волн, это судьба, а от судьбы не уйти. Тут уже настало время все поставить на официальную ногу, надо выглядеть предельно честным, как и положено солдату партии (что-то в душе заржало), что ж, все люди сходятся и расходятся, такова жизнь, теперь остается только подумать, каким образом доложить о разводе и о предстоящем браке.

В копенгагенском аэропорту Каструп Виктор Розанов встречал своего непосредственного шефа в Москве Геннадия Убожко, невысокого жгучего брюнета с обаятельной улыбкой и зорким взглядом. Отношения с шефом у Розанова уже давно сложились лучезарные: вместе и учились, и работали, и упивались. Посему объятия и троекратные мужские поцелуи несли печать неоспоримой искренности и совсем не смахивали на формальность, отравленную субординацией.

– Наконец-то ты вырвался ко мне в командировку! А то ездят все кому не лень, только не мой шеф!

– Что ж, придется поработать, посмотреть, чем тут занимается резидентура! – хитро прищурился Убожко, прекрасно знавший, что служебные командировки – это кайф, который создает себе начальство, измотанное вечными сидениями до десяти-одиннадцати вечера, не говоря о ночных дежурствах. Шуточка ли, обеспечивать безопасность огромной страны! В мире все время войны и перевороты. А дома или переход границы, или жена сотрудника проламывает голову мужу утюгом, или пожар в центре столицы. Не говоря уже о том, что и в саму штаб-квартиру службы может проникнуть, например, кошка из соседней деревни, вызвав срабатывание всех систем сигнализации, либо пьяный начнет упорно продираться через главный вход, над которым висит вывеска научного института.

– Да ты и так знаешь, чем мы занимаемся, – сказал Розанов. – Поговоришь с ребятами, потом проведем совещание. Я составил для тебя прекрасную программу: театр, варьете, поездка в Ютландию, снял яхту для рыбной ловли…

– Спасибо. Еще предусмотри хороший стриптиз. Все-таки Дания – пока на первом месте по порнографии. И журнальчики мне приготовь, – говорил Убожко неторопливо. – Вот тебе список заказов, разных там сувениров – пусть ребята все купят, я терпеть не могу магазины…

Они медленно шагали по коридору Каструпа, водитель Розанова нес чемодан Убожко, стараясь держаться подальше от командиров. Шефа разместили в отличном отеле в центре города, там руководители пропустили по первой рюмке и отправились в сауну.

Горский не любил делать доклады по прессе на утренних заседаниях у посла, но открутиться от этого ему не удавалось: слишком мало было дипломатов, прекрасно владевших датским. Он сделал обзор трех датских газет, выслушал светлые идеи, возникшие в связи с этим у посла, извинился, сослался на неотложные дела и выскочил из кабинета, где прямо в узком коридорчике у лестницы столкнулся с мрачноватым Трохиным.

– Розанов у себя? – спросил Игорь.

– Он уехал в аэропорт встречать шефа, – улыбнулся в усы Трохин. – Так что сейчас начнутся большие праздники. Кстати, Розанов хотел направить тебя вместе с Убожко в Ютландию.

– Честно говоря, у меня нет особого желания… – засуетился Горский, хотя таинственный зверек у него в груди тут же возликовал и стал потирать лапки.

– Да ты что, старик? Сопровождать начальника – великая честь! Сделаешь карьеру! – удивился Трохин.

Он был неплохим парнем, выбившимся в люди из простой семьи, да и в разведку проник с огромным трудом, пройдя через огонь и воду комсомольской работы в техническом подразделении КГБ. Прошлое давило, и он боялся упустить и не преумножить свое нынешнее положение, он трясся над своей карьерой, он дорожил ею, ибо вложил в нее всю свою душу, всю жизнь.

– Карьера мне не нужна, шли бы дела хорошо… – и Горский направился в свой кабинет.

Там он вынул из сейфа пачку документов, запер дверь и начал их фотографировать «Миноксом».

По случаю визита начальства на квартире у Розанова состоялся пышный ужин с участием Трохина и Горского, на который взяли и жен, дабы придать всей атмосфере свежесть и интимность и не дай бог по пьянке не заняться решением оперативных вопросов. Лариса самолично потрудилась над двумя американскими индейками, которых Розанов по дружбе попросил у советника посольства США, там тоже существовал свой магазинчик. Два месяца назад советник намекнул Розанову, что он не прочь приобрести болгарскую дубленку, которые имелись в советском сельпо, просьбу советника уважили, так что индейки были услугой за услугу. Трохин захватил с собой гитару, зная слабость и Убожко, и Розанова к коллективному пению. Низкорослый, наблюдательный Убожко с интересом рассматривал абстрактные картины на стенах у Розанова, затем стал перебирать книги на полках, листая отдельные томики Пастернака и Солженицына.

– Мне эта мазня не нравится, – он указал на картины.

– А меня они успокаивают. К тому же тут бывают иностранцы, и мне претит выглядеть послушным гражданином, который вместе с правительством осуждает абстракционизм… – заметил Розанов.